Обреченные стать пеплом

Глава 9.

Мы шаркали медленным шагом вперёд по коридору. За прошедшие пару суток моя пострадавшая больше правой левая сторона стала чувствовать себя значительно лучше, даже хромота стала менее очевидной. Расхаживать вместе по ночным коридорам в свете неоновых ламп стало для нас едва ли не традицией. Я больше не сердилась на Робина за то, что он в общении со мной умолчал о том, кем он является, так как вскоре поняла, что этот его ход весьма недурно сработал. Теперь я не воспринимала его как Робина Робинсона, одного из лучших нападающих в британском футболе – я продолжила воспринимать его как напарника по ночным “пижамным” похождениям по больничным коридорам. И от этого было легко, за что я могла его благодарить, но никак не держать на него обиду.

Он пришёл ко мне в половину одиннадцатого и, тонко уточнив и наверняка убедившись в том, что я больше на него не обижаюсь, пригласил меня прогуляться. Мы не покидали своего этажа, за последующий час четырежды обойдя каждый его сантиметр, поэтому, когда Робин вдруг остановился напротив неосвещённого закоулка и с задумчивым видом стал в него вглядываться, я заинтересовалась.

– Что? – наконец не выдержав полуминутного молчания, поинтересовалась я, стоя в полушаге за спиной своего напарника.

– Ммм… – задумчиво протянул Робин, после чего уверенно вошёл в закоулок, заставленный десятками картонных коробок.

Недолго думая, я отправилась за ним, и вскоре, обогнув высокие колонны из коробок, пару из которых Робин ловко сдвинул вбок (по всей видимости, они были пусты), я вновь остановилась за спиной своего провожатого. Лишь спустя мгновение я поняла, что он открывает выход на балкон.

Как только стеклянная дверь была открыта и Робин вышел в неё, я, не задумываясь, шагнула вслед за ним. Тёплый порыв июньского ветра мгновенно подхватил мои волосы и поднял их концы вверх. Я поёжилась и всем телом сжалась под своей фланелевой пижамой. Холодно не было, но даже лёгкий намёк на ночную прохладу заставил меня машинально запахнýть рубашку.

– Свежий воздух, – констатировал Робин и сделал глубокий вдох.

Я повторила за ним. Воздух и вправду был настолько свеж, что, кажется, у меня немного закружилась голова. Обернувшись и удостоверившись в том, что выход на балкон закрыт и с коридора нас не видно из-за нагромождения коробок, я подошла к высокой периле, в высоту достающей моего солнечного сплетения, и, крепко сжав её руками, сделала шаг назад, словно хотела начать отжиматься от неё.

– Ты веришь в реинкарнацию? – неожиданно спросил Робин.

– Я верю в Бога, – уверенно ответила я, после чего обернулась и посмотрела на собеседника через правое плечо, пытаясь понять, что именно он хотел от меня узнать при помощи этого вопроса. Но он молчал, и вскоре я отвернулась.

Постояв в таком положении ещё несколько секунд, я оттолкнулась от перил и, сделав пару шагов назад, аккуратно прислонилась к холодной оштукатуренной стене, шершавость которой не позволяла почувствовать себя уютно. Постояв так около пятнадцати секунд, я повернула голову вправо, чтобы посмотреть на своего спутника, стоящего в трёх шагах от меня, и вдруг встретилась с ним взглядом. Я не ожидала этого, как и не подозревала того, что он уже смотрит на меня, причём в упор, отчего, заметив это, я замерла.

– Знаешь, я завершаю свою карьеру, – вдруг произнёс он, и этими словами застал меня врасплох.

– Только не говори, что дело в этой аварии, – скривилась от ещё неясного, но начинающего проявляться чувства вины.

– Нет-нет. Конечно нет.

– Но твоя трещина в рёбрах и это твоё прихрамывание… Для футболиста это может быть серьёзным.

– В аварии я пострадал несильно. Можно сказать, что вообще не пострадал. А насчёт моего ухода из футбола… – он поджал губы. – Я планировал это ещё до аварии. Точнее, я решил это как раз в тот вечер, когда наши автомобили столкнулись.

– Оу, – сдвинула брови я, всё ещё слабо веря в столь тонкое совпадение. – Но почему ты вдруг решил уйти из футбола? Всего два года назад вы получили бронзу на Чемпионате мира, ещё раньше серебро на Чемпионате Европы. Это ведь настоящий успех.

– Просто пришла пора уйти красиво, чтобы позже не уходить с позором.

– Уйти из футбола в двадцать шесть? Ты ещё минимум два Чемпионата мира можешь покорить.

– По правде говоря, не могу, – поджав губы, выдавил Робин, и я замолчала в ожидании продолжения. – Полгода назад я получил свою первую серьёзную травму, после которой у меня выявили серьёзные проблемы с суставами стоп. Если я продолжу играть в том же темпе, в котором играю сейчас, я рискую заработать себе проблемы с движением, а играть хуже, чем я играю сейчас, я не намерен. Уходить всегда больно, особенно если ты пытаешься уйти от того, чему посвятил бóльшую часть своей жизни… Правда, в этом вопросе мне помогла эта лёгкая травма, полученная во время нашего столкновения, – ухмыльнулся Робин. – Хотя я и принял решение до её получения, только сейчас я осознал, что иного пути, кроме как ухода из профессионального футбола, я не имею. Можно сказать, что столкновение с тобой помогло мне принять неизбежное и смириться с правдой.

– То есть ты не переживаешь по этому поводу?

– Переживаю, конечно, но что поделаешь?.. Уверен, в мире есть масса вещей, которыми я смогу заняться…

– Уже есть что-то на примете? – попыталась улыбнуться я.

– Вообще-то, есть, – довольный моей проницательностью, ухмыльнулся Робин. – Я покупаю футбольный клуб.

– Ого, – не смогла не сдержать восторга я. – Это ведь целое состояние.

– Если быть более точным, я потратил и ещё потрачу на это предприятие все имеющиеся у меня деньги, – поджал губы Робин.

– Так ты банкрот, – ухмыльнулась я.

– Зато с футбольным клубом за пазухой… – он вдруг умолк и, спустя несколько секунд, неожиданно спросил. – Как думаешь, у меня получится?

– Обязательно получится, – не задумываясь, уверенно произнесла я. – Я бы поставила на успех твоего предприятия не одну тысячу долларов.

– Не одну, тогда сколько? – задорно заулыбался Робин.

– Начнём с того, что у меня нет и фунта, не говоря уже о тысячи долларов. Но, знай, я бы сделала ставку. И это не смотря на то, что я совсем не азартный человек.

– Что ж, значит у меня и вправду есть шансы, – ещё шире заулыбался Робин.

В полном молчании, вглядываясь в отдалённый ночной Лондон, вид на который с десятого этажа открывался просто замечательный, мы простояли ещё около десяти минут, когда Робин вдруг вытащил что-то из-под своей фланелевой рубашки сзади. Я присмотрелась: это был один из глянцевых журналов, лежащих у него в палате на столе. Найдя интересующую его страницу, он аккуратно вырвал её и уже хотел с ней что-то сделать, когда я задержала его за локоть, чтобы посмотреть на обрывок. Неожиданно встретившись со знакомым взглядом, смотрящим на меня с глянцевой страницы тёмной голубизной, я улыбнулась.

– Это ты? – сквозь улыбку, заметила я.

– Да, – коротко ответил он, после чего продолжил свою попытку сложить из вырванной страницы какую-то конструкцию.

– Что это будет? – поинтересовалась я.

– Самолётик… – задумчиво отозвался Робин. – Знаешь, помимо того, что я больше не смогу играть в игру, которой посвятил без малого пятнадцать лет своей жизни, недавно со мной произошло ещё кое-что очень важное и, возможно, не менее трагичное… – он вдруг запнулся, но заминка продлилась лишь секунду. – На протяжении шести лет я состоял в серьёзных отношениях с девушкой, которую любил без ума. Думаю, подобное часто происходит с первой влюблённостью… Мы были не просто влюблены, но, как я до сих пор думал, весьма счастливы… Во всяком случае, я точно был с ней счастлив. Месяц назад я узнал, что она изменяет мне. Это произошло случайно. У нас, как и всегда, всё было замечательно. Я пришёл к ней на квартиру, которую последние пять лет снимал для неё, у нас состоялся прекрасный романтический ужин, который завершился не менее замечательно… В общем, всё как всегда. Утром, пока Флаффи спала, я, как иногда делал, проверил утреннюю прессу. Среди пары неоплаченных счетов и свежих газет оказался незапечатанный конверт. По-видимому, его бросили в почтовый ящик без помощи почтовой службы. Не знаю, посмотрел бы я его содержимое или не обратил бы на него внимание, но когда я неуклюже поднял его со стола, на пол упала фотокарточка. Когда я поднял её, я понял, что на ней запечатлена полуобнажённая Флаффи в компании человека, с которым несколько лет назад я рассорился из-за спонсорства. Фотокарточка была подписана словами: “Ты лучше, чем ты думаешь”.

– Оу… Робин, – я положила руку на его плечо, неожиданно почувствовав боль его разбитого и саднящего сердца, что меня вдруг ошеломило. – Такое бывает… – Наверное. Я не была в этом уверена, так как со мной ничего подобного не случалось.

– Это было не насильно… Я про то, что происходило между ней и моим противником. Единственное, что, возможно, должно было меня утешить – это то, что они были вместе всего три раза и их отношения продлились всего две недели, прежде чем я о них узнал… Мы расстались молча. Ей было слишком стыдно – мне слишком больно.

С этими словами Робин запустил свой самолётик, который, приняв ровную траекторию, полетел на удивление далеко.

– Вы общались с ней после? – зачем-то поинтересовалась я.

– Нет. Зачем?

– Первая любовь – штука серьёзная. Говорят, что зачастую она остаётся единственной на всю жизнь, – взяв журнал из рук Робина, я выдрала из него первую же страницу и начала на скорую руку собирать свой самолётик.

Подождав немного, Робин забрал журнал обратно и тоже выдрал из него лист.

– Спустя неделю после нашего расставания наша общая знакомая сказала мне, что Флаффи поспешно собрала чемоданы и вернулась к себе на родину, в Ирландию. В начале июня я внёс последнюю плату за жильё, которое снимал для неё. На этом всё.

– Ну, она хотя бы не осталась с тем чуваком, твоим противником, если тебя это, конечно, может утешить, – сказала я, сделав шаг вперёд, и со всего размаха бросила самолётик вдаль. Он, совершив резкий заворот вниз, ударился носом о перила и предательски отскочил в сторону обрыва.

– Знаешь, если честно, меня это всё-таки утешает, – признался Робин.

– Это вполне естественно, – обернулась к собеседнику я. – В конце концов, шесть лет жизни, первая любовь и, тем более, прошёл всего лишь месяц. Думаю, ты её не скоро забудешь. И даже если забудешь, всё равно продолжишь периодически вспоминать.

– Как-то ты мрачно описываешь последствия этих оборвавшихся отношений, – криво ухмыльнулся Робин.

– Как есть, – пожала плечами я.

– Смотри, – он поднял руку со своим новым самолётиком, – его нужно запускать максимально плавно, и тогда, если не вмешается ветер, он пролетит достаточно далеко, чтобы упасть вне поле твоего зрения, – с этими словами он сделал шаг вперёд и аккуратно запустил самолёт куда-то вдаль.

– В детстве мне самолётики делал отец, – прикусила нижнюю губу я, засунув руки в карманы пижамных штанов. – Так до сих пор и не научилась нормально их конструировать самостоятельно.

– Кто твой отец? – задал неожиданный вопрос Роб.

– Раньше был бизнесменом, начальником успешной полиграфической фирмы. Теперь он мастер: из-под его рук выходят утончённые скрипки.

– Интересный человек, – сдвинул брови Робин.

Мы немного помолчали.

– Почему ты сделал первый самолётик из страницы, на которой был изображён? – вдруг решила поинтересоваться я.

– Просто хотел отпустить себя. Хотя бы так… Хотя бы как-то…

– Помогло?

– Хочешь проверить? – спросил он, и, словив на себе заинтересованный взгляд, он встряхнул журналом в своих руках. Открыв очередную страницу со своим изображением, он вырвал её и в считанные секунды сделал из неё ещё один самолётик, который вдруг протянул мне. – Держи, это тебе. – Наблюдая за тем, как я ворочаю самолётик в руке, он добавил. – Выпусти его. Только плавно, чтобы не протаранить обшивку какого-нибудь автомобиля, припаркованного внизу.

Я ухмыльнулась, ещё раз посмотрела на собеседника, потом на самолётик в своей руке, одно крыло которого улыбалось мне его улыбкой, и плавно пустила лёгкую бумажную конструкцию перед собой.

Мы помолчали ещё полминуты.

– Ну что, полегчало? – спокойным тоном поинтересовался Робин.

– Если честно, ничего не почувствовала, – с озорной улыбкой посмотрела на собеседника я.

– Тогда, могу предложить тебе кое-кого повесомее меня, – не ответив на мою улыбку улыбкой, произнёс с сосредоточенным выражением лица Робин, начав листать плотный журнал в своих руках. Не прошло и десяти секунд, когда он нашёл то, что искал. – Вот, – он протянул мне журнал и, как только я его взяла и прежде чем успела изучить его содержимое, добавил. – Можешь попробовать отпустить, вдруг полегчает? Но, только если ты этого хочешь.

Я опустила всё ещё улыбающийся взгляд в журнал и замерла. С глянцевой страницы на меня смотрел идеальный портрет Дариана Риордана, “потомственного миллиардера”, как гласила колонка слева от фото. Моя улыбка словно подверглась шоковой заморозке, поэтому рассыпалась лишь спустя несколько секунд.

Робин внимательно наблюдал за мной, но я этого не осознавала. Помедлив ещё несколько секунд, я, тяжело выдохнув, запрокинула голову и захлопнула журнал, но поняла, что машинально заложила страницу с Дарианом указательным пальцем. Как только я это осознала, я сразу же раскрыла журнал повторно и, не сомневаясь ни секунды, аккуратно вырвала портрет Риордана. Присев на корточки, я положила журнал на бетонный пол и начала делать из его заветной страницы самолётик, списывая лёгкую дрожь в руках на ночную прохладу. Когда дело было сделано, я поднялась и подошла к краю балкона, чтобы как можно дальше за его пределы протянуть свою руку. Как только самолётик высвободился из моих сжатых пальцев, мой взгляд упал на огромный, до боли знакомый сине-голубой глаз, пронзительно заглянувший в этот миг в мою душу. В сердце мгновенно кольнуло, и я поняла, что легче, возможно, мне когда-нибудь и станет, но точно не сегодня.

Самолётик, с самого начала отказавшийся лететь по ровной траектории, пару раз неуклюже накренился и, подхваченный вихрем неожиданно поднявшегося ветра, сорвался вниз. Я обернулась и с неловкой улыбкой посмотрела на Робина, который, как оказалось, всё это время внимательно наблюдал за моими движениями.

– Я ведь говорила, что я хреново делаю самолётики, – пожала плечами я.

– Что ж, пожалуй нам всё-таки станет легче, пусть даже и не сегодня, – невозмутимо ответил Роб.

Как же всё-таки странно, когда тебя видят насквозь, и когда ты сам способен увидеть кого-то сквозь кожу. Что ж, если бы я верила в существование родственных душ, тогда, пожалуй, я бы поверила в то, что душа Робина Робинсона может являться таковой для меня.

Но я в подобное не верила.

Глава 10.

Меня разбудила жуткая боль внизу живота. Неожиданно повисшая беспросветная серость за окном накрапывала мелким, но густым дождём, настенные часы показывали восемь часов утра. Отдышавшись, я попыталась поднять правую ногу, но резкая боль, мгновенно разрезавшая низ моего живота вдоль, заставила меня вскрикнуть и замереть. Подождав ещё несколько секунд, я, не переставая учащённо дышать и морщиться от режущей боли, сбросила с себя тонкое одеяло и оцепенела, поняв, что лежу в растекающейся по простыне луже крови. Несколько раз подряд нажав на кнопку вызова медсестры, я едва сдерживала подступившие к глазам слёзы боли и страха. Я не понимала, что со мной происходит, но мне достаточно быстро объяснили.

В течении дня я трижды подвергалась обработке обезболивающими через капельницу, дважды пила огромные розовые таблетки, ровно двадцать три раза, не смотря на отдающуюся в пятках боль, ходила в туалет, чтобы менять насквозь мокрые прокладки, по размерам больше напоминающие памперсы. Ещё никогда в жизни у меня не было столь мучительной менструации, но, судя по неоднозначным выражениям моего лечащего доктора, я начала подозревать, что подобное теперь будет случаться со мной чаще, чем мне того хотелось бы.

К концу дня, окончательно обессилев от притуплённой обезболивающими боли, я, в очередной раз вернувшись из туалета, зарылась под одеяло и, в позе зародыша, держась за живот, постаралась заснуть, но мысли о сегодняшнем приходе родителей и воспоминания о вчерашнем посещении Пандоры, Генри и Руперта, крутились в моей голове с такой скоростью, что следующие десять минут мне пришлось жмуриться изо всех сил, чтобы поскорее выпроводить своих родственников из палаты своих мыслей. И, кажется, у меня это в итоге получилось. Во всяком случае, в какой-то момент я перестала думать о них, в моей голове вдруг наступила глухая тишина, а перед глазами мелкими крапинками зарябила темнота…

Тот факт, что я плачу, я осознала не сразу, но как только осознала, поняла, что не могу остановиться, да и остановить себя я, в итоге, так и не попыталась.

Не знаю, как долго я проплакала, но это длилось точно не меньше пятнадцати минут, как вдруг моего плеча кто-то коснулся. Я замерла и ещё не успела подумать о том, кто бы это мог быть – наверняка бы пришла к выводу, что это Бетти или какая-нибудь другая медсестра – как вдруг где-то совсем рядом над моей головой раздался знакомый, успокаивающий мужской голос:

– Таша, ты чего?

– Ничего, – сквозь заложенный нос отозвалась я.

– А можно мне твоего “ничего” хотя бы половину?

Помедлив секунду, я высунула заплаканное лицо из-под одеяла. В палате было темно, но моим глазам хватало света, проникающего сюда из-за приоткрытой входной двери и с улицы, густо освещённой фонарями, чтобы рассмотреть мельчайшие подробности красивого и обеспокоенного лица Робина. Он присел передо мной на корточки, и мне было достаточно всего лишь протянуть вперёд руку, чтобы дотронуться его белоснежной кожи, всегда казавшейся мне холодной, словно утренний иней или мрамор…

– У меня болезненная менструация после операции… – глухо произнесла я, продолжая неподвижно лежать в позе эмбриона.

– Поэтому ты плачешь? – бархатным тоном, ни на миг не раздражающим мой чувствительный в этот момент слух, спросил он, явно осознавая, что причина моих слёз в другом.

Прежде, чем дать ответ, я попыталась хотя бы постараться обуздать свои слёзы.

– Я была беременна… От Дариана… Срок был совсем маленьким… После случившегося ребёнок не выжил… Произошёл выкидыш и теперь… Я больше никогда не смогу родить… – мой голос , всё это время предательски дрожащий, задрожал ещё более беспощадно. – Никогда… – слёзы градом хлынули из моих глаз.

Я ещё никогда не проговаривала вслух факты последствий, произошедших со мной после этой злосчастной аварии, и теперь, проговорив это, я вдруг ощутила невероятную, пульсирующую боль в районе пустоты – там когда-то давным-давно находилось моё сердце.

– Ох, Таша, – Робин вдруг начал гладить меня по голове, пока я вытирала лицо промокшим одеялом. – Что он сказал?

– Кто? – непонимающе спросила я, хлюпая носом.

– Дариан. Узнав об этом, что он тебе сказал?

– Ничего, – поморщилась от душевной боли я. – Он ничего мне не сказал, – я уже не плакала, я начинала рыдать.

– Ох, Таша… – повторился Роб.

Ещё несколько секунд он гладил меня по голове, как вдруг поднялся и неожиданно забрался на мою койку. Я позволила ему взять себя под руку и, как только прислонилась к его груди и ощутила щекой тепло, спрятанное под его рубашкой, мне вдруг стало легче. Во всяком случае я перестала рыдать: слёзы, не приправленные ни граммом эмоций, просто продолжали катиться из моих глаз.

Он гладил меня по голове всю ночь и, в итоге, уже к концу первого получаса я успокоилась, и вскоре смогла заснуть. Утром, около шести часов, я проснулась с целью посетить туалет. Когда я вернулась, Робин уже стоял у моей койки со стаканом воды и большой розовой таблеткой в руках. Всё проглотив, я повторно заснула, а когда проснулась, так и не смогла вспомнить, был ли Робин рядом, когда я засыпала, или ушёл прежде, чем я погрузилась в сон.

Доктор Аддерли пришёл в гости, хотя работал в другом отделении. Это было слишком любезно с его стороны, так что я изо всех сил улыбалась ему сквозь режущую боль внизу живота, лишь бы он только не подумал, что я не оценила того, что он, не смотря на все мои препинания с ним на протяжении всей коммы Хьюи, всё же примчался ко мне, как только узнал о моей беде. Это было действительно трогательно, особенно на фоне его серьёзного тона и не менее серьёзного выражения лица. Зря, наверное, я спросила у него, как поживает его семья, так как едва ли я хотела узнать о том, что его жена недавно родила ему дочь. В очередной раз почувствовав странный укол под рёбрами, я осознала, что теперь так будет всегда. Не важно, родит ли моя любимая сестра или неизвестная мне женщина с соседнего двора, главное, что это буду не я.

Осознав, что моё и без того жалкое существование теперь ещё и обременено неосознанным, и совершенно неконтролируемым чувством белой зависти, я, как только доктор Аддерли ушёл, в который раз сжалась под одеялом в сморщенный комок боли.

Шёл второй день моей болезненной менструации, ежесекундно напоминающий мне о моей внезапно приобретённой ущербности. Оставалось подождать ещё чуть-чуть, и станет легче. Определённо станет. Так вновь наступившей ночью говорил мне Робин, четыре часа просидевший у моей койки, до тех пор, пока я, проснувшись в половину четвёртого от зова мочевого пузыря, не отправила его спать.

Я верила Робину, хотя и не была уверена в том, что он это осознавал. И если он говорил мне, что скоро мне станет легче – я ни на секунду не подвергала сомнению это его заключение. Значит, действительно станет. Значит, действительно скоро. Иначе не может и быть. Ведь так говорил мне Робин.