Черный кабриолет, или кабриолет без дверцы. Из четверологии романа «Франсуа и Мальвази»

Лейтенант Зэрук уже знал что будет.

…На следующее утро ждут их ждут, никто не возвращается и вдруг оказывается что один уже давно вернулся весь израненный и в язвах. Его расспрашивали. Он начинал что-то говорить, потом фыркался кровью, так нечего и не вызнали. Тогда стали люди собираться на площади у церкви, стали переговариваться.

…Один старый старик как услышал, что кто-то вернулся сразу насторожился и спросил :

– А он приполз после полуночи?

Ему ответили что после.

– Тогда убейте его, это кровосос…

…Сказал всем, что тот кто возвращается ползком и израненным после полуночи: тот кровосос. И сейчас нужно идти спасать ту семью, где раньше жил кровосос.

Ему не поверили, но тут мальчишка какой-то прибегает, и кричит что слышал ужасные крики в том доме, где жил приползший. Все побежали туда, видят как по улице один за другим в припрыжку бежит кровосос и за ним его жена, горло в крови. Все побежали за ними, но кровососы быстро разбежались и убежали в сторону кладбища.

Тогда мужчины стали вооружаться, решили сегодня же идти выбить всех кровососов, но уговорились, что кто вернется отдельно от всех и после полуночи, всех без разбору убивать.

…Вечером еще они не все вернулись перед полуночью. Рассказывают, что всех кровососов забили и по кускам сожгли.

А один возвращается после двенадцати, когда все уже по домам разошлись. Стучится к своей жене, просит впустить. А она значит, ему кричит чтоб он убирался прочь, он кровосос, так и говорит :

– Да мы же всех кровососов уничтожили, открой, я истекаю кровью.

Она ему снова кричит, что он кровосос, что все кто возвращается после полуночи, те кровососы.

– Да нет же, я тяжело ранен был и обо мне забыли, почему меня не сожгли?

Ну она и открыла. Он фыркнул и накинулся на нее к шее, отсосал немного крови… потом они же вдвоем пошли сосать кровь своего грудного ребенка, но не поделили и разорвали его. На крики сбежались соседи, но кровососы выпрыгнули в окно и унеслись с лошадиной скоростью.

…Люди стали решать, что им делать, ну а тот старик видел мертвого ребенка, говорит что ловить этих кровососов незачем они и сами умрут, потому что пили уже мертвяцкую кровь, а такая кровь губительна.

Старик сказал, что ждать когда умрут эти кровососы осталось до конца следующей ночи. Тогда люди все до единого собрались на площади и провели ночь там.

…Возле них в темноте кто-то ходил, хотели утащить заснувшего дозорного.

На следующий день кровососов нашли лежавшими на могилах.

Рассказчик молодецки экзальтированно умолк, и установившаяся тишина производила на всех кто еще не спал гнетущее напряжение, пока не вступил в разговор другой.

– А вот мой пращур рассказывал мне, что однажды он возвращался со свадьбы и в морозец. До дома его далеко еще оставалось, решил он на свою бедную голову расстояние сократить, не как все нормальные люди ходят в обход, а через лесное кладбище, да еще и на ночь глядя. Пошел! Выходит из леса прямо на кладбище. На него свинья! Из-за крестов. Выбежала, нюхает его, хрюкает и тыкает в ноги, как будто сбить хочет. А он и бежать не может, потому как знает только побежит конец ему. И оборачиваться нельзя. Свинья видит, что человек наученный, плюхнулась в лужу грязи и исчезла.

– Ты ж говорил, что мороз, а сам про грязь!

Прошел смешок.

– Ну это я так, от себя перепугал, а пращур мне рассказывал все по правде.

– Вот послушайте, что я еще расскажу – снова начал первый рассказчик.

– Ну?…

– Значит жила в деревне одна семья, хорошо и зажиточно, а рядом с ними старуха. Она все им завидовала…

…Купили они, значит, корову удачно и молока много давала и корма не много требовала и все тут. И вот однажды вечером вошла хозяйка в сарай и видит возле коровы занузгнанную черную кошку, глаза зеленым огнем горят.

…Испугалась хозяйка и прогнала эту кошку, принялась доить корову и ни черта из нее нейдет. На следующий день пришли, корова снова не доится и кошка рядом с ней сидит.

…Стало это в деревне известно, к ним одна бабка- повитуха приходит и говорит, что как ту кошку увидите так перебейте ей задние ноги, тогда известно станет кто молоко таскает? В общем так и сделали. На следующий день соседку не видно. Потом глядь, а она на обе ноги хромает.

– Она ведьма? – спросил Трике, – А еще что-нибудь расскажите…

Зерук приятно зевнул и решил задремать, снова слыша о какой-то семье, которая жила на окраине деревни (Если бы он знал!… Чем это ему обернется).

– … А дом их окнами смотрел на кладбище, и стали они замечать, что после каждой ночи кладбище все ближе и ближе к ним.

«О -о! Это уже что-то новенькое!» – подумал Зэрук сквозь дрему.

…Тут конечно и не только они забеспокоились и решили переезжать. Уже и вещи собрали, все… но в тот вечер ушел брат мужа на охоту, говорит в последний раз с местами проститься, может на медведя поохотиться, места там глухие были.

Улеглись они спать. Вдруг ночью чувствуют: во дворе кто-то топчется и собака не лает. Подумали, значит свой. Подходит муж к окну и: отходит, сказать нечего не может и смотрит только в окно.

– Кладбище совсем близко.

…Жена из постели вылезает, подошла к окну и вдруг как заорет. Кладбищенское зарево осветило окно и они увидели что на них через окно смотрит его брат. Лицо белое, белое и стеклянные глаза с блеском кладбищенского марева. В дверь стало тереться что-то шероховатое…

За дверями и раздался страшный крик. Даже визг… не путайте дверь того несчастного дома с дверями дома базы, у которой сидели полусонные полицейские, попросыпавшиеся в крике и бежавшие вместе со всеми по лестнице наверх, уже когда оглядываясь, только тогда по- настоящему перепугиваясь.

Вслед за своей белой рукой в украденной дамской перчатке, Гнус решивший так подшутить, просунул в дверь и голову.

Ничего не поняв, почему там полицейские мундиры, Гнус отпрянул назад и растворился во тьме ночной, в которой бы ему и кладбище то – как домом родным показалось.

Сбежавшиеся в комнату Картуша полицейские сбились в углу у кресла на которое уселся довольный Зэрук.

– Что там было – то?

– Белая рука…

– А про что рассказывали? – продолжал издеваться Зэрук над тем идиотизмом, который они здесь развели, – А кто визжал?

– Трике, кто же еще.

– Вот дурак! Иди проверяй, что там было?

– Сначало за дверями завизжали… И я туда не пойду: здесь и так нечисто. Тот человек как исчез от нас?

Зэрук смотрел на полицейских в три-четыре раза старше и опытней сопляка Трике, побывавших в разных переделках, исполняющих и не такие задания, а все они мялись возле него рядом, уставившись в сторону двери.

– Вы осторожней к шторам дверным не прикасайтесь, а то раздвижными оказаться могут.

Трике раздвинул черные драповые шторы, стал раскрывать окно.

– Кладбище там еще не подошло? – продолжал серьезно насмехаться лейтенант Зэрук, удобно располагаясь в мягком кресле.

Дверь комнаты стала медленно открываться (!) … С гулким стуком закрылась… И хотя по ногам шел приличный сквознячок, ему мало кто придал значения.

– Ну вы постойте, а я посплю.

Дверь продолжала хлопать, а Зэрук чувствуя приятный ветерок в лицо подумал вздремнуть. Вместе с этим его распирало любопытство: всю ночь они так простоят?…

Пробудился лейтенант Зэрук при утреннем свете от глухих шагов поднимающихся по лестнице. Его сослуживцы тоже просыпались, вскакивая с пола и двое из них смекнув в чем дело, смело влезли в окно, собираясь сигануть вниз со второго этажа. Впрочем последнего Трике, все же задержали.

Ну ладно, старина Дюпре в свои полста скрываясь от позора, спасая свой авторитет, который он наработал за свою долгую безупречную службу спрыгнуть вниз не побоялся…, но чего было стесняться такому цинику как Трике, уж глядя на его глупую рожу можно было понять что с него взять нечего.

Лейтенанту Зэруку бежать было некуда, но нужно было хотя бы встать, чем хоть немного выправить свое положение, но нет же он продолжал сидеть, приходя в себя после приятного сна и ничего его не поднимало.

Бухающая дверь отворилась настежь и в ней показался комиссар д` Эбержеволь.

Лейтенант Зэрук как положено хотел встать.

– Не надо, сидите так! Не двигаться! – кричал на них комиссар полиции, – Сейчас я вас покажу!…

…Ваше сиятельство! Ваше сиятельство! … Идите, пожалуйста сюда! Вы такого еще не видели.

По лестнице слышались поднимающиеся шаги нескольких человек. Комиссар обернулся :

– Не двигаться я сказал! – крикнул тому кто перед приходом столь вознесенных должностных лиц, хотел подняться с корточек.

Лейтенант Зэрук молча выполнил приказ и не являл собою ни малейшего желания двинуться или даже протереть слипающиеся глаза. Он засыпался по уши, так что вошедший министр (вместе с Джоном Лоу, стоявшим сзади) так и не смог встретиться с ним взглядом…

– Это что, месье Зерюк? – начал спрашивать его министр отдавая дань аристократической традиции каверкать фамилии, в данном случае по известным причинам.– Это вы такую засаду устроили по всем правилам военной науки? … Кто войдет сюда и закроется – наверняка будет арестован!

– И с захватывающим маневром, – вторил комиссар

– Что ж вы молодые старика прыгать заставили? – вопрошал министр уже не удерживая улыбку, отчего и лейтенант немного улыбнулся.

– Встаньте Зелюк, когда с вами говорит генерал – лейтенант!!! – заорал на него комиссар д’Эбержеволь – Сейчас же будете разжалованы!!!

– Нет, вы погодите, месье комиссар, может он нам Картуша поймал, – говорил граф д’Аржансон, так до сих пор и не понимавший до конца, что здесь к чему? – Месье лейтенант, вы арестовали мне Картуша, как клялись давеча? – спросил он стоящего по вытяжке Зэрука, даже Зерюка. Про арестованного (Дармарглота) лучше было не заикаться, иначе могло так оказаться, что задержанный за то время сбежал. И месье Зэрук продолжал обреченно стоять с виновато опущенными глазами.

Граф Марк-Рено-Вуайе д’Аржансон перевел взгляд на сразу засомневавшегося Трике.

– Чем вы все это мне объясните? Месье Зэрук?

– С дураками поведешься и сам дураком станешь, – прошептал лейтенант.

Спускаясь вниз граф д’Аржансон, комиссар д’Эбержеволь и Джон Лоу весело вспоминали старика Дюпре, после преземления, прислонив руку к козырьку кителя, закрывая ладонью лицо, словно журавль крылом, сразу шарахнувшегося в строну с глаз долой.

Глава IX. Сожительство

Просыпаться на новом месте всегда интересно, тем более для Эртени, сразу почувствовавшего большое облегчение и удовольствие. За окнами звуки большого города, а не тишина базы.

Сон был как будто не плохим, хотя и наркотическим, однако последствий как после первого раза не чувствовалось и прекрасного расположения духа ничего не омрачало. Саидка спал поблизости и что интересно на полу, завернувшись в одеяло, как спит солдат в походе, завернувшись в плащ.

Не успел Эртени свесить ноги, как чуткий Саидка уже поднял голову, глянул в его сторону, продолжая браться за старое.

«На этот раз у тебя ничего не выйдет» – подумал Эртени, натягивая на себя свою одежду и на вежливое утреннее приветствие, спросив на счет того почему он не хочет спать по-человечески? Ему и самому можно было догадаться почему. Но Саидка более чем скромно объяснил своей привычкой спать таким образом и отрицательным отношением к мягкому…

– Сильный мужчина, не надо нежиться. Открыл глаза – сразу вставай! Поспишь на мягком, весь день плохо.

– Интересно когда ты себе жену из Китая выпишешь, ты ее тоже будешь заставлять с собой на полу спать? – рассмеялся.

– А как вы думаете, у нас только на циновках спят!

Оправдания Саидки у Эртени не выдерживали критики. Старый черт продолжал его как дитя опекать и не хотел сознаваться в том. Во всей квартире присутствовала только одна постель и отведена она была именно ему.

По утрам Саидка занимался физическими упражнениями и Эртени в то утро представилась любопытнейшая возможность понаблюдать как тот выполняет удивительные и всевозможнейшие кульберты, сальто и па на маленьком прямоугольном пятачке балкона. Дальше у него по распорядку шло омовение холодной водой до пояса и лишь после он подошел на кухню, где уже давно хозяйничал Эртени. Огонь среди битком набитых поленьев у него так и не разгорался.

Ушел Саидка как-то неожиданно (закрыв его на смехотворный замок) так что Эртени и не успел у него спросить о чем хотел. Не представилась ему такая возможность и в следующие дни, но главное что из разговоров с Саидкой выяснилось, что тот ходит на сборища воров и бандитов в так называемый « двор чудес», а иначе в один из притонов, где околачиваются темные личности. Из разговоров можно было понять и даже представить себе полную картину сборищ или вернее даже простых сходок: на дело, после дела, определенных групп и лиц преступного мира Парижа.

Находился тот притон (лишь слабое подобие прежних « дворов чудес») глубоко в провале приземистого городского здания, так что войти туда можно было лишь спустившись по лестнице вниз. У проходов стояли « на шухере», но Саидка всегда проходил беспрепятственно.

Застав Дармаглота на прежнем своем месте за столиком и за пивом, у него всегда можно было справиться о Картуше, как и вообще обо всем другом.

Вызволенный, или вернее, бежавший из участка Дармаглот сейчас с горячки гложил свое пиво и был хмур, и зол на всех и вся.

Картуш сразу предупрежденный, появился откуда-то со стороны подсобной буфетной комнаты, или вернее даже заведения, где король воров предпочитал обретаться, не показываясь сильно на глаза и где обычно игрались партии на большие ставки.

К образовавшейся компании подсел веселый Гнус, прозванный уже Белая Рука за свои потешные рассказы о том как он перепугал своей украденной дамской перчаткой, дюжину полицейских. За этим столом, как ни в каком другом месте, ему полностью поверили и охотно выслушали даже по второму разу.

– Нет, ну я как вспомню, как подхожу к двери… чувствую по голосу байки про покойников травят. Ну не думал я, что там фараоны сидят, можете себе представить, как здорово… Ага, значит слушаю: у них там кладбище к окну подошло в дверь стало стучаться… Тут Гнус « Белая Рука» долго не мог прийти в себя от схватившего его смеха, заразившего на громкий хохот и остальных присутствующих в притоне!… Я…я на самом страшном месте натягиваю свою белую перчатку (показал свою руку в длинной чуть ли до локтя дамской перчатке) Открываю чуть-чуть дверь, визжу, руку протягиваю… Потом со смеха не удержался, туда повалился… Фараоны так смывались…

– Ладно, иди. Нам поговорить нужно, отправили они от себя задыхающегося все еще не перегоревшим хохотом Гнуса, этим случаем добавивший к своей кличке (читай имени) столь почетной и всеми признанный эпитет, навроде того как у савойского графа¹⁰…

Нужно было решать как быть с базой? И жалко было бросать, но что поделаешь, сейчас при каждом удобном случае « легавые» будут кидаться только туда.

– … В общем дело такое, нужно сходить к посреднику и пригрозить, если он не вернет паи обратно, пусть пеняет на себя. Мы предупредили, а там сам пускай разбирается.

– Скользкий уж больно этот посредник, лучше сразу припугнуть, – решил Дармаглот.

– В печень пройтись, а то и в скулу никогда не мешало, И возьми этого с собой аристократа, у него я знаю язык поставлен хорошо, аргументы приводить будет.

– Не надо пока трогать, – сказал Саидка

– Что не надо? – грубо спросил Картуш. – На дармовщину живет, пусть отрабатывает свое.

Картуш схватился за карман, Так и есть – деньги свиснули.

– Ну какая сука этим занимается!? – проговорил он с ужасной гримасой лица – Если не будет возвращено, кастрирую! – не оборачиваясь бросил в толпу зряшное обвинение, ради устрашения и поднятия себе тем самым духа, подавленного долгой отсидкой под землей в том самом проходе, за который Картуш должен бы был по идее быть благодарным Эртени, а не укорять куском хлеба, что значило уже был зряшен вдвойне. Россказня Гнуса его угнетала, почему он его и погнал.

Лейтенант Зэрук явился по вызову к министру графу Д`Аржансону с докладом о проделанной на базе работе и одновременно с рапортом в письменном виде об освобождении его с занимаемой должности, который был конечно написан не от чистого сердца, но так в конце концов было и положено, и лучше.

Министр к удивлению лейтенанта Зэрука принял его радушно, а не надменно, как того следовало ожидать и надежда снова слабым лучиком затеплилась в его душе. Но патрон протянул руку за бумагой, которую он держал в руке и рапорт о увольнении попал на прочтение к министру, считавшему сначала что оное относится к делу.

– Что ж, месье Зэрук, похвально что вы так осознаете свои ошибки. Но с этим (приподнимая бумажку) пока повременим…

Лейтенант Зэрук получил топорную работу следить за базой и следующую неделю, но и за это был благодарен, так как не чаял более носить офицерские эполеты.

Как только он откланявшись (с ордером на слежку) закрыл за собой дверь, в папку по делу банды Картуша попала еще одна бумага.

Эртени вернулся с улицы усталым и недовольным.

Саидка колдовал на кухне, распространяя вокруг ароматнейший запах. На него он глянул укоризненно, всем своим видом давая понять что уходить ни куда не разрешалось, и продолжил напевать свою песенку :

Это было в Кашгаре

На конном базаре

Там я встретил китаянку

Красавицу…

– Снова « Пища богов»? – спросил Эртени проходя в зал, где на свежеотдраенном полу (чувствовалась влажность). Во всю середину зала был расстелен большой персидский ковер (тот самый что Картуш прихватил из дома Лоу и который Саидка спас во время крушения). Что оказывается значит и из больших вещей не всё было потеряно.

Удивительно живой был человек этот китаец Саидка, ни минуты стагнаций, все в движении и движении, от одного дела к другому и ничего полезного при этом не упуская, как например прихваченная им где-то газета « Журналь де…» которую было очень приятно взять в руки усаживаясь на чистый ковер и облокачиваясь на диван.

– Слушай Саидка, – спросил он наконец – Ты не помнишь какую я называл улицу в Сент-Антуанском предместье, куда я ехал… Как головой о стену трахнулся, так как все вышибло.

– Сент-Антуанское предметье большое, – позлорадствовал Саидка, может и помнивший улицу Планш-Мибрей, о которой говорил Эртени, сидя в колодце.

За чтением и одновременным презабавным разговором с Саидкой Эртени вдруг остановился. Где-то он прочитал или услышал от Саидки о том, что кто-то в чем-то достиг совершенства? Кажется это молвил Саидка своими собственными устами, так как текст газеты был на совсем другую тему.

– Так в чем же ты достиг полного совершенства? – спросил Эртени, чем ввел того в стеснительное положение. Когда Саидка говорил сам, у него это вышло как-то не так вызывающе, тем более что вопрос был очень сильно перефразирован от побудившей этот вопрос мысли.

– Полное совершенство – это только Бог. А я говориль за другое. Я постиг тайны моего ремесла.

– А-а! Ну да! – многозначительно протянул он и отвернулся продолжить чтение. Однако газета была вырвана из его рук и ему (все так же обращаясь на « вы», что очень его забавляло) было предложено запрятать протянутый луидор, пока Саидка отойдет в сторону, что Эртени и сделал, положив монету в карман, после чего принялся за газету.

Подошедший Саидка недолго думая достал луидор у него из кармана.

Выведенный из себя Эртеми отложил газету, снова взял найденную монету.

– Сейчас будет недолет твоей мысли. В общем если не находишь с первого раза – пеняй на себя. Договорились?

– Ой нехорошее что-то задумал…

Эртени приглядывая за Саидкой, отошедшего к проходу в коридор (будем так называть, раз уж там находились и кухня, и туалетная комната и двери выхода на лестничную площадку) сам же покрутил несколько раз в руках золотой кружок, стараясь при этом не кряхтеть, хотя напряжение от прикладываемых сил пальцев было немалое.

Далее по сгибу разорвал на первый взгляд мягкое золото и позасовывал половинки за плотные голенища сапог.

– Все!

Подошедший Саидка долго прохаживался возле развалившегося у боковины дивана Эртени, как будто нисколько не отрывавшегося от чтива.

Наконец он откинул газету: дальше пошла такая дрянь, что ему претило ее читать. Саидка полез к нему в сапог. Достал со вздохом удивления.

– Вот и катись с ним ко всем чертям!

А Эртени уже нужно было идти на улицу, он давно собирался и даже уже как помниться надел свои сапоги.

– Гоните месье вторую, – вцепился в него останавливая Саидка, – Она в сапоге.

– Ты уговор помнишь? Один раз! Теперь поздно каяться… Катись я сказал! – уже строже, но был столкнут на диван и все его усилия остаться были пресечены ударами без пощады в определенные места.

– Черт возьми, – возмутился Эртени, – Давай учи своим приемчикам!

Он снова получил возможность усесться.

Саидка серьезно оглядел набивавшегося к нему в ученики, как будто стараясь понять искренние желания сидящего или тот имеет задние мысли, целью которых является затушевывание того факта, что вторая половинка луидора так и не была возвращена.

– Вы серьезно намерены заняться Джиу-Джицу?

– Даже и не знаю. Мое дело – шпага. Но неплохо бы получить гуманитарные знания и лишь кое-что из практики, все равно делать нечего.

Было видно ученик отменил свой выход в город и собирается всерьез послушать.

– Борьба вас не интересует?

– Нисколько, только удары, механика.

– Так не получиться, это перескок вас ждет большое разочарование. Борьба Джиу-Джицу – народная борьба и ведется против вооруженного обидчика, чаще всего это либо солдат, либо бандит. На востоке монахам всегда туго приходилось от тех и других. А своего оружия иметь не разрешалось.

Приходит солдат, приходит бандит: что делать? Своей мотыгой деревянной на железное оружие? Нет только на свои руки и ноги можно надеяться, они не подведут.

– Рука крошит,

отточенную сталь!

…Но я сторонник стали и мне нужно знать кое-что против таких как ты.

– Не нужно! Это придет только через постижение тайны техники удара! Не голова должна знать, а чувства и выработанная рука. Только практика!

– Думай не головой, а руками. Понятно, переходим все же к некоторым теоретическим знаниям, которые все-таки должны сохранятся даже при такой рубиловке.

– Вас интересует указанные места, – улыбнулся Саидка.

– В общем-то нет, я знаю все мало-мальски уязвимые места (в его понимании человек собою представлял одно целое уязвимое место), так что нужно только правильнее бить и главное сильнее.

Вместо ответа в опровержение сказанному, Саидка подошел и резко, но даже как будто слегка ткнул Эртени в то место, в котором даже нельзя было предположить что через него можно парализовать движение рук и вызвать сильно схватывающие судороги…

– В теле человека очень много есть нервно-болевых мест, но простому дурному удару кулака они недоступны, нужно иметь большую сноровку, исхитриться в борьбе точно попасть в нужную точку.

И для Эртени началась тяжелая практика, поначалу даже изнуряющая с самого утра и чуть ли не до самых сумерек, перерываемая правда большими промежутками времени на еду и прочая.

Поначалу, конечно, он внутренне возмущался таким надрывом над своим обычным состоянием тела, но вскоре привык и уже после «занятий» не чувствовал полнейшей усталости, когда еще к тому же не давали отдыхать: ни сознание того что это вредно, ни Саидка, который наиболее ревниво следил за его поведением после тренировки.

Сначала Эртени с трудом соглашался со своими посяганиями на личную свободу, но понимая, что ничего не пройдет даром не протестовал, а потихоньку привыкал, отвыкая при этом от своих прежних безсистемных тренировок на шпагах, с разговорами и долгими разборами.

Сейчас он стремился подчинить все мускулы своего тела, реакцию, внимание, движения. Все это так увлекло, как ни какое просиживание в библиотеке Обюссонского замка за весьма интересными материалами.

В довершение ко всем прочим лишениям Эртени пришлось свыкнуться с тем что хорошей пищи ему уже не пробовать: острое, и хлеб ему так и было сказано забыть. Все больше пришлось довольствоваться чем-то странным и однородным.

Дни понеслись один за другим составляясь уже в недели и однажды проснувшись еще затемно Эртени ужаснулся при мысли что он бездействует!

Лежа на диване и чувствуя бодрость тела и ясность ума, он в то же время находил себя потерянным. Столько невыполнимых и накопившихся дел! Мало того он даже не спросил Саидку о одноглазом братце Картуша, хотя и узнал что об этом можно справиться не только у самого Картуша, но и у Дармаглота, как ни странно.

Где Рено, где дом тетушки …, где синий фиакр? Ему захотелось бежать на поиски, но он не побежал.

Саидка мог загрести его на свои тренировки, но сейчас ему на это начихать, и ушел он только после того как плотно подкормился на кухне.

Саидка чувствуя в нем решительность не стал сбивать его настрой ни единым вопросом, может быть еще и потому что проснулся каким-то вялым и явно с упадническим настроением. Может принял на ночь дозу опия; а может и наоборот принял опий, когда повторно лег спать. Чувство какой-то необдуманности, неначатости усилилось еще больше, когда Эртени вышел на бледно-светлую улицу. День обещал быть пасмурным, но теплым, что в какой-то степени было даже приятно.

Много сомнений посещали его тотчас, как он начинал думать с чего начать? Франсуа не любил такое положение, когда и так можно было сделать, и с того начать, ну например как начинать искать Рено в полиции справиться, или же отыскать то место, куда они с ним ехали, какой-то дом по-видимому. Что за напасть: еще же лежа припоминал этот дом, а сейчас забыл, так же как и начисто забыл название улицы. Хорошо что еще не забыл кто он и зачем сюда приехал!

Растерянность, одновременно с решительностью действий (лучше когда наоборот) продолжала держать его в том состоянии, когда он не знал что делать, но что-то все-таки делал: он шел, и не куда-нибудь, а в Оперу и по дороге думал, и как ему казалось правильно. Всегда когда мучают сомнения забудь о них и вопросы разрешаться сами собой. Что бы решить на первый взгляд неразрешимый вопрос, его следует прежде всего откинуть прочь и потом в одно прекрасное время вопрос сам о себе напомнит, когда разрешиться (скорее всего неожиданно).

И в самом деле: если помнить что тебе надо и не помнить отравляющий душу клубок вопросов, то и действовать будет легко: не думая где здесь по-близости могут находиться конюшни, нежданно-негаданно столкнешься с фактом стоящих у Парижской Оперы большого количества экипажей дожидающихся окончания представления, у которых и можно будет спросить о синем фиакре или же о доме тетушки Антиген! Вспомнил! Вот и полезный побочный эффект. Когда не нужно засорять мозги лишним (имеется в виду вопросами).

Шесть ливров у него были в кармане, благодаря уступчивому Саидке, который согласился поменять немного большую его половину луидора. Теперь оставалось подумать о своем гардеробе: сапоги – ничего, главное еще новые. Вот правда костюм его заметно полинял, но и не на переднем же крае он собирался сидеть, черт возьми!

По окончании оперетты Франсуа вышел на улицу ошеломленным. Это было что-то необыкновенное, совсем другой мир, звуки музыки продолжали воодушевлять его даже когда он уже и позабыл мелодию.

И хотя день из-за этого культурного похода был почти что можно сказать потерян (остальное время уйдет на возвращение), Эртени ни о чем не жалел. В таком пробужденном состоянии становиться даже как-то лучше и ясней ощущать себя в этом мире, в котором до этого ты жил как-будто неосмысленно. И вот как будто ты себя ощущаешь, стоя на улице совсем по другому, чем эти люди: мужчины, женщины которые идут ли, рассаживаются по экипажам, но все это делают скорее машинально и тут же забудут что видели и слышали, а главное чувствовали хотя бы четверть часа тому назад…

Внезапно сквозь задумчивое состояние его слуху донеслось до восторга знакомый голос и особенно произносимое.

– Франсуа! – еще раз позвали его сзади и он обернувшись увидел что с подножки кабриолета спрыгнул и подбежал к нему…

– Ковалоччо!

– Какими судьбами, вот не думал тебя здесь встретить!

– И я не думал, что в Париже так тесно!

– Но для нашей встречи существовала закономерность. Нет ничего удивительного в том, что ты приехав в Париж сходил в Парижскую Оперу.

– Но что тебя потащило сюда? Признайся какая-нибудь разодетая певичка, за сценой: куртизанка.

– О, ты представить себе ее не можешь! Она так прелестно ведет себя на сцене, что все аплодисменты только из-за нее и для нее. Да ты и сам мог видеть, во второй части…

…Я каждый день прихожу в Оперу только ради нее.

– Как должно быть это скучно, кидать букетики, посылать воздушные поцелуи и тихо восхищаться. Давай прекратим эту тему.

Молодой итальянец охотно с ним согласился и для продолжения их удивительной встречи пригласил к себе домой, куда они и доехали на наемном экипаже (с которого Ковалоччо слазил).

По приезду на свою квартиру Ковалоччо сразу распорядился на счет хорошего ужина, который и был обещан консьержкой в скором времени, а пока же друзья удобно расположились в маленькой (как раз на одного) обставленной и даже заставленной квартирке с преобладающим колоритом темно-коричневого цвета.

– Хорошо устроился, – проговорил Франсуа, сравнивая ее с той залой, в котором сам жил. – Стал хорошо зарабатывать на фехтовании?

– И самое главное я однажды крупно выиграл. Начал как-то даже незаметно за компанию, потом пошло, пошло, золотые так и текли ко мне. Точно сколько я выиграл я не могу сказать но что больше тысячи, это уж точно. Но для такой квартиры никаких денег ненапасешься. Ужасно дорогая. На следующей неделе буду переезжать – быстро говорил Коволоччо, стараясь сказать как можно больше, но тут выражение его лица приняло крайне вопросительную форму.

– Кстати, а ты где живешь?

Затруднительный вопрос.

– …По твоему вопросу можно подумать что ты переезжаешь к тетушке Антиген.

– Именно так! А…

– Постой Капече: нет я там не живу; ты понимаешь какое дело скажи мне улицу, забыл, совсем название улицы, где находится дом тетушки Антиген.

– Да Планш- Мибрей!

Франсуа чуть не сплюнул с досады: Ковалоччо тем временем подсел к нему с деревянно-клетчатой коробкой.

– Давай в шахматы съиграем.

Франсуа охотно принялся расставлять шахматные фигурки.

– Капече ты наверное бывал в доме тетушки Антиген.

– Естественно.

– Ты встречал там Рено?

– Интересно, это очень интересно. Улицу зыбыл. Рено потерял. Так, а ты с ним приезжал?

– С ним-то с ним, да вот только разминулись наши дорожки. Мне в другую сторону! Так что я тебя хотел бы попросить когда будешь в следующий раз у тетушки Антиген справься у нее о Рено, он мне очень нужен.

– Обязательно!

Сам же Франсуа сказал что не может зайти к тетушке Антиген так как слишком занят и попросил пока не называть его имени (намекнул на то, что для того чтобы не обидеть невзначай), но для Рено, что по нем справлялся его попутчик.