Читать книгу: «Притворюсь твоей сестрой», страница 2

Оборачиваюсь и вижу, как из соседней комнаты высовывается Элай, тоже, надо сказать, не одетый, щеки начинают гореть, и я все же сбегаю, а парни за моей спиной еще продолжают переругиваться.

Розовую гостиную нахожу почти сразу, мне удачно попадается горничная, которая несет два подноса под серебряными крышками, я просто следую за ней, справедливо рассудив, что вряд ли еду несут в какое-то другое место. Мой расчет оказывается верным, и это спасает меня от неудобных вопросов и неловких ситуаций.

Дверь в розовую гостиную приоткрыта. Изнутри доносятся приглушенные голоса и звон серебряных приборов. Горничная с подносами кивает мне, пропуская вперед. Воздух пропитан ароматом свежеиспеченных круассанов и ароматом хорошего кофе. Вхожу, и шум сада за панорамными окнами сливается с тишиной, наступившей в комнате.

Гостиная похожа на картинку из журнала: стены цвета чайной розы, дубовый стол на двадцать персон, хрустальная люстра, отражающая солнечные блики. На столе фарфоровые тарелки с гербом семьи, букеты пионов и вазы с фруктами, которые явно никто не тронет.

Этим утром к завтраку собралась вся семья. Во главе стола сидит Дед. Его пальцы с массивным перстнем-печаткой сжимают ручку ножа. Глаза серые, как зимнее небо, сканируют меня с ног до головы. Он выглядит очень неплохо для своих почти семидесяти лет. Стройный, подтянутый, почти без морщин. Он ключевая фигура в нашей семье. Все решения, в конечном счете, принимает именно он.

Слева от него бабушка. Он хрупкая, строгом платье с кружевным воротничком, по которому идет лаконичная нитка жемчуга. На моей шее похожая. Бабушка приветливо улыбается, но руки сложены на коленях и так сжаты, что костяшки побелели.

Мама в платье цвета пыльной розы сидит по правую руку от деда. Её ноготь нервно барабанит по хрустальному бокалу. Папа рядом с ней листает газету, будто происходящее его не касается.

С левой стороны от деда – дядя Эрик с женой и дочерями. В этом дома важно все, даже размещение за столом во время завтрака. То, что моя семья справа говорит, что к нам дед благоволит сильнее. Это всегда злило маминого брата. Он считал, что дед к нему несправедлив. Слишком требователен.

Перевожу взгляд дальше. Роуз шепчет что-то Джанику, который гримасничает, размахивая вилкой. Элиз, ее младшая, зависает в магфоне, игнорируя, а точнее, не замечая, гневных взглядов своей матери. Дед не терпит гаджетов за столом, но сам не скажет внукам ни слова. Это ниже его достоинства, а вот их мать ждет выговор. Это ее воспитание дало такие плоды.

Два пустых стула возле мамы для меня и Элая. Напротив стул дядя Рика, в самом конце стола – места для гостей семьи. Там уже недовольно кривят губы девушки Рика и Джаника, они явно рассчитывали сидеть не в компании друг друга. А рядом пустой стул. Почему-то сразу вспоминаю рыжего друга Элая. Не удивлюсь, если это место для него.

– Садись, Зои, – говорит дед. Его голос звучит как скрип двери в заброшенном доме. Роуз бросает полный злобы и ненависти взгляд. Да уж. Патриарх обратился ко мне напрямую, а не через родителей.

Подхожу к стулу в звенящей тишине под пристальными, оценивающими взглядами. Кожаное сиденье холодное даже через ткань платья.

Нда… я иначе представляла семейный завтрак в узком семейном кругу. Впрочем, наверное, это наивно. Я прекрасно знала, что подозреваемых у меня много.

Элай и его друг шумно усаживаются под неодобрительными взглядами старшей родни, но постепенно столовая затихает, будто кто-то выключил звук. Все чувствуют сложность и ответственность момента. Все чаще ловлю на себе настороженные взгляды, но пока никто не поднимает тему, которая заставила с утра пораньше собраться всю семью. Тему моего возвращения.

Официанты в белых перчатках ставят перед каждым тарелки с идеальными омлетами, но запах еды вызывает тошноту. Глупо врать себе. Я нервничаю. Кофе в моей чашке дрожит, едва я пытаюсь ее приподнять. В итоге просто оставляю чашку в покое.

Дед напротив меня поднимает глаза. Его взгляд пронзает, как ледяная игла. Неприятные мурашки пробегают по спине в ответ на чужую силу. Чувствую, как щупальца его магии скользят по краю моего сознания. Разрешаю им проникнуть глубже, но только в лабиринт ложных воспоминаний: уроки этикета, сломанная кукла, смех на детских праздниках. Я их впитала с магией, подмены не заметит никто. Иногда я сама не замечаю.

– Значит, ты утверждаешь, что ты Зои? – Дед, наконец, задает вопрос, который волнует всех в этой комнате.

– Я – Зои, – отвечаю, заставляя губы дрогнуть в чуть наивной улыбке.

Дед недовольно поджимает губы. Щупальцы магии снова деликатно вонзаются в мое сознание. Дед виртуозно владеет родовой магией, поэтому даже по его лицу непонятно, что он делает, я не показываю виду, что заметила, а он продолжает допрос.

– Но не помнишь ничего за пять лет?

– Ничего. – Качаю головой, делая глаза чуть шире. В зеркале напротив ловлю свой образ: потерянная девочка.

Элай слева от меня напрягается. Его нога под столом дёргается, ударяя в мою голень. Но когда он говорит, голос ровный, лишь чуть хриплый от сдержанной злости:

– Вы действительно верите этому… спектаклю?

Дед поворачивается к нему так медленно, будто двигается сквозь смолу. Элай замирает, пальцы впиваются в колени, но спина остаётся прямой.

– Твоё мнение, – говорит дед, – учтено. Но прямо сейчас его не спрашивали. Учись держать себя в руках.

Роуз фыркает, разламывая круассан. Но тут же прячет смешок за чашкой латте.

Дед снова поворачивается ко мне, как ни в чем ни бывало, продолжая разговор:

– А воспоминая о детстве?

– Они обрывочны, – признаюсь я, и Элай издевательски хмыкает.

Дед хмурится, и непонятно: его недовольство направлено на то, что говорю я или на поведение Элая.

– Ты ведь понимаешь, что мы не имеем права верить тебе на слово?

– Понимаю, – тихо отвечаю я.

– Но это же Зои? Вы что? Она вспомнит, у нее просто стресс! – импульсивно говорит мама, но дед бросает на нее предупреждающий взгляд, и она послушно замолкает.

– После магстражи проведут тест на родство. Ролана отвезешь дочь.

Мама послушно кивает, но все же замечает:

– Не понимаю, к чему такая спешка. Дайте девочке прийти в себя.

– Очень плохо, что ты не понимаешь, Ролана. Мы должны убедиться, что не пригрели самозванку. Чем раньше мы убедимся, тем лучше.

– Дедушка прав, – замечаю я. – Чем быстрее мы уладим формальности, тем лучше.

Элай отодвигает стул. Его движение чёткое, почти церемонное.

– Извините. От этой семейной идиллии у меня пропал аппетит. – Парень кладёт салфетку рядом с нетронутой тарелкой и выходит, не хлопнув дверью.

Джаник хихикает, но замолкает под взглядом бабушки.

После ухода Элая воздух в столовой, кажется, дрожит от напряжения. Нож скрипит по тарелке, разрезая омлет, который на вкус, словно картон. Я механически жую, чувствуя, как взгляды родни ползут по коже – одни любопытные, другие враждебные.

Думала, Элай станет моим главным союзником, он сильнее всего переживал пропажу сестры, но встретила полнейшее непонимание и агрессию. Это может стать проблемой.

Джаник швыряет вилку, целясь в тарелку Элиз, но дед лишь поднимает палец, и все замирают. Даже Роуз перестаёт крутить локон вокруг пальца.

Мама тянет руку через стол, задевая хрустальный графин с апельсиновым соком. Капли падают на скатерть, оставляя оранжевые пятна.

– Зои… – её голос дрожит, как у ребёнка, выпрашивающего игрушку. – Когда ты готова вернуть к занятиям балетом. Мы можем начать с частных уроков. Мирс Позей готов приехать уже сегодня вечером.

– Ролана. – Дед намеренно задевает ножом край тарелки. Звон режет тишину. – Мы же говорили, сначала тесты, потом планы. Пока мы понятия не имеем, кто перед нами.

– Но, папа! – Мама хватается за жемчужное ожерелье, будто это спасательный круг. – Мы все знаем, что это Зои. Твои тесты – просто формальность, а танцевальная карьера…

– Нет никакой танцевальной карьеры, – припечатываю я. – Я не помню прошлые пять лет своей жизни. Детство помню урывками. Какая танцевальная карьера, мама?

– Но все можно восстановить… – немного смутившись начинает она, но я жестко отрезаю:

– Нет. – Моё слово падает, как топор. Ложка звенит о чашку, когда я откладываю её. – Я не буду танцевать.

Мама моргает, будто я плюнула ей лицо. Её губы подрагивают, а пальцы сжимают салфетку.

– Но ты… ты обожала балет, – шепчет она. – Тебе пророчили блестящее будущее.

– Вот именно. Пророчили. Когда-то пять лет назад, – перебиваю резче, чем планировала. В горле ком. То ли от лжи, то ли от её наивности. – Ты серьезно думаешь, что эти пять лет я была заперта в балетном классе?

Она сглатывает и опускает глаза. В помещении снова повисает неловкое молчание.

– Я не та, кем была в тринадцать, – говорю уже тише и спокойнее. – И нам всем придется с этим как-то жить, а не делать вид, будто ничего не произошло.

Дед наблюдает молча, его пальцы медленно барабанят по столу. Бабушка опускает глаза в тарелку, будто молится над недоеденной кашей.

– Может, стоит подождать тестов? – неожиданно вставляет дядя Рик, поглаживая руку своей девушки. Его тон сладок, как испорченный мёд. – Чтобы не тратить ресурсы попусту.  Мама вскакивает и смотрит на мужчину с ненавистью.

– Она моя дочь! – кричит она, и в её глазах мелькает что-то дикое, почти пугающее. Папа молчит. Просто осторожно прикасается к ее руке, и мама послушно успокаивается.

Дед встаёт, и все затихают. Даже воздух перестаёт двигаться.

– Сегодня тесты, – говорит он, не глядя ни на кого. – А сейчас – закончим завтрак. Ролана я понимаю твои чувства, но немного терпения ты можешь набраться?

– Могу, просто не понимаю, к чему. Этими тестами вы оскорбляете меня, и мою только что вернувшуюся дочь, – заявляет она упрямо, а я не могу понять, откуда такое слепое упрямство. Желание провести тест вполне объяснимо.

Я доедаю омлет, хотя каждый кусок встаёт поперёк горла.  Элай был прав в одном – здесь никто не верит мне. Только мать, но она со слепой верой выглядит еще более странно, чем все остальные.

Тишину разрывает лязг ножа о тарелку. Когда мне кажется, что неприятная тема исчерпана, Роуз, до этого момента ковырявшаяся в ягодах на десерте, поднимает голову. Её прозрачно-серые, как у полярной совы, глаза цепляются за меня. Она поправляет массивную золотую серёжку-кольцо, на которой вспыхивает свет люстры, и спрашивает:

– Неужели не хочешь вернуться в балет хотя бы ради себя? – Голос у неё мягкий, и я не могу понять, это искреннее участие или очередная проверка.

Откладываю вилку, чувствуя, как по спине пробегает неприятный холодок.

– А зачем? – спрашиваю, следя, как её зрачки сужаются на долю секунды.

Она пожимает плечами, делая вид, что рассматривает узор на скатерти. Её маникюр – нежно-розовый, идеальный, как у куклы.

– Ну… Чтобы вспомнить, как это – стоять на пуантах. Почувствовать то, что испытывала пять лет назад.

– Вспомнить и понять, что больше не могу? – Хмыкаю, намеренно громко кладя нож на тарелку. Звон заставляет Джаника вздрогнуть.

Он наливает себе еще кофе – удивительно. Делает это сам, а не зовет официанта, как принято за официальным завтраком. Рубашка расстёгнута до третьей пуговицы, открывая цепочку с криво висящим амулетом. Еще одно нарушение строгого регламента.

– А традиционная «Ночь масок» в конце августа? – Джаник щёлкает языком, будто пробует сладость слова «маски». – Ты же всегда танцевала на этом мероприятии? Неужели не хочешь повторить?

Мама хватается за эту идею с неожиданной горячностью.

– Да, Зои! – Её голос взлетает на октаву. – В этом году традиционный семейный праздник уместно будет приурочить к твоему возвращению! Ты обязана станцевать! Уверена, что даже после пятилетнего перерыва у тебя все получится. Особенно если нанять хорошего педагога для репетиций.

Ее глаза светятся надеждой, а между строк читается «Только согласись позаниматься временно, а там втянешься!»

Сад за окном внезапно кажется убежищем. Можно затеряться в тени деревьев, но я заперта в этом театре абсурда. Причем, я заперла себя в нем добровольно. Возвращения Зои никто не ждал, и я знала – просто не будет. Выдыхаю, пытаюсь дальше поддерживать разговор.

– Пять лет перерыва для балета – это очень много…

– У тебя получится! – Мама вскакивает, опираясь на спинку моего стула. Её духи «Чёрная орхидея» смешиваются с запахом моей тревоги.

Роуз обменивается взглядом с Джаником. Он подавляет усмешку, прикрыв рот салфеткой.

– Нет, – говорю твёрдо и поднимаюсь. Стул скрипит по полу, нарушая тишину. – Я не танцую.

Дед стучит кулаком по столу. Серебряные приборы подпрыгивают, а в вазе с пионами опадает лепесток.

– Обсуждение закончено. По крайней мере, до того, как мы получим результаты.

Мама хватает мою руку, но я вырываюсь, чувствуя, как её ноготь оставляет царапину.

– Простите, мне нужно собраться. Мне кажется, всем будет проще, если мы не станем затягивать с поездкой и сдадим кровь как можно быстрее.

– Кстати, – подает голос рыжий друг Элая, про которого, кажется, все забыли. – А почему вы не вызвали специалиста на дом? Зачем куда-то ехать.

И, действительно, почему?

– Нам нужно убедится, что у Зои все в порядке со здоровьем. Это удобнее сделать в клинике. Пройдем комплексное обследование, – поспешно отвечает мать.

А вот это не очень хорошо. Не уверена, что им понравится то, что они увидят.

Выхожу в коридор в надежде немного прийти в себя, но одиночество – слишком большая редкость для этого дома. Резкий сквозняк из распахнутого окна бьет в лицо свежестью сада. Тяжёлые шёлковые шторы хлопают, как паруса, а запах цветущего жасмина смешивается с горьковатым привкусом на языке – знаю, это от страха. Прислоняюсь к холодной стене, пытаюсь вдохнуть глубже, но воздух липкий, как варенье.  Слева дёргается тень. Элай. Стоит, скрестив руки, его чёрная рубашка почти сливается с тёмным деревом панелей. Темная, кудрявая челка прикрывает глаза, из-за чего я не могу разобрать их выражение. Только догадываться. Серебряный брелок с фамильным гербом болтается возле бедра парня.

– Ну что, Зои? – Он растягивает моё имя, будто перекатывает под языком фальшивую монету. – Все оказалось сложнее, чем ты рассчитывала? Интересно, почему же ты не хочешь станцевать на семейном празднике?

– Подслушивал? – шиплю, впиваясь ногтями в ладони. Боль резкая, чёткая – так легче не дёрнуться и не влепить по нахальной физиономии. Играть любящую сестричку у меня определенно получается плохо.

Элай усмехается, отталкивается от стены. Брелок звякает о клепку на кармане черных джинсов. Парень даже не пытается отрицать.

– Здесь просто нельзя иначе. Нужно быть в курсе происходящего. Даже странно, что ты это забыла, Зои… или… – Он делает театральную паузу. – Не знала?

Его шаги гулко раздаются в пустом коридоре. Он останавливается в полуметре, и меня накрывает волной его запаха – мята, дорогая кожа и что-то острое, вроде грейпфрута.

– Так почему ты отказалась? Боишься, что твой блеф раскроют до тестов?

– Не хочу ворошить прошлое. – Отступаю на шаг, спина упирается в выступ консоли.

– Не хочешь? – Он наклоняется так близко, что вижу крошечный шрам над его бровью – Или просто не способна стоять на пуантах, потому что ты не Зои… вот и все. Тайна раскрыта

– Я не собираюсь ничего тебе доказывать!

– А придется, – хмыкает он. – Или ты убедишь меня, что Зои. Или… я сделаю все, чтобы раскрыть твой обман. Как думаешь, что вероятнее?

Отталкиваюсь от стены, едва не задевая вазу с орхидеями. Он даже не шевелится, только уголок рта дёргается вверх.

– Мне не нужно что-либо доказывать. Для этого есть тесты.

Разворачиваюсь, иду прочь. Каблуки стучат по паркету, а его смех ползёт за мной, как паук по шее. За поворотом падаю спиной на стену, ладонь трясётся, когда провожу ею по лицу – стираю невидимую грязь.

Я вынесу. Я смогу несмотря на то, что Элай прав. Я чужая. И именно поэтому они никогда не узнают, где заканчивается правда. Мне просто нужно пережить сегодняшний день. После Элай не сможет ничего поделать, ему придется смириться, а я отведу от себя все подозрения.

От этих мыслей становится легче, и я уверенной походкой направляюсь к себе в комнату. Плотно прикрываю дверь, достаю браслет, наполненный кровью, и небольшой шприц. Для того чтобы ввести себе в вену кровь не требуется ни много времени, ни особая сноровка, теперь у меня есть двадцать четыре часа и всего одна попытка, чтобы пройти тесты. Больше крови у меня нет.

Пальцы скользят по холодному пластику шприца. Набираю густую, почти черную жидкость из полости браслета капля за каплей, пока прозрачный цилиндр не заполняется темно-бордовым. Руки предательски дрожат. Я прекрасно понимаю, на что иду. Просто так ничего не дается. Особенно здесь. И мне страшно, но другого выхода нет. Я должна пройти через это.

Прижимаю ватку со спиртом к внутреннему сгибу локтя. Кожа тонкая, вена синеет под ней. Игла входит легко, почти безболезненно. Нажимаю на поршень. Сначала холодная волна пробегает по руке, а потом она сменяется нестерпимым жжением. Как будто по венам бежит жидкое стекло, раскаленное и колючее. Вижу, как под кожей от запястья к плечу ползет синевато-фиолетовая светящаяся нить. Магия чужой крови. Моя собственная яростно сопротивляется, отторгая вторжение. Но сейчас проще, чем первый раз… или второй. Сейчас я хотя бы знаю, чего ждать.

Боль накатывает внезапно и сокрушительно. Не крик, дикий вопль застряет в горле комом. Сжимаю зубы так, что челюсти сводит судорогой. Весь мир сужается до белого ворса ковра под коленями и этой нечеловеческой боли, разрывающей изнутри. Сворачиваюсь калачиком на полу, прижимая больную руку к животу. Льняной костюм моментально мнется. Слезы текут сами, оставляя соленые дорожки на щеках. Я просто лежу, дыша короткими, хриплыми вздохами, пока волны боли медленно, мучительно не отступают. Сияние в венах бледнеет, растворяясь, оставляя лишь слабую, едва заметную голубоватую сеточку под кожей. Я справилась и выжила. Как всегда.

Поднимаюсь с трудом, опираясь о край кровати. Ноги ватные, в глазах темные пятна. Бреду к зеркалу в ванной, чтобы привести себя в порядок. Отражение пугает: лицо мертвенно-бледное, под глазами – синяки, макияж размазан следами слез. Волосы прилипли ко лбу. Выгляжу как после тяжелой болезни.

Включаю ледяную воду, умываюсь, смывая следы паники. Холод бодрит. Пудра, тональный крем, тушь – движения автоматические, дрожь в пальцах постепенно стихает. Главное – скрыть эту жуткую бледность. Наношу румяна чуть ярче обычного. Губная помада – нейтрально-розовая. В зеркале теперь смотрит уставшая, но собранная девушка. Почти приличная. Почти Зои.

Только глубоко в глазах – пустота и тень только что пережитого кошмара. И эта слабость, пробирающая до костей.

Ровно в этот момент стучат в дверь. Вздрагиваю, бросаю еще один взгляд в зеркало и иду открывать.

– Мирс Зои? Вы готовы? – голос Иринт звучит из-за двери привычно деловито.

Делаю глубокий вдох, расправляю плечи. Натягиваю улыбку – ту самую, немного наивную, с ямочками, как на старых фото.

– Да, Иринт, готова, – отзываюсь, открывая дверь. Голос звучит чуть хрипло, но достаточно уверенно.

Горничная окидывает меня быстрым, оценивающим взглядом. Видит аккуратный костюм, собранные волосы, наложенный макияж. Замечает ли неестественную бледность под слоем тона? Или просто списывает на волнение перед поездкой? Ее лицо не выражает ничего, кроме вежливого внимания.

– Отлично, – кивает она. – Магмобиль подан и ждет у парадного входа. Мирс Ролана уже готова. Поездка не займет много времени.

Спускаюсь по мраморной лестнице медленно, держась за холодные перила. Каждый шаг отдается слабым эхом в огромном холле. Тело слушается. Меня почти не шатает, и это маленькая победа. Но последствия той адской боли в ванной никуда не делись. Во рту горько, как будто проглотила пепел. А в голове туман. Мысли плывут медленно, вязко, словно я ехала всю ночь и меня укачало в транспорте. Сосредоточиться сложно. Просто надо дойти до машины.

Парадные двери распахнуты. На подъездной аллее, выложенной светлым камнем, ждет магмобиль. Длинный, черный, с глянцевым блеском. Представительский класс – для важных поездок семьи ле Аэтернов. Смотрится чужеродно и немного угрожающе на фоне утреннего солнца.

Водитель в безупречном черном костюме и ослепительно-белой рубашке без лишних слов открывает тяжелую дверь. Из салона веет прохладой и запахом дорогой кожи. Скольжу внутрь, стараясь двигаться плавно, как Зои, которой полагалось изящество даже в мелочах. Кожа сиденья холодная даже через ткань льняного костюма.

Мама уже здесь. Она сидит по другую сторону массивного столика-подлокотника из темного дерева. В его углублениях стоят два бумажных стаканчика с кофе. От них тянет сладковатым паром. Ролана выглядит… собранной. Слишком собранной. Темно-синее платье строгого кроя, высокий кружевной воротник-стойка, жемчуг на шее – не привычный белый, а странный, серебристый, переливающийся, как тусклое ртутное стекло. И маленькая, изящная шляпка с вуалькой, прикрывающей лоб. Весь ее вид кричит: «Я контролирую ситуацию. Это формальность».

Но я вижу другое. Вижу, как ее тонкие, почти прозрачные на фоне темной ткани руки, унизанные крупными старинными перстнями, лежат на коленях. И как пальцы нервно перебирают складки платья. Дрожат. Едва заметно, но дрожат. Она боится. Сильнее, чем я. Сильнее, чем готова признать.

– Я готова, – говорю тихо, почти шепотом, чтобы не спугнуть хрупкое равновесие тишины в салоне.

Мама вздрагивает, будто я крикнула. Ее глаза, огромные и чуть влажные за вуалью, мельком ловят мой взгляд. Она кивает, коротко, резко, и делает едва заметный жест в сторону водителя, сидящего за тонированной перегородкой.

Магмобиль плавно трогается с места, бесшумно скользя по идеальному камню подъездной аллеи. Резина шин почти не шумит. Мы выезжаем за ворота особняка.

Я поворачиваюсь к окну. Городские улицы начинают мелькать за тонированным стеклом. Знакомые и чужие одновременно. Высокие здания из светлого камня с витражами, узкие улочки, загруженные более скромными магмобилями и пешеходами в деловой одежде. Солнечные блики скользят по фасадам. Я упираюсь лбом в прохладное стекло, стараясь сосредоточиться на картинке за окном. Названия магазинов, вывески кафе, лица прохожих – все это плывет мимо, как в тумане моей заторможенности.

Говорить не хочется. Не могу. Да и мама молчит, лишь изредка слышен ее прерывистый, слишком глубокий вдох или тихий стук перстня о подлокотник. Эта тяжелая, натянутая тишина в прохладном салоне магмобиля – лучшее, что есть сейчас. Она дает передышку. Позволяет просто дышать и смотреть, как Горскейр проносится мимо, унося нас к моменту истины, от которого у меня сжимается желудок, а у мамы дрожат руки.

Погруженная в свои мысли, я скоро перестаю наблюдать за мелькающими улицами Горскейра по ту сторону тонированных стекол. Страх предстоящего теста, мысли о действии на меня чужой, введенной крови, о реакции Элая и деда – все это кружится в голове, смешиваясь с остаточной слабостью и горьким привкусом во рту. Я просто смотрю перед собой не замечая, как серые здания сменяются парками, а парки – новыми кварталами. Дорога лишь фон для внутренней бури.

Именно поэтому я не замечаю ничего, пока не срабатывает какой-то древний инстинкт. Не мысль, а чистое животное ощущение опасности. Мурашки по коже, ледяной укол в груди заставляют меня резко вскинуть голову и вжать спину в кожаное сиденье. Впрочем, если бы я раньше заметила приближающуюся опасность, все равно не смогла бы никак на нее повлиять.

Прямо перед нами, заполняя все поле зрения за лобовым стеклом, вспыхивают две огромные, хищные фары. Слишком близко. Слишком быстро. Они несутся прямо на нас, не снижая скорости.

Испугаться? Крикнуть? Я не успеваю даже понять, что происходит. Мозг просто фиксирует вспышку слепящего белого света и оглушительный, сокрушающий мир звук – глухой, металлический “БАММ!”

Удар чудовищной силы. Нас буквально подбрасывает в воздух. Весь тяжелый магмобиль крутит по дороге, отбросывая с нашей полосы куда-то вбок, в гущу потока летящих по дороге магмобилей. Я ударяюсь плечом о дверь, голова дергается, зубы лязгают. Мой собственный крик сливается с пронзительным воплем мамы, донесшимся справа. В следующее мгновение инстинктивно мы вцепляемся друг другу в руки, наши пальцы сплетаются в мертвой хватке посреди этого хаоса.

Затем следует новый удар. Сбоку. Еще сильнее. Нас снова швыряет, магмобиль крутит, как волчок. Мир за окном превращается в мелькающее безумие цветных пятен и света. Ударяюсь головой обо что-то твердое. О край подлокотника или о стекло. Яркая вспышка боли. И все. Чернота накрывает с головой, как тяжелое одеяло.

Сознание возвращается не сразу. Сначала фоном появляются звуки: гул голосов, далекие сирены, тревожный писк, скрежет металла. Потом – запахи: резкий, едкий, как гарь и бензин, смешанный с пылью и чем-то сладковато-металлическим. И только потом возвращается ощущение тела. Голова раскалывается, будто по ней били кувалдой. Шея ноет. Все тело болит, как после изнурительной тренировки.

Я лежу полубоком, все еще пристегнутая ремнем безопасности. Дверь рядом страшно вмята внутрь. Стекло в окне исчезло, оставив лишь острые осколки по краям рамки. Через проем дует ветер, несущий уличный шум и странный химический запах.

– Мама? – выдыхаю я, голос хриплый, чужой, едва слышный сквозь общий гам. Глотать было.

– Все хорошо, милая, – тут же отзывается знакомый голос, но в нем слышится дрожь, сдавленность. Я поворачиваю голову, преодолевая боль и головокружение. Мама стоит рядом, на тротуаре. Ее лицо бледное, как бумага, волосы выбились из-под изящной шляпки, кружевной воротник платья помят. Водитель в своем безупречном, но теперь пыльном костюме, крепко поддерживает ее под руку.

Слава богам. Живы. Обе. Водитель тоже на ногах. Я разжимаю пальцы, которыми все еще впиваюсь в подлокотник, и пытаюсь пошевелиться. Какой-то мужчина в куртке осторожно открывает мою покореженную дверь.

– Аккуратнее, мисс, – говорит он, протягивая руку, чтобы помочь мне выбраться. – Вы уверены, что можете встать?

Я киваю, хотя уверенности нет. Опираясь на его руку и на искореженный металл двери, я выбираюсь наружу, на тротуар. Ноги подкашиваются, но я ловлю равновесие. Воздух здесь кажется свежим после салона.

Наш роскошный магмобиль представляет собой жалкое зрелище. Передняя часть смята, как бумажный стаканчик. Капот задрался неестественно вверх, из-под него валит пар. Боковая дверь вдавлена внутрь. Стекло разлетелось по асфальту, сверкая на солнце осколками. По дороге растекаются темные лужи – масло или какая-то жидкость.

«Слава богам, все живы» – снова проносится в голове, но облегчение тут же сменяется ледяным ужасом. Слишком… удобно. Слишком страшно. Слишком вовремя произошла эта авария. Кто-то явно не хочет, чтобы я сегодня добралась до клиники. Случайность? В это веритсяс трудом.

Мои подозрения, тяжелые и липкие, как дорожная грязь на разбитом бампере, мгновенно находят подтверждение. Рядом, в кучке других свидетелей кто-то громко, с возмущением произносит, обращаясь к человеку в форме из прибывших на место аварии магстражей.

– …да он просто дал по газам и рванул! Будто не видел эту громадину! А после удара просто открыл дверь и смылся пешком в переулок! С места происшествия скрылся, понимаете!

Все, что происходит после того, как я выбираюсь из искореженного магмобиля, сливается в мутный, гулкий кошмар. Голова раскалывается. Звук сирены магмобиля целителей, резкие голоса, шарканье чьих-то ног по асфальту все это бьет по вискам молотом. Я сижу на холодном бордюре, завернутая в колючее серебристое одеяло, которое кто-то накидывает на плечи. Мама мечется рядом, ее голос то звенит тревогой, то срывается на шепот. У нее самой кровоподтек на скуле, но, кажется, мое состояние ее волнует сильнее, чем свое.

Сначала подходят двое магстражей. Их темно-синие мундиры с серебряными шевронами выделяются в толпе. Один – старший, с лицом, словно вырезанным из камня, задает вопросы резко, четко, записывая ответы на планшет. Второй, помоложе, смотрит вокруг оценивающим взглядом, будто выискивая следы магии на разбитом асфальте. Я отвечаю машинально, мысли путаются. Да, видела фары. Нет, не знаю, какой это был магмобиль. Да, ударило сильно. Нет, не помню водителя, скрывшегося с места происшествия.

Потом приходят целители. Женщина с усталыми глазами и теплыми руками осторожно ощупывает мою голову, где уже набухает шишка, проверяет зрачки фонариком, заставляет следить за пальцем. Ее коллега осторожно ощупывает запястье, и я чувствую теплые лучики исцеляющей магии. Боль отступает, и сознание немного проясняется.

Целители долго совещаются с мамой и старшим магстражем, сверяясь с показаниями какого-то прибора. В итоге качают головами: госпитализация не нужна, но полный покой – обязательно. Мама облегченно выдыхает, ее пальцы вцепляются в мою руку так, что становится больно.

Естественно, ни о какой клинике и тестах речи быть не может. Приезжает новый магмобиль такой же длинный и черный, как разбитый, только без вмятин. Дед присылает его быстро. Дорога домой проходит в оцепенении. Я смотрю в окно, но городские пейзажи теперь кажутся враждебными, каждая резко тормозящая машина заставляет вздрагивать. Мама молчит, лишь иногда ее рука сжимает мою.

Дом встречает нас тишиной и суетой слуг. Иринт тут же усаживает меня в гостиной, пока мама отдает распоряжения. Приносят густой, терпкий отвар – пахнет травами и чем-то металлическим. – Восстанавливающий, – шепчет Иринт и подносит чашку к моим губам. Я делаю несколько глотков. Жидкость горячая и невкусная, но по телу разливается слабая волна тепла, немного приглушая боль.

Потом меня провожают в комнату, поддерживая под локоть, хотя я спокойно могу идти сама. Мериэт помогает снять окончательно испорченный льняной костюм. Кровать с пушистым пледом кажется единственным спасением. Но когда служанка пытается уложить меня, я вяло сопротивляюсь.

– Тесты… – шепчу я, пытаясь сесть. Голова кружится. – Нужно… сегодня же… Дед сказал…

Мама, которая до этого момента стояла в дверях, входит. Ее лицо непроницаемо, но в глазах мелькает нечто твердое, не допускающее возражений.

– Нет, Зои. – Она поправляет одеяло. – Никаких тестов сегодня. Ты в шоке, с сотрясением. Они подождут. День. Или два. Столько, сколько потребуется для твоего полного восстановления. Здоровье важнее.

Ее рука ложится мне на лоб, прохладная и тяжелая. Я закрываю глаза, притворяясь покорной, позволяя Мериэт укрыть меня. Внутри же все сжимается в ледяной комок отчаяния.