Читать книгу: «Универсариум», страница 18

28

– Привет, Эд.

Вот так гости ближе к ночи!

– Привет, Вишенка.

Хороша, сучка. Отменно подготовилась. Значит, ей что-то от меня нужно.

– Ты меня впустишь? Или мне тут стоять?

Да мне и так ее хорошо видно и слышно.

– А ты ничего не украдешь?

Как когда-то мой покой.

– Очень смешно.

Нет, смешно – это когда она изображает тираннозавра.

– Проходи. Чувствуй себя как… на приеме у врача.

Или у прокурора. Или у священника.

– Боюсь, у меня уже выработалась привычка, как чувствовать себя в твоем доме.

И что ж теперь, она намерена по привычке кончать здесь каждые пять минут?

– Ну, в доме многое изменилось, после того как ты перестала тут бывать.

– Правда? И что же?

– Мусора меньше стало.

– Ты решил затравить меня своими дебильными шутками? Я и к ним привыкшая, не старайся. Лучше налей мне чего-нибудь выпить.

Кажется, назревает очередной деловой разговор.

– Извини, не могу, у меня осталось очень мало крови, я больше не угощаю.

– Да брось… Когда ты успел стать таким злюкой?

– Наверное, с тех пор, как здесь стали меньше мусорить. Виски?

– Да, только с колой.

– Откуда настроение выпить?

– Устала просто. Ты, кстати, тоже выглядишь уставшим.

– Помогал сегодня строить беседку, замучился немного.

– Спасибо.

– Твое здоровье.

– Уф… горчит.

– Добавить еще колы?

– Нет.

Узнаю Виолу. Для нее что апельсиновый сок, что водка – одинаково вкусно.

– Как дела?

– Ой, сейчас прекрасно как никогда. Собираемся выпускать новый альбом, снимать клип на первый сингл, послушаешь потом.

Ага, на звонок мобильника себе поставлю, пусть ее милый голос раздирает мои уши по сто раз на день.

– Ну, говори…

– Что?

– Зачем пришла?

Ой, только не надо вот так печально опускать глаза. Или собралась еще и в актрисы податься?

– Эд… я тоже соскучилась.

«Тоже». То есть сейчас она не начинала новый разговор, а продолжала тот, который мы вели в «Сан-Марко», будь он неладен, десять дней назад и в котором я в ностальгическом порыве признался ей, что скучаю, придурок.

– Да? Странно.

– Не язви. Мне правда грустно без тебя.

Может, проводить ее отсюда на хрен, пока она лишнего не наговорила. Лишнего для меня.

– Эд, я так часто вспоминаю, как нам было хорошо вместе, как мы путешествовали, как мы смеялись, как мы трахались по десять раз в день на каждом углу, помнишь? В парке, на пляже, в лодке, на мосту, в лифте, в бассейне, помнишь?

А что ж не упомянула про секс в машине, когда мы съехали в кювет? Неужели такое можно забыть?

– Ну конечно, не десять раз…

– Ой, мне казалось и чаще. Ты с меня вообще не слезал. А помнишь, как мы в машине с дороги съехали в яму?

К чему сейчас так сиять глазками, будто это было вчера? Это было год назад и уже засыпано землей, окурками и использованными презервативами.

– Спасибо.

– Твое здоровье.

– Ну почему опять за мое? Давай за тебя выпьем. Я хочу сказать тост!

Неужто она сумеет без фонограммы?

– За мужчину, за которым я чувствовала себя как за каменной стеной. За мужчину, на которого я смотрела как на кумира и который так же смотрел на меня. За единственного мужчину, которого я любила.

Интересно, это она давно отрепетировала или только сейчас набросала?

Благодарности, кроме моей идиотской улыбки, не жди. Выпьем так.

– Уфф…

Что, снова градусы горло обожгли?

– А может…

Нет, не может.

– А может, и до сих пор люблю.

Сука. Ну вот зачем мне бить копьем промеж лопаток. Я же не Зигфрид. И нечего на меня так жалобно смотреть. Лучше снова опусти глаза, и мы переживем эти секунды каждый самостоятельно.

– Я, наверное, не вовремя, да, хы-хы, со своей болтовней?.. Это виски всё, извини.

Да чтоб послушать ее пьяный треп, в нее надо не один галлон спирта залить.

– У тебя сейчас есть кто-нибудь?.. Ну конечно, есть. Ты ведь всё такой же… красивый, остроумный, да еще и небедный, девки наверняка в очередь становятся, чтоб… Так что? Есть? Встречаешься с кем-то?

– Не хочу об этом. Сейчас неважно это.

Вот так, правильно, уведи свои хитрые глазенки в окно, придумай сама себе что-нибудь, ну и да, конечно, глотни еще вискаря.

– Значит, есть.

Это даже не вывод, это очередной ее пробивон, вызов к тому, чтобы я ответил отрицательно.

– А ты… ты вспоминаешь обо мне?

Зачем это она встала с кресла? Куда собралась? Ко мне на диван?! Вот же искусница. Не дави, не дави бедром сильно.

– Ну скажи, вспоминаешь?

Сука. Появись она здесь на пару недель раньше, я бы уже обнимал и целовал ее со страстью маленького щенка, встречающего любимую хозяйку. Но недавно добрый доктор Остапова Полина Сергеевна вырвала мне с корнем ноющий нерв имени Виолетты Вишневской.

– Вспоминал, когда видел твои фото на билбордах.

Хватит ей и этого откровения.

– Ох, тогда я буду постоянно заказывать рекламу по городу, чтобы ты никогда меня не забывал… Хочешь секрет? А ведь я нарочно выбрала, сама настояла, чтобы одна из моих реклам была возле твоего офиса.

А я ведь не догадался.

– Надеялась, что ты придешь на концерт. И я бы пела для тебя. А ты…

Да на хрен оно мне надо было! Ушел бы тогда с него с еще большим депресняком, чем был, как бы вдохновенно и заливисто она ни горланила свою попсовую чушь.

– Я постоянно думаю о тебе. Постоянно ищу на улицах твою машину. Я проезжаю мимо «Авангарда» и смотрю на пентхаус, не горят ли твои окна. И если там темно, мне становится грустно, а если свет горит, мне еще грустнее… и хочется позвонить в твою дверь. Потому что… А еще я всегда интересуюсь о тебе у кого только можно и слежу за клубными сайтами, поэтому всегда в курсе твоих дел.

Мне и самому бывает интересно, что там про меня пишут и говорят.

– А ты всё еще хранишь мои волосы, а?

– Угу.

Пожалуй, тогда это было лишним: после нашего разрыва уборщица столько ее волос по дому собрала, что на два парика хватило б.

– Я бы такого никогда никому не позволила. Только тебе.

Лучше бы я тогда ей язык отрезал.

– Эд, ты когда-нибудь думал о том, чтобы нам снова быть вместе?

Это ведь еще не предложение сойтись. Это просто вопрос. Проверка брода. Чтобы всегда можно было спрыгнуть с загоревшегося аэроплана.

– Думал.

И зачем я снова дал ей карты в руки? Неужели у меня опять где-то протекает?

– Э-эд…

А разве я намекал ей залезть мне на колени, зафиксировать меня с двух сторон бедрами и обвить мою шею руками? Не припомню. Но ты ведь самостоятельная девочка. Делаешь что хочешь, трогаешь что нравится, берешь что ложится в руку. И сейчас в твоем фокусе я.

– Мне так хорошо с тобой. А без тебя плохо. Одиноко. Никто никогда не полюбит меня, как ты.

Знает кошка, чей зад лизать. И кому в ушко дышать сладко.

– И тебя никто не будет любить так сильно, как я.

Ее губы холодные, терпкие, жадные. А мои – неподвижные, томящиеся, неподдающиеся.

– Ну что ты? Поцелуй меня. Неужели ты забыл? Неужели тебе не нравится?

Ее язычок горячий, требовательный, нетерпеливый. А мой – затаившийся за сцепленными зубами. Ох, надолго ли?

Зато мои щеки, уши и шея беззащитны – и уже в два слоя залакированы ее слюной.

– Нет, ты меня не обманешь, ты хочешь меня, я это чувствую…

Ну еще бы – мне всегда было сложно скрыть это от женщин, сидящих на моем паху.

– Я знаю, ты хочешь это тело. Ты любишь его. Любишь его гладить. Любишь его тискать. А оно любит твои руки, твою кожу, твои губы, всё твое. Трогай его, трогай. Вот так, да, эта попка сильно по тебе скучала.

Ага, сидеть, наверное, хозяйке не давала.

А ведь я и правда скучал по Виолиной жопоньке. Ее задница, стопудово, все эти полгода икала каждый раз, когда я ее вспоминал.

– Скажи мне. Я хочу, чтобы ты произнес это. Я хочу слышать. Ты хочешь меня?

– Хочу.

А как же ее не хотеть, когда мои голые части тела уже вылизаны, а низ согрет теплом ее бедер. Да и внешне за время разлуки она ни на пиксель не испортилась. Всё так же прекрасна и трахабельна. Поможет ли прошлая любовь забыть настоящую?

– И я тебя хочу. Хочу, чтобы ты всегда был во мне. И завтра, и послезавтра, и после послезавтра, и после-после-после…

Ого, почти неделю распланировала. А хотя бы в воскресенье я могу отлучиться, а то вдруг я захочу в туалет?

– Чтоб ты всё время был мой. Ты нужен мне. Нужен.

Нет, нет, по соскам еще как-то терпимо, но мне в ширинку с такими ногтищами лезть не надо.

Да и вообще – разговор перестал быть деловым, каким он должен был быть. Нужно вернуть его в правильное русло.

– Что?! Что не так?

– Слезь.

– Почему?

– Мы недоговорили… Нет, не сюда, прыгай назад в свое кресло, давай.

Пфффф. Ну и кремень же я. Ох, надолго ли?

– Ну села. Теперь что?

– Я тоже тебе признаюсь, Вишенка. Я скучал. И тоже интересовался твоей жизнью. Я во всех деталях знаю, как твои дела. Знаю, что у тебя упали продажи песен, выступления, упоминания в прессе и что ты не можешь найти деньги на запись того самого нового альбома, на запуск синглов на радио и съемки клипа. Это к вопросу о том, кто из нас как скучал.

Вот теперь глаза твои правдивы. И опускаешь ты их действительно искренне.

В отчаянии она решила прийти к тому, кто просто может ей помочь. И мурлычет вовсю.

– Странно, но ты так и не сказала прямо, что любишь меня. Но зато я поверил, когда ты сказала, что я нужен тебе.

– Эд, я…

– Вишенка, помолчи чуток. Не перебивай меня. Я ведь тебя не перебивал.

Молчание – знак согласия помолчать.

– Для правильного понимания сразу скажу, что снова сходиться мы не станем. Мне это не нужно. Тебе, думаю, тоже. Это понятно?

И не надо морщить свой несморщивающийся из-за ботокса лоб.

– Просто кивни… Хорошо. Дальше. Но я могу уделить внимание бренду «Виолетта Вишневская». И, уж поверь, в минусе я не останусь.

Эй, осторожно, не так далеко! Такие размашистые искры из глаз могут прожечь и испортить мои брюки.

– Вы ведь посчитали расходы. Сколько?

– Двести… плюс-минус.

– Хмм. Ты понимаешь, в какую фазу отношений мы войдем?

– Да.

Конечно, она всё понимает. Она ведь не первый день в шоубизе. Она опытный игрок. А я еще и опытный хозяин.

– Всё будет. Но это будет завтра, послезавтра, послепослезавтра и после-после-после. А сегодня у нас другие планы…

Она опытный игрок. А я еще и опытный хозяин.

– Снимай трусы.

29

Это не простая мелодия мобильника. Она включается, когда звонит особенный абонент. Обычно у меня из телефона гремит своими крутейшими виолончелями Apocalyptica. А сейчас играет взрывная Aerosmith. И это значит, что нужно ответить. Даже если ничего важного я и не услышу.

– Доброе утро, Эдуард Валентинович.

– Привет, Динуль, – прохрипел я. – Что нового?

Вероятнее всего, у нее из нового только трусики.

– Я просто…

Ну вот, я так и думал, она – «просто». Переживает.

– Вдруг вы телевизор не смотрите… а тут все говорят, что на рынке кредитов будут изменения… и что для нас это важно. Вот и решила позвонить.

– Да плевать на все изменения рынка, Динь-Динь.

– Сказали, политика «ЛотБанка» будет меняться.

А вот это уже интересно. Не может быть, чтобы всё запустилось так быстро. Неужели Соловьев уже стал приводить в исполнение свой революционный план по отмене рабства? Почему меня не разбудили?

– И что будет меняться?

– Не знаю, – прогудела Дина. – Нового руководителя назначили, наверное, он что-то менять будет.

Какие-то загадочные стратегические ходы.

Я окончательно проснулся.

– Что за новый руководитель?

– Какой-то Петровский… или Петренский.

– А, Петрицкий, – облегченно выдохнул я.

– Точно, Петрицкий, – подтвердила Дина. – Для нас… для вас это плохо?

– Я же сказал, Динуль, нам на это плевать.

Я успокаивал ее, словно она вложила в какой-то банк все свои деньги, а теперь его двери закрыты, на звонки никто не отвечает, а руководители объявлены в розыск.

– А куда старого председателя назначили? Что говорят?

– А он… вроде умер… с крыши спрыгнул, что-ли… но я точно не…

Я повесил трубку.

Ни хрена себе новости! Соловьев умер!

Быстро полез в интернет.

«Бессменный председатель правления акционерного кредитного банка «ЛотБанк» 48-летний Анатолий Васильевич Соловьев утром 28 мая найден мертвым на тротуаре около недостроенного 30-этажного здания, принадлежащего дочерней компании указанной организации. Официальная версия следствия, основанная на показаниях многочисленных свидетелей, находившихся поблизости, – это несчастный случай. Однако некоторые коллеги покойного высказывают мнение о самоубийстве, поскольку в последнее время Соловьев изменился в поведении и неоднократно упоминал о необходимости завершения старых дел».

Толика нет!

Я разволновался.

Когда слышишь о таких событиях, произошедших с незнакомыми людьми, то слабо обращаешь внимание. А когда – с людьми, с которыми пил пару дней назад, это цепляет серьезнее.

Толик не мог сам спрыгнуть. Не мог! У него была цель. Он жаждал ее. Он слишком любил жизнь. Чтобы это понять, не нужно было есть с ним пуд соли.

Неужели и правда несчастный случай?

Эх, Толик, Толик, как же так? Зачем ты подошел так близко к краю? Зачем?

Нет, нет, нет. Не верю.

Мысль о причастности к этой смерти Венгрова и его мудацкого клуба моментально закралась в мою голову и прочно в ней засела.

Всё это крайне подозрительно. Всё слишком странно.

Неужели всему виной снова – снова и снова! – эти гребаные деньги?

Хотя и в это почему-то не верилось. Ну не может быть всё так банально. Это всё не может быть фарсом: лекции, учения о духовности, ходьба босиком. Не может этого быть. Я бы понял. Не один мошенник попадался в моей жизни. Профессор не такой. Он не врал. Он не актер. Он верит, свято верит в то, что говорит. Не просто говорит – он несет. Он жаждет быть услышанным, понятым, ведущим за собой. Я не верю.

Ладно я, но Алик бы его точно раскусил. Алик зверь в этом плане. Он людей насквозь видит. А любую ситуацию читает будто рентген.

Вот ему и позвоню.

– Привет, ты слышал про Соловьева? – Не стал ждать ответного приветствия.

Но он, видимо, и не собирался со мной здороваться. Он, судя по его мычанию, снова был пьян. Как и вчера, когда он мне звонил. В благородный запой, что ли, ушел?

– Алик, проснись. Слышишь меня? Узнаёшь?

– Слышу, слышу…

– Видел новости про Соловьева?

– Да, я знаю.

– Что за бред о самоубийстве? Ты в это веришь?

– Какая разница, во что я верю?

С ним трудно разговаривать, когда он так нудит, отрешенно бубня в мобильник. Но сейчас только он может открыть мне хоть какое-то понимание произошедшего, или происходящего.

– Слушай, я хотел бы перетереть… не по телефону, – я понизил голос. – Ты у себя в офисе?

– Нет, дома. Я не хожу на работу.

Лада, запрягай.

* * *

Через час я был у него в гостиной.

– Мой друг! – миролюбиво встречал меня Алик, завернутый в клетчатый халат.

Он выглядел больным. Небритый. И на фоне этой небритости его бородка теряла свой аристократический лоск. Волосы не приглажены, как обычно, назад гелем, а растрепаны, будто он постоянно чесал голову. И да – он был пьян.

– Рад, рад, очень рад тебя видеть. Хорошо, что ты пришел. Давай выпьем.

Он пошел копаться в баре.

Я огляделся. Вокруг было полно пустых бутылок из-под водки. А окурками завалена не только пепельница на журнальном столике, но и стеклянная конфетница.

– К тебе что, уборщица не приходит?

– Приходит. Но я ее не пускаю.

У меня совершенно не было настроения поддерживать с ним пустые досуговые разговоры. Я пришел сюда не за этим. Мне нужен был толчок в сторону правильного ответа. Хотя я даже не знал, как сформулировать сам вопрос.

– Просто я больше не знаю, с кем можно об этом поговорить, – начал я. – Мне кажется, Соловьев упал не случайно. Уверен, это из-за этих посещений.

Я не знал, как правильно донести свои мысли и подозрения до друга. Ведь я сам толком не сложил все аргументы в устойчивую цепочку. Просто интуиция.

Алик сел рядом со мной за стол. Подвинул ко мне рюмку.

Нет, пить я не собирался. Тем более водку.

Я продолжал нервно трындеть:

– Эти коллеги его по телику галдят, что он в последнее время какой-то не такой был. Но это потому, что он собирался устроить встряску в банковском секторе, я, правда, не знаю подробностей. Но сам бы он на себя руки не наложил, это точно.

Алик как будто думал о чем-то своем, не вслушиваясь в мое бормотание.

А я не мог остановиться:

– Ты говоришь, Венгров при бабках. А откуда они, знаешь? Может, были у него какие-нибудь дела с Соловьевым?

– Не было, – спокойно сказал Алик.

– Уверен? Может, они мутили что-то по-тихому?

– Нет.

– Может, старик загрузил Толика каким-нибудь своим дерьмом и тот передал ему часть имущества, или еще что… а потом… ну не знаю я…

– Это не так.

– Почему ты так уверен? На тебя это не похоже.

Алик почмокал, рассасывая водку, и, повернув ко мне голову, но не взглянув в глаза, сказал:

– Я знаю, как умер Соловьев.

Стоп! Мой мозговой штурм заглох. Эскадрилья бумажных самолетиков с версиями застыла в воздухе.

– Знаешь?

Он кивнул.

– И как?

Алик снова кивнул, но уже не мне, а как бы сам себе – решаясь раскрыть мне эту тайну. И произнес:

– Это я его сбросил с этажа.

Интересный разговор получается!

Мои бумажные самолетики все разом рухнули.

Мне сначала показалось, что я неправильно услышал. Затем – что неправильно понял.

А потом Алик сказал:

– Я говорю тебе это, потому что ты мой друг. Это я столкнул его.

Наконец он посмотрел на меня.

Я не мог выдавить из себя ни слова. Просто таращился в глаза собеседнику. А он сдержанно вглядывался в ответ.

– Я еще вчера хотел тебе рассказать, звонил, но ты был занят. А мне… мне нужно было об этом поговорить. А ты был занят.

– Что за бред? – напрягся я. – Это че, у тебя прикол такой? По-твоему, это смешно, втирать мне эту дичь, или че?

– Я не вру, – завыл Алик. – Я правду тебе говорю. Это я… его…

Он сглотнул. В его глазах вдруг заполыхала трагедия.

Да ну на хрен!

– Зачем?!

– Я… я его проводил, – ответил Алик.

– Куда проводил?! Че ты лепишь?!

Он как будто снова остыл. Может, потому, что увидел, что я не бросился сразу звонить в полицию и закладывать его с потрохами.

– Это вроде жертвоприношения. В обществе это называется поддержанием баланса.

Меня бесила его речь. Бесили термины, которые он употреблял. Но больше всего меня бесило его спокойствие.

– Какого баланса? В каком, на хрен, обществе?!

– В нашем новом обществе, куда мы ходим по пятницам.

В этот момент я стал ему верить.

Я еще не услышал от него никаких объяснений, а уже в моей голове всё обрело порядок и связи элементов стали очевидны. Как в школе, когда я, не сумев решить задачу, подглядывал ответ в конце книги и, в ту же секунду безоговорочно его приняв, подводил свои рассуждения под уже известный итог.

– Зачем ты это сделал?

– Говорю же тебе, его нужно было принести в жертву, а я его провожал.

Я яростно выбил рюмку из его руки. Но его умиротворения это не испортило. Он просто поджал губы, видимо, не желая сейчас слушать от меня никаких нравоучений.

Да какие нравоучения! Он ведь не десятилетний мальчик, уличенный за курением сигарет.

– Алик, братик, ты совсем свихнулся на этой теме, – взволнованно говорил я. – Ты сам всасываешь, что ты несешь?

Он молчал. Глядел в пол.

– В жертву кому?!

– Вселенной.

Зомбированный он, что ли? Под гипнозом?

– Вселенной? Это она тебя попросила? А Соловьев знал об этом? Ему сказали?!

– Нет, жертва не должна знать, что она жертва, а не то это превращается в самоубийство. И тогда теряется духовная значимость жертвоприношения…

Я ошеломленно слушал слова Венгрова, выходящие из уст Алика.

– …тогда она забирает ее ценность с собой, во Вселенную, а не оставляет тем, кто принес ее в жертву.

Придурок, сука! Придурок.

– Тебе окончательно череп промыли этой хренью о духовности, – я покачал головой.

Алик закурил.

– Ты не понимаешь, это часть культа.

– Какого, мать твою, культа?! – я вскочил со стула. – Ты, сука, человека убил! Это ты, идиот, похоже, не понимаешь! – и двинулся в сторону выхода.

– Ты куда?

– Да пошел ты!

– Эдик, стой! – прокричал он. – Подожди. Пожалуйста.

Я обернулся.

Из спокойного, уверенного в себе мужика он превратился в потерянного, боящегося остаться одному в темной комнате мальчика.

– Не уходи сейчас. Не оставляй меня с этим вот так.

Он выдыхал дым вниз, а не вверх, манерно задрав голову. Это значило, что он чувствовал себя скованно.

– Я расскажу тебе всё. Только побудь здесь. Хоть немного.

Я полностью развернулся, показывая ему, что готов выслушать все его оправдания, какие только можно придумать в такой ситуации.

– Это Венгров тебе сказал убить Толика?

– Угу, – закивал он.

– И как, я не понимаю, как ты мог на это повестись?

– Он объяснил мне про баланс… он сказал… да не помню я… он говорил так логично, он убедил меня, что это правильно, что и самому Соловьеву это нужно, что Соловьев знает, что от него может потребоваться такая жертва во благо более значительной цели.

А может, это я как-то не так понял Соловьева, когда он мне рассказывал в больнице про свои планы? Может, он был ярым адептом до сих пор не понятной для меня секты Венгрова и таким образом сыграл свою роль в общей программе?

Нет, идиотская версия, мне не верилось в это. Соловьевым никто не мог бы управлять, он сам был правителем. Его тупо убили. Но зачем?

– Что за цели? Какая выгода Венгрову от этого?

Алик пожал плечами.

– Никакой выгоды.

– Так не бывает ведь. Какой смысл затевать такое, если дело не касается денег или власти?

– Да он просто одержимый, этот Венгров! У него свой мир, свое видение, он думает совсем по-другому, не как мы…

– Мы?! – вскипел я. – А как думаешь ты?! Ты вообще думаешь? Как ты мог такое отхреначить, до меня не доходит!

– Не знаю, друг, не знаю, я пытаюсь собраться, держаться, но на самом деле мне плохо.

– Как ты это сделал?

Алик потянулся за новой сигаретой.

– Помнишь, тогда, в сауне, я топил тебя, когда притчу показывал?..

Конечно, сука, помню. Я теперь из-за этого дышу вдвое глубже.

– Мне тогда пришла мысль утопить его вот так же, чтоб это выглядело как несчастный случай. Я набрал ему, пригласил. Он согласился, пришел. Но я так нервничал, ты не представляешь, у меня руки дрожали прям. Я не мог даже подойти к нему в бассейне, боялся так.

Алик нервно курил, с цоканьем отрывая сигарету от губ.

– И я не смог. Вот просто не смог, и всё. Это не так-то легко, убить человека. Мы разошлись. Я всю ночь пробухал на стрессе. А на следующий день он мне сам позвонил, позвал смотреть на его строящееся здание, в котором он вроде как собирался устроить новый центр экономики. Он толком не рассказывал, что за идея, да и я не интересовался, мне не до этого было. Мы поднялись на тридцатый этаж, он хотел показать вид, который будет из его кабинета.

Алик, видя, что я его внимательно слушаю, заговорил немного свободнее и увереннее. Еще чуть-чуть – и он шутить начнет.

– А там людей – никого, рабочие какие-то внизу были только. И он подошел к краю, близко так, что-то говорил, показывал, а я за ним стоял. И тут, ты не поверишь, я даже обдумать ничего не успел, просто взял и…

Он отвернулся.

– …и толкнул его.

А затем виноватыми глазами взглянул на меня, то ли ища прощения, то ли – спасения.

– Всё произошло так быстро. Я сразу уматывать стал, не ждал ни секунды. Я эти тридцать этажей по лестницам и не заметил даже. Там все собрались уже, внизу, вокруг тела, и рабочие, и еще, наверное, какие-то люди, прохожие там или кто. Меня и не увидел бы никто. Наверное, не увидел бы, я точно не знаю. Но я не ушел.

Алик сел в кресло, опершись локтями о колени, и вытер ладонями лицо снизу вверх.

– Хорошо я вспомнил, что меня видели с Соловьевым, когда мы туда пришли, а то как в тумане был, поэтому и вернулся. Я пошел к ним, к толпе, делал вид, будто сам не знаю, как так произошло, кричал, чтобы вызвали скорую. А в полиции сказал, что он случайно упал, что близко подошел… в общем, мне поверили… вроде.

Я слушал, как дрожащие губы Алика выдавали нечто немыслимое, и не знал, что сказать.

– Бред. Какой-то бред! – бухнул я.

– А еще слышал, недавно судья один выбросился из окна?

Я мгновенно вспомнил рассказ Сереги о предстоящем назначении его отца на место, освободившееся как раз в связи с таким случаем.

– Так вот он тоже ходил на лекции Венгрова, – протянул Алик. – Я тогда не угадал, что там могла быть связь. Потому что, говорю тебе, он делает это не из-за денег, он идейный.

– Да хрен с этим Венгровым! Как ты на такое решился?! Как адекватный человек может подписаться на это, да еще и исполнить?! Объясни мне это!

Придурок.

Он задумчиво смотрел в окно, будто меня здесь уже не было и он остался наедине со своими долбомыслями.

Ну и счастливо оставаться.

– Тебя тоже он когда-нибудь попросит об этом, – услышал я за спиной хрип Алика. – Попросит проводить… Может, меня.

Я снова обернулся.

Он смотрел не на меня, а всё так же тупо изучал пейзаж за окном.

– И посмотрим, что ты тогда ему ответишь.

Очередная хрень из уст помешавшегося придурка.

Я хлопнул дверью.

* * *

Теперь я совершенно не знал, куда идти, кому жаловаться и что делать.

Поехал в офис.

Забежал в кабинет. Закрылся.

Через минуту звонок. Дина.

– Эдуард Валентинович, вам что-нибудь нужно?

– Меня нет.

Было тревожно. Мысли расстреливали меня вкруговую.

Алик убил Толика. Венгров принудил Алика убить Толика. Принудил или попросил, непонятно, но ясно, что тот долбоящер согласился. Толик умирать не хотел… и это нормально, чему я удивляюсь? Объяснимых причин для убийства Толика у Венгрова не было, так Алик сказал. Но можно ли опираться на то, что он трындит там себе под нос? Не знаю. Хотя если бы кто и разобрался в истинной картине, то именно Алик. А он поясняет, что Венгров, помимо философствований на тему законов пространства и времени, еще и культивирует жертвоприношения, и это вот вообще никак не сходится с его образом ученого. Хотя и свободный секс, который он развивает в своем особняке, тоже не казался сам собой разумеющимся.

Мои мысли меня доконают.

Я пробыл в компании с аквариумной рыбкой до вечера. И ни разу она не дала мне хоть сколько-нибудь дельный совет.

Надо найти Полину.

Лада, запрягай. Погнали.

Звонки в дверь оставались без ответа.

Я крутился около дома больше двух часов. Она не появилась.

Где ты? Где ты, моя принцесса?

Я нервничал.

И лишь мысль, что завтра пятница, давала мне надежду на встречу с Полиной. Она непременно придет в особняк.

Ее обязательно нужно увидеть.