Бабушка, у которой был танк

– Вот и приехали. Конечная! – Павел Степанович, последний из могикан деревни Липовость разглядывал медвежий след, мечтая о тайге, он представлял встречу с шатуном, но никак не думал, что всё произойдёт в двух километрах от его дома и менее чем трёхстах от московской кольцевой. – Мать твою… На столб позора в центре деревни не хватает только таблички с расстоянием до Сколково.

Следы этого здоровяка он заприметил в садах пустующих деревень ещё с середины лета. К осени к следам добавились огромные кучи медвежьего помёта – словно кто-то опрокинул огромное ведро с остатками яблок и сливовых косточек. Здоровяк ходил по садам хозяином, не спеша ломал яблони, добывая плоды, встреч с людьми тихо избегал, лишь оставлял им следы своего присутствия. По правде сказать, уже лет десять, как медведи стали обычным явлением в безлюдной на десятки километров местности. Об их присутствии грибники и ягодники догадывались лишь по следам на влажной земле и песке заброшенных дорожек. Павел Степанович даже добыл пару, но это было другое: один дуриком выскочил на номер, прямо на ствол ему, когда загонщики гнали кабанов, второго взял на овсах с засидки, тоже поджидая кабанов. Содрав шкуры, даже испытывал жалость к этим хозяевам леса: ободранный медведь напоминал голого человека, лежавшего на траве. Шкуры подарили москвичам, мясо часть выкинули, часть ели с опаской, без хорошего стакана оно в рот не лезло. Одним словом, жаль зверя. А первое знакомство в своей местности с косолапым, вернее с его следом, вообще было курьёзным. С окрестных деревень просачивались слухи, будто видели следы босого человека с огромными когтями. Кое-кто утверждал, что воочию видел мишку. Павел Степанович майским днём с товарищем из района искал волчье логово возле села Гнездилово. Шли параллельным ходом, ища переходы. Неожиданно Анатолий, так звали друга, примчался с выпученными глазами. Искали волчат, а нашли медведя. Небольшой медведь шёл прямо по центру залитого грязью лесного просёлка. Недавно шли сильные дожди, и лесная дорожка, разбитая тракторами, во всю ширину превратилась в речку из грязи. Судя по следу, медведь был небольшой.

– Пестун! – многозначительно заключил Анатолий.

Близко к следу подойти было нельзя, в грязь лезть никому не хотелось. Грязь была ещё мягкая, и след немного заплыл. Двинулись тропкой вдоль грязевой дорожки в направлении следа. По следу видно, что иногда медведь валялся в грязи.

– От паразитов… как кабан, – шёпотом продолжал блистать знаниями Анатолий.

Скоро услышали, как косолапый трещит впереди кустами. Крались осторожно, со взведёнными курками. Напряг такой, что слышали стук сердец друг друга.

– Виновата ли я… – на весь лес запел впереди «медведь» пьяным бабьим голосом.

Хохотали впокатуху, до слёз. Оказалось, была в гостях в калужской деревне Гнездилово тётка средних лет из смоленской Каменки да не рассчитала свои силы: пригубила лишнюю стопку самогоночки, и не было у неё никакой возможности петлять меж деревьев сухой тропинкой. Тётка, правда, не растерялась, сняла туфли и, утопая по щиколотку в грязи, шла прямиком по широкому просёлку.

Да, только когда это было. Каменки давно уж нет. В Гнездилове лишь дачники летом. Друг Толик давно на погосте. Да и не до смеха как-то сегодня.

– Куда же он прёт. Какого лешего поднялся за целый месяц до весны. какая же сволочь его шумнула… В каких крепях лежал?

Вопросов было много, ответов не было.

Каждую весну, выкруживая волчье логово в поисках щенят, через неделю точно определял место. Здесь же оставалось загадкой, куда зимой деваются мишки, всю осень шатающиеся по садам.

День клонился к закату, тяжёлые снеговые тучи тянулись с востока. Запорхали первые крупные снежинки. Время сегодняшней лыжной вылазки подходило к концу, и Павел Степанович двинулся в деревню. Из головы не выходил болтающийся в лесу медведь. Тревожила аномальность его поведения, но с приближением к очагу становилось спокойнее: может, пронесёт – побродит по глубокому снегу да завалится досыпать до апреля.

Деревня встретила одиноким фонарём на столбе у его дома. Районные электрики, нагрянув как-то летом, несколько лет назад, поснимали все фонари с единственной деревенской улицы – нежилая, нечего и свет жечь. У своего дома Павел Степанович отстоял фонарь с боем, пообещав сходить за дробовиком. Они хорошо его знали и не посмели сунуться. Вот уже несколько лет подряд всю зиму он был здесь первым парнем на деревне. «Ухожу на зимовку!» – смехом прощался с дачниками, уезжающими на зиму в Москву. Вся деревня из семи домов всё своё богатство доверяла ему с поздней осени до весны. Дачники сидели в тёплых квартирах со спокойной душой. Потрошители дач и деревень с уехавшими хозяевами, зная крутой нрав Степаныча, в эти края не совались. Да и попасть сюда было не так-то просто даже летом. А зимой вообще невозможно. На восток до ближайшего большака лежало двенадцать километров нетронутой снежной целины – по пояс. Путь на юг отрезала железная дорога, перекопав переезд. На север и запад жильём и не пахло на десятки километров. Все дороги и тропинки заросли. Лес вплотную окружил брошенные деревни, от обширных полей не осталось и следа.

Фонарь горел – уже добрый знак, а две недели назад пришлось четыре дня ждать, пока на вездеходе пробьются районные электрики и устранят обрыв. Линия была совсем старая и ветхая, никто не хотел её чинить, а пройдохи давно ждали, когда последний житель в лице Степаныча покинет свою крепость и можно будет поживиться, сдав двенадцать километров провода на цветмет.

В долгие зимние вечера настольная лампа и напряжение в сети было самым важным в одиночной зимовке в деревне. На лыжные прогулки ходил больше за впечатлениями, а впечатления ему были ой как нужны. Та старая книга, названия которой он так и не узнал, кроме светлой мечты о таёжной жизни, дала ему ещё одно желание. Как узнал о той далёкой жизни, суровой, но завораживающей природе, так и ему захотелось рассказать всему миру о родных местах, о прекрасных людях, живших здесь, о своих приключениях на охотничьей тропе. Не взяться за перо Павел Степанович просто не мог, ведь кто-то же должен это сделать, и на суд общественности вскоре одна за другой вышли две его книжки с рассказами. Пробуя перо, первоначально подражал, вернее, придерживался стиля той самой книги, поразившей его в юности. Оттачивая мастерство, выработал свой оригинальный слог, и в сборниках его рассказы прилично смотрелись на фоне других авторов.

Останавливаться на достигнутом Павел Степанович не собирался. У него ещё столько всего, о чём должен узнать каждый. Вот и сегодня его ждала настольная лампа, шариковая авторучка и трепетные белые листы бумаги. Что он на них нанесёт и куда кривая выведет, порой не знал даже сам, лишь за одно он мог поручиться наперёд – здесь не было ни слова лжи. Авторучка нарушила девственность первого листа, и он напрочь забыл о бродящем в лесу медведе.

Утром всё оказалось серьёзнее, чем предполагалось. Вчерашние надежды, что мишка побродит-побродит и, вернувшись в своё укромное место, завалится досыпать, не сбылись. Видимо, та незримая грань, что делает из осторожного, избегающего встречи с человеком зверя непредсказуемого и крайне опасного, уже пройдена. Возврата назад не бывает. Сердце у Павла Степановича ёкнуло, когда услышал сорочий гвалт на другом конце деревни.

Прихватив ружьишко, двинулся своей патрульной тропой по деревенской улице. Снег под утро прекратился, облака угнал ветер, и начало марта баловало лёгким морозцем после недельной оттепели. С десяток сорок расселись на деревьях вокруг последнего дома, трещали наперебой и по очереди пикировали в овощник за домом. Этот дом уже третий год никто не посещал: хозяин умер в калужской больнице, дети сюда не появлялись, и никто никаких прав на дом не предъявлял, им не интересовался. И поживиться здесь было нечем. За домом стояли несколько пустых ульев. Без присмотра пчёлы быстро захирели и пропали, а часть семей забрал Степаныч, усилив свои. Стараясь держаться открытого места, сняв курки с предохранителя, Степаныч осторожно приблизился к дому. Его взору предстала вытоптанная площадка с развороченными ульями. Сороки копались в мусоре от ульев и таскали давно высохших мёртвых пчёл, что не подобрал ночной гость. Ульи он разломал по дощечкам, пожирая остатки старой вощины и погибших пчёл. Нижние поддоны, сохранившие, видимо, вкусные запахи, буквально измочалил в жвачку. Ночной снег почти не тронул побоище, всё произошло под самое утро. Выходной след просматривался в сторону реки. «Он вернётся, – понял Степаныч, – здоровяк на грани голодного безумия, а старыми досками, пусть и со сладкими запахами, да мусором от пчёл и вощины сыт не будешь».

Обдумывая план дальнейших действий, вернулся домой. Решив в первую очередь позвонить в район. Охотничий сезон давно закончился, но когда кто-либо находил волков и удавалось их обойти, две-три бригады охотников, созвонившись, выезжали на облаву. По всему, это как раз тот случай. Завтра суббота и можно собрать приличную облаву. С таким перцем в лесу и до беды недалеко.

Связь с внешним миром осуществлялась через старенький мобильный телефон Motorola с ещё диким московским тарифом. Первый сотовый в этой округе, в простонародье обозванный поленом, исправно работал, хотя аккумулятор давно не держал, и телефон постоянно находился на зарядке. Правда, когда дочь в начале двухтысячных привезла это чудо техники, чтоб держать связь с отцом, курьёзов было много. Соседка возрастом от восьмидесяти к девяносто искренне верила и всем нашептала, что он тронулся умом и ходит вокруг дома в одних трусах, разговаривая с осиновой дровиной. Степаныч же ходил щёголем с телефоном на ремне новых джинсов, при встрече со знакомыми ему срочно надо было сделать звонок. Пока он разговаривал, тот стоял с открытым ртом, не веря своим глазам. О таком здесь знали только из боевиков, где герой, сделав последний звонок, обязательно выбрасывал телефон, а Шварценеггер и Ван Дамм ещё и топтали их. Степаныч же бережно укладывал его в чехольчик на поясе. Вот и сейчас, добравшись до телефона, снял с зарядки, в памяти отыскал нужный номер. На том конце взяли трубку. Абонент уже заалёкался, а Степаныч всё молчал: ещё на последнем гудке глаза наткнулись на две стопки книг с его рассказами, и в голове заварилась такая каша! Собственный язык занемел, не зная, какую мысль озвучивать. На том конце отключились и перезвонили с вопросом:

– Степаныч, ты?

– Я набирал… Связь сегодня… решётка прыгает.

– Когда в город собираешься?

– На недельке за продуктами по железке пойду.

Товарищ иногда по звонку подкидывал то, что заказывал деревенский отшельник, к бывшему переезду, но сейчас все восемь километров забиты метровым снегом.

– Чё звонил-то?

– Положи стольник на мой номер.

– После обеда кину.

– Буду, зайду… Посидим.

– Ну, давай.

Он ещё долго держал у уха телефон с короткими гудками. Смотрел на свои книги, словно первый раз их видел. Нет! Звонить он явно не будет! Он уже корил себя за мимолётное малодушие. Позвонить-то не сложно, да что потом! Что потом, уже представил, пока молчал в трубку.

Первым делом понесутся по району звонки и перезвоны, а завтра с утра здесь будет моторизованная ватага. И у слетевшего с катушек дитя природы просто нет шансов против охотничьего войска, вооружённого нарезняками под патрон убойной силы, опрокидывающий в лоб слона. Да и зима, от своего следа не уйдёшь… Потом застолье на крови с десятками фотографий у трофея.

Всей толпой, группами и каждый по отдельности с винторезом наперевес. И понесётся по генодреву счастливого обладателя такой фотки до седьмого колена эпохальная легенда, обрастающая со временем всё новыми подробностями, как сей добрый молодец встал на тропу войны, чтоб спасти обделавшегося Дерсу Узалу областного, а то и выше, масштаба, но на деле оказавшегося пустышкой районного разлива. Некоторые ещё по секрету шёпотом добавят: «Из сотни добытых Степанычем волков минимум два десятка он по большой просьбе сверху записал на «прославленного» охотника», – ничего не поделаешь, престиж области в личном зачёте. Даже в войну сбитые самолёты на героев записывали. Политика!» Ехидные улыбочки за спиной, да дружеские усмешки, снисходительные похлопывания по плечу друзей после второй-третьей рюмки какого-нибудь застолья. Утешения, вроде: «Ну, бывает. Ну, сыграно одно место». Да после второй-третьей поллитровки кто-то обязательно вставит: «Это тебе, Павлуша, не рассказики чирикать!»

«Нет, ребята, всё не так… Всё не так, ребята! – любимым Высоцким сам себе ответил Степаныч, ставя телефон на зарядку, – нет, ребята…» Но мысли не отпускали. Позвонить-то несложно. На насмешки можно не обращать внимание. Не такое переживали. Да что тогда делать с классиками. Засмеют ведь. Куда замахнулся. Не по Сеньке шапка.

Вспомнилась история одного своего сборника. Ловкачи от издательства, просчитав нового автора, по их классификации деревенщика, закинули ему приманку – о каком-то конкурсе, где его рассказы выиграли приз каких-то симпатий и отобраны в сборник лучших писателей, пишущих о природе. Павел Степанович и глазом не успел моргнуть, как вышел сборник, где его рассказы шли вперемешку с великими классиками русской литературы двух веков. Классики, конечно, остались в стороне, а все расходы по тиражу в тройном размере – за близость к великим оплатил Павел Степанович. Да и весь тираж ему всучили. Подвох он раскусил сразу и в полной мере воплотил в жизнь принцип любимых героев – самую безнадёжную ситуацию поворачивать себе в пользу. Деньги – дело наживное, и как посмотреть, кто кого поимел. В издательства не пробьёшься, завалены заказами. Он и палец о палец не ударил. Дельцы сами сделали подборку рассказов из его двух книг. Теперь его фамилия мелькала в оглавлении наряду с великими творцами. Налицо скачок с уровня начальных классов экстерном в академию. Весь тираж разошёлся с именными подписями по знакомым и друзьям.

Вот пришло время и ответ держать, что не со свиным рылом в калачный ряд. Грош цена дарственной надписи. Его имя на слуху. Обделаешься – шила в мешке не утаишь. Он уже сидел за столом, обхватив голову руками: «Мессией себя вообразил, старый дурак, вручая книгу кому-то из молодёжи, делал напутственную надпись». Мысли вновь шли по кругу. Классики, конечно, потерпят, от них не убудет, на то они и классики. А что делать вот с этим…», – его взгляд вновь наткнулся на первый сборник. Стопка ещё не розданных, но уже поимённо подписанных книг лежала на этажерке. Интригующее название «В островах охотник» – по названию одного из рассказов, вошедших в сборник, очень импонировало издателю. Название, с его слов, имело двойной, даже тройной смысл с тайным подтекстом и определённой аурой.

– Завидую! Попал в точку, – снимая огромные очки, встал из-за стола долговязый главный редактор издательства, протягивая Степанычу руку, – как вы яхту назовёте, так она и поплывёт. Лично для меня мученье подобрать название, чтоб рассказ выстрелил, – признался он.

Павел Степанович хорошо знал эту песню из мультфильма о капитане Врунгеле. А название его сборника и одноимённого рассказа были начальными строчками старинной русской застольной песни. Её любила мать. Правда, начинала всегда первой, раскрасневшись от стопочки, бабка:

– В островах охотник целый день гуляет…

– Нет ему удачи, сам себя ругает, – перехватывала инициативу мать.

Очень давно он как-то спел эту песню на два голоса с незнакомыми молодыми женщинами. По утиной охоте своей речкой забрёл очень далеко. Шёл уже смоленскими берегами. Стоял тихий и тёплый осенний вечер. На противоположном берегу две женщины стирали бельё. Завидев его, одна из них затянула первый куплет этой песни. Спев, замолкла. Он же подхватил со второго куплета. Она продолжила третий. Так и шёл не спеша, поддерживая песню, пока слышны были их голоса.

Ему вдруг стало стыдно за свои колебания. Ведь только стоит бросить тень сомнения, и червь недоверия выгрызет душу. Кто поверит его непридуманным историям из жизни земляков, обесценятся герои и их помыслы, а охотничьи рассказы о невероятных случаях вообще превратятся в байки Барона Мюнхгаузена.

– Ну, Павлуша, ну, заворачивает! – Мюнхгаузен просто отдыхает! – уже наперёд слышал чьи-то слова в свой адрес.

Взял в руки сборник, книжка открылась на рассказе «Два танкиста» – о двух погибших героях в бою за его родную деревню – как сидели в танке, мёртвые, плечом к плечу, один за рычагами, второй за пулемётом, так плечом к плечу и похоронили их жители в одной могиле. Нет! Он не мог их подвести.

Трезвон телефона вернул его в реальность. Из далёкой Москвы женский голос поздравил его с Восьмым марта. Он сразу въехал в юмор.

– Зинуля, извини, вот думал: закончу уборку и поздравлю тебя. День-то праздничный, не могу говорить высоких слов, когда вокруг бардак, – на ходу оправдывался Павел Степанович.

На том конце засмеялись. Видимо, хорошо зная, что порядку в этом доме любая женщина позавидует. Не дослушав его поздравления, женщина поинтересовалась сохранностью своего домика. «Полный порядок!» – отрапортовал Павел Степанович. Собеседница успокоилась. «Ну, пока…» – и отключилась. «Полный порядок», – сам себе отчитался Степаныч. Хотя один раз сам тут такое вычудил, что вспомнить стыдно. Слава богу, об этом знали только двое, не считая его. Раз так хорошо погулял на юбилее в городе, до утренней зорьки. Праздник удался на славу – с песнями, с плясками до упаду. Степаныч всех переплясал, даже молодёжь. Особенно ему удавался гопак – ноги помнили его ещё с далёкой армейской службы. На машине его подбросили до переезда.

Деревня встретила тишиной и одиночеством. Хотелось праздника, ноги ещё сами отстукивали чечётку. Так ему вдруг стало обидно за свою долю. Ходит тут жучкой на охране, сторожевым псом на двух ногах, а эти сидят по московским квартирам да тёплым сортирам. Ну, я вам! – накатил себе гранёный малиновки собственной перегонки, настоянной на чаге, абсент просто отдыхает, ну и дал волю эмоциям! Переколотил все стёкла по домам, включая террасы. На следующий день пришлось раскошеливаться на два огромных ящика стекла и транспорт. Потом четыре дня стеклил всю деревню да прятал бой подальше от глаз. Слава богу, все уже снялись в Москву. С молодого тракториста, доставившего стекло, взял клятву не разглашать тайну.

Дачники так и не узнали про косметический «евроремонт» их окон. Степаныч всё замаскировал под старину, используя старые штапики. Там, где они уже совсем сгнили в труху, натёр новые смесью грязи с межрамной пылью. Молодой тракторист молчал, как рыба, ему это было до лампочки, успокоив: «Не парься, батя, я не из вашей тусовки». Только знающий человек из охотничьей бригады выходного дня, заезжая за ним как за проводником, с усмешкой стрелял глазами, кивая на окна соседних домов. Степаныч смущённо отводил взгляд в сторону, молча разводил руками. Гулять так гулять. Друг друга они понимали без слов.

Звонок из Москвы всё-таки стал ушатом ледяной воды на душу. Может, даже расставил все точки над «и». Ни искринки былых чувств в когда-то любимом женском голосе, а только беспокойство за имущество.

А как звала с собой на зиму в Москву, какие слова говорила! Дачный роман, вероятно, так и остался дачным.

После смерти любимой жены он долгие годы ходил бобылём, но время лечит. Дважды одинокие дачницы увозили его с собой. Да видно не судьба, через пару-тройку месяцев он возвращался назад. Нелепые случаи дважды уводили из этой жизни новых избранниц, а перспектива прослыть чёрным вдовцом отпугивала его от новых серьёзных отношений. «Будет лето, накувыркаемся вволю. Как карта ляжет», – подвёл итог своим душевным терзаниям Павел Степанович, вставая из-за стола. Сдрейфить не в его правилах, и если был прав, заднего хода никогда не давал. Его ждали дела, его ждали рукописи. Время покажет.

Время же наворачивало события, как снежный ком, пущенный с горы в оттепель. Работая обычно над рассказами до полуночи, вставал всё равно рано. В шесть утра, как штык. Уже на ногах. В сельском доме хлопот хватало, только поворачивайся.

До рассвета всё шло, как обычно, но как только развиднелось, сорочий переполох буквально за окном предупредил хозяина о госте из леса. Примерно так и предполагалось, а куда ему ещё податься. В сарае овечки да клетки с кроликами, в рубленом мшанике ульи на зимовке, за пять вёрст запах долетает. Осторожно вышел на крыльцо с взведёнными курками и понял, что старый знакомый где-то рядом и охотится на него. Собравшись со всей округи, рассевшись на деревьях, сороки по очереди пикировали за стог колотых дров за калиткой на деревенской улице, куда он каждое утро и вечер ходил за дровами. Немного не долетев до дров, взмывали вверх, рассаживаясь на деревьях. Прибыла группа поддержки из трёх серых ворон. Птицы считали деревню своей вотчиной и гнали непрошеного гостя прочь. Гам стоял невообразимый. Устроив засаду за сложенными дровами, медведь терпеливо ждал, но с рассветом его вычислили вездесущие сороки. Заметив появление человека, они буквально осатанели, сразу по нескольку птиц одновременно кидались в атаку. Медведь не выдержал их натиска. Павел Степанович держал на мушке тропинку от кладки до калитки, тут зверю три прыжка до неё, но здоровяк рванул в другую сторону. Неожиданный сорочий фактор оказался решающим.

Стрелять пришлось навскидку. После первого выстрела мишка перекувырнулся через голову, но сразу вскочил, продолжая уходить на огромных махах. После второго на мгновение осел и вновь паровым катком попёр по глубокому снегу, проломив два гнилых заборчика у дома напротив, ушёл в лес. Сорочья армия преследовала его до старого леса, перелетая следом, но как только незваный гость вышел из зоны их ответственности, ведомой только им, сразу отстали, рассевшись на деревьях. Накал их трескотни немного стих, но они ещё долго не могли успокоиться в дальнем конце деревни, празднуя свою победу. Постепенно их так быстро собравшееся войско редело, разлетаясь по своим сорочьим делам.

Дело было сделано. Здоровяк ушёл, нашпигованный свинцом, и его прыть пока что ни о чём не говорила. Зверь этот очень крепок на рану и способен пробежать приличное расстояние, пока свалится замертво. Пусть идёт пока с миром, а то на адреналине погони уйдёт в такие дали и крепи, а то и пойдёт напролом, открыв охоту на преследователя. Пусть идёт, от своего следа не уйдёшь.

Восторженный трепет охватил Павла, вот так вот на закате жизни почувствовал себя достойным героев той книги. Хотелось бежать в дом и, опрокинув стопочку, дать гопака вокруг стола в зале. Но нет! Он должен быть до конца похожим на них. Никаких эмоций, спокойно, словно ничего такого не произошло.

Павел Степанович не спеша осматривал медвежью засаду, следы зверя. «Никаких эмоций», – успокаивал сам себя. Только ничего не мог поделать с правой рукой, колотившейся на цевье вертикалки. С правого ствола здоровяку досталось куда-то в грудину или в лопатку, когда он, словно споткнувшись, на всём маху кувырнулся через голову. Справа по ходу, через несколько метров после падения, почти на метр от следа алели частые капли крови на снегу. Второй раз достал его, видимо, в брюшину, медведь аж осел. Метров через двадцать предположения подтвердились – на снегу вместе с алой появилась тёмная печёночного цвета кровь. Стало ясно, что здоровяк ещё сохранил остатки рассудка, не ломанулся в голодном ступоре по окнам и сараюшкам, а чтоб не нарваться на пулю, всю ночь терпеливо ждал в засаде. Разобравшись с хозяином, можно было не спеша выпотрошить остальное. Место для засады выбрано тоже толково – за кладкой дров – от дома ничего не видно. Печь топилась утром и вечером, и каждый раз Степаныч делал по две-три ходки за охапкой дров. Столкнулся бы нос к носу. Плотный снег со льдом вытаял до земли на месте лёжки. Да, ждал терпеливо всю ночь. Ну, каков! Да и на верную пулю не полез, когда сдали сороки, а хотел рывком уйти. «Извини, брат, от нас не уйдёшь!» – Павел Степанович переломил вертикалку, вставил пару пулевых взамен стреляных гильз, выброшенных инжектором.

Разборки с мишкой решено было отложить ровно на сутки, до обеда завтрашнего дня. Пусть успокоится, не чувствуя на хвосте погони, отлежится, может, и добирать не придётся. Если говорят, что время – лекарь, то в этом случае всё наоборот: ляжет зверь, отлежаться с быстрого хода и усталости от потери крови, вытекающей при каждом прыжке фонтанчиками, да больше и не подымется. Найдёт его терпеливый охотник уснувшим вечным сном, уже слегка припорошённым изморозью с деревьев.

Мысль сделать звонок вчерашнему адресату отогнал сразу. Нет, он кремень! Он сам разберётся со своими проблемами. Помощь попросит, когда понадобится вывезти шкуру. Его ждали рукописи. Решив посвятить остаток дня творчеству, с трудом находил нужные слова, как-то не писалось. Одолевали мысли. «С собачкой-то, конечно, сподручнее, тявкнет, когда надо. В деревне, спасибо, сороки на стрёме… Эх, жаль Тайгу. Вот уж собачка была». Пришлось снова ругнуть перестройку. Более двух десятков лет прошло, а как аукается. Вслед за запустением пришёл в эти места самый страшный зверь. Раньше про него и слыхом не слыхивали и взглядом не видывали. Целое лето, от снега до снега, босиком да и без подштанников бегали, а теперь за калитку без сапог и плотных штанов не сунешься. Поля не распахивались, сенокосы не выкашивались, и развелась эта тварь несусветная – величиной с булавочную головку, а то и меньше, но здорового мужика, богатыря, могла в инвалидное кресло определить, а то и на тот свет отправить. Для собак же клещ стал настоящим бичом. Особенно тяжело его переносили породистые гончие и лайки. До глубокой осени боже избавь за забор выпустить. Любимицу Тайгу клещ достал дважды за прошлое лето, прямо во дворе. Вот напасть. Первый раз ещё как-то выходил лайку. Сделал нужные уколы, отпаивал, насильно вливая в пасть красное вино. Через неделю Тайга стала подниматься, перестали гноиться глаза, нос уже не был огненным и сухим, а вновь стал влажным и холодным. Второй раз клещ всё-таки извёл собаку. Ничего не помогало. Через неделю лайка стала таскать зад, а потом и вовсе угасла. Похоронил со слезами под старой яблоней.

Вывел клещ тетерева и зайца. Все сначала недоумевали: куда что подевалось, никакой тебе химии и удобрений, почти нет охотников и населения, живи себе, жируй да размножайся. Скоро загадка природы разгадалась сама собой. Как-то по осени накатил дуриком прямо на ствол здоровенный русачуга. По широкой полевой дорожке заяц мчался в лоб меж заросших полей, словно кончал жизнь самоубийством. Павел Степанович сначала обрадовался трофею. Русак в это время упитанный, налившийся своим заячьим жиром в прослойках меж мясными волокнами. В печи приготовишь, как говорится, за уши не оттянешь. Обед на неделю. Поднял за уши косого и остолбенел. Первоначально казавшийся огромным заяц весил не более целлофанового пакета из «Магнита» с парой пачек картофельных чипсов – просто скелет, обтянутый кожей. Пригляделся и обомлел. «От этого я бы тоже застрелился», – от неожиданности откинув зайца в сторону, вот бедолага. Даже зайцам досталось от перестройки». Словно гроздьями винограда доходяга был обвешан десятками раздутых напившихся от пуза заячьей крови клещей всех калибров. Одни уже блестели, как шары, готовые отвалится, чтоб в своих норках переварить ещё тёплую кровь, другие только ползали мелкими, кровожадными вампирами, ища место, где присосаться. Этот случай стал впоследствии частенько вспоминаться Павлу Степановичу. Иногда среди приезжавших на охоту деятелей, мнивших себя крупными фигурами, невооружённым глазом были видны мелкие кровососы, нашедшие место, где можно сладко присосаться.

Ещё раз погоревал о пропавшей прошедшим летом любимице Тайге, уж она бы за версту почуяла в лесу медвежий дух.

К вечеру Павел Степанович добрался до своей рукописи. Все его произведения были небольшими рассказами, теперь же он замахнулся на повесть. Очень ему хотелось на примере одного человека, которого хорошо знал, проведя его в повести с детских лет по настоящее время, показать перемены, произошедшие с родными местами. Работал далеко за полночь, забыв напрочь о медведе. Да и что этот мелкий шкодник в сравнении с событиями, что разворачивались на бумаге под шариковой авторучкой автора.

Утром, встав, как обычно, и записав пару пришедших в голову замысловатых оборотов для новой повести, начал неторопливые сборы. «Никакой спешки, никакого мандража. Я кремень», – настраивал он сам себя. Всё должно быть так, как должно быть.

Сейчас он не в трёх сотнях вёрст от кольцевой, в заброшенной безлюдной местности, а в глухой тайге, идёт добрать шатуна. Всё, как в той книге. Оставлять как есть нельзя, надо быть постоянно начеку, иначе где-то он тебя самого подцепит. Вот так вот, третьего не дано: или – или.

Большой опоясывающий патронташ решил не брать. На приклад вертикалки пристегнул маленький, на пять патронов. Этот был удобнее, все под рукой – два в стволах, пять на прикладе. Больше вряд ли понадобится, но для большего успокоения в карман куртки кинул горсть патронов россыпью.

В качестве вспомогательного оружия взял приличных размеров стилет, сработанный токарем по его заказу из русского четырёхгранного штыка. Этот понадёжнее ножей, что таскал на поясе. Скопилось их дома немало – что подарили, что подкупил сам, увлечённый необычной формой и отделкой. Все они годились больше для пикника, кое-какими в спокойной обстановке можно было снять шкуру. В общем, баловство одно и выпендрёж, для серьёзного дела нужно другое. Стилет же был хорош в своей убийственной простоте – ничего лишнего. Круглая ручка из сухой точёной яблони да четырёхгранная пика – поболе двух ладоней в длину. То, что надо! Правя клинок бруском, припомнил его историю. Подсмотрел он эту хитрость у своего товарища. Работал с ним в давние времена в путейской бригаде, стараясь встать на путь праведный, Виктор Киселёв по кличке Шило. Слегка приблатнённый, с проскакивающими уголовными замашками, он был неплохим товарищем, но свою кличку получил не зря. Только сядут на перекур, а у него уже вертится меж пальцев элегантная четырёхгранная заточка, сработанная мастером из кончика штыка. Так и сверкает на солнце то отполированное жало, то круглая наборная ручка из цветной пластмассы Взглядом не поймаешь, как он это делает. Павел как-то поинтересовался:

– Как ей бить-то надо?

– Эх, Павлуша, лапоть ты деревенский. Пером не бьют, перо суют, – с усмешкой поучал Шило, сидя на шпалах, сверкая жёлтыми рандолевыми зубами – под золото, – а сунул, не рви сразу назад, а дай резко ладонью на рукоять вниз – любого бугая скопытить можно. Подлое оружие, но эффективное, как лимонка внутри рванёт.