Бабушка, у которой был танк

Через неделю жители посёлка по жребию заняли торговое место Завицкого у железнодорожного переезда. А ещё через год у четы Завицких родилась дочка, как две капли воды похожая на свою мать.

ЦВЕТЫ ДЛЯ ЛЮБИМОЙ

Автобус с трудом развернулся на крохотном пятачке конечной остановки и запылил обратно, в сторону города. Сергей проводил его глазами до поворота, отряхнул брюки, поднял сумку и напрямую через луг пошёл в деревню.

Теперь всё позади: шум и суета городских улиц, базарная толкотня, тряска в автобусе. Кругом привычные глазу луга, перелески, речка, вьющаяся в лощине.

Сергей остановился, вздохнул полной грудью и огляделся. О городе теперь напоминала лишь пыль, скрипевшая на зубах, да букет тюльпанов. Он открыл сумку. Цветы поникли, лепестки сомкнулись. Вытащив букет, Сергей встряхнул его, любуясь нежными бутонами, и, спрятав цветы снова в сумку, заспешил домой.

Деревни со стороны луга не видно, её скрывали распустившиеся шапки лозин и метёлки берёз. Ни звука не доносилось оттуда. Не лаяли собаки, даже скворец прервал свою песню. Всё замерло в ожидании захода солнца, и лишь трактор, не подчиняясь законам природы, гудел у далёкого леса.

Вот и речка. Тропинка выводит к переходу. Стоит только пробежать по шатким доскам, взобраться на крутой берег, пройти перелесок – и уже дома. Сергей любил пробегать по мостику. Нравилось, как скрипят доски, шатаются тонкие столбики, вбитые в илистое дно. Пробежишь, аж дух захватывает.

Сейчас он прошёл осторожно, бережно неся сумку с цветами. Смотрел не под ноги, как обычно, а на сумку, стараясь не задеть жердей перил. Прошёл, оглянулся, вытащил цветы и опустил стебельки в воду.

В прозрачной воде было видно, как подплыл крошечный пескарик, тыкаясь носом в пальцы. Свободной рукой Сергей попробовал его поймать, но пескарик удрал, скрывшись в буйных зарослях осоки. Побрызгав тюльпаны водой, Сергей зашагал в деревню.

Первым его встретил братишка Владик.

– Серёжка с городу приехал! – закричал он, спускаясь со своего наблюдательного пункта – ветвистого дуба.

На ходу подтягивая спадавшие штаны, Владик побежал в дом. Сергей усмехнулся: «Сейчас всем сообщит». Когда он подходил к калитке, Владик уже выскочил во двор.

– Серёж, что привёз? – он повис на свободной руке брата, стараясь заглянуть в сумку.

– Пошли, – потрепав его по вечно лохматым рыжим волосам, сказал Сергей, – мать дома?

– Мамка на огороде, а папка дома, – ответил Владик, не сводя глаз с сумки.

Он забыл даже про петуха, охотившегося за ним. Лишь на крыльце вспомнил о своём злейшем враге, обернулся, показал петуху язык и побежал в дом вслед за братом.

Пока Сергей раздевался, Владик успел сбегать на огород к матери.

– Ну как, купил ботинки? – прямо с порога, таща за руку Владика, спросила она.

– Нет, – тихо ответил Сергей.

– Что? – не расслышала она. – Серёж, погоди плескаться. Не купил, что ли?

– Нет, не нашёл.

– А я так и знала. Ведь говорила же. На что уж хорошие в нашем магазине, и на каблуке, а тебе незнамо какие надобны. Деньги положи на приёмник. В печке гречка стоит. Владика покорми. Я на огороде.

– Нет денег.

– Как нет? – замерла в открытой двери мать. В соседней комнате, прислушиваясь к разговору, оторвался от газеты отец.

В это время, пользуясь тем, что на него не обращают внимания, Владик боролся с замком сумки. Наконец замок поддался.

– Мам, Серёжка цветов нарвал! – закричал он, запуская руку в сумку.

– Владик, не лезь! – подскочил Сергей, оттаскивая брата мыльными руками.

Подошла мать и заглянула в сумку.

– Всё ясно, куда деньги делись. Глаза бы мои не смотрели. Тут стараешься каждую копейку в дело определить, а он охапку цветов девке купил. Расщедрился. Было бы хоть на что глянуть, а то.

– Мам, перестань! – оборвал её Сергей.

Он подошёл к умывальнику и принялся смывать мыло с лица. Умывался молча, не отвечая матери.

– Вот теперь носи свои цветы вместо ботинок. – Мать вышла, хлопнув дверью. Отец только усмехнулся и вновь углубился в чтение.

Сергею было обидно, что мать не может его понять.

«Интересно, носил ли ей отец цветы? Разве не хотелось в молодости, чтобы тебе дарили цветы? Не всегда же отец был таким занятым и серьёзным. Наверно, не дарил, поэтому она такая. А может, и правда – лишнее это?» – Сергей вспомнил что-то и улыбнулся.

Однажды в клубе шёл нудный, скучный фильм. Зрители потихоньку уходили. Сергей больше смотрел на Ленку, чем на экран.

– Пижонство, – прошептал он, когда герой фильма, молодой парень, подарил своей девушке цветы.

Ленка оторвалась от экрана и мельком взглянула на Сергея. Её маленькая ладошка сжала его руку.

– Если бы мне кто подарил цветы, я бы… – девушка вздохнула.

В памяти остался её доверчивый, какой-то особенный взгляд в это мгновение, что-то новое и непонятное было в нём. Он решил непременно подарить ей цветы. Пусть сделает то, о чём не договорила.

Закончив умываться, Сергей переоделся, причесался, обернул букет целлофаном и вышел из дома. У калитки его догнал голос матери:

– Приходи пораньше!

– Хорошо, – ответил он. Обиды на мать уже не было.

Над лесом догорал последний всплеск зари. Слоистые тучи съедали остатки дня. Сумерки быстро сменяла тёмная, безлунная ночь – это к дождю. Освободившись от дневных дел, приветствовали ночь соловьи. Просёлок то разбегался на множество едва заметных тропинок, то вновь становился широким и утоптанным. Сергей спешил, поглядывая на часы. Ленка, наверно, уже ждёт, приютившись на маленькой лавочке, спрятанной в кустах. Где можно было, он срезал зигзаги тропинки. В одном месте она огибала хоровод берёз, окруживших маленький обелиск погибшим здесь сапёрам. Пошёл напрямую.

Голос в темноте заставил вздрогнуть. Сергей остановился, прислушался. Говорили у памятника. Осторожно подошёл ближе, чтоб разобрать слова.

– Браточки, дружочки… Ну зачем же вас так вот… Вам бы вместе со мной сейчас. На войну рвались, боялись, что стороной пройдёт. Не прошла. Зацепила.

Сергей выглянул из кустов. У памятника стоял человек. Тёмная фигура вздрагивала. Приглядевшись, узнал старика, что сторожил теплицы. «Наверное, пьян», – подумал Сергей и хотел тихонько уйти. Сделал шаг и замер – тепличный сторож опять заговорил:

– Браточки, браточки, простите меня и жизнь мою никудышную. Санька, ты ведь как жить хотел. Такие планы с тобой строили. И двадцати никому не было.

Содрогались узкие плечи, стянутые старым офицерским кителем, дрожали руки на стальном венке. В темноте не видно, но Сергей помнил их – сухие, жилистые, на левой нет трёх пальцев.

Сергей догадался, что этот молчаливый сторож и есть оставшийся в живых сапёр. Кто бы мог подумать! Так вот кто тайком от всех всегда наводил здесь порядок! Бывало, придут, а делать уже нечего – всё уже выбелено, покрашено, подметено.

– Пока жив, в обиду вас не дам. Что придумали: ты, ты, ты венки отнесёте. Придут, побросают – от профкома, от завкома. От сердца надо. Музыку приволокут. Марши гоняют. Зачем они вам? В тишине спите, ради неё вы здесь.

В руке сторожа мелькнула чекушка водки. Но он не пил из неё, а разливал по четырём пластиковым стаканчикам, стоявшим на бетонном постаменте. Три из них он накрыл кусочками чёрного хлеба, а четвёртый взял сам.

– Простите, ребятки. Вот и ещё год пролетел. В этот день я всегда с вами. Не держите на меня зла, что жив остался.

Сергей сделав шаг, остановился – перед глазами всплыли три фамилии на сером граните: Петров, Иванов, Овазов. Первые две обычные, русские, третья, кажется, узбекская или таджикская. Вспомнил, как однажды на возложении венков подошёл этот старик и тихо, но твёрдо сказал выступающему, чтоб тот спрятал бумажку с текстом.

– Помолчите лучше, не надо здесь шуметь, – сказал он и ушёл. Потом говорили тихо, вполголоса.

Сергей взглянул на часы. Спохватился – его давно ждёт Ленка. Решил выйти на тропинку. У самых кустов остановился. Замер. Повернулся. На светлом фоне обелиска чернела сгорбленная фигура. «Ведь им и двадцати не было, – мелькнула мысль. – Ровесники. С девчатами дружили. А может, не успели?»

Сергей посмотрел на цветы, затем на сторожа. Подошёл к обелиску и положил букет рядом с венком. Сторож повернулся, вопросительно посмотрел и молча проводил взглядом парня – так и не узнал. Опомнился, когда стихли шаги.

– Спасибо, сынок, – донеслось до Сергея из темноты в паузе соловьиной песни.

Тропинки почти не видно, но Сергей, помня каждый поворот, шёл быстро, нагибаясь под выплывавшие в сумраке ветки. Вот и заросли сирени. Он замедлил шаг, спрятав за спину сорванные по пути веточки цветущей черёмухи.

Улыбнулся – в темноте мелькнуло белое платье.

ПОСЛЕДНЯЯ ЗИМОВКА

О том, что заканчивалась спокойная, размеренная жизнь, которую он вёл последние два с лишним месяца, и начинаются проблемы, Иван Сергеевич понял, когда до его маленького зимовья осталось буквально десять минут ходу. Сердце заколотилось, чувствуя неприятности. Откуда-то слева, из-под низко нависших под тяжестью снега еловых ветвей, вывернулся свежий след росомахи. По его укатанной лыжне, немного припорошённой вчерашним снегом, след уходил в сторону избушки.

Плетущаяся следом по лыжне Шельма, помесь деревенской дворняги с какой-то лайкой, иногда наступавшая сзади на пятки лыж, наткнувшись на след, взвизгнула и с лаем кинулась по лыжне к зимовью. Шельма уже скрылась за поворотом, оглашая тайгу лаем, а Иван Сергеевич ещё несколько секунд оторопело смотрел на след, не веря своим глазам. Сказались два спокойных месяца охоты, когда шло всё как надо. Вот теперь это всё поставлено на кон, словно в карточной партии с шулером. Сделан ход, и этот ход не его. Тех самых секунд и не хватило ему, корил себя впоследствии.

Кинулся вслед за собакой к зимовью, на ходу выкидывал из патронника «тулки» дробовые, загоняя картечь. Сердце буквально выпрыгивало из груди, от волнения патроны не хотели попадать в стволы. Пройти несколько километров быстрым шагом на широких лыжах в его шестьдесят не составляло особого труда, тем более по утоптанной лыжне.

Волновало другое – в избушке и лабазе всё его богатство, несколько десятков шкурок соболя и ещё кое-что. От этих шкурок для его семьи зависело многое, можно сказать, всё. Это был пропуск в мир весёлого, здорового детства для его внука. Молодые много мыкались с ним по врачам и больницам. Когда, казалось, прошли все семь кругов ада, установлен диагноз и ребёнка поставили в очередь на операцию. Слова врачей: «Всё будет хорошо, успех гарантирован на девяносто процентов, у вас четыре месяца, собирайте деньги», – казались издёвкой, а вернее, смертным приговором. Для их семьи названная сумма оказалась непомерно большой. Весь вечер тихо плакала в углу дивана дочь.

На семейном совете на следующий день искали варианты. Вариантов не было. Даже с учётом помощи со стороны близких родственников просматривалась только треть необходимой суммы, да и то теоретически. У Ивана Сергеевича была только пенсия. Прошлую зиму он уже не охотился, дети не разрешили, хватит уже, года не те. Все накопления, что были, потратил, помогая молодым с ремонтом квартиры, которую тоже помог купить, обнулив свою сберкнижку. К концу семейного совета, увидев, как наливаются слезами глаза дочери, твёрдо встал и сказал как отрезал: «Закупай черняшку, делай сухари, ты знаешь как, я в тайгу… Три месяца у меня есть». Дочь молча кивнула, в её глазах мелькнула искра надежды. А теперь вот всё висело на волоске.

Избушка встретила проломленным окном. Маленькое – чтобы не пролез ненароком медведь в отсутствие хозяина, оно издалека зияло пустой глазницей. Из окна вдруг вывалился белый клубок. По визгу из двух дерущихся зверей угадывалась Шельма. Клубок покатился вниз к речке. Сергеич отдуплетил в воздух. Двойной резкий выстрел разорвал морозную тишину, отозвавшись двойным эхом в распадке ниже по течению реки. Клубок сразу распался. Вдоль речки на махах уходила росомаха. Шельма так и осталась лежать на снегу. Напоследок росомаха сумела подцепить заставшую её врасплох собаку. Стрелять было далеко, и она спокойно скрылась за деревьями. Сергеич бежал к собаке, проклиная себя за те секунды, что стоял столбом, рассматривая след. Полсотни метров – и эта тварь бы не ушла.

Шельма тихо повизгивала, лёжа на боку. Вся белая, в муке, как и росомаха, мокрыми глазами то смотрела на хозяина, то отводила взгляд, словно извинялась, что не смогла защитить их жилище, что теперь ему не помощница – от последнего ребра и до паха кожа висела клочьями. По мелкому, зернистому снегу под собакой расплывалось кровавое пятно. Подымая Шельму, Сергеич заметил, что правая передняя лапа почти перекушена ниже сустава. Пока нёс её к избушке, она всё крутила головой, стараясь заглянуть ему в глаза. Им не нужны были слова, они понимали друг друга. В лесу она так бы не подставилась, её работа указать хозяину, где соболь, что не попал в капкан на путике, предостеречь от хищного зверя. Винить собаку было не в чем, она билась за свою и его дальнейшую судьбу.

По пути к избушке с Шельмой на руках первым делом подошёл к лабазу. Сразу стало спокойней на сердце. Лабаз устоял перед яростным натиском росомахи. Были бы живы дед с отцом, отвесил бы им сейчас низкий поклон. Даже не нашлось тех слов, какими выразил бы им свою благодарность. В молодости, быстрый и резкий, он часто спешил, мог, не выполнив одну работу, заняться другой, многое считал вообще ненужным – зачем лишние движения и труды, если без них можно прожить. Они же строго осекали его, заставляли всё доделать как надо. В тайге нет лишней работы, когда-нибудь сыграет свою роль любая мелочь, которую ты сделал либо не сделал. Тайга ошибок не прощает. То, что ранее считал анахронизмом и предрассудками, впоследствии много раз выручало его в самых неожиданных случаях.

Более пятнадцати лет назад весь август возились с отцом с этим лабазом. Стояла тёплая, сухая погода, но вместо купания и загорания на песочке у речки таскали брёвна. Срубик получился крохотный, всего два на два метра, но крепкий, как маленькая крепость. Затем, разобрав его, собирали, но уже высоко над землёй – на четырёх вкопанных семиметровых столбах. Каждое бревно затаскивали верёвками, намучались вдоволь. Вспомнилось, как подшучивал над отцом, предлагая притащить в тайгу моток колючей проволоки и обмотать столбы. И вот через полтора десятка лет, с истерзанной Шельмой на руках, болью в сердце за судьбу внука, проступившими на глазах слезами, поклонился старому лабазу. Вернее, деду с батькой в его образе.

Лабаз впрямь был, как крошечная крепость. Чувствуя, что там что-то есть, штурмовала его росомаха с остервенением. Снег вокруг столбов лабаза был утоптан её прыжками и падениями. На всех столбах следы её когтей. Особенно досталось нижнему бревну сруба. Понятно, что, пытаясь за него зацепиться в прыжке, росомаха срывалась в снег, оставляя глубокие борозды на немного подгнившей древесине.

Приставная лестница всегда хранилась отдельно. Правда, Иван Сергеевич частенько её забывал убирать, точнее, ленился. Сегодня бог отвёл – лестницы не было.

В избушке был полный разгром. Росомаха выплеснула всю ярость за свою неудачу с лабазом. В доме было чем поживиться. Зимовье было совсем крохотным, но уютным: высокие нары с лесенкой, железная печка из бочки и стол у окна. Вдоль всех стен, до самого потолка, стеллажи из жердей для припасов и снаряжения. С этим у Сергеича всегда был порядок, он знал, где что лежит на забитых до отказа самым необходимым полках. Искать долго не приходилось. Теперь всё было перевёрнуто вверх дном, содержимое полок, словно пропущенное через огромную мясорубку, валялось на земляном полу, четыре недосохшие шкурки соболя и одна норки, добытые за последние два дня охоты, были разорваны на мелкие части. Всюду соболиная шерсть, в воздухе ещё плавали мельчайшие шерстинки из мягкого подбрюшья соболя. Две шкуры рыси, растянутые на жердях, тоже были разорваны. Бумажный мешок с остатками запаса сухарей, что сушила дочь, изорван в клочья. Вдобавок ко всему, всё было в пшеничной муке из разбитых трёхлитровых банок.

Первый ступор прошёл. Урон был тяжёлым, но не критичным. Поняв, что наступил тот момент, когда всё зависело только от него, Иван Сергеевич остаток дня работал на автомате. Положив Шельму на нары, первым делом растопил печь, затянул окно куском толстой плёнки от мешка. Затем занялся собакой. Нитью, пропитанной водкой, сшил края рваной раны. Шельма тяжело дышала, но позволяла делать всё. Присыпал швы и открытые места без кожи стрептоцидом, размяв пару таблеток. На переднюю лапу наложил лёгкую шину из двух выструганных щепок. Заметив, что Шельма после всех процедур принялась зализывать рану и с этим поделать ничего нельзя, воспользовался моментом – растолок пару таблеток антибиотика и присыпал раны.

Много времени отнял разбор свалки на земляном полу и сортировка того, что ещё можно использовать. Остатки шкурок сжёг в печи, выкинуть было нельзя, чтобы не привлекать росомаху. Особенно долго возился с сухарями, отрясая и обдувая каждый. В лабазе ещё было немного сухарей, но если кончатся, то пригодятся и эти. Уже в сумерках чистил снег под лабазом. Его метровый слой, как трамплин, давал росомахе явные преимущества, если надумает вернуться. Этот зверь и после сотен неудачных попыток сделает ещё столько же, пока не добьётся своего.

Присел отдохнуть далеко за полночь. Есть не хотелось, только крепкий очень сладкий чай, больше ничего не лезло в рот. Дурные мысли наоборот лезли в голову. Иван Сергеевич долго сидел у керосиновой лампы, подкладывал дрова в печку, смотрел на огонь, мысленно просчитывал варианты своих дальнейших действий. В углу нар беспокойно спала Шельма. Во сне дёргала лапами, иногда слегка подвизгивала, переживая прошедший день вновь. Несколько раз за ночь ему слышался шум за стенами, он выскакивал из зимовья с ружьём со взведёнными курками, освещал лабаз фонариком. Все было спокойно, возвращался назад к огню. Сон сморил только под утро. До вертолёта оставалось ещё десять дней, до последнего срока внесения денег на операцию – ровно две недели.

Новый день встретил морозом за тридцать, ярким солнцем и выпавшим под самое утро небольшим снегом. Из-за мутной плёнки вместо стекла и прибитых поверх неё изнутри досок, в зимовье стоял полумрак. Иван Сергеевич толкнул открывавшуюся наружу дверь и чуть не ослеп. Миллионами фотовспышек отражавшееся от каждого снежного кристалла солнце не давало смотреть широко открытыми глазами. Немного привыкнув, с прищуром оценивая окружающий мир, улыбнулся. Всё было, как раньше, его встречала старая знакомая – перед зимовьем, перелетая то на снег, то на ветки небольшого куста, стараясь привлечь к себе внимание, крутилась крошечная красногрудая зарянка. Ничего не требуя взамен, вот уже более двух месяцев зарянка держалась возле человеческого жилья. Было загадкой, как эта птичка, в два раза меньше воробья, вообще выживает здесь в такие морозы, чем питается. Нарядная и общительная, она сразу подняла настроение, хотелось верить, что всё обойдётся, всё будет, как раньше.

Росомаха, проходящая куда-то, совершает свой многокилометровый переход, а вчерашняя яростная атака Шельмы не даст ей здесь задержатся. Безмолвная морозная тишина, яркое солнце, весёлая, нарядная зарянка – всё успокаивало и убаюкивало. Да тут ещё и Шельма выпрыгнула на снег из зимовья на трёх лапах. Жизнь явно налаживалась, и очень уж хотелось Ивану Сергеевичу, чтобы всё так и было.

Но зная, насколько эта тишина может быть обманчива и веря только тому, что сделает своими руками, проверять капканы на путинах сегодня не пошёл. Главное – сохранить то, что уже добыто и хранилось в лабазе. Целый день готовился к возможному визиту незваной гостьи. Работал, как вол, с каждой минутой ненавидя эту тварь всё сильнее и сильнее. В первую очередь занялся лабазом. Ещё дальше откинул снег вокруг лабаза, топором отполировал столбы, зачистил все неровности, затем натёр их лыжной мазью. Так же поступил с нижним бревном лабаза, за которое пыталась зацепиться росомаха.

В процессе работы пришла другая мысль, более простая. Воплощая её в жизнь, таскал воду от речки из незамерзающего родника и обливал столбы и нижние брёвна лабаза. Когда всё заблестело на солнце довольно толстым слоем льда, только тогда успокоился. Затем укрепил окно снаружи, попросту забив его плахами используя огромные гвозди. Лучше посидеть какое-то время днём при керосинке, чем прийти вечером с охоты к разгрому, как вчера. Укрепляя дверь, нашёл применение толстой стальной шпильке с резьбой и большими гайками с обеих сторон. Коловоротом просверлил толстую дверь и притолоку. Теперь, уходя, можно было закрутить гайкой дверь намертво. Понимал, что это лишнее, но остановиться уже не мог: вчерашний погром всё стоял перед глазами. Уже поздно вечером, при керосинке, пересмотрел все картечные патроны, разрядил, добавил пороху, пересыпая картечь мукой для резкости боя. Вместо пыжа залил картечь сверху парафином, капая с горящей свечи.

День прошёл спокойно, в трудах. Вокруг всё было тихо, тайга стояла безмолвная, лишь изредка слышался треск разрываемого морозом дерева. Вчерашний визит росомахи казался далёким кошмарным сном, и только отсутствие шкурок, сохнущих в самом зимовье, возвращало в реальность.

Новое утро, как и вчера, встретило крепчающим морозом, слепящим солнцем и звенящей тишиной. Яркой красной бусинкой у зимовья крутилась зарянка, чужих следов вокруг зимовья не просматривалось. Все дышало спокойствием.

До вертолёта ещё девять дней. Можно дважды проверить каждый из четырёх путиков – проложенных маршрутов с капканами, эллипсным веером расходившихся от зимовья. На проверку одного уходил световой день. Путик начинался у зимовья и в конце снова возвращался к избушке, полностью снимать капканы решил при второй проверке каждого.

Уже собравшись на охоту и закручивая гайкой дверь, слышал повизгивания Шельмы, которую первый раз оставил дома.

– Погибнуть собаке, случись что со мной, – пришла в голову невесёлая мысль, – впрочем, снаружи погибнет ещё быстрее. Отгоняя такие мысли, встал на лыжи и двинулся путиком, капканы на котором не проверял четыре дня. Морозная тишина давила на уши, казалось, всё живое вымерло под слепящим солнцем и крепким морозом. От тишины гудела голова, и чем сильнее вслушивался, тем более звенящим становился гул в голове. Очень хотелось если не увидеть, что там впереди, то хотя бы услышать. В самом начале путь просматривался не более чем на полсотню метров, а до первого капкана было всех пятьсот.

Напряжение снял дятел. Звонкая дробь с вершины сухой ели неожиданно разорвала затянувшуюся тишину. Дятел перелетел на соседнее сухое дерево. Был слышен каждый взмах крыльев. Вслед за шорохом падающей шапки снега, сбитой дятлом с ели, звонкий стук огласил тайгу. Всё сразу стало на свои места. Перестав вслушиваться, Сергеич прибавил ходу.

Опасения сбылись за сотню метров до первого капкана – на лыжне опять увидел знакомый след. Капкан был захлопнут, приманки как не бывало, след уходил дальше по лыжне. Ко второму капкану Иван Сергеевич буквально летел, как паровоз, тяжело дыша, окутанный морозным паром, края шапки и воротника покрылись инеем.

В капкан попался соболь, и росомаха сожрала его на месте, оставив охотнику вытоптанную площадку с каплями крови и хвост соболя, словно насмешку. В ярости Иван Сергеевич двинулся дальше по лыжне, ни первый, ни второй капкан не стал вновь настораживать – бесполезно.

Пробежав полсотни метров, понял, что делает что-то не то. Быстро сообразив, развернулся и скорым ходом двинулся назад. Может, где-то росомаха ещё не успела побывать. На втором путике капканы оказались нетронутыми. Попавшегося соболя просто кинул в рюкзак, не снимая шкурки, бросил, не настораживая, капкан и побежал дальше.

Решение оказалось верным – путик принёс трёх соболей. Уже что-то. А два капкана сработали вхолостую, упустив зверьков. Отдышался только у последнего капкана, он был насторожен, приманка не тронута. Проклиная свалившуюся на его голову росомаху, двинулся к зимовью.

Шельма, заслышав издалека скрип лыж, уже лаяла за дверью. Открыв старые запоры, дёрнул ручку, но дверь даже не шелохнулась – в горячке дня забыл напрочь про своё изобретение. Пока возился с гайкой, Шельма с другой стороны от нетерпения царапала здоровой лапой дверные доски.

Большой любитель футбола, сегодняшний день Иван Сергеевич расценил как ничью. Путик достался росомахе, путик – ему, но общий счёт с учётом погрома в зимовье был за ней.

Ночью вновь не спалось. За стеной избушки мерещились шорохи. Несколько раз выскакивал с ружьём и фонарём на улицу. У лабаза было тихо. Полная луна висела над макушками ёлок, поляна с лабазом просматривалась и без фонаря.

На следующий день всё вновь повторилось: Иван Сергеевич отправился проверять следующий маршрут, но буквально в сотне метров от зимовья за первыми деревьями наткнулся на след росомахи, шедший перед ним по лыжне. Всё, здесь ловить больше было нечего, успеть бы опередить зверя на последнем путике.

Как и вчера, идя быстрым ходом, у капканов долго не задерживался. Вскользь осматривал и бежал дальше. Два капкана сработали вхолостую, в один попалась любопытная сойка. Ранее он обрадовался бы этой поимке – отличная приманка для соболя: подвесил птицу над замаскированным капканом, раструсил вокруг немного перьев и пуха – ни один соболь не проскочит мимо. Сегодня было не до неё. Но через пару сотен метров решил вернуться и забрать птицу. Капкан прихватил её за любопытную голову, вероятно, она рванулась взлететь и повисла в капкане на тоненьком тросике. Мороз уже сковал птицу. Бережно укладывая невольно пострадавшее существо в отдельный карман рюкзака, Иван Сергеевич твёрдо решил поиграть завтра с росомахой в кошки мышки. Сойке отводилась главная роль.

Путик принёс двух соболей. Это был самый короткий из четырёх маршрутов. Иван Сергеевич пришёл к зимовью ещё засветло. Сойку в избушку не занёс, не поленившись, притащил лестницу и спрятал её в лабаз, уложив на еловую ветку – от неё не должно нести жильём, такой же веткой накрыл. Завтра она понадобится. Сбегал к речке. Там у самого берега стояла толстая, разлапистая ель. Под её могучими густыми ветвями даже в сильный ливень было сухо. Здесь хранились подальше от жилья, чтоб не переняли запахи, крупные капканы, нанизанные на жерди. Вот уже второй год им не находилось применения, но они были отлажены и настроены. Сбегал больше для самоуспокоения, ведь мимо них постоянно ходил за водой к роднику. Да и так знал, что тут всегда порядок.

Шельма от нетерпения заходилась лаем, давно чувствуя появление хозяина, напоминала о себе.

Уже лёжа на нарах, Иван Сергеевич оценивал прошедший день. Удалось восполнить количество шкурок соболя. А вот шкур двух рысей уже не вернёшь. Добыл их совершенно случайно, с интервалом четыре дня, буквально на одном и том же месте. Обе молодые, скорей всего, одного помёта. Заслышав новое в голосе Шельмы, стал осторожно подходить. Соболя она указывала звонким радостным лаем, зовя хозяина. Здесь же тихонько, осторожно подтявкивала впереди по лыжне. Чувствуя приближение хозяина, только крутила головой, показывая ему направление. Справа от лыжни, буквально в тридцати метрах, на толстом дубовом суку сидела молодая рысь и, наклонив вперёд голову, рассматривала глупую собаку. Через четыре дня всё повторилось на том же самом месте. Теперь от этих двух рысей остались только воспоминания.

Сегодняшняя ничья его больше не устраивала. Росомаха всегда опережала его, первый ход всегда был её. Теперь уже не казались охотничьими байками рассказы о том, что, поселившись в угодьях, эта тварь буквально проваливала охотничий сезон. Охотники возвращались из тайги не с прибылью, а с долгами за взятое в долг снаряжение, за доставку и вывоз на вертолётах. Особо им никто не верил, считая просто неудачниками и неумехами. «Завтра поиграем, – решил Иван Сергеевич, пару раз выскочив на улицу проверить лабаз, – завтра поиграем!» Забылся тревожным сном под самое утро.

Несмотря на плохой сон, азарт задуманного противостояния с росомахой сделал Ивана Сергеевича утром свежим и деятельным. Первым делом кинулся к настенному календарю, где каждое утро прилежно зачёркивал прошедший день. Сразу зачеркнул четыре. Дни пролетели, как один, и было не до этого. Календарь чудом уцелел после визита росомахи.

Два дня, обведённые авторучкой кружочками, неумолимо приближались. До вертолёта оставалось шесть, до дня оплаты операции ровно десять дней. Ночью в полудрёме он в уме прикидывал свои доходы. Вроде всё складывалось. За вычетом десяти соболей среднего качества за левый рейс вертолёта, тридцатью такими же шкурами он закрывал контракт с заготконторой по фиксированной цене. Отдельно лежали особо ценные – с серебристо-седым отливом. За них перекупщик давал двойную цену. Впереди ещё несколько дней для охоты, лишний пяток—десяток соболей не помешал бы. Кроме оплаты операции, ещё на что-то надо было жить. Да и с этой тварью не мешало бы поквитаться.

Навьюченный мешками с капканами, он двинулся маршрутом, начисто опустошённым ранее росомахой, надеялся в этот раз опередить её. Надежда не сбылась. Эта тварь методично обошла всё капканы, вытащив приманку. Пришлось вновь их настораживать. Первый сюрприз устроил росомахе после четвёртого капкана, там, где лыжня пересекала поваленное дерево и его приходилось переступать, высоко задирая лыжи. Росомаха же здесь перемахивала одним прыжком. В месте её вероятного приземления осторожно выгреб из-под лыжни снег, ножом снизу истончил снежную корку и подсунул сразу два капкана. Мешок заметно полегчал, капканы были достаточно тяжёлые, ведь брал только пятый номер.

Второй сюрприз устроил через два километра от первого, там, где лыжня протискивалась между двух толстых ёлок и завалы не давали возможности его обойти. На установку уходил целый час, спешке здесь не место.

Ещё примерно через два километра, уже собираясь устроить главный сюрприз, услышал за спиной отдалённый крик. Кажется, сойка. Замер, вслушиваясь. Казалось, слышит собственное сердцебиение в этом морозном безмолвии. Может, ослышался. Но через несколько минут крик птицы повторился. Теперь сомнений уже не было – за ним по лыжне идёт росомаха, и пернатый почтальон сообщил об этом всей округе. После нескольких обильных, сытых дней росомаха довольствовалась приманкой из капканов на соболя.

Решение созрело мгновенно: довольный такой неожиданной и быстрой развязкой Иван Сергеевич сделал небольшой круг назад и вышел с подветренной стороны к собственной лыжне в пределах надёжного выстрела, там, где путик пересекал маленькую поляну, и эта тварь, идущая следом, была бы как на ладони. Прижавшись левым боком к стволу толстой ели, держал под прицелом лыжню, слышал стук собственного сердца. От долгого ожидания мушка на стволах начинала то двоиться, то сливаться. Да и мороз начинал ощущаться без движения.