Осколок

Восемнадцатиметровые движущиеся лестницы вылили толпу в просторный трёхсводчатый зал. Народ слаженно ахнул, словно репетировал восторженный выход на перрон неделями. Эхо заполнило шестиугольные и квадратные потолочные кессоны. Профессор Дубелир, объездивший полмира, спускавшийся в сумрачные парижские тоннели, печатавший шаг в бесстрастном берлинском унтергрюндбане, спешивший по холодным коридорам нью-йоркского сабвея, – и то не удержался от возгласа удивления.

Имперская роскошь воцарилась в самом сердце коммунизма. Подземный дворец блистал багровым мрамором. «Красные ворота»… Символичное название. Машинистом тут, должно быть, служит Вергилий.

Да, римский поэт чувствовал бы себя здесь как дома. Григорий Дмитриевич смутно припомнил университетский курс архитектуры. Кажется, это называется монументальный классицизм. Массивные пилоны, ступенчатые карнизы, широкие арки и камерные ниши, так и приглашающие поставить в них статуи Плутона, Прозерпины или, скажем, Улисса.

Однако в Советском Союзе чужим героям делать нечего. Ближайшую нишу капитально заняла всё та же дама-богатырь в ситцевом платье с тракторами. Амазонка-колхозница громогласно звала своего непутевого сыночка, затерявшегося среди бурлящей толпы. Через пару минут пионер обнаружился на служебной лесенке, ведущий вниз, к рельсам. Мальчишка утверждал, что хотел выяснить, куда же дели всю эту землю, которую отсюда выкопали. За свою страсть к ненужной информации («Много будешь знать – скоро состаришься!») исследователь был прилюдно отодран за уши. Все с большим интересом наблюдали за экзекуцией и давали полезные советы.

Все – кроме Григория Дмитриевича. Профессор Дубелир, придерживая потрепанную твидовую шляпу, продирался сквозь толпу к противоположной платформе. Его сносило течением к приближающемуся поезду – ярко-красному, разумеется, – но Григорий Дмитриевич упрямо стремился прочь. Он не желал кататься в новеньких блестящих вагонах. Он пришел сюда не за этим.

Профессор отчаянно искал Марию. Без конца поправляя круглые очки на переносице, всматривался в мелькающие лица. Нет, нет, конечно, это просто невозможно. То же самое, что найти одну маленькую ленинградскую корюшку в большой стае московских килек.

Григорий Дмитриевич с трудом пробрался к дальней нише, где народу было поменьше, и устало прислонился к ледяной каменной стене. Шестьдесят один, да еще в нынешние неспокойные времена, – это вам не шутки! Отдышался, достал из внутреннего кармана твидового пиджака сложенный в шестнадцать раз лист «Правды» и вновь перечитал заученную наизусть статью:

«Девушек со слабыми нервами сюда не пускали, медкомиссия строго нас проверяла, – рассказывает комсомолка Маша Якубовская, одна из тысяч комсомольцев-добровольцев, вызывавшихся строить московское метро. – Сначала я вместе с другими девчатами с нашего завода «Каучук» нагружала на вокзале грузовики. Десятник над нами смеялся, твердил: «Шахты пробивать – работенка не для дам». Ребята, и в особенности наш бригадир Шептунов, тоже подтрунивали: «Единственное занятие, которое для вас здесь найдется, – это подметать. Метла и тряпка – вот орудия вашего производства». Но ведь мы, комсомолки, не какие-нибудь там неженки-смолянки, институтов благородных девиц не кончали. Решили мы с девушками организовать собственную женскую бригаду, чтобы доказать всем, что мы работы не боимся. Меня выбрали бригадиром.

Поручили нам рыть канавы на Хамовнической набережной – для узкоколейки, по которой грунт вывозился с нашей дистанции. Дневная норма – один ров на человека. А у нас многие комсомолки, смешно сказать, впервые в руки лопату взяли. И правда ведь метлой больше орудовали… К концу первого дня все разбитые, с кровавыми мозолями. И половину канавы не могли вырыть! Грунт каменный, глина со льдом. Многие девушки – в слёзы. Да еще и обмундирование не по размеру, тонули мы в огромных брезентовых спецовках, в сапогах сорок четвертого размера.

Но когда шептуновцы опять стали шутить: «А ну-ка покажите, что от вашего маникюра осталось», – мы взялись за дело как следует. Ушили, подогнали свои спецовки. С сапогами уж ничего не попишешь, а вот мерзлый грунт придумали отогревать кострами. Было больно, тяжело, – но через неделю мы уже давали по полтора рва! Тут ребятам стало не до смеха. Вызвали мы шептуновцев на социалистическое соревнование. Через месяц мы давали по четыре рва каждая! Шептунов проиграл. Но подошел ко мне, пожал руку. А на собрании предложил нашу девичью бригаду перевести на квалифицированную, почетную работу – выкладывать мрамор на готовых станциях. Так я нашла профессию мечты и на завод «Каучук» уже не вернулась…»