Шут и трубадур

Кристина тихо фыркнула и потянула брата за локоть:

– Юджин, отойдем!

– Только ненадолго, – сурово откликнулся шут. – Мне надо следить за огнем!

Они на цыпочках отошли к заколоченной двери и уселись на полу на разостланном плаще Кристины.

18

– Юджин, это божья кара! – после короткого молчания прошептала Кристина.

– Что?

– Я хотела уйти к Волшебному Дубу, под защиту нечистой силы, и бог покарал меня, послав в Торнихоз орду язычников… Господи, Святая Мария, я покаюсь!

Юджин вздрогнул от этих слов, но, подумав, возразил:

– Если бы бог хотел тебя наказать, он не дал бы тебе спастись, верно? Значит, шапарцы появились здесь вовсе не потому…

– Но он и не дал мне спастись! Если меня не убьют дикари, этот человек отведет меня к Роберту Льву… А тогда, может, лучше уж, чтоб шапарцы… Юджин!

– Что?

– Посмотри, что он делает? Спит?

– Не знаю… Может быть… А что?

– У меня есть кинжал, – приблизив губы к уху брата, зашептала Кристина. – Если я наступлю на его меч, а ты ударишь его кинжалом…

– Что-о?!

– Боишься? Ладно! Тогда ты наступишь на меч, а с кинжалом я управлюсь сама… Тут главное ударить, как учил нас Банг – в то место, где на горле ямка…

– Кристина, опомнись! Кого ты собираешься убить?! Это же Кристиан Рэндери, странствующий рыцарь! Он…

– Рыцарь? – прошипела Кристина, и ее заколотила крупная дрожь. – Ры-ыцарь?! Теперь я знаю, какие бывают рыцари!..

– Какие?

– Такие, что пустить их в свинарник к порядочным свиньям и то стыдно!

– Кристина!

– Что – Кристина? Ладно, если ты так боишься, тогда я…

– Постой! – Юджин вскочил, подбежал к чадящему факелу и стал раздувать поскучневший огонь.

За дверью стояла мертвая тишина – то ли шапарцы ушли, то ли молча караулили добычу с неистощимым терпением кошки. Кристиан Рэндери сидел неподвижно, закрыв глаза, положив на колени обнаженный меч, и, услышав его мерное дыхание, шут перестал прислушиваться к тому, что творится за дверью. Пока между ними и дикарями оставался Рэндери с мечом в руке, о язычниках можно было не думать.

Когда шут вернулся к Кристине, та уже не шипела от ярости и не стискивала в руке кинжал. Кинжал валялся на полу, а Кристина, уткнувшись носом в колени, всхлипывала устало и безнадежно.

Шут молча сел рядом.

Он хотел сказать сестре, что ей не нужно бояться Рэндери, который так же не похож на Роберта Льва, как сам Роберт Лев не похож на рыцарей из их книги – но вместо этого вдруг проговорил:

– Знаешь, Кристина, на севере, в герцогстве Эральском, в роще Святого Георгия живет в пещере ужасный змей. Лунными ночами он караулит спутников у дороги, а сожрав их, уползает обратно в лес. Многие рыцари пытались прикончить гада, но настичь его пока никому не удалось, потому что змей хитер и при звоне оружия скрывается в узкой норе…

Кристина молча выслушала рассказ про ужасного змея, а когда Юджин закончил, вытерла мокрую щеку о его плечо.

– Юджин… – сиплым от слез голосом сказала она. – А я сегодня маму во сне видела…

– Что?!

Мать Кристины утонула в реке двенадцать лет назад, и Кристина почти никогда не вспоминала о ней.

– Я ее так ясно видела, как наяву… Она сидела на берегу, и на ее длинных волосах блестели капли воды…

От дрожащего глуховатого голоса сестры у шута похолодела спина. Он взял Кристину за руку – ее рука была холодной и влажной… Юджину вдруг вспомнилась русалка, мимо которой они промчались прошлой безумной ночью.

– Кристина…

– Подожди! Мама тоже увидела меня и помахала рукой…

– Надо было сказать: «Сгинь, нечистая сила!»

– Я сказала: «Не тронь меня! Мы никогда не ссорились с подводным царем!» А она улыбнулась и сказала: «Кристина, ты меня не узнаешь? Я твоя мама!»

– Нужно было…

– Молчи! – яростным шепотом велела Кристина. – Я подошла к ней, и она взяла меня за руку. Она была такая красивая, с добрыми голубыми глазами. «Как тебе живется среди людей?» – спросила она. Я рассказала ей все. «Приходи ко мне, здесь никто не посмеет тебя обидеть! – сказала она. – Если Роберт Лев осмелится подойти к реке, мы с подругами заманим его в водовороты, наш царь, водяной, схватит его за бороду и утащит в самый глубокий омут! Приходи жить ко мне, и ты никогда не пожалеешь о жестокой земле!» – «Мама, – сказала я, – но я не хочу, чтобы у меня вырос рыбий хвост!» А она засмеялась и ответила: «Можно быть счастливой с хвостом, а можно быть несчастной с ногами! Приходи, я буду ждать тебя!» Тут она поцеловала меня и прыгнула в реку…

– И ч-что было дальше?!.

– Ничего… Я проснулась на поляне Волшебного Дуба…

– Это все нечисть ворожит! Не думай больше об этом!

– А я вот думаю… Что же мне делать, Юджин?

– Не верьте русалкам, госпожа! – вдруг прозвучал низкий голос Рэндери.

Юджин и Кристина вздрогнули и схватили друг друга за руки.

– Не верьте русалкам! – тяжело переведя дыхание, повторил трубадур. – Рожденный на земле не будет счастлив в подводном царстве! А потом уже поздно будет раскаиваться и сожалеть – водяные никогда не отпускают тех, кто попадает к ним в лапы…

– А я, может, и не буду сожалеть! – с вызовом заявила Кристина.

– Госпожа! – рыкнул в ответ Рэндери (и шапарцы коротко квакнули за дверью, впервые выдав, что они живы и начеку). – Госпожа, как вы можете добровольно отказываться от сокровищ, которые даровал вам Господь?!

– От каких таких сокровищ? – растерянно переспросила Кристина.

– От жизни! Слыхали вы балладу о девушке, утонувшей в реке? Она сделалась русалкой, но стала просить водяного, чтобы он отпустил ее на землю хотя бы на один день…

Рэндери помолчал, собираясь с силами – и запел тем же грохочущим голосом, каким недавно кричал: «Да здравствует фея Фата-Моргана!» – и вскоре в подземелье и в душах Кристины и шута ничего не осталось, кроме этого небывалого крика. Голос трубадура был хриплым и надсадным, иногда падал до еле слышного шепота, иногда гремел так, что раскачивались пол и потолок, но и шепотом и криком властно брал смятенные сердца слушателей и словно сжимал их в сильных горячих ладонях:

– …Водяной, дай подняться мне с вязкого дна,

Не качай головою седой!

На веселой земле я была рождена

И не жить мне под черной водой!

– Чем оплатишь ты запах полуденных трав?

Чем оплатишь ты солнечный свет?

Чем оплатишь ты шелест зеленых дубрав?

У тебя драгоценностей нет!

– Да, лишь длинные косы остались со мной,

Но смотри, как их пряди горят!

И за день на земле я тебе, водяной,

Их отдам, возвратившись назад!

И она окунулась в сплетение трав,

И увидела птиц и цветы,

И прошла по тропинкам зеленых дубрав,

Опьянев от земной красоты.

Но едва только небо раскрасил закат,

Затрезвонили колокола,

Как русалка к реке возвратилась назад

И со стоном под воду ушла.

– Водяной, задыхаюсь я в давящей мгле,

Я лишь солнце и воздух люблю!

Подари мне лишь день, только день на земле —

Я тебя на коленях молю!

– Я задаром тебя не могу отпустить! —

Водяной ей промолвил в ответ. —

День свободы не сможешь ты больше купить —

У тебя драгоценностей нет!

– Драгоценные камни остались со мной —

Голубые, как небо, глаза,

И за день на земле я тебе, водяной,

Их отдам, возвратившись назад!

И опять перед ней расступилась вода,

И она, посмотрев на цветы,

Позабыла, что больше уже никогда

Не увидит такой красоты.

Любовалась она трепетаньем листвы,

Блеском солнца на крыльях стрекоз,

Танцем бабочек, морем зеленой травы

И росинками в чашечках роз.

Но на небе закат загорелся опять,

Ей напомнив о близкой беде,

Зарыдала она и пустилась бежать

К ненавистной холодной воде.

И, смеясь, ее встретил на дне водяной:

– Что ж, доволен товаром купец?

Ты, русалка, теперь будешь вечно со мной —

Ты растратила все наконец!

– Кровь, согретая солнцем, осталась со мной,

Веселящая, словно вино,

И за день на земле я ее, водяной,

Всю отдам, возвратившись на дно!

– Кровь глупцов мне для зелий, пожалуй, нужна, —

Водяной ей сурово сказал. —

Что ж, иди! Но со мной расплатиться должна

Ты сполна, возвратившись назад.

…Дождь хлестал по полям, ветер бурей грозил,

Мир забыл про тепло и покой,

А слепая русалка лежала в грязи,

Тихо гладя травинки рукой.

Жадно слушала шелест и шум камышей,

Скрип стволов над своей головой,

И пищанье забившихся в норки мышей,

И волчицы отчаянный вой…

И, промокнув сильней, чем в глубинах реки,

Пряный воздух вдыхала земной,

И на ощупь искала в траве васильки…

– О, спасибо тебе, водяной!

Расплачусь я с тобой своей кровью сполна,

Жизнью я расплачусь молодой -

На веселой земле я была рождена,

И не жить мне под черной водой!..

Голос Рэндери оборвался, но продолжал звучать в ушах Кристины и шута, постепенно затихая, и пол под ними качался все медленней, пока не замер совсем…

Шут опомнился, вскочил и бросился спасать погибающий на конце факела огонек. Он подоспел как раз вовремя, чтобы вдохнуть в пламя новую жизнь, и старательно дул на просмоленное тряпье, когда за его спиной раздались тихие шаги.

Кристина подошла и опустилась на колени напротив трубадура.

– Рыцарь! – позвала она.

– Да, госпожа? – глухо отозвался Рэндери.

– Убейте Роберта Льва! Пожалуйста… – попросила Кристина.

Шут чуть не выронил факел.

Наступило долгое молчание, нарушаемое только клокочущим дыханием рыцаря.

– Почему вы просите его убить? – наконец спросил он.

– Потому что он негодяй! – исчерпывающе ответила Кристина.

Опять наступила тишина, во время которой Рэндери, казалось, собирался с силами для новой фразы. Когда он снова заговорил, в его голосе прозвучал мрачный укор:

– Роберт Лев любит вас, госпожа. Не стоит строго судить рыцаря, потерявшего голову от любви, если он порой нарушает правила куртуазности. Даже если граф лучше владеет мечом, чем стихом, и не может воспеть вас так, как вам бы этого хотелось…

– Как мне бы хотелось?! – перебила Кристина, и голос ее задрожал, как туго натянутая тетива. – Чего мне бы хотелось – так это увидеть, как волки рвут его горло, а потом – как его поганый труп расклевывает воронье! Мне бы хотелось знать, что его душа корчится в самом жарком котле ада! А еще мне бы хотелось стать могучим рыцарем – и убить его, а вы все боитесь его, хоть и называете себя рыцарями, все вы трусы, да, трусы, или такие же убийцы и негодяи, как и он!..

Выпалив все это на одном дыхании, Кристина на миг замолчала… Но Юджин знал, что миг будет недолгим – если уж его сестру подхватила такая волна, она не остановится, пока не выскажет все до конца, даже если потом горько пожалеет об этом!

Так и случилось – Кристина вскочила и, сжав кулаки, обрушила на Рэндери свою ненависть, так долго не находившую выхода.

Если правда, что человек, о котором заглазно говорят дурные вещи, начинает икать, Роберт Лев в тот момент наверняка удивил всех шапарцев неслыханно громким иканьем, ведь еще никто и никогда не желал ему таких адских нескончаемых мук, каких желала ему Кристина, склонившись в темноте над рыцарем Фата-Морганы.

Пронзительным голосом, иногда переходящим в почти шапарский визг, она кричала, как Роберт Лев напал на их замок – подло, без предупреждения, во время «Божьего перемирия», и с бандой своих прихвостней без труда взломал ворота. Она кричала, как его люди резали всех подряд и грабили, словно обыкновенные разбойники и бандиты. Как Роберт Лев ввалился в ее комнату с мечом в одной руке и с факелом в другой и крикнул рвущимся следом рыцарям: «Назад! Моя добыча!»

Как на следующий день, едва умолкли вопли пьяных рыцарей, разграбивших винные погреба, она вышла из комнаты и, ступая по скользким от крови ступеням, пошла искать тела отца и брата. Всех уцелевших слуг Лев угнал к себе в замок, а как принял смерть отец, она так и не узнала, и даже тела его не нашла…

Дальше рассказ Кристины стал почти бессвязным, ее слова натыкались друг на друга, бились о стены и потолок и падали на пол бессмысленной грудой. Она кричала о старухе, которую Роберт Лев приставил к своей «жестокой донне» и которую она ненавидела почти так же сильно, как самого Льва; о привидениях, стонущих ночами в развалинах и требующих отмщения убийце; о том, как Лев время от времени появлялся в замке – иногда один, иногда с шайкой собутыльников, но никогда – трезвым… Хотя и никогда пьяным настолько, чтобы его можно было прирезать. Он вел длинные «куртуазные» речи, состоящие из одних ругательств и божбы, описывал перед хохочущими рыцарями прелести «владычицы своих грез» и требовал от нее ласк и поцелуев, а порой заставлял ее брата петь скабрезные песни – а она смотрела и смеялась, потому что если бы Лев узнал, что Юджин ее брат, то придумал бы что-нибудь поинтереснее, чем обрядить в лохмотья слугу, имевшего наглость быть чем-то не похожим на всю прочую дворню…

Ведь он вспорол живот незаконному сыну рыцаря Невилля, предал еще более лютой смерти самого рыцаря Невилля, затравил собаками барона Дитласа, чей замок лежит к югу отсюда!..

Тут Кристина взвыла и понесла такую околесицу, что шуту подумалось: она теряет рассудок.

Она вопила, что Роберт Лев продал дьяволу душу, что ему нужно вогнать в сердце осиновый кол и похоронить на распутье, как поступают с оборотнями и вурдалаками; повторяла, что графу была предсказана смерть в Торнихозе… А потом вдруг снова накинулась на рыцарство и всех рыцарей на свете и начала выкрикивать про них слова, ясно напомнившие шуту конюха Банга: когда тот пьяный падал в лужу, послушать его собирались все слуги, а иногда подходил и сам барон.

– Вы трусы, трусы, трусы! – выкрикивала Кристина, и тетива ее голоса натягивалась все туже. – Сучьи выкидыши, грязные свиньи, клянусь кишками папы, крысиные хвосты!

– Кристина! – не выдержал шут и шагнул между ней и Рэндери…

…Который все молчал, как мертвый, и Юджин даже боялся представить, чем все это может кончиться.

– Что – Кристина?! – взвыла она, повернувшись к брату.

Ее голос взлетел на небывалую высоту и сорвался.

Тетива лопнула.

Кристина шагнула к стене, опустилась на пол, обхватила голову руками и замерла.

«Что же теперь будет?..» – подумал шут, но не додумал свою смятенную мысль, потому что наконец-то заговорил Кристиан Рэндери.

– Я не могу убить Роберта Льва, госпожа, – ровным голосом произнес он. – Что бы вы про него ни рассказали. Я ел его хлеб, провел ночь под его кровом, и, пока я в его владениях, его жизнь священна для меня так же, как моя для него. Рыцарь, нарушивший законы гостеприимства, будет проклят и на том, и на этом свете…

Кристина вскинула голову.

– …Но у него нет на вас никаких прав, – продолжал Рэндери, – и вы не хотите дольше оставаться в этом замке?

– Нет! – ответила Кристина и задохнулась.

– Может, у вас есть какие-нибудь родственники, госпожа, которые могли бы вас приютить?

– Нет…

– Тогда я отвезу вас в аббатство Святой Женевьевы в Лио, к югу от Сэтерленда. Там вы сможете жить… И неплохо жить, если там прежняя настоятельница. Та, которая была там три года назад, когда я… А, неважно! Я отвезу вас туда, госпожа. А потом будет время решить, что делать дальше.

– А… Роберт Лев? – прошептала Кристина.

– Я отвезу вас туда, – спокойно повторил Рэндери. – И если вы не хотите проститься с Робертом Львом, можете больше о нем не думать.

19

Зайцы, которых Рэндери вынимал из силков, всегда замирали перед тем, как пуститься наутек, не в силах поверить в неожиданно свалившуюся на них свободу.

Кристина, когда ей пообещали свободу, защиту и избавление от бесконечного ужаса, тоже не шевельнулась и не сказала ни слова, только сердце ее застучало так громко, что стук этот услышали и Юджин, и Рэндери.

Она молчала, молчали шут и трубадур – тем громче прозвучал из-за дальней двери протяжный жалобный стон, похожий на завывание ветра в осеннее ненастье. Потом раздалось тоненькое хихиканье, за дверью кто-то тяжело заворочался, звякнуло железо о железо, послышались тяжелые удаляющиеся шаги, вслед им затопало множество маленьких мягких лапок – и все стихло.

– Господи Иисусе! – выдохнул Рэндери, схватившись за рукоять меча и подавшись вперед. – Что это было?!

– А, это бедняга Пью, мой дальний предок! – безмятежно отозвалась Кристина. – Полтораста лет назад его убили в этом коридоре. Он вернулся из крестового похода, а его жена успела выйти замуж за другого, вот и приказала его убить и похоронить где-то в подземельях. С тех пор он все бродит по тайному ходу, стонет и гремит своим призрачным мечом… Раньше Пью бродил по всему замку, но отец приказал поставить здесь дверь с крестом, священник окропил ее святой водой и прочитал над ней молитвы – с тех пор призрак бродит только по ту сторону двери, бедняга! Говорят, он не успокоится, пока его кости не похоронят на освященной земле, только как же это сделать, никто не знает, где они лежат!

Все это Кристина выпалила очень радостным тоном – она понемногу приходила в себя, и счастье избавления от страха, равное счастью избавления от смерти, переполняло ее до краев. Она почему-то сразу поверила обещанию Рэндери увезти ее из Торнихоза, и не знала, как попросить у трубадура прощения за те жестокие слова, которые выкрикивала всего минуту назад. Что ей теперь были какие-то привидения убитых полтораста лет назад баронов, если она никогда больше не увидит Роберта Льва!

Но Рэндери, судя по всему, думал иначе. Он плевать хотел на Роберта Льва, которого боялся сам король, но относился с уважением к нечистой силе.

– А кто там смеялся? – шепотом спросил он.

– Торни! – весело объяснила Кристина. – Торни, домовые. Они любят дразнить старика Пью, все время бегают за ним по пятам и хохочут.

– Да-а! – выдохнул Кристиан Рэндери. – Всякое я слышал про Торнихоз, родину нечисти, да не всему верил. А теперь вот вижу, что сомневался напрасно! И вы их не боитесь, госпожа?

– Кого?

– Привидений и торни.

Кристина пожала плечами.

– А чего их бояться? Привидения давным-давно мертвы, а торни ни разу не сделали мне ничего плохого. Они, наоборот, всегда помогают, надо только оставлять им по вечерам блюдце с молоком!

– В чем помогают?

– Да во всем! – Кристина принялась горячо перечислять: – Следят за маленькими детьми, за лошадьми в конюшне и за огнем в камине, отгоняют от хлеба мышей, отводят от дома болезни, защищают от сглаза… Но если не налить им молока – обидятся и запутают лошадям гриву, перебьют на кухне горшки и разбросают золу из очага. А если очень сильно их обидеть – могут даже ребенка украсть!

– Святой Иаков! И что они с ним сделают?

– Отдадут своим родичам, диким торни, торни-кун – о, вот с ними лучше не шутить, это не то что торни-хоз, домашние домовые! Дикие торни отнесут ребенка в свое царство Аваллон и сделают его пажом в свите королевы эльфов или определят на какую-нибудь другую службу. И если за двадцать лет он ни разу не заговорит с человеком, то останется в Аваллоне навсегда…

– Да-а!.. – снова протянул Кристиан Рэндери, перекрестившись. – В детстве, в Сэтерленде, я тоже слышал истории об альках и паках, ворующих детей, но еще никогда их не видел… А здесь они, похоже, кишат за каждым кустом! Сколько же их должно быть дальше, в сердце Торнихоза?

– Где? – переспросила Кристина.

– За северо-восточными холмами, куда я еду.

– Вы едете за холмы?! – вскричала Кристина таким тоном, будто Рэндери заявил, что хочет броситься вниз головой с донжона замка. – Туда нельзя, рыцарь!

– Туда нельзя! – эхом откликнулся шут.

– Я отправлюсь туда после того, как отвезу вас в аббатство, госпожа, – сказал Рэндери, подумав, что Кристина боится, как бы он не позабыл свое обещание.

Но она вскочила на ноги и так же сбивчиво и горячо, как только что поносила трубадура за трусость, стала упрашивать его не пересекать границы Торнихозских холмов – ни сейчас, ни потом, никогда в жизни!

– Вы не вернетесь оттуда, рыцарь! Лесной народ Торнихоза никого не пускает в свои чащобы, никого! Хранители Засечной Черты убьют вас, как только вы перевалите через холмы, а если вам удастся ускользнуть от Хранителей, вас убьют дикие крамы – они стреляют отравленными стрелами и никого не щадят! А духи озер и рек? А паки, сторожащие лесные клады? А магроны, сосущие по ночам кровь? А слуги волшебницы Эхо, которые заманивают путников в трясину и в дебри? А… А… Даже шапарцы никогда не суются вглубь Торнихоза! Зачем вы хотите туда отправиться, рыцарь? Там ведь никто не живет! Только нечисть и дикие крамы…

– Интересно! – сказал Рэндери таким тоном, каким недавно обронил: «Будет гроза!». – Я видел море Кета и степи Палангута, видел города Лима и Шека, теперь мне хочется увидеть леса Торнихоза. И да хранит меня фея Фата-Моргана!

– Не надо, рыцарь! – взмолилась Кристина. – За торнихозскими холмами еще не строил селений ни один эсвей! Все, кто уходят туда – не возвращаются. Даже сам Роберт Лев…

Рэндери засмеялся.

– Даже сам епископ Шекский… – сказала тогда Кристина. – Пять лет назад он собрал большой отряд рыцарей и всякой-разной голи и отправился с ними в Торнихоз, чтобы вырубить тамошние леса, обратить язычников-крамов в христианство, а их земли раздать верным слугам господним. Епископ взял для защиты от нечисти мощи святого Франциска Сагарского и изображение Богоматери, освященное самим папой! Почти три тысячи людей ушли вместе с ним и графом Мальроком в торнихозские леса – а вернулись оттуда только сто человек. И граф, и епископ, и мощи, и изображение Богоматери – все это осталось гнить в торнихозских болотах! Но даже те, кому посчастливилось вернуться, говорят, до сих пор страдают от порчи, которую наводят Хранители Засечной Черты. От нее не спасешься даже святой водой! – в голосе Кристины прозвучало нечто вроде гордости за непобедимую торнихозскую нечисть. – И с тех пор за холмы никто не ходил. Никому не справиться с торнихозским народом лесов, наверное, даже папе!

– Знаете, госпожа, – задумчиво проговорил Рэндери, – если бы вас услышал, скажем, епископ Бигль, он обвинил бы вас в ереси и потребовал, чтобы из вас изгнали беса…

Кристина пренебрежительно фыркнула – она явно не боялась епископа Бигля, как не боялась привидений и торни.

Эта девочка-госпожа нравилась Рэндери все больше: она была совсем не похожа на знатных дам, которых он перевидал немало на своем веку – не похожа, как малиновка на индюшку. Хотя Рэндери знал толк в куртуазной науке, он всегда чувствовал себя свободнее верхом на коне с мечом в руке, чем рядом с какой-нибудь баронессой, графиней или маркизой, говорящей с приезжим трубадуром на куртуазном языке или на куда более откровенном языке взглядов. А эта провинциальная девочка не сравнивала зарю с трепетанием лепестков алой розы и ругалась и восхищалась без оглядки.

Временами Рэндери переставал слышать ее голос из-за накатывающей волнами огненной боли, но отмахивался и от боли, и от жажды, и от желания лечь и уснуть прямо здесь, на холодном земляному полу, находя в себе силы отвечать госпоже, хотя часто сам не слышал, что отвечает. Всё это были пустяки, стоило уже подумать о том, как они выберутся отсюда!

Бедняга Пью больше не вздыхал за освященной дверью, за другой дверью царило мертвое молчание. Роберт Лев явно не собирался разыскивать свою донну, значит, рано или поздно придется сделать вылазку – так не лучше ли отважиться на нее сейчас, пока у него еще есть силы держать меч?

– Если бы ваш епископ Бигль жил в Торнихозе, ему пришлось бы изгонять беса из всех! – заявила Кристина. – У нас даже годовалые дети знают, что нельзя соваться за Великую Засечную Черту. А наши священники, если не могут справиться с чумой, с засухой или с неурожаем, зовут на помощь альсингов с восточных холмов. А ваш епископ просто старый дурень! Ой…

Рэндери хмыкнул.

– Возможно, госпожа. Но, Бог даст, торнихозские альки и торни меня не тронут, да и я не сделаю им ничего дурного. Тому, кто видел улыбку дьявола, козни нечисти не страшны – так сказал мне один монах, большой знаток эдаких дел!

– А вы… видели улыбку дьявола?! – шепотом спросила Кристина.

– Видел, госпожа.

– Когда?! Где?! И… какой он из себя, князь тьмы?!

– Какой?

Кристина села перед трубадуром на пол и затаила дыхание, и Рэндери, помолчав, принялся рассказывать:

– Я видел его лет десять тому назад. На рыцарский турнир в Кет-Бихау пришла весть, что неподалеку появились морские разбойники – кетты. Они вошли на шести судах в устье реки Дэя и разграбили и сожгли городок Рут и несколько соседних деревень. Тамошний герцог собрал своих вассалов и всех, кто хотел попытать воинскую удачу, и окружил лагерь кеттов на берегу Дэи. Мы зажали язычников между рекой и морем, а за нами был сожженный город: груды тлеющих головешек на скалистом берегу. Мы готовились напасть на разбойников ночью, но вечером поднялась такая буря, что два их судна выкинуло на скалы и разнесло в щепы – Господь да помилует души несчастных, которые были на тех кораблях! Наш епископ назвал это знамением божьим, и мы, воодушевившись, стали ждать утра…

Всю ночь напролет дул ураганный ветер, высокие волны ходили по Дэе, и мы уж думали, что река вот-вот захлестнет лагерь кеттов, и нам останется только подбирать трупы, которые волны выбросят к нашим ногам. Но в полночь нас разбудил жуткий шум, заглушивший даже завывание бури: наши лошади словно взбесились, ржали и рвались с привязи, а те, что сумели оборвать повод, метались в темноте, словно их преследовали волки. Никто не понимал, чего боятся кони, но многие тоже начали бояться, сами не зная чего. Еще немного – и люди тоже начали бы метаться темноте, сбивая друг с друга с ног, но епископ велел герольдам протрубить в трубы, а когда все собрались к помосту, приказал рыцарям опуститься на колени и молить бога, чтобы он оградил нас от козней сатаны. Клянусь громом, только это нас и спасло. Лошади продолжали бесноваться, но мы повторяли вслед за епископом слова молитвы и больше не ждали неведомой гибели из темноты. Тут Генстон из Шуава наклонился ко мне и сказал: «Вы знаете, что случилось, рыцарь? Наши кони почувствовали приближение дьявола».

Я спросил, откуда ему это известно, а Генстон ответил, что однажды уже видел, как языческие воины вызывают на помощь дьявола из морских глубин. Кетты приносят нечистому в жертву лошадь, а бывает, и человека, и если дьявол примет жертву – да поможет Господь им врагам! Если же волны выбросят жертву на берег, кетты ни за что не станут сражаться.

Когда он это сказал, я решил во что бы то ни стало посмотреть на языческого дьявола.

«Берегитесь, рыцарь, – предупредил один монах, который молился рядом и слышал наш разговор. – Если дьявол вам улыбнется, вы не проживете и минуты!» «Ну, а если проживу?» – спросил я. «Тогда, – ответил монах, – никакие козни нечистой силы вам будут не страшны!» «Я пойду с вами, – заявил Генстон. – Лучше перемигнуться с дьяволом, чем слушать завывания этого плешивого осла, чтоб он подавился своим следующим «аминь»!» Извините, госпожа, Генстон был храбрый рыцарь, но скучал без меча в руке и без крепкого словечка на губах…

– И что было дальше? – нетерпеливо спросила Кристина.

– Почти все мы были такими, – сказал Рэндери и продолжал, не тратя сил на поиски подходящих выражений:

– Мы с Генстоном незаметно вышли из лагеря – это было нетрудно сделать, потому что наши часовые молились вместе со всеми. Ветер выл, не утихая, то была жуткая ночь, госпожа – как раз в такую ночь и должен приходить на землю дьявол! Непонятно, как держались уцелевшие суда морских разбойников в устье Дэи, почему их не выбросило на берег, как первые два. Должно быть, часовые кеттов тоже больше думали о своем нечистом покровителе, чем об осторожности: мы с Генстоном сумели подкрасться к язычникам так близко, что разглядели узоры на их щитах. За полукольцом костров, на краю обрывистого берега, под которым ревела Дэя, мы увидели деревянную голову дракона, снятую, должно быть, с одного из погибших кораблей, а рядом – тушу белой лошади. На обрыве, лицом к реке, стояли все кетты – при оружии, но без шлемов. Они раз за разом ударяли мечами в щиты. Думаю, грохот оружия заменял им слова молитвы. Я как раз хотел сказать Генстону, что, как видно, дьявол кеттов не любит речной воды, а любит только морскую, как вдруг мой товарищ завопил так, что нас непременно обнаружили бы, если бы в этот момент кетты не грохнули снова мечами о щиты. И тут я увидел, как над краем скалы в тучах брызг поднялось лицо дьявола. Оно дергалось и ухмылялось – огромное и черное, словно спина кита, на нем ярко светились белые глаза и кривился широкий разорванный рот… Не дай мне Боже снова увидеть такое, даже во сне!

Дьявол несколько мгновений смотрел на нас с Генстоном, потом улыбнулся… То была улыбка самой смерти… И рухнул обратно в реку, так что волны взметнулись над скалой и окатили кеттов, стоявших у края обрыва. Но даже тогда ни один из чертовых языческих храбрецов, якшающихся с дьяволом, не опустился на колени…

Голос Рэндери упал до еле слышного шепота, хотя по-прежнему казалось, что он грохочет вовсю.

– И что же дальше?! – жадно спросила Кристина, когда трубадур замолчал.

– Дальше? – равнодушно и потому действительно еле слышно продолжал Рэндери. – Дальше я увидел, что Генстон лежит без движения. Я снял с него доспехи, приволок в лагерь, но мы не смогли привести его в чувство. Он был мертв, улыбка дьявола убила его. А наутро ветер стих, и вместе с ветром исчезли корабли кеттов. Мне еще долго мерещилась улыбка дьявола всякий раз, когда я направлял копье в чье-нибудь забрало. Я видел много людей, которые пытались дьявольски ухмыляться, но тому, кто видел улыбку настоящего дьявола, эти ухмылки не страшны и козни нечисти – тоже.

– Вот это да-а! – протянула Кристина. – Улыбка дьявола…

Она опасливо оглянулась и передернула плечами, словно дьявол мог появиться из щели под запертой дверью.

– А я все думала – на что похожи гримасы Роберта Льва? Он пытается изобразить улыбку дьявола, уб-блюдок! Как думаешь, Юджин?

Шут, старательно отщеплявший лучинки от обломка стрелы, не ответил на вопрос сестры. Закончив работу, он воткнул кинжал в земляной пол и тихо спросил:

– Рыцарь, вы возьмёте меня в оруженосцы?..

Рэндери толком не понял, послышался ему этот робкий голос или прозвучал на самом деле, но представил шута своим оруженосцем – и оглушительно захохотал, испугав Юджина, Кристину и, должно быть, беднягу Пью.

– М-малыш! – сквозь смех прохрипел трубадур. – Да я скорее соглашусь сесть в бою на хромую лошадь, чем возьму в оруженосцы труса!

Юджин втянул голову в плечи. Раньше он никогда бы не поверил, что словами можно ударить почти так же больно, как кулаком, но сейчас у него перехватило дыхание, как после страшного удара Роберта Льва…

Зато Кристину слова рыцаря заставили вспыхнуть, как вспыхивает сухая трава от одной-единственной упавшей на нее искры.

– Неправда, Юджин не трус! – закричала       она, вскочив. – Зачем вы так говорите?!

– Кристина! – шут потянул ее за руку, но она отмахнулась и продолжала яростно защищать его от Рэндери, как защищала раньше от главного повара, отца и всех на свете: