Читать книгу: «Притворюсь твоей сестрой»

Пять лет назад одна из самых влиятельных семей элиты Горскейра потеряла дочь.

А сегодня я с фурором заявилась на собственный день памяти, чтобы остаться и найти виновника той трагедии. Под подозрением каждый. Нельзя верить ни слезам радости, ни скорби во взглядах.

Особенно тому, кого я называю братом. Ведь он смотрит на меня и не верит, что его сестра выжила.

И правильно делает.

Ведь я – не та, за кого себя выдаю. Но я пришла найти виновного, и эта, погрязшая в пороках семья заплатит за предательство сполна.

Пролог

Сад передо мной словно иллюстрация в модном журнале. Торжество на свежем воздухе – новый тренд сезона в Горскейре. В воздухе летают мерцающие серебряные бабочки – символ надежды, везде воздушные шары. На главном столе громоздится башня из роз – нежно-розовые бутоны с бирюзовыми прожилками, перехваченные бархатными лентами угольного оттенка.

Тринадцать портретов в рамах из черного хрусталя выстроились вдоль тропинки. На всех взрослеющая светловолосая девочка: от младенца до подросткового возраста. Последняя фотография датирована пятью годами назад. Следующие пять рам пустые.

Праздник с траурными нотками, и я знаю, почему.

Стою в тени деревьев в стороне от гостей, и жду своего выхода. Волнуюсь, словно артистка перед ответственной ролью. Знаю, мое появление произведет фурор.

– …верим, что пять лет назад с Зои не случилось ничего непоправимого, она пропала, но однажды моя дочь вернется. И этот вечер памяти, когда моей девочке исполняется восемнадцать, должен показать, как мы ее ждем… – со слезами в хорошо поставленном голосе продолжает говорить высокая ухоженная женщина с небольшой сцены. Она даже не подозревает, что до момента, когда исполнятся ее мечты, остается буквально… три… два… один…

Вот он момент. Поправляю простенькое, немного детское розовое платье и делаю шаг вперед на освещенный пятачок газона между двумя плотными рядами стульев, приготовленных для гостей. Полагаю, после трогательной речи планировался концерт. Благотворительный, конечно же. Ведь именно так принято у элиты Горскейра.

– Я вернулась, мамочка.

Слово «мамочка» звенит в воздухе, заглушая гул голосов. Буквально за секунду воцаряется звенящая тишина. Все взгляды на празднично украшенной поляне перед домом обращены на меня. Красивый высокий парень с такими же темно-каштановыми волосами, как у женщины на сцене, роняет из рук бокал. Осколки разлетаются по коротко стриженному газону. Пятна вина смотрятся, как кровь.

Старуха в парчовом платье хватается за жемчужное колье, словно оно начало ее душить. Мужчина лет сорока, не выпуская ее локтя, непроизвольно выпрямляется. У него такие же, как у меня, прозрачно-голубые глаза и светлые волосы. Правда, уже слегка подернутые сединой. Впрочем, этого практически незаметно.

– Зои… – Мамин шепот звучит тихо и хрипло, словно ей внезапно перестало хватать воздуха. Ее каблуки вязнут в газоне, словно в болотной тине, когда она бросается ко мне навстречу, игнорируя выложенную плиткой широкую тропинку. Длинные жемчужные серьги дрожат, отражая блики софитов, свет от которых падает прямо на меня, поэтому кажется, будто мое розовое платье и светлые локоны сияют.

Я позволяю тишине затянуться. Пусть рассматривают, вспоминают и узнают знакомые, но изменившиеся с возрастом черты лица. Меня не видели очень давно. Из нескладного подростка я успела превратиться во взрослую девушку.

Мама осторожно подходит ближе. Ее губы дрожат, а в глазах слезы. Она смотрит на меня с недоверием и надеждой. Да. Осознать сложно. К тому же за эти несколько лет она изменилась значительно меньше, чем я. И никто из присутствующих здесь даже не представляет, как мало во мне осталось от Зои, которая исчезла пять лет назад.

Глава 1

Элай

Холл в родовом гнезде рода ле Аэтернов хорошо освещен. Не только магическими светильниками, но и свечами, которые зажжены у импровизированного алтаря возле дальней стены, где висит портрет Зои – ее глаза, слишком большие для кукольного лица, будто следят за каждым моим шагом. Я поправляю воротник рубашки, стараясь не смотреть в ту сторону. Мать застыла в дверном проеме, ее черное платье с воротником-стойкой сливается с тенью, будто у нее нет тела, только бледное лицо и худые руки, на которых сверкают бриллианты. Папа и бабушка уже вышли, дед и родня давно с гостями, и только непутевый сын ле Аэтернов задерживает торжественный момент.

– Элай, застегни верхнюю пуговицу. – Поджав губы, просит мама. – Твой вид не соответствует мероприятию.

Не спорю. Это бесполезно и отнимает слишком много сил. Поднимаю воротник выше и послушно застегиваю все пуговицы, сразу в своей черной шелковой рубашке становясь похожим на ученика семинарии.

– Может, хватит этого цирка? – бросаю через плечо, но пальцы все равно дрожат, раскатывая рукава и застегивая манжеты. Голос звучит хрипло, будто я не разговаривал сутки.

– Это не цирк! – Мама, гневно сверкая глазами, подходит ближе, ее духи «Черная орхидея» смешиваются с запахом моего дезодоранта. – Вечер памяти твоей сестры…

Это не первый наш разговор на эту тему, но все бесполезно. В этом доме культ моей младшей, пропавшей без вести сестры. Иногда мне кажется, что родители словно извиняются перед ней за то, что не смогли найти.

– Мама, она пропала, а не умерла! – привычно огрызаюсь. – Может, стоит искать лучше?!

– Элай… – Мать подходит ближе и тянется ко мне, вставая на цыпочки, чтобы погладить по щеке. Ее ладонь холодная и сухая. – Ты все еще ребенок. Ее искали лучше… Пять лет… мы должны признать очевидное.

– Не вижу готовности, – перебиваю, указывая на окно, выходящее в сад. За ним мелькают розовые шары. Ленты цвета запекшейся крови вьются по кустам, будто душат сад. – Все это похоже на нездоровое поведение человека, зациклившегося на том, что пора уже пережить.

Тень пробегает по ее лицу. Мать отодвигает прядь моих волос, которые она ненавидит – слишком длинные, слишком неряшливые. Неидеальные. Я вообще не идеальный. Не такой, какой была Зои.

– А ты пережил? – спрашивает она, и я чувствую, как сжимается желудок.

– Нет. – Выдыхаю так, словно меня ударили под дых. Беда нашей семьи, что мы не пережили. Никто. – И эти ваши спектакли только добивают. Пошли уже, а то гости ждут. Твое представление, как всегда, должно пройти безупречно. Не так ли?

Поворачиваюсь к двери, за которой около сотни гостей. Самый близкий круг. Подруги матери по благотворительному фонду, друзья отца, деловые партнеры деда. Элита Горскейра, с которой принято дружить, и ничего настоящего.

Вслед за матерью выхожу в сад, где воздух пропитан запахом увядающих лилий и металлическим привкусом дождевой воды. На импровизированной сцене с черным сукном, как на похоронах, замерли отец в идеально отглаженном черном костюме и бабушка в платье цвета воронова крыла. Последние пять лет черный стал нашим вторым фамильным гербом – он в шторах, в лентах на дверях, даже в глазах гостей, которые давно перестали задавать вопросы.

Дед не поднялся. Он единственный здравомыслящий человек в этой свихнувшейся семейке. И единственный, кто не забыл про дела. Нахожу его в толпе. Всегда собранный и строгий. Остальная семейка тоже тут. Кто бы сомневался?

Мамина сестра Марго, опьяневшая до состояния тряпичной куклы, виснет на рукаве какого-то дипломата с орденом на лацкане. Ее черное платье сползает с плеча. Снова получит выговор от деда, но ней давно наплевать. Мой двоюродный брат – слизняк Джоник – тем временем крутит вокруг пальца прядь волос девушки в розовом – слишком ярком для нашего траурного карнавала. Она смеется громче, чем положено, и я ловлю возмущенный взгляд мамы. Джонику влетит от нее. Его отец ведет себя приличнее. Он сегодня с новой пассией, поэтому трезв и строит из себя делового. Трется рядом с младшим братом отца.

Дядя Эрик у стойки с шампанским обсуждает что-то, активно жестикулируя. Его жена и дочь стоят поодаль в женском круге и развлекают жен дипломатов. Все при деле.

Мать берет микрофон, ее ноготь щелкает по металлу. Звук эхом разносится по саду.

Снова прочувствованная речь. Год за годом. Верим. Не забудем. Вернется.

Раздраженно беру с подноса бокал игристого. Бабушка неодобрительно поджимает губы. В ее взгляде читается: «А вот Зои… Зои была ангелом» Такой и осталась в их воспоминаниях, только вот никто не знает, как бы ее изменили эти пять лет в роскоши и вседозволенности. Я тоже когда-то, говорят, был милым ребенком. Углубившись в мысли, теряю нить разговора и не сразу понимаю, что вокруг повисла звенящая тишина.

– Я вернулась, мамочка…

От неожиданности бокал летит из рук, а я вскидываю глаза. На освещенном пятачке газона перед сценой в свете софитов стоит она. Девушка в розовом платье с кружевным воротничком. Светлые волосы до талии, синие глаза, ямочки на щеках, точь-в-точь как у Зои. Даже родинка над губой на месте. Она стоит, слегка наклонив голову, будто ждет аплодисментов.

– Зои… – мать делает шаг вперед, и микрофон падает на сцену с глухим стуком.

Тишина. Даже фонтан замолкает. Девушка смотрит прямо на меня, и ее губы дрожат.

– Привет, Элай.

Голос – ее голос. Тембр, интонации, все. Но что-то не так. Может, слишком уверенный взгляд? Или то, как она сжимает край платья, будто боится, что его сорвет ветром?

Мать обнимает ее, а я отшатываюсь назад, наступая на ногу какому-то старику в смокинге. Он ворчит, но я не слышу.

– Зои… – севшим голосом повторяет мама, а я смотрю на пигалицу в нелепом детском платье и понимаю, что не верю. Представления не имею, кто эта кукла, так похожая на мою сестру, но я не верю, что это Зои. И обязательно выведу ее на чистую воду!

Зои

Я не думала, что все будет так сложно. Нет, подозревала, что нелегко, но мое появление на собственном дне рождения имеет эффект взорвавшейся бомбы. Естественно, праздник идет коту под хвост. Вместо торта и розовых шаров – визит магстражей и целителей. От суеты болит голова и не хватает воздуха, но держусь.

В воздухе запах зелий, чтобы его выветрить в кабинете открыли окно. В саду до сих пор праздничное освещение и до сих пор болтаются полуспущенные шары с надписью «18». Трехъярусный торт возвышается на столе, и дети, которые до сих пор бегают по опустевшему саду, ковыряют его бок ложками. Я очень хочу к ним присоединиться, потому что ела, кажется, вчера.

Целители приехали к бабушке. Ей все же стало плохо. Но сейчас уже полегчало, и ее отправили отдыхать наверх. Папа и дед общаются с магстражами, со мной мама и еще один служитель закона.

– Ты понимаешь, что она врет? – говорит Элай, не стесняясь ни магстражей, ни мать.

– Это Зои! Я узнаю ее родинку, я…

– Родинку можно подделать, – перебивает Элай. Он прислонился к дверному косяку, скрестив руки. Его черная рубашка смята, а взгляд бьет наотмашь.

– Пожалуйста… – Мама заламывает руки. – Иди к себе, нам всем сейчас нелегко! Неужели, ты не узнаешь сестру?

– Мам, тебе ли не знать, как далеко шагнула бьютимагия! Ты тоже можешь завтра себе сделать лицо Зои… если захочешь!

Сказав это, Элай уходит. На меня он даже не смотрит. Магстраж с холодными глазами, похожий на молодого профессора из тех, которые пугают первокурсников, спрашивает в сотый раз.

– Повторите, где вы были все эти годы?

– Не… не помню… – мой голос срывается, а головная боль усиливается. – Я очнулась перед воротами дома…

– А до этого? – Он подозрительно прищуривается. Качаю головой.

– Не помню.

Виски тру на автомате, просто это хотя бы чуть-чуть помогает унять боль.

– Да хватит уже! – мама хватает его за локоть, но он отстраняется, как от назойливой мухи.

Мне разрешают уйти, только когда я начинаю трястись так, что зубы стучат. Холл встречает тишиной: черно-белая плитка, портреты предков в золоченых рамах и зеркало во всю стену, где мое отражение кажется чужим. Розовое платье висит мешком, волосы спутаны и сил почти не осталось. Стою возле лестницы, чувствуя, как кружится голова. Мне срочно нужно прилечь, но я представления не имею, где можно расположиться.

Куда идти? Спальня родителей? Моя старая комната, превращенная в музейный экспонат? Из гостиной доносится смех Элая – сухой, ядовитый. Он точно не поверил. Ни на секунду.

– Зои! – Мама подбегает так быстро, что подол ее шелкового платья запутывается в ногах. Ее духи – все те же, с нотками груши и лаванды – на мгновение перебивают запах дыма от погасших свечей. – Доченька! – Ладони дрожат, когда она хватает меня за плечи, будто проверяя, не мираж ли я. – С тобой все хорошо?

Я отстраняюсь на полшага, чувствуя, как затекают пальцы от того, что слишком долго сжимала их в кулаки. Ее маникюр – идеальный французский, как пять лет назад оставляет царапины на моей коже.

– Определенно нет, – отвечаю, и ее брови взлетают вверх. Да, тринадцатилетняя Зои не грубила. Тринадцатилетняя Зои визжала от восторга, получая в подарок очередную куклу.

– Ты… – Она сглатывает, поправляя брошь в виде совы на воротнике. – Ты, точно, ничего не помнишь?

Сдерживаюсь, чтобы не скривить губы. Ее взгляд ползает по моему лицу, выискивая ложь. Мои ногти впиваются в ладони, боль помогает не закатить глаза.

– Нет.

Она отводит взгляд первой, теребя складки платья.

– Прости, прости, это все так неожиданно! – Голос срывается, будто она репетировала эту сцену и забыла слова. – Думаю, тебе стоит отдохнуть. Твоя комната… – пауза, пока она подбирает дипломатичную формулировку, – немного изменилась, но, возможно, привычная атмосфера…

– Конечно, – перебиваю, направляясь к двери холла.

Мама замирает, словно ожидая, что я брошусь ей на шею. Когда я не двигаюсь, кидается сама. Ее объятия душат. Рукава платья пахнут знакомыми духами.

– Ты… – всхлип у меня в волосах, – ты ведь не забыла, где она?

– Не забыла, – отвечаю в пространство над ее плечом. Улыбка натягивается сама, болезненная, как шов.

Она отпускает меня, вытирая тушь тыльной стороной ладони. Черные разводы остаются на коже.

– Прости! Я еще не пришла в себя. Но… – Глубокий вдох. – Мы обо всем поговорим. Отдохни.

Ее каблуки цокают по мрамору, удаляясь в сторону гостиной. Я остаюсь стоять под взглядом портрета десятилетней Зои, чьи кукольные банты теперь кажутся издевкой.

Привожу в порядок дыхание. От голода подташнивает. Но полтора дня без еды не самое страшное, что было в моей жизни, и точно не повод для обморока, но сейчас начинаю жалеть, что не стащила с фуршетного стола пару бутербродиков. Не хотела привлекать к себе внимание, нервничала. А сейчас сводит желудок, и кружится голова. Я устала, и из меня словно высосали все силы. Это место, этот дом, эти люди… мне тут тяжело.

Комнату не нахожу с первого раза. Прохожу мимо дверей со вставками матового стекла, за которыми угадываются полки с книгами в кожаных переплётах и оранжерея с силуэтами пальм. Поднимаюсь на этаж выше и мысленно хочу застонать. Этот дом огромный! И запутанный, как лабиринт!

Спасает только то, что половина дверей заперта, а за теми, что открыты, скрывается интерьер, совершенно неподходящей для комнаты подростка, каким была Зои в тринадцать лет: будуар с шелковыми подушками и гигантскими флаконами духов, игровая с бильярдным столом.

На третьей двери удача мне улыбается. Открываю – и в животе свёртывается холодный комок.

Солнечный свет пробивается сквозь молочно-белые шторы, оставляя на ковре пятна-блики. Стены цвета мяты, облепленные постерами, на которых изображены парни с крыльями ангелов и лицами, спрятанными за мерцающими масками. Кровать с пушистым пледом. На полках – куклы в платьях с кристаллами, их стеклянные глаза покрыты пылью.

Но это не детская. Рядом с плюшевым медведем на туалетном столике – первые флаконы духов: «розовый лепесток», «ночная фиалка». В углу стоит розовая гитара с наклейкой «Rock Queen», рядом лежат потрепанные пуанты, которые мне, явно, малы, а на столе среди тетрадок валяется тушь. Эта комната словно законсервирована во времени. Она ждет, когда вернется Зои. Как и все в этом доме. Но, как говорится, бойтесь своих желаний, они имеют нехорошее свойство сбываться.

Подхожу к зеркалу, где до сих пор висят фотографии: симпатичная девочка лет девяти с косичками, и лет в тринадцать – с подведёнными глазами и стразами на ресницах.

Тянусь к шкатулке на комоде. Внутри – браслеты-фенечки, билеты в кино, засохшая роза с первого школьного бала, который состоялся за неделю до трагедии. Ничего важного.

Воздух пахнет пылью и ностальгией. От него першит в горле.

Я намеренно не спешу, как попавшая в новое место кошка, методично обнюхивает каждый угол, что-то вспоминая, с чем-то знакомясь заново. Провожу пальцами по шероховатым обоям, заглядываю в ванную комнату. Она лаконичная: ванна на изогнутых позолоченных ножках в центре, раковина с тумбочкой, большое зеркало и этажерка с косметикой. Здесь початые шампуни пятилетней давности, стопка полотенец, распотрошенная косметичка, словно кто-то с утра наносил макияж и не убрал все эти тени-румяна и консиллеры обратно в объемный розовый кейс. Закрываю дверь и перехожу к шкафу. Он забит одеждой, наверное, если изучить вещи получше что-то получится подобрать на себя, Зои, как и все подростки, предпочитала оверсайз. Но это позже, пока меня интересует кое-что другое.

Подхожу к столу и, опустившись на колени на пыльный ковер, шарю рукой под нижним ящиком.

– Где же ты… – шепчу, нащупывая щель. – Есть!

Ноготь цепляется за что-то металлическое. Плоская дверца, замаскированная под декоративную планку. Сердце колотится быстрее. Тайник на месте.

Снимаю с запястья браслет – полое кольцо из розового пластика с искусственным кристаллом. Самое ценное, что у меня есть. Поворачиваю камень против часовой стрелки. Щёлк. Крышка отскакивает, открывая узкое горлышко. Ватные палочки стоят на трюмо беру одну и опускаю в емкость, напитывая кровью. Багровая, почти черная жидкость впитывается в вату. Закрываю браслет и прячу его в шкатулку между девчачьими безделушками. Тут он привлечет гораздо меньше внимания, чем у меня на руке.

Возвращаюсь под стол. Провожу ватной палочкой по щели замка – медленно, чтобы не пропустить ни миллиметра.

– Щёлк.

Дверца отскакивает, и на ладонь падает тетрадь. Обложка розовая, с потёртыми уголками. Страницы в пыли. Отлично! На обложке заключенные в сердечко инициалы «ЗА» и простенькое защитное заклинание, которое тоже снимается каплей крови.

Открываю пожелтевшие страницы и улыбаюсь. В пухлой тетрадке целая жизнь, последняя запись 18 августа пять лет назад. За день до дня рождения. Падаю на кровать и погружаюсь в чтение. Читаю строчки о первой прогулке с мальчиком из летнего лагеря, о ссоре с лучшей подругой из-за платья, о страхе перед экзаменами по магии. Ничего важного. Но каждая запись все глубже погружает меня в ту, давно минувшую реальность.

Я настолько отрешаюсь от реальности, что не слышу открывающейся двери.

– Хорошо устроилась?

Вздрагиваю и поворачиваюсь, роняя дневник. В дверном проёме замер Элай. Зеленые глаза холодно прищурены, а небрежная, словно с утра непричесанная челка падает на глаза. Рукава черной рубашки закатаны до локтей и обнажают загорелые предплечья.

Смотрю на него исподлобья, не понимая, как реагировать.

– Молчишь? – Он делает шаг внутрь, и комната внезапно кажется меньше. Его взгляд скользит по открытому дневнику на полу, потом возвращается ко мне. – Не думай, что я хотя бы на секунду поверил тебе, самозванка. Лучше уйди сама, иначе твоя жизнь превратится в ад.

– Элай… – всхлипываю я. – Ты совсем меня не помнишь… да? Почему ты думаешь, что я вру.

Его ноздри раздувают от злости, когда он буквально за пару шагов оказывается возле моей кровати.

– Потому. Что. Ты. Не. Моя. Сестра. – рубит. – И очень скоро, мы все в этом убедимся, или ты рассчитывала, маленькая мошенница, обойтись без тестов?

– Конечно, убедитесь. – Я смахиваю слезы. – А потом ты придешь ко мне извиняться. Как всегда в детстве, помнишь? И мы снова станем семьёй, братик.

Улыбаюсь так сладко, что аж тошнит. Его пальцы сжимаются в кулаки – костяшки белеют. На мгновение кажется, что он бросится вперёд, но он лишь резко разворачивается и выходит, хлопнув дверью.

Смотрю на закрывшуюся за Элаем дверь. Руки дрожат, сердце колотится, а щеки горят. Надо успокоиться. Взять себя в руки. Поднимаю дневник, но читать больше не хочу. Надо сходить в душ. После всего случившегося чувствую себя грязной. Только вот надевать это платье на чистое тело совершенно не хочется. Решаю поискать что-нибудь среди имеющейся здесь одежды.

Шкаф скрипит, когда открываю его. Внутри висят платья с пышными рукавами и бантами, будто застывшие в прошлом. Вытаскиваю майку с потёртым логотипом. Ткань жёсткая и пахнет пылью.

Меня прерывает стук в дверь.

– Войдите, – без особой радости отзываюсь я.

Горничная стоит на пороге, заслонив свет из коридора. Её седые волосы собраны в тугой пучок, фартук безупречно отглажен, а в глазах теплая, подкупающая улыбка. Перебираю в голове имена и понимаю, что, скорее всего, это Иринт.

– Птичка моя! – Голос женщины дрожит. – Совсем худышка стала!

От её слов теплеет внутри, и я нерешительно улыбаюсь в ответ.

– Мирс велела подготовить для тебя комнату у зимнего сада, – продолжает она, поправляя складки на покрывале. – Там светлее, да и вид лучше…

– Хочу остаться здесь, если можно…– перебиваю решительно.

Она понимающе кивает и говорит.

– Хорошо, золотце. Я поговорю об этом с твоей мамой, думаю, она не будет против. Но постель перестелю, а старые вещи уберу.

Пока она возится с простынями, я замечаю, как часто она на меня поглядывает – словно боится, что я рассыплюсь в прах.

– А еще я хотела принять душ, но… – начинаю, но она уже спешит к двери:

– Конечно, моя золотая. Сейчас принесу полотенца и халат! И гель с лавандой – ты его раньше любила. Как я раньше об этом не подумала.

Её шаги затихают. Из коридора доносится смех Джоника и звон бокалов. Чьи-то резкие слова: «…доказательства…», «…обман…».

Я знала, что так будет. Переживу. Пара тестов – и они успокоятся.

Иринт возвращается со стопкой полотенец и халатом.

– Всё готово, – говорит она, избегая смотреть на дневник, валяющийся у кровати. – Если что нужно, ты знаешь, как меня позвать.

– Нужно, – смелею я. – Можно что-нибудь перекусить?

– Конечно, иди купайся, а я пока все приготовлю.

Иринт уходит, а я стаскиваю с себя неудобное платье.

Дверь ванной комнаты бесшумно закрывается на магнитный замок. Под ногами мраморная плитка цвета морской пены, подогретая до температуры тела. Включаю воду – золотые смесители изливают струи в овальную чашу из чёрного оникса. Добавляю каплю масла из хрустального флакона с этикеткой «Жасмин и гималайский кедр». Пена поднимается пушистыми облаками, пахнущими как летний сад после дождя.

Погружаюсь в воду, и музыка включается сама – виолончель и фортепиано, звучащие из невидимых динамиков в стенах. Температура идеальная: горячая, но не обжигающая. Закрываю глаза, чувствуя, как усталость растворяется в ароматном паре.

Через пятнадцать минут начинает клонить в сон, и я выбираюсь из ароматной, успокаивающей пены.

Вытираюсь полотенцем из монароканского хлопка – мягким, как лепестки пионов. Подхожу к обрамлённому золотой рамой зеркалу во всю стену.. Пар оседает, открывая отражение: бледная кожа с синевой под глазами, мокрые ресницы, слипшиеся в паучьи лапки. Волосы, обычно льняные, теперь темно-песочные от воды, вьются непослушными прядями.

Мне нужно периодически видеть свое отражение, чтобы помнить, ради чего все это.

– У меня всё получится, – шепчу я отражению, поправляя прядь за ухом. – Я смогу.

Глава 2

После душа, я сразу же падаю на кровать. Матрас подстраивается под изгибы тела, а подушки пахнут свежестью. Щелкаю пальцами, и светильники в форме лотосов приглушают свет до мягкого золотистого сияния, повинуясь магическому импульсу. За окном, затянутым бархатными шторами, поют цикады, а в приоткрытую форточку тянет ароматом жасмина.

Стук в дверь слышу где-то на краю сознания. Натягиваю одеяло до подбородка, притворяясь спящей. Дверь открывается, и по паркету осторожно цокают каблуки.

– Спишь? – Шёпот матери раздается над ухом.

Её пальцы осторожно отодвигают прядь волос с моего лба. Запах её духов смешивается с уличным ароматом жасмина. Рука замирает, едва коснувшись моей головы. Мама словно боится меня разбудить или опасается, что я растворюсь, как морок. Но этого не произойдет. Не знаю, к лучшему ли.

– Прости, – шепчет она так тихо, что едва получается расслышать. Пальцы замирают, а затем начинают гладить волосы, словно я ребенок.

Сон накрывает волной, унося в темноту, где нет ни лжи, ни предательства, ни тайн.

Утро начинается с шелеста штор. Иринт в свежем фартуке с вышитыми инициалами семьи, распахивает окно. Солнечный свет заливает комнату, подсвечивая пылинки в воздухе.

– Вставай, солнышко! – Её голос слишком звонкий для раннего утра. – Смотри, как сегодня ясно! Для Горскейра такая редкость.

Я тянусь, запутавшись в шелковом одеяле и пытаясь осознать, кто я, где я и как себя вести, а Иринт продолжает болтать.

– Через полтора часа в розовой гостиной завтрак. – Горничная поправляет свежие, только что принесенные розы в вазе на комоде. – Мирс Ролана приказала принести наряды на примерку позже. Временное решение, пока не подберут полноценный гардероб, но на семейном завтраке в халате ты же появиться не можешь, поэтому через полчаса приедут консультанты. Полноценная примерка будет позже, как ты освоишься и решите все формальности.

Под формальностями, как я понимаю, Иринт имеет в виду установление родства. Что же, к этому я была готова

Иринт уходит, а я отправляюсь умываться.

Когда выхожу из ванной, волосы всё ещё мокрые и оставляют влажные пятна на хлопковом белоснежном халате. Воздух в спальне пахнет свежемолотым кофе – аромат перебивает даже запах жасмина с улицы. На журнальном столике из матового стекла стоит серебряный поднос: чашка с густым чёрным кофе, две печеньки в форме полумесяцев, посыпанные корицей. Подхватываю поднос и пристраиваюсь на широком подоконнике, обитом мягким бархатным сиденьем. Холодок от мраморного края пробирает сквозь тонкую ткань халата.

Мои окна выходят во внутренний двор. Прямо подо мной достаточно большой бассейн. И даже в этот ранний час он не пустует.

Вода вспыхивает бликами, отражая солнце, которое только поднимается над кирпичными стенами особняка. Парень в чёрных плавках рассекает воду мощными гребками, поднимая фонтан брызг. На секунду замираю, приняв его за Элая – такие же широкие плечи, резкие движения. Но когда он выныривает, чтобы перевести дух, свет выхватывает медно-рыжие пряди.

Не он.

Парень сбрасывает воду с лица ладонью, и я успеваю разглядеть черные брови на смуглом лице. Не знаю его, или не узнаю. Это странно, все обитатели дома и друзья семьи мне знакомы.

Грохот! Сверху с вышки для прыжков, в воду врезается вторая фигура. Всплеск накрывает рыжего волной, и он с недовольным жестом отплывает к бортику. Новый пловец выныривает, откидывая мокрые каштановые волосы. А вот теперь, точно, Элай.

Он плывёт брассом, будто хочет проломить дно бассейна. Мускулы на спине напрягаются с каждым гребком, словно он гонится за кем-то невидимым. Рыжий что-то кричит ему, но Элай лишь резко разворачивается и начинает новый заплыв. Его взгляд на секунду скользит вверх, к моему окну. Я отскакиваю вглубь комнаты, прижимаясь спиной к стене. Видел или нет? И если видел? Почему меня это волнует?

Сердце колотится так, будто пытается вырваться из груди. Сжимаю кулаки, пока ногти не впиваются в ладони – боль возвращает к реальности. Красивые парни? Серьёзно? Это не повод терять самообладание. Фыркаю, смахивая каплю кофе с подоконника. За окном Элай вылезает из бассейна, вода стекает по его спине, оставляя мокрые следы на плитке. Отворачиваюсь, делая глубокий вдох. Воздух пахнет жасмином и летним солнечным днем.

Чашка звенит о стеклянный столик, когда ставлю её резче, чем планировала. В этот момент стук в дверь заставляет вздрогнуть. Входят три девушки в одинаковых серых халатах с логотипом ателье. За ними двое мужчин тащат стойки с одеждой. Ткани пастельных оттенков сливаются в размытое пятно: мятный, пудровый, ванильный.

– Начнём с базового гардероба, – говорит старшая из девушек. Её голос звучит, как голос ассистента на аукционе.

Меня крутят, как манекен. Хлопковые брюки с широкими штанинами щекочут лодыжки, а льняная жилетка слишком жесткая. В зеркале отражается чужая девушка, одетая в бежево-голубую гамму. Точь-в-точь, как мамины портреты в юности.

– Слишком… скучно, – бормочу я, но стилистка уже прикладывает к моей шее нитку жемчуга.

– Для семейных мероприятий – идеально, – парирует она, застёгивая лаконичный браслет на запястье. Металл холодный, как взгляд Элая.

Макияж занимает пять минут: лёгкие тени, прозрачный блеск для губ. Укладка – и того быстрее: фен со щёткой превращает мокрые пряди в гладкие волны.

– Готово, – бьютимаг отступает, оценивая работу. В её глазах читается: «Не шедевр, но сойдёт».

Дверь закрывается. Остаюсь смотреть на своё отражение – куклу, одетую по чужому сценарию.

Времени осталось немного. Бросаю последний взгляд в зеркало и выхожу в коридор.

Делаю два шага, и вдруг из-за угла вылетает фигура. Прижимаюсь к стене, едва уворачиваясь от столкновения.

Незнакомый высокий парень останавливается в сантиметре от меня. Вода стекает с его торса на пол, оставляя мокрую дорожку. Шорты сидят так низко, что видна V-образная линия мышц живота. Его волосы, мокрые и тёмно-медные, слиплись на лбу. Капля скатывается по скуле, притормаживая в ямочке на щеке.

Кажется, именно его я видела в бассейне.

– Прости, – извиняется он и обезоруживающе улыбается. Я даже не сразу замечаю, что его глаза при этом остаются ледяными, несмотря на то, что по цвету они, как расплавленное золото.

Сердце глухо бьётся в висках. От парня пахнет солью и чем-то пряным, возможно, дорогим мужским гелем для душа. Сжимаю кулаки, чтобы унять дрожь, и невольно отмечаю, что загар незнакомец точно получил не в Горскейре.

– Ничего страшного, – бросаю через силу и делаю шаг в сторону.

Он не отодвигается. Его рука касается стены над моим плечом, преграждая путь. Мокрый след остаётся на обоях с виноградной лозой.

– Ты ведь Зои? – спрашивает он, наклоняясь так близко, что чувствую его дыхание на щеке.

В горле пересыхает. Отступаю ещё, цепляясь спиной за выключатель. Свет мигает, бросая тень на его лицо.

– Она самая, – выдавливаю и быстро проскальзываю мимо. Чувствую его взгляд у себя между лопаток, пока холодный голос у меня, за спиной не припечатывает.

– Не смей даже смотреть в сторону моей сестры! И вообще, какого… ты тут расхаживаешь голый?