Читать книгу: «39 долей чистого золота», страница 24

В студии пахнет сырой краской и глиной. Мне нравится этот запах, он напоминает мне о родной мастерской, в которой я провела много-много часов за работой. Мне бы хотелось очутиться там, но не навсегда, а лишь на некоторое время, чтобы вспомнить каждый ее уголок, улыбку мастера, потрогать родные мне вещи, положить ладони на станок и смочить пересохшие руки в ведре с теплой водой. Эти мысли согрели меня, я закуталась в плед и легла, сжалась в комочек и закрыла глаза. Теперь тут мой дом, может быть, не тот, о котором я мечтала, но все же я не под мостом и не у Филиппа, что очень радует, ради этого можно стерпеть все, что угодно. Пусть знает, что я не буду бегать за ним и просить у него пощады. Пусть знает, что я была с ним по собственному желанию, а не по вынужденной необходимости, а сейчас я ушла, и больше он меня никогда не увидит.

Я уверена в своих силах, потому что уже однажды в них убедилась. Мне, безусловно, тогда было легче, потому что были люди, которые мне помогали, был дом, была защита и была вторая нога, пусть хромая, но все же была. Сейчас задача стояла сложнее, но четко выстроенный план действий придавал мне сил и уверенности. Маленькие гадкие дети, на удивление, оказались просты в обучении, с ними совсем не как со взрослыми, у них пока нет своего мнения, они не высказывают недовольства, а спокойно сидят и возятся каждый за своим маленьким столиком, повторяя мои простые движения. Они не смотрят на мою ногу, не присматриваются к хромоте, они улыбаются и гордо демонстрируют свою готовую работу, чаще всего похожую на собачью какашку. Я радуюсь и хлопаю в ладоши, и все хлопают за мной следом, разбрызгивая глину, оставшуюся на руках. Их родители исправно платят деньги за занятия, что, в свою очередь, радует меня и Марселя. Наши отношения наладились, они стали более честными, партнерскими, но менее дружескими. Я позволила убедиться в своей надежности и трудоспособности, выполняя всю возложенную на меня работу и даже более, замещала его в те дни, когда ему было нужно, вкалывая в студии по пятнадцать часов в сутки.

Как-то раз он признался мне, что не ожидал такого и очень рад нашему партнерству. Я в ответ тоже призналась ему кое в чем, но это неважно. Личное мы не затрагивали, лишь изредка он позволял себе бросить взгляд на мою грудь и сказать:

– Долг еще не отдан…

9

Сегодня я решилась зайти к Арлетт, выбрала то время, когда Филиппа наверняка не было дома, чтобы не столкнуться с ним на улице, и украдкой, словно вор, оглядываясь по сторонам, пробралась на улицу Бель-Эр. Она была такой же, мое отсутствие ничуть не изменило ее красоты и привлекательности. Арлетт бросилась мне на шею и стала причитать на французском.

– Как так? – заговорила она с акцентом на нашем родном языке, приглаживая мои волосы и ощупывая мое лицо, на ее глазах выступили слезы.

Месье Жюст выскочил из кухни и, всплеснув руками, поднял в воздухе мучное облако.

В этот момент я поняла, что снова промахнулась, вот они – те люди, которые искренне переживали за меня, которым не безразлична моя судьба, их сердца не из камня и не из железа, в отличие от тех, к кому меня всегда манило. Я прижалась к Арлетт всем телом и почувствовала, как стучит ее горячее сердце, она бы ни за что не бросила меня в беде – подсказывало оно. Мы сели, выпили горячий шоколад, и все рассказали друг другу. Версия случившегося, которую преподнес им Филипп, кардинально отличалась от моей и звучала примерно так:

– Я сделал для нее все, что мог, но пришло время вернуться в Москву, я не могу просиживать в Париже из-за упрямого желания бродить целыми днями по городу и картинным галереям. Мне нужно зарабатывать деньги.

Когда Арлетт рассказывала это, я задыхалась от желания перебить ее и высказать свою версию произошедшего, но все же мне хватило сил дождаться, когда право голоса перейдет ко мне. Тогда я и поведала все, что произошло на самом деле, но тут же пожалела об этом и в конце добавила:

– Я уже простила его, я не злюсь и не обижаюсь. Я благодарна ему за все, что он сделал для меня, он привез меня в Париж и познакомил с вами, это дорогого стоит! – я взяла Арлетт за руку.

– Филипп уехал в Москву, может, месяц назад, так и не дождавшись твоего возвращения, он оставил для тебя вещи, они лежат в кладовой.

Арлетт принесла мой чемодан, с которым я прилетела, и небольшую дорожную сумку. В нее он аккуратно сложил мои документы, личные вещи и билет в Москву с отрытой датой вылета, на конверте было написано: «Надеюсь, ты все же образумишься, Филипп». Я смяла конверт и швырнула через весь зал в мусорную корзину, стоявшую под барной стойкой. К собственному удивлению, я попала прямо в центр – это был знак, хороший знак! Значит, я все делаю правильно. Арлетт, умиляясь, вздохнула:

– Я горжусь тобой! Ты такая сильная!

Она человек-мама, такие вечно переживают, вздыхают, боятся и нервничают за других. Может, это оттого, что у них с Жюстом нет собственных детей и в силу возраста уже, наверное, не будет. Арлетт любезно предложила мне временно занять свободную комнату в их доме, пока я не найду себе подходящего жилья. Конечно, жизнь в студии Марселя, на раскладушке, была адским испытанием, поэтому я с радостью в душе согласилась на предложение Арлетт, хотя мне совсем не хотелось ее обременять.

Итак, я снова сменила жилье – комната была маленькой, цокольной, со скошенным потолком и двумя окошками в нем. Поначалу было очень неудобно, я пару раз с непривычки ударилась головой, когда поднималась с постели, но вскоре привыкла, это было несомненно лучше, чем предыдущий вариант. Одна только кровать чего стоила, спать я стала лучше и качественнее, ушли синяки под глазами и перестала болеть спина. В выходные я помогала Арлетт в кафе, убирала стулья, подметала пол, мыла кухню, это была моя небольшая плата за их доброту и гостеприимство. Я знала, что это временно, что мне нужно еще немного для старта, а затем все встанет на свои места, нужно лишь пережить этот период.

Я шла в студию, и мне виделась моя галерея, я придумывала, мечтала, мои идеи вдохновляли меня и распирали изнутри, хотелось осуществить все задуманное прямо сегодня, закричать на весь мир, набрать в грудь столько воздуха, сколько поместилось бы в целом воздушном шаре, и на выдохе взлететь вверх, словно большая гордая птица.

Дождь бил в мои маленькие окошки и скатывался по стеклу, словно слезы по щекам, я лежала на кровати и неподвижно наблюдала за ним. Зрелище завораживало, в эти дождливые дни я особенно любила бывать дома. Сегодня я заходила в дом Филиппа, чтобы проверить почтовый ящик, но он, как и в предыдущие разы, был пуст по отношению ко мне, почту Филиппа я не читаю. Никто из моих адресатов не ответил, но я продолжаю проверять, думая о том, что письмо могло задержаться в пути, а может быть, и вовсе пропасть, такое, к сожалению, случается нередко.

Шло время, день, словно час, пролетал незаметно, я работала на износ, ожидая заслуженного вознаграждения, но, к сожалению, Марсель оценивал мой труд слишком дешево, для того чтобы можно было зажить хорошо. Он выдавал мне мизерный заработок, а остальное добивал похвалой. Этой похвалы достаточно было для того, чтобы задобрить весь город, а денег хватало лишь на еду и самое необходимое, создавалось впечатление, что он специально высчитывает мой минимум и не выходит за его границы. Мне нужно было иное, и, как только я это поняла, тут же стала работать над «новым плотом». Я стала задумываться о том, чтобы уйти и открыть свою студию, опыта у меня было уже предостаточно, язык был отточен почти до совершенства, единственное, чего не хватало, – это денег.

Пелена, окутавшая мой мозг чередой заблуждений о счастливой жизни в Париже, постепенно рассеивалась и сменялась разочарованием. Суровая реальность пронзала грудь, словно кинжал, пропитанный медленно действующим ядом, и отравляла все, что теплилось в ней. Все чаще я стала вспоминать о билете, который так любезно оставил мне Филипп, а я так безжалостно расправилась с ним, выбросив в мусор. Ах, если бы можно было вернуть его… Как-то раз я поделилась своими мыслями с Арлетт.

– Тут мой дом, я хочу жить в Париже, но мне нужен глоток воздуха, того, что над небесами, очень высоко, мне нужно слетать домой. Я должна придумать, как жить дальше, ведь пока у меня ничего не выходит.

– Конечно, я понимаю тебя, я бы и сама не отказалась побывать дома, – призналась она, немного наклонившись ко мне, чтобы Жюст не услышал.

– А где твой дом?

Арлетт с отчаяньем взмахнула рукой:

– Лучше не говорить о нем!

Затем она встала и подошла к шкафу, выдвинула ящик и, немного порывшись, достала мятый конверт:

– Я сохранила его на всякий случай.

Мое сердце отчаянно застучало, а по венам побежала свежая струйка надежды. Арлетт была моим плотом все это время, но я упорно не замечала этого.

– Не знаю, действителен ли он еще. Но ты можешь узнать об этом в аэропорту.

– Так и сделаю! Спасибо, Арлетт! – воскликнула я, прижав конверт к груди.

Самолет вылетал из Парижа в 22.40, будильник прозвенел в 7.00 утра. Я быстро собралась и направилась в студию к Марселю, чтобы попрощаться и получить свою последнюю зарплату. В этот день мне хотелось выглядеть особенно: я сделала крупные кудри, накрасила губы красной помадой, надела шляпку и блузку в горошек. В студии никого не было, я зашла внутрь и ностальгически осмотрелась: я вернусь в Париж, но сюда – нет. Это было еще одно из тех многих мест, которые стали частью меня и с которыми я прощалась навсегда, оставляя в них часть своей жизни. Я села на подоконник и вспомнила все остальные: их так много, и в каждом – часть моей жизни. Сколько же сил я уже растратила впустую? Я взглянула на свое отражение – волосы на висках посветлели, это седина пробивалась сквозь призму моей безграничной молодости и бесчисленных начинаний. Мне стало страшно.

Марсель не пришел, я знала, что это возможно, поэтому приготовила немного отложенных денег, жизнь научила меня перестраховываться и всегда иметь запасной вариант, тем более в случае с Марселем. Он оказался очень скользким и неприятным типом, с которым, по возможности, лучше не иметь дела. По пути я заехала в центральный книжный магазин, чтобы купить тетрадь для записей. Были разные варианты: синяя, черная, светло-коричневая и ярко-красная. Я определила пребывание в Париже как самый яркий фрагмент в своей жизни и сделала соответствующий выбор цвета обложки. Это казалось мне символичным.

– Rouge⁸, – указала я пальцем на понравившуюся мне тетрадь.

Продавщица, одетая в синюю униформу и желтый галстук, приветливо улыбнулась и нагнулась под прилавок, чтобы достать товар. Я провела рукой по красному бархату и прижала тетрадь к груди…»

Таня читала все тише и тише, ее голос дрожал. Витя замер в ожидании:

– Что дальше?

– Я не знаю, – Таня закрыла тетрадь и отложила в сторону, – кажется, я теряю связь с реальностью.

– Может, ты уже читала это все раньше и просто забыла?

– Каким образом, я же впервые тут, но отчасти ты прав – все это я уже точно читала…

– Ладно, что там еще? Не может же она закончить вот так – ни на чем, оборвав рассказ.

– Дальше она села в самолет и прилетела в Москву.

– А дальше?

– Это было вначале, ты что, не слушал? Она приехала к своей сестре, но обещала, что ненадолго.

– Это не суть! – воскликнул Витя.

– Дальше она осталась жить тут, у нее не было денег, чтобы вернуться.

– Откуда ты знаешь?

– Я выстраиваю логическое продолжение, разве не так?

– Нет, я не хочу логических продолжений, я хочу правду.

– Больше ничего нет, это был последний дневник, – ее слова прозвучали несколько неубедительно.

Витя ударил кулаком в стену и с глубокой досадой почти простонал:

– Как так? А монета?

– Она, видимо, вернула свой долг.

– Кому?

– Тебе! Что тут непонятного?

– Да при чем тут я?

– Не знаю, видимо, выпал случайным числом, других ответов я не нахожу.

Таня посмотрела на четвертую, последнюю, часть дневника, пути назад не было, утром она отбывала обратно в Москву. Аккуратно встав, она бесшумно взяла тетрадь и сунула ее между матрасами в кровати. «Никто, кроме меня, не знает, где спрятан дневник, я даю себе слово, что вернусь и прочту его», – думала девушка.

– Поищи, может, там где-то спрятан еще один, я чувствую, что это не конец истории! – Витя будто читал ее мысли.

– Нет, я уже все обыскала, – безжалостно отрезала она.

Витя был вне себя, он продолжал брыкаться и стонать, словно ребенок:

– Я не хочу, чтобы ты уезжала, я отдал бы все дневники на свете, только бы быть рядом с тобой.

От такого признания у Тани выступили слезы на глазах, она подошла к двери и приложила к ней ладонь.

– Я вернусь, обещаю, – полушепотом проговорила она.

– Я буду ждать тебя столько, сколько потребуется, обещаю, – Витя приложил свою ладонь к тому же месту, только со своей стороны.

Невидимая связь скрепила их руки неразрывной нитью, монетка сверкнула в теплых лучах уходящего солнца, что било в окно Витиной комнаты.

– Утром я зайду, а сейчас мне нужно собрать вещи и выспаться перед дорогой, – Таня опустила руку и поднялась с колен.

10

Утро. Тяжесть в спине, сухость в горле. Всю ночь Тане снились какие-то бессвязные отрывки: она убегала, плакала, видела незнакомых людей. Сон обрывался, она открывала глаза и стирала пот с груди, снова засыпала, погружаясь в продолжение этого ночного кошмара. Такие ночи бывают часто, особенно накануне каких-либо волнующих событий. Две чашки крепкого кофе привели ее в чувство, до выхода оставалось чуть меньше часа, Таня собралась с духом и, скрипнув дверью, вошла в комнату старухи:

– Привет!

Витя молчал.

– Эй, я пришла! – повторила она громче, подойдя к двери.

Тишина. Таня постучала, а затем приложила ухо к двери. Слышались глухие голоса в другой части квартиры, это был голос мамы Виктора и его самого. «Наверное, он чем-то занят, но это ненадолго, ведь он знает, что сегодня я уеду», – думала Таня. Она подошла к кровати и плюхнулась на нее, взглянув на часы на своей правой руке: «Я же все равно не смогу уехать, не попрощавшись. Может, он специально для этого ушел, если это так, то я обязательно обижусь на него, это ведь нечестно – нельзя действовать такими методами». Прошла минута, может, две. «Ненавижу ждать!» Рука невольно залезла в щель между матрасами, и, нащупав там спрятанный дневник, Таня вытянула его. Она бы никогда так не поступила, но ситуация сама к этому располагала. «Я не буду читать, я же обещала, что только вслух. Просто хочется рассмотреть его поближе». Дневник был в черной обложке с резным орнаментом по контуру, массивнее остальных, толще. Таня раскрыла его, мгновенно пролистав, – листы прошелестели, она повторила это движение – в конце почерк менялся, чернила были более яркие и аккуратные, это невозможно было не заметить, она пролистала и раскрыла дневник в том месте, глаза сами невольно побежали по строкам:

«Я открыла глаза, но, как только увидела свет, тут же прослезилась. Зрение стало сильно подводить меня в последний год. За окном послышался колокольный звон, я прислушалась – он был тревожней обычного, громче, он будто бы отсчитывал мои дни, как кукушка в мерзлом зимнем лесу. Я прожила в Париже сорок один год, четыре месяца и двадцать один день, этого было более чем достаточно.

"Время пришло", – прошептала я сухими сморщенными губами и потянулась за платком, чтобы протереть глаза. Моя правая рука плохо слушалась меня, и порой, а последнее время все чаще, ей приходилось прибегать к помощи левой.

– Лоретт, – крикнула я, собрав силы. – Лоретт!

– Да, мадам! Будете вставать? – она незаметно появилась в дверях, словно порхая по воздуху в своих узких черных туфельках.

– Время пришло, – прохрипела я, – помоги подняться.

Лоретт приблизилась и откинула одеяло.

– Какое время, мадам? – любезно поинтересовалась она, вытирая влажные руки о фартук. Ее юные розовые щеки пахли ванильным сахарам и медовым сиропом, я не люблю этот запах, он слишком сладкий для меня.

– Мне пора уезжать! – констатировала я.

– Что вы, мадам, – улыбнулась моя помощница, – вам нужно отдыхать. Хотите, я сделаю теплую ванну для рук с алоэ?

– Закажи мне билет до Москвы, – строго проговорила я, сжав ее руку.

Она испуганно отшатнулась, затем потупила взгляд, промолвила:

– На какую дату?

– На ближайшую.

– А обратно? Вы хотите, чтобы я полетела с вами?

– Один билет, один.

– Да, мадам, – Лоретт приняла распоряжение и тут же испарилась из комнаты.

– Мерзавка, – сказала я, глянув в окно, – вечно ей нужно все повторять по несколько раз. Вот я, в своем возрасте, понимаю ее отлично, а она, как старуха, все со второго раза.

Я протерла глаза платком. Мое сердце устало стучало, отражая эхо утреннего колокольного звона, они будто сговорились и не дают мне никакого покоя.

– Мое время пришло, – повторила я еще раз, будто бы успокаивала себя, сжимая в руке висевшую на шее монету».

В комнате послышались шаги. Таня бесшумно захлопнула дневник и мигом сунула его обратно между матрасами.

– Витя! – крикнула она. – Ты здесь?

– Да! – его голос приблизился.

– Я жду тебя, скоро мне нужно уходить, электричка не будет ждать меня, – усмехнулась Таня в попытке найти нужные слова.

Этот момент был ей настолько в тягость, что захотелось выскочить из комнаты и убежать прочь.

– Я приготовил для тебя кое-что, вот возьми, – из-под двери вылез белый плотный самодельный конверт, на его краях еще не высохли капли бумажного клея.

Таня взяла конверт в руки:

– Спасибо, это очень мило, а я вот тебе…

– Только не открывай его сейчас, откроешь потом, дома. Когда будешь вспоминать меня, обещаешь? – перебил он.

– Да, обещаю, – Таня заплакала, но мигом взяла себя в руки. – Мне пора. Я вернусь, обязательно вернусь.

Она вышла не оборачиваясь, бросила конверт в сумку и заложила дверь в кладовую так же, как было: корзина с бельем, ящики с посудой, чемодан и еще несколько мешков с ненужными вещами. Это было что-то вроде похорон, только роль сырой черной земли исполняли эти вещи.

Ключ в двери повернулся три раза, в квартире наступила гробовая тишина. На подоконнике стояли горшки с сухой, потрескавшейся землей и торчащими из нее стеблями, высушенными летней духотой, рядом лежала нетронутая записка с инструкцией полива…

– Один билет до Москвы, пожалуйста, – Таня протянула деньги в маленькое узкое окошко, но тут же отдернула руку.

– Простите, дайте, пожалуйста, два билета до Москвы, – она вытащила из кошелька другую купюру и протянула билетерше. «Хорошо, но в следующий раз купи два билета», – вспомнила она неожиданно. Я обещала, а обещания нужно выполнять, вдруг контролер встретится мне опять? Подъезжающая к платформе электричка разогнала своим внезапным гудком все мысли, словно стаю мелких птичек, сидящих на проводах, звук оглушительно пронесся вдоль платформы, состав стремительно затормозил, двери распахнулись, народ вваливался в вагон, практически занося Таню своим давлением.

«Я была уже у самой развязки, мне нужно было еще буквально несколько минут, и я бы узнала тайну монеты. Эх, нужно было начинать читать с последнего дневника, а остальные приберечь на потом, – сомнения не покидали ее ни на миг. – А вдруг сестра выбросит дневник вместе со старой мебелью во время ремонта? Нужно было забрать его! Почему все самые умные мысли приходят всегда с опозданием?!» Состав тронулся, Таня села и сосредоточенно уставилась в окно, продолжая терзаться тяжкими раздумьями.

От мужчины напротив исходил слабый запах пота и табака, который раздражал настолько, что помог отвлечься от своих мыслей и взглянуть на соседа, но все же не был достаточно изнуряющим, чтобы пересесть на другое место. Электричка набрала скорость, ее монотонный звук погружал в сон, мысли стали путаться, всплывая в бессвязных цветных картинках. Гудок встречного поезда просвистел, мимо пронеслись огромные коричневые вагоны, снова сон, станция, зашипели двери, вагон тронулся.

Таня открыла глаза – невозможно определить, сколько времени ты проспала, когда у тебя нет часов. Оно может составлять от одной минуты до целой вечности, ведь во сне время идет совсем по-другому. Мимо окна проплыли старые деревянные домики, и началась лесополоса. «Я помню это место, – подумала она, – примерно середина пути, скоро будет станция, а рядом – поле и кладбище». Вдруг сердце забилось чаще – она вспомнила Витю, наверняка он сейчас лежит на своей кровати, его никто не покормил, мать забыла в очередной раз, ему голодно и очень грустно. Таня представила слезы на его лице. В этот раз оно казалось ей совсем иным, волосы аккуратно зачесаны назад, глаза впалые, лицо худое… Электричка затормозила, и двери распахнулись, Таня вскочила, схватила рюкзак и выбежала на станцию, вместе с ней вышли еще двое и мгновенно растворились в глубине проселочной дороги.

В траве трещали кузнечики, солнце согревало своими прощальными летними лучами. Вокруг не было ни души. Она подошла к табло: поезд обратно через час. «Я должна вернуться, должна дочитать этот дневник во что бы то ни стало, пусть меня сочтут сумасшедшей, но это дело я должна довести до конца, а после я вызову социальные службы, которые позаботятся о Вите. Он не должен так жить, не должен!!!» – Таня была полна решимости, как никогда. «А вот и пригодился второй билет, – думала она, – на первом уже поставили отметину». Прошел час, на платформе скопились люди, что говорило о скором прибытии электрички, ее колеса были совсем другие и стучали иначе, двери лениво раскрылись, лавки из дерева, покрытые толстым слоем лака, и запах! «Он совсем не такой, что это?» – подумала Таня, впервые видя такой странный состав. Она прошмыгнула в середину и заняла пустое место. «Надеюсь ко мне не подсядет очередной благоухающий джентльмен!» Все расселись, лишь какая-то старушка продолжала ковылять в проходе, переставляя перед собой ходунки. Поезд тронулся, одна женщина в странном платье встала и любезно помогла бабуле пройти на место, где дремлющий гражданин свалил свои сумки. Бабка поблагодарила ее и продолжила свой нелегкий путь. «Зачем она так напрягается, проходя мимо свободных мест, ей ведь так нелегко?» –задалась вопросом Таня, приподняв одну бровь. Старуха доковыляла ровно до середины и, спросив разрешения присесть, поставила свои ходунки.

– Я всегда ищу, где посвободней, – сказала она хриплым голосом, взглянув на Таню, и тут же отвернулась к окну.

«Ну надо же, прям как я!» – заметила девушка. Старуха снова повернулась и поставила синюю матерчатую сумку рядом с собой. Она была не тяжелой, из нее неаккуратно выглядывал черенок лопаты и несколько искусственных цветков.

– Не люблю это место, – сказала она, глянув на сумку, –но больше уж некуда ходить, все там.

– Ваш муж? – поинтересовалась Таня.

– О! Мои мужья захоронены по всему свету, – засмеялась старуха, – что ты, я никогда не навещала их, даже при жизни, – усмехнулась она. – Впрочем, как и они меня, –посмотрев исподлобья, строго добавила, уже не шутя.

Таня лишь покивала, вытаращив глаза от удивления.

– Тут моя семья, не пошла бы, но нужно, последний раз уж, а в следующий насовсем! – глаза старухи заслезились, и она достала платок из кармана шерстяной сиреневой кофты.

«У стариков любимая тема – хоронить себя. Помню, моя бабушка только и толковала об этом изо дня в день: все знали, как, где и в чем ее нужно похоронить, чтобы она, по ее собственным словам, не крутилась в гробу. Я вот лично никогда об этом думать не буду, потому что, когда я умру, мне уже будет не до деталей, и уж крутиться в гробу я точно не планирую», – размышляла Таня, разглядывая старуху. Она видела некое сходство, но пока не могла разобрать, с кем именно. «Может, – думала она, – бабка похожа на какую-то актрису из прошлого, что показывали по телевизору, или на соседку из квартиры напротив. Горло обмотано нежным шелковым платком, волосы седые, полностью белые, словно вата, стрижка каре. Ее кожа сморщена, но при этом не вызывает неприязни, она белая и чистая, видно, за ней хорошо ухаживают». Повисла тишина, старуха старалась не смотреть на Таню, будто боясь чего-то. Девушка же, напротив, проявляла неприличный интерес, словно невоспитанный ребенок, что показывает указательным пальцем и смеется над упавшим человеком.

– Вы похожи на мою мать, я помню ее только по фото, но, смею заверить, ваши глаза…

Старуха улыбнулась:

– Je suis aussi belle!⁹ – сказала она на французском языке и засмеялась.

– Вы знаете французский? Как здорово, я знаю одного человека, точнее… – Таня потеряла мысль, потому как не смогла ее правильно сформулировать. Она ведь не знала ее, она лишь читала дневник.

– Ох, как же мне быть? – произнесла она вслух и вытащила из кармана свои два билета, уже измусоленные до неузнаваемости.

Старуха немного наклонилась вперед и вопросительно глянула прямо в глаза девушке. Сердце Тани заколотилось:

– Я оставила его одного, совершенно без помощи, и сейчас я еду обратно, потому что спрятала дневник старухи, то есть женщины, простите, – тут же поправилась она и почувствовала неловкость.

– Мы часто совершаем поступки, которые терзают нас, терзают сомнениями, это нормально, – старушка отвернулась от девушки и посмотрела в окно, будто пряча глаза.

– Сейчас я хочу вернуться, но зачем? Я сама не знаю, я все равно не успею, все равно не смогу! – Таня заплакала. –Мне так жалко его!

– Жалость – это очень нехорошее чувство, поверь мне, девочка. Оно не поможет ему, и уж тем более тебе, – бабуля говорила так, будто знала, о чем идет речь.

Ее слова разливались по телу Тани, словно успокоительный эликсир.

– Правда? – прохныкала она.

Старушка уверенно кивнула головой:

– Надо действовать так, как ты сама решила, не меняя планов. Жизнь – это мост, ты стоишь на нем, опираясь обеими ногами, а твоя неуверенность – это ветер, он раскачивает мост. Чем сильнее ветер, тем быстрее ты упадешь, –ее голос захрипел, лоб сморщился, она запахнула кофту.

Таня закинула ногу на ногу и взглянула на билеты, переваривая слова старухи, они были как нельзя кстати, ведь ей так хотелось, чтобы решение за нее принял кто-то другой. «Наверное, все пожилые люди очень мудрые – они ведь прожили жизнь, им стоит доверять», – успокаивала она себя, но все же эта старушка казалась ей очень странной. Таня вытянула шею и полушепотом спросила:

– А вы когда-нибудь о чем-нибудь жалели? Хотели бы прокрутить время назад, чтобы исправить свой поступок?

Бабушка продолжала смотреть в окно, не шевеля ни одной мышцей лица, ее тяжелые серьги раскачивались в такт электричке, затем она будто очнулась, поморщилась, подвигала тонкими сухими губами и очень уверенно сказала:

– Нет, никогда!

Затем она оторвала взгляд от убегавшей лесополосы и посмотрела на Таню:

– Я прожила великолепную, чудесную, насыщенную эмоциями жизнь! Она, безусловно, вся целиком состояла из проб и ошибок, начинаний и разочарований, боли и радости. Я бы не отдала ни одного ее дня! Ни за что! –лицо ее тряслось, губы сжимались. – Ничего нельзя изменить, ничего, все это только иллюзия, жизнь сама все решит за тебя. Действуй так, как задумала, как подсказывает твое сердце.

Электричка внезапно дернулась и затормозила, протяжный гудок сообщил о приближающейся станции. «Голова будто в тумане, – думала Таня, – нужно выходить, нужно ехать в Москву, завтра утром я должна быть в театре, иначе…»

– Мне пора! – воскликнула она и схватила рюкзак. – Спасибо вам, мне стало гораздо легче, вы очень помогли мне.

Таня привстала, взглянула на старуху, желая спросить еще что-то, но мысли тут же разбежались в разные стороны, она опустила глаза вниз – одна нога старушки была толще другой. Таня присмотрелась: это протез, у нее протез вместо правой ноги!

– Что с вашей ногой? – спросила девушка.

Старушка улыбнулась, будто ожидала этого вопроса. Таня нахмурилась и застыла на месте, в то время как состав практически полностью остановился.

– Повредила, – ответила старуха.

– Как? Как повредили? – переспросила она.

«Может, это сон? – думала девушка, медленно двигаясь по проходу вагона. – Может, я сплю? Или схожу с ума?» Она снова повернулась к старухе.

– Я пыталась догнать то, что догнать невозможно. До свидания! – наклонив голову, с сожалением крикнула бабушка.

– До свидания, – ответила изумленная Таня.

Солнце становилось ярче, но уже не грело так, как летом, порывом ветра подхватило края кофты и взъерошило волосы. Таня обернулась – по сторонам кладбище, лес, та же самая перекошенная синяя будка. «Ничего не понимаю, я ведь села на этой станции, только в обратном направлении, как так?» Губы ее слегка задрожали, она сделала несколько шагов вперед вдоль электрички – у окна, за толщей немного искажающего стекла, сидела старушка. Увидев Таню, она еще раз махнула рукой, ее виноватые глаза слезились, словно вымаливали прощение. Таня приложила руку к стеклу, старушка вздохнула и, с тяжестью подняв правую кисть, сдернула шейный платок – нежный шелк заструился и беззвучно упал, на оголенной шее сверкнула золотая монета.

«39 долей чистого золота!!!» – прошептала Таня. Ее сердце заколотилось так, что, казалось, вот-вот вылетит из груди, в висках застучала кровь, руки затряслись.

– Это она! – закричала девушка. – Это она!

Двери поезда зашипели, словно напуганный еж, и с тяжелым глухим ударом захлопнулись. Электричка тронулась, чугунные колеса все быстрее набирали обороты. Таня сдернула рюкзак с плеча, мгновенно раскрыла молнию, вытащила Витин конверт и резко оторвала край. «ТАК Я БУДУ ЗНАТЬ, ЧТО ТЫ ВЕРНЕШЬСЯ КО МНЕ» – написано через трафарет, строчка уехала, это потому, что у него нет линейки. Из конверта что-то выпало… Золотая монета полетела вниз, кувыркаясь в лучах осеннего солнца, брякнулась об асфальт платформы и покатилась вперед, будто указывая путь.

Вдруг все встало на свои места – дерево, что лежало у пруда, словно змей; бездомный в шапке под деревом, которого Таня так неаккуратно запечатлела; трещина на доме, дерево за окном, утверждение Вити, что соседи тут не живут, и непонятные цифры на поделках: это все даты!

– Это я! – прошептала она холодными синими губами, бросила рюкзак на асфальт, подхватила монету и бросилась за электричкой.

Платформа закончилась, Таня спрыгнула и рванула что было сил по железнодорожным путям вслед за уходящим поездом. Его хвост дразнил, позволяя сократить расстояние, но это была лишь иллюзия. Широко размахивая руками, она бежала все быстрее и быстрее, пытаясь догнать электричку, но расстояние до нее предательски увеличивалось. Пути петляли, словно желали запутать девушку, Таня попыталась перешагнуть на другую дорогу, но все случилось так быстро, что она даже не успела понять, что у нее под ногами. Она сделала прыжок, тот самый – роковой –прыжок, который изменил ее жизнь навсегда.