В моём воспалённом сознании Квинт Гораций
Читает мне Оды и пишет с наклоном вправо.
И, кутаясь в кофту, когда за окном плюс
двадцать,
Плюётся мохито и кличет его отравой.

В моих сумасшедших фантазиях Пенелопа
Для каждого встречного хлопком постели
стелит.
Пожар её тела, волос смолянистых копоть
Марают страницы Гомеровской Одиссеи.

В безудержном воображении, как по нотам,
Хор Ангелов в мир проливается Песней песен.
И каждый признаньем в любви надрывает
глотку,
И каждый в признаньи своём бесконечно
честен.

В моей виртуальной реальности трезвый
Мастер
Несёт Маргарите в подарок цветы и платье.
Она на метле не летает, и ей за счастье
Сидеть у камина, платки вышивая гладью.

В моей голове необузданный дует ветер,
И валит каноны, и, классиков с ног сбивая,
Летит – не сдержать ни цепями, ни прочной
клетью.
Да я и не буду, пусть образами играет.

Фантасмагория

Я напишу тебе сказку на три листа.
В ней ты, дражайшая, будешь прекрасной самой,
Мудрой царицей, взошедшей на пьедестал,
С музою исцелованными устами.

Я пропишу тебя магией странных слов,
Ты поплывёшь по листам, обретая форму.
Лебедем белым взлетая, сорвёшь покров
Неба, и месяц восстанет твоим дозорным.

Будет парить над крылом, освещая путь,
Шпили фарфоровых замков, хрустальных башен.
Дай мне в чернила перо посильней макнуть —
Рифмою пёстрой весь мир для тебя раскрашу.

В этой феерии образов и картин
Ты проживёшь для меня миллионы судеб.
Сбудутся дни. И расцвеченный палантин
Снова накроет мой разум. Да, так и будет.

Поцелуй на ночь

Разговор поздний и душа просто
Покидает тело.
Нет в тебе смысла, нет его в числах,
Видно, наболело.
Разукрась лето розовым цветом
И рассветным алым.
Ранних птиц щебет, урожай щедрый
Сочиняй устало.
Сигарет горечь и вина море
Так привычно с нами.
Шагом рифм быстрым и в мазках кистью
Сохрани на память:
Пеcтрых штор парус, нас – ещё пару,
И прохладу ветра.
Облаков шапки и покой шаткий,
Шепот пышных веток.

Если будет мало, напиши о самом
Важном, я не против.
Вдохновенье ночи, знаю это точно,
Прошлым не испортить.

У каждого своё…

У каждого своё: вселенная и боги,
Отчаянье и боль, блаженство и любовь,
Родимые сердца, пройдённые дороги,
Прожитые лета и кавалькада снов.

У каждого своё: безумие и страхи,
Скелеты страшных тайн и омуты страстей,
Осколки старых чувств и драные рубахи,
Рожденья первый крик и имя на кресте.

У каждого своё: стихи, иконы, краски,
Убитые надежды, яркие мечты,
Распахнутые души, глиняные маски,
Громады пирамид и ветхие мосты.

У каждого своё: смирение и норов,
Нечаянный восторг и серая тоска,
Глухая тишина, многоголосье хоров.
И каждому своя ведущая рука.

Спи, милая

Посвящается Миле

День суетливый укрылся за горизонтом

И прихватил переделанные дела.

Сумерки чертят на небе ажурный контур,

Ночь вышивает серебряная игла.

Волосы льются на мягкость твоей подушки,

Кожу ласкает душистая простыня.

Скоро реальность рассыплется мелкой стружкой,

В край безграничных фантазий с собой маня.

Звездная пыль на ресницы твои осядет,

И принесёт мириады волшебных снов.

Кто-то, родной и желанный, прижмётся сзади,

Тихо нашепчет тебе про свою любовь.

Мир в колыбели качает твоё сознанье,

Ночь запрягает кометы в далёкий путь,

В дол бесконечных расцветов и увяданий.

Спи, пусть ничто не мешает тебе уснуть.

У тела была душа

У тела была душа, но телу хотелось больше:
пить красное, есть с ножа, святое менять
на гроши,
невинную истязать, бросая то в снег, то
в пламя.
А после стихи писать, иль то, что назвать
стихами
желала скупая плоть, не внемля мольбам
просящей.
Слова насыпала в горсть, забытые
в настоящем.

У тела была душа, но этого было мало.
И тело, опять греша, несчастную предавало.
В пространстве кривых зеркал душа
преломлялась светом,
тянулась её рука, но всё это было тщетно.
Не слышима в сотый раз, не узнана, позабыта…

Но сколько б огонь ни гас, душа будет слать
молитвы,
вливая себя в уста, взаимности ждать от тела.

У тела была душа, но больше ему хотелось…

История одного

посвящается Старухину Ю. П.

Я десятками мерил растраченные года,
Без оглядки из гнёзд надоевших летел грачом.
Я кому-то был как наказание Богом дан.
А другим, и не раз, пригодилось моё плечо.

На коленях стоял, театрально в любви клянясь.
А сейчас тех имён и не вспомню,
подавно – лиц.
Мне однажды на руки легла козырная масть,
После дом был казённый – мошенников
и убийц

Альма-матер. А мне что, ведь выбор-то
небольшой.
Но и там просквозило, теперь бесполезный
трёп.
Я к чему всё веду, потрясая сейчас душой,
Мне по жизни не так, чтоб фартит, как совсем
не прёт.

И сейчас, подобравшись к началу своей зимы,
С перебитым дыханьем и кармой что решето.
Пресловутое Я мне б хотелось сменить на МЫ.
Только снова не та, или, может быть, я не тот.

Босиком по осколкам

Босиком по осколкам веду тебя к счастью
за руку.
Ты хотела быть сильной, но стала болезненно
хрупкой.
Ты хотела плечом у плеча, но шаги всё короче
И всё реже, и ступни босые болят, кровоточат.
Я иду без оглядки, и сзади мне слышатся
стоны.
Я глазами ищу впереди наш маршрут
незнакомый.
Ты зовёшь еле слышно, но в этом сейчас мало
толка.
Я веду тебя, зная, что кожу пронзают осколки.
Потерпи, скоро выйдем к реке, и я ноги омою,
Только тянет назад слабость тонкой
безвольной рукою,
Только звуки шагов за спиною всё тише
и тише,
Ни дыханье твоё, ни призывов я больше
не слышу.
Я на руки тебя подхватил, ты как кукла
повисла.
Босиком по осколкам теперь мне идти нету
смысла.

Подлунная

Ты опять у костра молча греешь озябшие руки,
вся пропахла полынью и дымом древесной
коры. Выжидающе замерли мысли
в начертанном круге, а за ним растекаются
реки тягучей смолы.

У шамана давно для тебя заготовлены тексты,
и мерещатся неразличимые руны в огне.
Звуки бубна взывают напевом таинственным,
резким отрешить всё мирское, душой
обратиться к луне.

За туманом сознание дикие пишет картины —
это всё, что осталось и больше, чем сможешь
принять. Бьётся сердце с шаманскою музыкой
в ритме едином, и под дланью небес ход часов
обращается вспять.

Дальше взгляда протянется лентой дорога
терзаний, и по ней, воздевая корону из звёзд
и огня, ночь придёт и с улыбкою примет твоё
подаянье – ни алмазы, ни злато, а всю, без
остатка, тебя…

Странно

Странно, может, планеты застыли в ряд?
Может, солнце потухло и космос замер?
Равнодушным стал прежде влюблённый
взгляд,
Больше нет притяжения между нами.

Больше нет пробивающей дрожь искры,
Не магнитит, не манит, не тянет ближе.
Мы пусты. Друг для друга совсем пусты,
Ты не слышишь меня, я тебя не слышу.

Раньше было так остро – тушите свет!
Заходились сердца и тела звенели.
А теперь расстояние в сотню лет.
– Ты любил меня?
– Вроде, на той неделе…
– Ты скучаешь?
– Наверно. А ты? Одна?
И секундная пауза ляжет грузом,
Плот с названием «мы» вмиг коснётся дна.
Не укрыться в каюте, задраив шлюзы.

Просто пальцев щелчок, и конец кино —
Утонул наш Титаник из хлипких досок.
Стало прошлое крепкой глухой стеной,
Переменчивой жизни плохая проза.

И планеты всё так же в плену орбит
Впопыхах бороздят необъятный космос.
И должно бы болеть, только не болит.
Может всё повторить? Нет.
Поздно.

Крупицы

посвящается моей Маме

А в сердце,
поверь мне,
гнездится чудо.
Ладони держи ковшом,
я сыпать его по крупице буду.

Мне так хорошо
не чувствовать боли и глаз не щурить,
от колкого ветра.
Сменить огрубевшую старую шкуру
на шляпку из фетра
И лёгкое полупальто.

На ногах балетки, ныряю из мая в метро,
а оттуда в лето.
Взлетаю по лестнице вверх, сторонясь
прохожих.
В кафешке пирожное – взбитый белок
и песочный коржик
тебе…

Ты голодный, я вижу, устал немного.
Чуть-чуть потерпи до снегов,
там спокойно остудишь ноги и мысли
очистишь порывом игривого ветра.
Он дерзкий, шалун, забияка, смешливый,
вредный.
Люблю его чувствовать кожей и сердцем
слушать…

Мы в будни вернёмся попозже,
как змей воздушный теряет эфирные крылья,
ложится в травы.
Мы звёздной осыпемся пылью в зените славы.
И в пригоршню кто-то другой, молодой,
соберет крупицы.
Чтоб с кем-то
тобою и мной
от души делиться.

И так же кому-то беспечно шептать про чудо.
Манить за собой и идти след во след.
Повсюду.

Он запутался между строк

Он запутался между усталых строк,
Заблудился, присел на точку.
Он смирился настолько, насколько смог.
Истерический смех клокочет,

Поднимаясь от диафрагмы вверх
И целуя больные гланды,
Памятуя про славу, былой успех
С дифирамбами про таланты.
Голос сиплый, прокуренный словно лай,
А точнее – скулеж собачий.
Снова мысль ускользает, пойди поймай,
Бьётся вдребезги. На удачу.
Невзначай режет пальцы тетрадный лист,
И в рубиновые чернила
Он слова облекает, как мазохист.
Выжимая по капле с силой.
Снова пишет…
Мечту… Поцелуй… Рассвет…
Отрешение… Боль… Дороги…

Он запутался в точках, которых нет.
И прилёг отдохнуть на строки…