Приходят времена, когда тебе не нужно искать героев, когда за ними уже не поспевают твои письмена, а ты понимаешь – герои сами тебя уже нашли, вот так, пришли всем своим маленьким народом.

И прошлое возвращается, мелькает в окошке, снится по ночам, приходит в сравнениях и ассоциациях, давит на грудную клетку – не дает глубоко вздохнуть, заставляет стонать, и… смеяться. Но грустно все равно.

Стоял август 1991 года…

…Ну как стоял? Он уже резвился вовсю перед не в меру образовательным сентябрем.

Так вот, пришел заказ из Чукотки – факсом прямехонько в университет, из далекого порта Беринговский. Им исследование понадобилось в порту. Естественно никто лететь не захотел – послали меня. Весна – у всех дачи – не до этого.

Мы (группа социологов) сидели на 11 этаже Второго гуманитарного корпуса МГУ, и перед нами лежала бумажка, из которой следовало, что начальник порта Беринговский зазывает на социологическое исследование. Есть только один нюанс – этот порт находится на Чукотке.

Да уж, были времена…

Кого послать – вопрос не стоял. С 5 курса кого-нибудь в самый раз. Кем-нибудь оказался я, и еще двое моих товарищей. Только назови себя аспирантом, – напутствовали бывалые командировочные. Садимся в Домодедово и 8 с половиной часов до Анадыря, там пересадка на маленький самолет и час до Беринговского. А там…, мать моя. Снега и горы. Горы и снега. Поселили нас в общежии. На небольшой возвышенности.

Рейс «Москва-Анадырь»

Примерно 8—9 часов над облаками, – и 6189 километров как не бывало. А там юрким АН-24, над Анадырским заливом, за 1 час. Голова шумит, но ты уже в Беринговском, а дальше Берингово море.

Однако поселок…

…встретил нас сбивающим с ног ветром и моросящим дождем.

Поселок на языке Чукотском именуется просто: гачгатагын. Вот этот самый гачгатагын нас и встретил.

Поцарапанные ветрами дома, безлюдье, и пологие горы вокруг. А ты в обрызган хлябями небесными, куртка надута ветром в спину – ну, поворачивай, как флюгер. Скоро брошу сумку, набитую анкетами, и взберусь на гору (это просто даже не переходя на четыре конечности), с нее откроются «моря и океяны». А еще распластавшись на горе, я склоню нависшие ягоды над лицом и пойму, каким бывает сок этих дальних краев. Но об этом я пока не знаю. Знаю, что здесь место для достижения пресловутого work-life balance (этого золотого руна, за которым мы гоняемся в суетливой Москве).

Ну это завтра или послезавтра, а пока…, знакомство с Начальником порта Владимиром Саморуковым.

Начальник порта, однако…

На втором этаже двухэтажного дома, в просторном, как Анадырский залив кабинете, не выходя из-за стола посланцев Московии встречает Начальник порта Саморуков (как и должно человеку с такой фамилией и должностью, – он высок, вихраст, аккуратно бородат и в капитанской фуражке). За окном – бухта. На стене – деревянный штурвал морского судна, и металлические приборы навигации. На столе – бутылка водки и банка икры, и так будет каждый день.

Хозяин порта активен, находчив, и у него все с размаху.

– Людей собрать? Соберем.

– Всем объяснить? Объясним.

– Надюш, вот тут еще протри, – это он уборщице, которая не обращая никакого внимания на него, на нас, и на неподходящее время, моет пол в кабинете начальника.

– Всех опросить? Опросим.

– Настроить коллектив на помощь в исследовании? Настроим.

Он готов на все, и даже на большее. Казалось, выйди он сейчас из кабинета – в руках понесет свой штурвал.

Ну хорош умничать! Конфликты, недовольства зарплатой, пьянство, развал коллектива? Это как?! А это, товарищи, сверхзадача! Нужно сплотить коллектив тружеников вокруг лидера, т. е. Саморукова. Нужно поднять авторитет руководителя, т.е. того же Саморукова. А для этого…

Завтра с утра «отчаливаем от причала».

Куда?

Куда, куда…, по бухте.

В составе портового флота имеется один пассажирский и два буксирных катера. А пока покажу порт. Влезли в уазик, протряслись, и он повел. Главное, что запомнилось, глаза работниц порта. Они пожирали Саморукова глазами, и шептались. Сразу видно было, первый парень на деревне. И сразу стало понятно почему молодая уборщица моет кабинет, когда в нем сидит начальник.

Когда Макмарри составлял портрет успешного менеджера – он точно его срисовал с Саморукова: «…Обладатель дара замечательного продавца является прирожденным „ухажером“, человеком с настоятельной потребностью добиваться своего и привязывать к себе других».

По морям, во волнам…

Мы выбрались в море, на большой волне, и с суровыми лицами. Катер кидало, как скорлупу от семечек под кухонным краном. Но вот незадача – на этой скорлупе сидели мы, обдаваемые всеми ветрами и брызгами.

Но это был еще не шторм – так, обычная пасмурная погода. Дождь после вчерашнего не переставал.

Киты появились внезапно…

…и под водой что-то творилось.

Катер среагировал – он стал приподниматься из воды. Зрелище непередаваемое. Я так и не понял – они больше катера или нет. Тогда казалось, что больше и намного, и что кому-то из них надоест кружить вокруг – подплывет и шлепнет хвостом по нашей консервной банке.

Ничего не скажешь, Моби Дик возвращается! Вы поймете если увидите Кита в Анадырском заливе…

Они плавали вокруг как группа старательных ныряльщиков. Демонстрируя среди пластов воды то хвост, то спину, то выбрасываясь, напористо и элегантно…

Лукавый и радушный Саморуков о китах не предупреждал, сюрприз утаивал, и теперь ухмылялся.

Обалдевши, приступили к завтраку. Водка, колбаса, консерва, соленый огурец, и все это сдобрено брызгами то ли с неба, то ли с моря. Так он плавает по окрестностям Чукотки, и… обсуждает всякие насущные вопросы!

…Дела обсуждать в самый раз

Экзотика, экстремальность и экзальтация! Море любят все. Теперь остается полюбить китов. Киты безобидны, они не мешают. Атмосфера продиктована желанием показать гостю то, чего он никогда не видел и уже точно, не увидит.

Киты ближе не подплывали, и под нами не резвились, – Слава Богу, они не потомки Моби Дика. Впечатление, как от дрессированной команды пловцов. А дрессировщик кто? Правильно, Саморуков.

– Ну еще по одной! За море! – выдохнул гостеприимный хозяин перед третьей стопкой.

Как выяснилось, над своим авторитетом начальник порта любит частенько поработать именно таким образом. Оно и понятно, если у тебя имидж трубадура – путешествуй на телеге. А если ты – начальник морского порта – то выходи в море, с ветерком.

Холод, ветер, брызги и заснеженные сопки вдали – когда-то мы должны были причалить. На нашей стороне горы были позеленевшими.

В порт мы его внесли на себе, как вымпел. Оно и понятно. к самостоятельному передвижению он был полностью неспособен. Его последней фразой перед состоянием недвижимости была: «Море надо любить».

Если он у них вождь, то мы несли бюст вождя. Я был в состоянии «nonplus» (с англ. в замешательстве), хотя должен был быть в «selfmastery» (c англ. Умение владеть собой) – не сошлось.

Работники порта, начиная с крановщика Василия и завершая тетками со складов и бухгалтерии дружно наблюдали, но без сарказма. Завтра я их должен был опрашивать о том, что они думают о своем начальнике (как мы с ним и договорились).

Наедине с чукотским ужином

…Получалось, техзадание выдано. Теперь гостиница. Длинный барак, стоявший (хотя нет, слово не подходящее), – расположившийся на окраине поселка, и был гостиницей. Столовая порта и буфет гостиницы к тому времени синхронно закрылись. Купили кусок оленины – сварили в кастрюле на электроплите, любезно предоставленной руководством гостинице в лице одной женщины неопределенного возраста, которая совмещала эту должность с работой уборщицы и буфетчицы. Совместитель сразу заметила, что ей пора, и отчалила. Мясо оказалось непригодным к употреблению. Жесткость резины – не прокусить. Оказалось – нужно обдать кипятком и мясо будет мягким и податливым. Когда справился с этим упражнением – вышел из гостиницы – поселок мирно спал перед моим взором и лишь одна длинная труба подавала признаки жизни и дымила.

Кстати, лететь в командировку, хоть на Чукотку, хоть еще куда, – легко, но именно возвращаться с Чукотки морально очень трудно.

Тундра

На грузовике ГАЗ-66, кучкой могучего коллектива тружеников порта мы едем за грибами. Под тентом и с песнями. Всех попутчиков когда-то судьба забросила на этот спуск Корякского нагорья, а проще говоря на Чукотку – за длинным рублем и за воспоминанием старых песен. Поэтому, песни русские вперемешку с украинскими, а речь – с оттенками белорусского, казахского, молдавского, татарского и чувашского. Представители коренного народа в кузове замечены не были.

Дорога за газиком тем временем раскрывала просторы предгорий. Оленьи стада и яранги не встречались, но горы из оленьих рогов смущали. На Камчатке трудно прийти в гости и миновать на стене оленьи рога. На Чукотке олень – это сначала мифология, потом жизнь.

Тундра – это…

Тундра явно неземное явление. Она затягивает простором, она обдает неизведанным духом, она шепчет притчи древности, она тянет прилечь на вековые мхи, и никогда не встать, а только остаться еще одним ее лишайником.

Лишайники и мхи, а между ними тонкие, корявенькие деревца, а еще в этом царстве словно натыканы неведомой рукой грибы подберезовики. Деревца приветливые, страшненькие, но крепко стоящие на корнях. Грибы – красавцы, упитанные, бойкие, словно дети этих карликовых березок.

Когда там стоишь – чувствуешь себя во времени на миллионы лет назад. Там, за пределами тундры, еще бродят динозавры, а если есть люди, то они танцуют шаманские танцы. Планета только начинает свою органическую биографию.

…Мы нырнули в Тундру, и быстро вынырнули с переполненными ведрами и мешками грибов. Урожай осыпался с нас, как осенние листья с вязов.

Потом я сушил грибы. На всю длину коридора гостиницы, с запахом, распространявшимся даже за пределами нашего гнезда. Потом я побываю в сотнях отелей, но где еще мне доведется сушить грибы? Нигде!

Но тем не менее, грибы мои гнили с неистощимой силой.

А вокруг надо мной – жадным крохобором, смеялся этот край, где совсем далеко, на горных хребтах смеялся снежок, а в самом поселке смеялась труба с тонким дымком. Край, где не видно земли под ногами, так она бережливо прикрыта зарослями брусники, морошки, шикши, княженики, голубики и еще неведомых мне трав с жесткими гладкими листочками.

В кузове грузовика

Когда ты там – не думай вернуться домой без икры. Дома не поймут. Зато люди из Северных краев вовсе не озабочены везти из Москвы что-то, скажем так, столичное (водка «Столичная» не в счет).

В магазин Промтовары я зашел купить местные сувениры и разменять деньги. Но реформа Павлова до Беринговского еще не долетала. И темные оттенки вокруг гипса Ленина на купюрах номиналом 50 и Сто рублей продавщицу не убедили. То ли ее сердцу милее были однозначные оттенки Ленина на аверсе образца 1961 года, то ли есть другая причина – я не знал. Спасли захваченные в Москве пара бутылок водки и пара флаконов Шипра, они показали себя самой подходящей валютой.

За икрой нужно было отправляться в другой поселок. Грузовик уже старее, но такой же «боевучий» для бездорожья, ГАЗ-51 нас ждал с какими-то людьми в кузове. Разглядев попутчиков, я вдруг понял, что впервые вижу представителей народов Севера. Зачем они ехали – было не понятно, причем с нами же, так же налегке они вернутся обратно.

Дорога была неоднозначной – мы ехали по талой воде, стекшей с гор, которая утаивала чувствительные камни. Кое-где вода закрывала колеса и не поднималась выше, будто знала, что выше не надо – не проедет ветеран-грузовичек.

В поселке мы оказались в плохо меблированной кухне с разбитыми стенами двухэтажного дома. Тут и там валялась какая-то ветошь. Двери из квартиры в подъезд, судя по всему, никогда не закрывались. Туда-сюда шныряли дети разных возрастов. Они выбегали, юрко залазили на борт грузовика, потом обратно, и так многократно.

Сели. Хозяин выпил разок – другой, упал под стол и больше оттуда не показывался. Тогда хозяйка взяла быка за рога – молча вынесла банку икры, и показала на дверь – в недоумении мы кочегарили обратно. Я перешел из кабины в кузов, и впервые, аж на четвертые сутки, разговаривал с представителями коренного народа.

Бесплатный фрагмент закончился. Хотите читать дальше?

Здравствуй, Чукотка! Чукотка, прощай!