Бабушка, у которой был танк

В БОЛЬШИЕ ГОРОДА

Маленький вездеход выскочил из тайги. Натужено ревя мотором, он нырял по ухабам разбитой дороги. От былой окраски не осталось и следа. Вся машина была вымазана сизой глиной, всюду торчали прилипшие ветки, мох, листва. Даже лобовые стёкла были замурованы слоем грязи, а одного стекла вовсе не было. Вероятно, его вытащил сам водитель, чтобы видеть дорогу. Вездеход подрулил к одинокому деревянному дому, стоящему на краю огромного поля, и лихо развернулся у крыльца. Мотор фыркнул и заглох. Над дверью дома красовалась громкая вывеска «Аэропорт СОЛОВЬЁВО». Время и дожди сделали своё дело, от когда-то красочных букв остались одни тени.

Из кабины вездехода выскочил чумазый водитель.

– Высаживайся, народ, мы уже в аэропорту, скоро прилетит лайнер! – блеснув белыми зубами, весело крикнул он.

На землю соскочили ещё двое молодых парней. Одеты они были для этих мест сравнительно нарядно. Оба в одинаковых кожаных куртках, новых ботинках и одинаковых кепках. В руках у обоих одинаковые чемоданы. В этот момент тесовая дверь домика открылась, и на крыльце показалась пожилая тучная женщина в лётной фуражке.

– Вот чёрт, ты бы ещё прямо в контору заехал, и так всю дорогу испохабили, ни пройти ни проехать, – начала она, обращаясь к водителю.

– Не шуми, мать, ты что, не видишь – люди на Большую землю летят, – ответил он.

– Много их тут таких, не успеют прилететь, как уже думают о том, как бы скорее улететь, – она повернулась и уже через плечо добавила: – Самолёт будет где-то через полчаса, не раньше.

Громко хлопнула за ней дверь.

– Вот, тётя! – рассмеялся водитель. Попробуй с такой потолкуй, враз рога набьёт. – Он вытер о штанину правую руку и подошёл к ребятам.

– Ну что, давайте прощаться. Вы уж на меня не обижайтесь. Мне надо поторопиться. К вечеру уже надо быть на базе, а дороги сами знаете какие.

– Прощай, Иван, – протянул один из них ему руку. – Не забывайте. Передай ребятам: кто будет в Москве, пусть зайдёт.

– Спасибо, Валерка, обязательно передам. Как буду в Москве, непременно зайду, – шофёр лукаво посмотрел на парня. – Надеюсь, примешь?

– Ещё как! – воскликнул тот и обнял друга.

– Тише, дурак, измажешься.

– Ерунда, – пробасил Валерий. – Ты уж давай жми здесь на все педали. Не чихай и на рожон к медведям больше не лезь, а то они ведь разные бывают. – Все трое вместе рассмеялись.

– Знаю, что разные, но только тот был особенный, – продолжая смеяться, ответил Иван.

Водитель вездехода подошёл к другому парню.

– Ну, Васька, держи пятерню на прощанье! – Иван протянул ему свою сухую, жилистую руку.

– Ваня, я буду писать, ты уж отвечай.

– Обязательно! Как только получаю твоё первое письмо, так сразу же строчу тебе, Васька, поэму в трёх действиях, – весело ответил водитель и добавил: – Как только купите сотовые, письмом высылайте номера, буду звонить со спутникового. Десять минут в месяц по контракту имею право.

– Ты мне хоть пару строк напиши, как вы тут будете без нас, – попросил Василий, сжав до боли руку другу, – письмом быстрее дойдёт. Свои десять минут ты на жёнушку потрать.

– Осторожней, медведь, мне ещё вездеход назад вести. С тобой опасней встречаться, чем с медведем в тайне, – водитель лукаво посмотрел на Валерку, – а то вот он говорит, чтоб к косолапым на рожон не лез. – Все трое рассмеялись.

– Ну, мне пора, надо поспешить, – Иван повернулся к вездеходу. – Прощайте, ребята! Не забывайте! – крикнул он, высунувшись в разбитое лобовое стекло.

Взревел мотор. Вездеход, окутавшись облаком сизого дыма, развернулся на месте. В окно снова высунулась лохматая голова Ивана, он что-то кричал и махал рукой. Вот голова исчезла в кабине. Вездеход рванулся с места, словно сорвавшийся с цепи пёс. На крыльцо домика полетели ошмётки грязи.

– Ну и гоняет, чёрт! – сказал Василий, махая рукой вслед удаляющемуся вездеходу.

– Что правда, то правда, – усмехнулся Валерий, – ему бы крылья. – Так и стояли друзья, провожая взглядом вездеход, пока он не пропал из вида за стеной начинающейся тайги.

– Вот и всё, – произнёс Василий, – теперь нас ждёт такая жизнь, такие девушки! И мы к ним едем не пустые, – толкнул в плечо друга, – не зря ведь мы здесь два года торчали. Наконец вырвались из этой глухомани.

– Давай присядем, что ли, – Василий показал на маленькую лавочку у крыльца.

Не успели они сесть, как с тихим скрипом распахнулось окошко в домике, в него выглянула начальница аэропорта.

– Ребята, берите билеты, скоро самолёт, – сказала она. Оставив чемоданы на лавке, друзья поднялись на крыльцо.

– В дверь заходите, окошко справа.

Внутри здание аэропорта оказалось обычной деревенской избой, разделённой фанерными перегородками. На двери с вывеской «РАДИСТ» висел листок с написанным от руки расписанием полётов. В дальнем углу – карта края с паутиной маршрутов.

– Какое убожество, – произнёс Валерий, – даже не представляю, как я буду себя чувствовать в московском аэропорту. Я здесь определённо немного одичал.

– Ничего, привыкнешь. Нам же с пересадками. Ещё в Тюмени станешь культурным человеком.

Начальница аэропорта, она же кассирша, выдала им билеты. Предупредила, чтобы не мешкали при посадке. Самолёт здесь долго не задерживается. Скинет мешки с почтой, заберёт пассажиров и сразу улетает. Взяв билеты, они снова сели на скамейку у крыльца. Сидели молча, каждый думал о чём-то о своём. Понимали друг друга без слов. Молча закурили. Лёгкий осенний ветерок трепал чёрные кудри Василия. Он сидел в задумчивости, смотрел на далёкие таёжные сопки. Местами тайга, словно в огне – тут и там разбросаны красно-жёлтые пятна на зелёном ковре хвойного леса – березняки первыми вспыхнули от начавшегося осеннего пожара. Воздух свеж и прохладен. В далёких низинах болот белым одеялом лежит туман.

С небесной вышины доносилось еле слышное гоготание.

– Валерка, гуси! – Василий посмотрел вверх.

– Где?

– Вон они, левее смотри, – показал рукой Василий.

– Вижу. Странно, кружат в беспорядке…

Большая стая кружилась над болотами. С каждым кругом гуси подымались всё выше и выше.

– Прощаются со своими озёрами.

Гуси разом загоготали и, закончив подыматься ввысь, перестроились. Три больших клина один за другим поплыли в безоблачном небе. Гуси кричали, казалось плакали, и в этом плаче слышалась горечь прощания с родными местами на долгие месяцы зимы.

– Не все долетят до тёплых стран, – Валерий прикрыл ладонью глаза от слепившего солнца. – Кажется, сокол. Словно пастух, сопровождает – в некотором отделении от гусиных клиньев угадывался силуэт хищной птицы.

На крыльцо вышла начальница вокзала. Облокотившись о перила, провожала взглядом улетающих гусей.

– Вот и полетели, родимые. Дай бог вам всем вернуться, – ни к кому не обращаясь, произнесла она.

Гуси улетали всё дальше и дальше, растворяясь в голубом горизонте, только порывы ветра ещё доносили их плач. Вслед скользил сокол. Так и полетит он вместе с ними на зимовку, время от времени взимая свою кровавую дань.

Судя по расписанию, самолёт опаздывал на полчаса. Всем уже надоело всматриваться в горизонт, откуда он должен появиться. Первой его увидела начальница вокзала.

– Летит!

Над горизонтом между двух сопок появилась чёрная точка. Она всё время приближалась, увеличиваясь в размерах, пока не превратилась в трудягу АН-2. Ветер был встречный. Самолёт уже близко, а шума мотора совсем не было слышно. Казалось, что он парит над тайгой.

– Где его встречать, мамаша? – обратился к начальнице Валерий.

– Ждите здесь, а как сядет, сразу бегом к нему, – ответила она и скрылась за дверью.

Вскоре она вышла, таща большой кожаный мешок.

– Здесь письма, захватите с собой.

Валерий взял мешок.

– Ого! Ничего себе мешочек! Никогда бы не подумал, что письма такие тяжёлые, – он засмеялся, – наверное, про любовь оттого и тянут. Каменный век. В Тюмени в первую очередь куплю сотовый!

Сделав два круга, самолёт пошёл на посадку. Колёса коснулись земли, он вздрогнул и покатился к дальнему концу поляны.

– Вперёд, Васька, за мной! – крикнул Валерий.

Не дожидаясь, пока самолёт остановится, он взвалил на спину мешок, схватил чемодан и побежал. Пробежав несколько шагов, Валерий увидел, что бежит один, и обернулся. Василий всё так же сидел на скамейке и задумчиво смотрел на таёжные дали. Ветер выхватывал из его рук обрывки билета и разносил далеко по полю. Потрясённый этой картиной, Валерий остановился, не в силах сказать ни слова. Затем его словно прорвало.

– Васька, ты спятил? Ты зачем порвал билет?

– Ты уж извини, Валерка, лети один. Вот, билет случайно порвал…

– Не дури, Васька. Я куплю тебе другой билет. – Валерий рванулся к крыльцу, но Василий схватил его за руку.

– Не стоит, я уже всё решил. Я вот только сейчас, Валер, понял, что не смогу просто так отсюда уехать.

– Да ты в своём ли уме? Гнить в этой глуши! Целых два года здесь вкалывали! Теперь хватит, надо погулять – и устраивать жизнь. Ты только подумай, как мы с тобой погуляем на Большой земле! – кричал Валерий, никак не хотевший согласиться с тем, что вот так расстанется с другом.

– Успокойся, Валерка. Я здесь решил свою жизнь устраивать. Полюбился мне Север, сомневаюсь, смогу ли вообще, когда-нибудь отсюда уехать. Даже не могу себе представить жизни без тайги, без крика гусей в небе. Да и ребят не могу оставить, ведь два года вместе. Нет, не могу. Лети один. А может, тоже останешься? – Василий вопросительно посмотрел на друга.

– Нет! С меня хватит, покормил мошкару, помёрз в вагончике, помок под дождями. Теперь пусть другие, кому охота, я себе заработал, а тебе что, мало?

– Так ведь не в деньгах дело! – закричал Василий, – полюбились мне эти края, запали в душу – вот где они теперь! – он прижал руку к сердцу, – не смогу я без Севера, без этого неба, без этих гусей.

Валерий не спеша поставил чемодан на землю, бросил мешок. Ему первому надоел их напыщенный диалог. Лицо скривила ехидная усмешка, освободившейся рукой он полез в накладной карман.

– Павлины, говоришь… Ну-ну, – голосом Сухова из «Белого солнца пустыни» начал Валерий, – может, ещё скажешь, что тебе за державу обидно, остаёшься Север поднимать? – пнул мешок с почтой ногой, – здесь ещё люди письма пишут. Тебе это надо?

Василий молчал, только носок его ботинка постоянно чертил дугу по земле, выдавая его напряжение.

– Может, не из-за гусей остаёшься, а дело в гусыне. На деревенскую девку решил всё поменять. На, смотри! – он тряс перед лицом друга новенькую сберкнижку с приклеенной к ней скотчем пластиковой картой, – нет, ты смотри – вот здесь уместились мои два года жизни, а теперь я хочу их вытащить назад. Здесь много девочек на магнитной ленте. Ну зачем она тебе нужна? Приедет новая вахта, и она тебя забудет, – он начал срываться на крик, – ну какая любовь?! – ей восемнадцать лет, ей ещё гулять и гулять надо!

Василий молчал, отвернув голову в сторону, только носок ботинка немного замедлил амплитуду движения по земле.

– Думаешь, ты у неё единственный, Ромео? Может, рассказать, где у неё родинки. – Валерий использовал последний аргумент, надеясь переломить ситуацию, но запрещённый приём дал обратный эффект.

Носок ботинка замер, так и не начав новую дугу. Василий медленно повернул голову в сторону друга, теперь уже бывшего. Под его взглядом тот даже отшатнулся на шаг назад. Василий так же молча вытащил точно такую же сберкнижку с пластиковой картой. Под ноги бывшему другу полетели рваные куски ранее вожделенной сберкнижки и треснувшая пластиковая карта. Ветер уносил их вслед за билетом, голубые листочки со столбцами цифр. Голубая мечта на голубой бумаге вдруг почему-то перестала быть голубой. Плотные обрывки обложки цеплялись за скошенную траву, но ветер оказался сильнее.

Из шокового состояния Валерия вывел оживший колокол громкоговорителя. Начальница что-то кричала друзьям. Он зло сплюнул, подобрал чемодан с мешком и побежал к самолёту. Вдогонку ему ветер гнал обрывки листка блокнота с его адресом, что они написали друг другу перед отъездом. У трапа оглянулся, рубанул рукой воздух, словно отрезал пути назад, и исчез в чреве машины. Взревел мотор. Самолёт развернулся и побежал по полю. Пролетел над домиком, едва не задев колёсами антенны, помахал на прощанье крыльями и взял курс на Тюмень. Рокот мотора доносился всё тише и тише и скоро стал совсем не слышан. Самолёт превратился в точку едва заметную на горизонте. На земле остались лежать два мешка с почтой, выброшенные лётчиками. Василий провожал самолёт взглядом, пока он совсем не растворился в небесной синеве.

На него с удивлением смотрели начальница вокзала и радист, вылезший из своей каморки.

– А ты что остался? – осматривая его с ног до головы подслеповатыми глазами спросил радист.

– Судьба такая. Рюкзачка у вас не найдётся, а то несподручно с этим по тайге, – Василий показал на чемодан.

– Должен быть, – ответил радист и скрылся за дверью.

Не прошло и минуты, он появился, держа в руках потёртый рюкзак.

– Знатный рюкзак.

– Да, где он только со мной не бывал. Теперь новый купил, а этот как-то всё не выкинул, – радист подал рюкзак Василию.

Василий переложил в него свои нехитрые пожитки, а чемодан поставил на крыльцо.

– Это вам от меня на память.

Закинув рюкзак за спину, Василий зашагал по раскисшей дороге, уводящей в необъятные дали. Вслед ему смотрели две пары удивлённых глаз. Радист переводил недоумённый взгляд то на оставленный новый чемодан, то на уходящего парня.

– Странный он какой-то, – произнесла начальница.

– Много ты понимаешь, – перебил её радист, – решительный малый. Я в своё время точно так же остался. Поддался на твои чары.

– Завёлся, старый чёрт, мне твои басни давно надоели, – отвесила ему лёгкий нравоучительный подзатыльник и ушла, хлопнув дверью.

– Дура! – крикнул он ей вслед.

Сгорбленная фигура радиста ещё долго маячила на крыльце. Его глаза были полны слёз. То ли ему было обидно, что так вот завершается его северная эпопея, то ли рука у его спутницы жизни слишком тяжёлая, то ли просто вспомнил свою молодость.

РОМАШКОВАЯ ФЕЯ

Ивана Ефимовича Завицкого я знал давно. Средних лет, небольшого роста и крепкого телосложения, его можно было узнать издалека по косолапой, сутулой походке. Правда, увидеть, чтобы он шёл пешком, было редкостью. Жители посёлка очень удивлялись, когда видели, что Ефимыч шёл куда-то пешком. Строили самые различные предположения: одни говорили, что он мотоцикл свой разбил, другие, напротив – что продал, а скорее, пропил. Находились очевидцы, утверждающие, будто своими глазами видели, как он врезался на дороге в машину, сам чудом остался жив, а мотоцикл – вдребезги. И наконец все успокаивались, увидев Завицкого снова на мотоцикле.

Имя Завицкого было в нашем посёлке притчей во языцех. Завистью парней был его кроссовый мотоцикл. Иван Ефимович нигде не появлялся без него. Даже в магазин, до которого было сотни две метров, он ездил на мотоцикле. Носился на своём CZ Завицкий, как чёрт. Никто не осмеливался попроситься к нему в попутчики. Изредка, правда, попросит его какой-нибудь новичок подкинуть до города или ещё куда, а потом сидит, судорожно вцепившись в широкую спину водителя, и проклинает всё на свете.

Иван Ефимович был заядлым грибником и рыболовом, каждое воскресенье, как только начинало светать, он на мотоцикле отправлялся по грибы или на рыбалку. Спавший после трудовой недели посёлок будил рёв мощного мотора. Заслышав его, вскакивали заспавшиеся грибники и рыболовы. Ох и не любили они Ивана Ефимовича! Придёт такой грибник на своё заветное место, а там лишь примятая трава, следы от колёс да корешки от грибов.

Особенно страсти накалились, когда дары местных лесов стали основным источником существования большинства жителей посёлка. Развалился местный совхоз, дававший работу почти половине жителей, обанкротились два небольших заводика, на которых трудились остальные. Кое-кто уехал искать работу в города, оставшиеся кинулись в леса. За несколько лет этот бизнес был отшлифован смекалистыми селянами до совершенства. Вдоль бойкого междугороднего шоссе, что делило посёлок пополам, с ранней весны до морозов были выставлены дары леса – грибы, ягоды, фрукты, овощи во всех видах, банные веники, соленья, варенье, сушёная рыба и многое другое. Бизнес стал семейным. Самые молодые и старые продавали, более шустрые и опытные собирали, школьники носили из леса к трассе. Ефимыч успевал всюду: и собирать, и вывозить, и продавать. Зависть вызывало его доходное место – прямо перед пересекавшей трассу железной дорогой. Машины притормаживали перед переездом, товар был налицо, торговля шла бойкая. И никто не имел право занять чьё-либо место в отсутствие хозяина – завидовать завидовали, но негласный закон не нарушали.

В окрестных лесах нет таких угодий, где бы он не бывал. Все лесные просеки и тропинки носили на себе следы колёс мотоцикла. Частенько грибники и лесорубы слышали рёв мотора, а то и видели самого Завицкого, несущегося по лесной просеке. Впрочем, не только по просеке, его не могли остановить ни овраги, ни буреломы. Бывает, забредёшь в самый отдалённый, глухой уголок леса, сядешь на валежину или пенёк и наслаждаешься тишиной, одиночеством. И вдруг взревёт поблизости мотор. И сразу настроение портится. Смолкают песни вспугнутых птиц, разбегается в страхе зверьё, а Завицкому хоть бы что. По его словам, самый приятный звук – это рёв мотора. Красоты природы Ефимыч не признавал. Он с одинаковым хладнокровием ехал по утоптанной тропинке и по первым ландышам, на которые другой бы и ступить побоялся. За всё это я, как и другие любители тихой охоты, любившие побродить по лесу, недолюбливали Ивана Ефимовича. По характеру человек он был хороший, и я частенько хаживал к нему домой на чашку чая, а вот, как услышу в лесу шум его мотоцикла, становилось как-то не по себе. Мои уговоры сходить за грибами пешком не давали никаких результатов. Разлучить Завицкого с мотоциклом было невозможно. «Неисправим», – решил я и оставил все попытки его уговаривать. Но однажды случилось невероятное.

В то воскресенье я отправился за грибами. Вышел ещё до восхода солнца, небо только посветлело на востоке. Лес начинался сразу от крайних домов посёлка. Под сводами деревьев было сумрачно. Птицы уже проснулись, всюду перекликались зарянки. Вот попробовал свой голос певчий дрозд. Я остановился. Хотелось в эти последние дни лета послушать знаменитого певца, но дрозд так и не запел. Прошла пора песен, теперь все птицы держатся молча, лишь изредка перекликаясь между собой.

Сентябрь наступает тихо, постепенно берёт своё. Вроде бы и не изменилось ничего в лесу с погожих июльских дней, а сердцем чувствуешь, как подкрадывается осень. Незаметно, листок за листком, золотит она. Сначала даже не заметишь в зелёном океане вспыхнувший на берёзке первый жёлтый листок, но с каждым днём их становится всё больше и больше. Придёшь однажды в лес – и не узнаешь его: вчера ещё зелёный, теперь горит осенним пожаром.

Тропинка вывела меня к лесной опушке. Густой туман накрыл поляну. Несмотря на безветрие, он находился в постоянном движении. Его клубы несметными полчищами появлялись из лощины и плыли вверх по опушке, достигали стены леса и разбивались об неё на рваные куски.

До заветного места остаётся немного, нужно только пересечь опушку, а там рукой подать. Я двинулся березняком по краю леса – может, попадутся подберёзовики. Тут иногда удаётся найти парочку. Между кустов что-то блеснуло. Сначала я не понял, что это. Подошёл ближе. На траве валялся мотоцикл. Я сразу его узнал.

– Ба! Да это же мотоцикл Завицкого! Теперь тут искать нечего, надо идти дальше. Интересно, во сколько же он встал? Я-то думал, что самый первый отправился по грибы, ан нет, опередили.

Из карбюратора на лесную подстилку бежит тоненькая струйка бензина – краник открыт. Эта струйка бензина и порождает во мне кучу сомнений. Странно, неужели Завицкий так бросил свой мотоцикл, такого ещё не бывало. Да он, прежде чем отойти, пять раз свой мотоцикл обойдёт, проверит всё. Я огляделся. Вокруг ни души. Тишину нарушали только выводки синиц в сосняке. В голову полезли невесёлые мысли. Я терялся в догадках. Что могло случиться? Что-то случилось – это уж точно, двигатель был совсем холодным. Кого-кого, а Ефимыча я знал. Он даже в лесу дальше десятка метров от мотоцикла не отходил, а уж чтобы так бросил его… Нет, что-то случилось.

Сомнения мучили меня, мысли одна страшнее другой роились в голове, теперь уже не до грибов. Я обошёл вокруг по кустам, несколько раз крикнул, но, кроме эха, прибежавшего из лощины, никто мне не ответил. Теперь нужно быстрее в посёлок, сообщить о случившемся. Желая сократить расстояние, я двинулся напрямую, через лес. Ноги сами несли вперёд. Какое-то внутреннее чувство постоянно подгоняло меня. Дороги я не разбирал, надвинул на глаза кепку и ломился через кусты. Выскочил на маленькую полянку и обомлел от неожиданности.

Ноги разъехались на мокрой от россы траве. Спасла берёзка – руки сами машинально вцепились в её тонкий ствол. Берёзка согнулась, но меня удержала. Если бы увидел летающую тарелку с инопланетянами, я и то бы так не удивился. Изумлению моему не было предела – в траве, на коленях, с букетом цветов в руках сидел собственной персоной Иван Ефимович Завицкий с ромашковым венком на голове! Напротив него, тоже на коленях, в траве сидела молодая женщина. Её чёрные волосы были заправлены под бандану цвета хаки, поверх банданы точно такой же, как у Завицкого, ромашковый венок. Они о чём-то увлечённо разговаривали, рассматривали цветы. Женщина что-то фотографировала в траве большим профессиональным фотоаппаратом, висевшем на тонком ремешке поверх штормовки защитного цвета. Затем они увлечённо рассматривали фотографии на экране фотоаппарата. В эту минуту я был, вероятно, похож на дурачка с открытым ртом, не способным понять, в чём секрет показанного ему простого фокуса. Таинственная незнакомка была явно не здешней. Я был в шоке от увиденного. Завицкий всегда сторонился женщин. Многие местные красавицы хотели бы завести с ним отношения – видный, хозяйственный, всегда трезвый, копейку бережёт, но Ефимыч амурам предпочитал возню с мотоциклом. По слухам, в ранней молодости он был женат, уехал в область, но что-то пошло не так, и он вернулся домой. Я сделал несколько шагов вперёд, они же, увлечённые друг другом, обратили на меня внимание, когда подошёл совсем близко.

– Ты куда, сосед, так разогнался? На пожар, что ли? Под ноги смотреть надо, ты что, не видишь? – цветы, – мягко упрекнул меня Завицкий.

Я хотел оправдаться. Но язык не слушался. Вместо толкового ответа вырвалось несколько бессвязных слов.

– Ты посмотри, какая прелесть! Какая красота! Первый раз в жизни вижу такие красивые цветы! Интересно, откуда же они здесь взялись? А какой запах! – с этими словами он протянул мне букет… ромашек.

Я хотел было сказать, что это обыкновенные ромашки, которые часто попадаются, а местами их полно, но поддержал Ефимыча:

– Да, удивительно красивые цветы, – а сам разглядывал тайком его таинственную спутницу.

Завицкий по-прежнему сидел в траве, переводя взгляд то на букет, то на свою спутницу. От росы он вымок чуть ли не по пояс. Брюки вымазаны зелёным соком трав. Рукава пиджака настолько мокрые, что, когда Завицкий поднимал руки, то с них во все стороны летели брызги. Одежда таинственной незнакомки тоже была пропитана ночной росой, но ущерба понесла меньше – более приспособленная для леса: штормовка, из тонкого брезента брюки, заправленные в высокие берцы. Экологический значок и какая-то эмблема на рукаве ещё больше сбили меня с толку. Выдержав паузу, незнакомка представилась первая.

– Галина, – мягким, бархатным голосом произнесла она.

Для себя я отметил точёное, загорелое лицо, длинные чёрные ресницы, она просто икрилась энергией. Под штормовкой угадывалось сильное, упругое тело. От разглядывания незнакомки меня отвлёк Завицкий.

Он попросил меня понюхать цветы. Я наклонился. В лицо ударил запах бензина и масла, которым пропитался Ефимыч. Только когда я уткнулся в мокрый букет, то наконец почувствовал нежный аромат лесного разнотравья.

Трудно было выделить какой-то один запах. Казалось, что в этом букете собраны все запахи леса.

– Неповторимый запах, эти цветы пахнут лучше любых французских духов.

Мои слова ещё сильнее возбудили Завицкого. Его глаза загорелись радостным огнём, он опять перевёл взгляд на свою спутницу. Незнакомка тоже не сводила с него глаз. Я почувствовал себя лишним на этой поляне и сделал шаг назад.

– Ефимыч, а как же мотоцикл?

– Где-то там, – неопределённо, совсем в другую сторону, махнул рукой Завицкий.

– Смотри, а то уведут.

– Да кому он нужен! – не поворачивая головы, отмахнулся от меня Ефимыч.

Я пятился назад, на меня никто не обращал внимания. Пару минут я ещё стоял на краю поляны за деревьями, теперь они увлечённо разглядывали что-то в планшетнике, извлечённом женщиной из маленького рюкзака. Всю дорогу я терялся в догадках, что же такое произошло и что бы всё это значило, но ответа не находил. Жалел только об одном, что не было фотоаппарата заснять сладкую парочку в ромашковых венках. На слово мне никто не поверит.

Трудовая неделя захватила меня своими заботами, и я забыл о своём приключении. Старушка, у которой я квартировал, как-то вечером пришла с посиделок и среди прочих новостей объявила, что по посёлку пополз слух, будто на дальних вырубках появились осенние опята. Всё это выглядело вполне правдоподобно. Время было подходящее, и места там хорошие для опят – много старых дубов. Между прочим сообщила, что место Завицкого у железнодорожного переезда пустует уже неделю.

В воскресенье я решил непременно сделать в лес вылазку, но вся загвоздка была в том, что добраться до этих вырубок не так-то просто. Отсюда и название – дальние. Тут-то наконец я вспомнил о Завицком, его мотоцикле и своём приключении. В субботу вечером зашёл к нему. Дверь открыл Иван Ефимыч. Собственной персоной. Я сразу прошёл на место наших чайных посиделок – в просторную кухню. Перешагнул порог – и обомлел. Такого я здесь никогда раньше не видел: всюду, где только можно, в вазах и банках с водой стояли букеты полевых цветов. Причём каждый был составлен с таким искусством и каждый цветок так оттенял другой, что все вместе они казались не здешними, а собранными в каких-то райских садах. Больше всего я обрадовался двум немного увядшим ромашковым венкам, свисавшим с лосиных рогов на стене кухни. Значит, это не сон – моё видение в прошлый выходной, я это видел на самом деле.

– Ну, что застрял в дверях? – подтолкнул меня в спину хозяин дома, – забыл, к кому пришёл? – он смеялся.

Завицкий умеет смеяться? Я мог часами выслушивать за шахматной партией его рассказы о том, как работает карбюратор его мотоцикла, как он всё усовершенствовал. Морально я уже был готов к любым сюрпризам в этом доме, но последующее меня просто впечатало в кресло у кухонного стола. «Болван! – корил я себя впоследствии. Шерлок Холмс из тебя явно не получится. Цветочных венков на стене висело два».

Завицкий сидел передо мной, а за моей спиной вдруг послышались шаги. Скрипнула дверь. Я обернулся, в кухню вошла лесная незнакомка.

Она загадочно улыбнулась, видя моё, вероятно, очень глупое выражение лица. Первая мысль, что пронзила мой мозг: «Наверное, вот так выглядели древние воительницы». Тонкий шёлковый халат подчёркивал её упругое и гибкое, как у змеи, тело, чёрные волосы струились по плечам.

– Знакомься, это Галина, – Иван Ефимович представил гостью.

– Здравствуйте, – пробормотал я, – мы уже знакомы.

– Это как? – насторожился Завицкий.

У меня просто не было слов. Он даже не помнил нашей встречи на лесной поляне неделю назад. Здесь что-то не то, в шахматных партиях он помнил десятки ходов.

– Олег, – представился я во второй раз, стараясь успокоить хозяина дома.

– Галина, – всё тем же бархатным голосом ещё раз представилась женщина.

Краем глаз я увидел её тонкую улыбку, предназначенную явно мне, и озорные искорки в зрачках. Я понял: в этот дом пришла хозяйка и у неё всё под контролем.

Изо всех сил я старался не смотреть на неё, чтобы не встречаться взглядом.

– Ефимыч, – я сразу перешёл к делу, чтобы разрядить обстановку, – ты куда завтра собираешься? Говорят, на дальних вырубках осенних опят тьма. Может, с утра на мотоцикле доскочим?

Завицкий смущённо заулыбался, замялся, словно решал тяжёлый вопрос, не сводя глаз со своей гостьи, хлопотавшей у плиты, наконец ответил:

– Ты уж извини, Олег, мы пешочком.

– Как это? А что мотоцикл, неисправен?.. Так ведь до дальних вырубок нужно чуть ли не полдня добираться, – я понимал, что начал нести околесицу, но его «мы» выбило меня из колеи, и я не мог остановиться. – Ефимыч, извини, день был тяжёлый, не сразу доходит, куда я третий на двухколёсном мотоцикле.

– Наверное, исправен.

– Как это «наверное», – я уже переставал понимать происходящее.

– Ну, я его ещё не забирал, – смущённо ответил Завицкий, каждое слово ему давалось с трудом. Стало ясно, что его голова забита совсем другим, а чем именно, выдавал его взгляд, пожирающий женщину у плиты.

– Откуда не забирал?

– Он где-то в лесу, я уже смутно помню. Нет времени поискать.

Я вновь поймал загадочную, еле заметную улыбку женщины. Становилось ясно – они так и пришли сюда из леса в ромашковых венках, которые теперь висели на лосиных рогах.

– Так я знаю, где мотоцикл, я его видел в лесу. Может, ещё цел, – восторженно сообщил я Завицкому, ожидая его бурной заинтересованности.

Но ровным счётом ничего не произошло, меня словно никто не слышал. Хозяин дома не сводил глаз со своей пассии, а та, как на подиуме, крутилась у плиты.

– Олег, – не поворачивая головы начал Завицкий, – мы завтра раненько идём на Волково болото. Галина эколог, обследует его состояние… Я теперь у неё официальный помощник. – Женщина стояла к нам спиной, но я почувствовал её еле заметную улыбку. – Давай с нами.

Не раздумывая ни минуты, я согласился и, не допив чай, побежал домой собираться, мне не терпелось разгадать этот ребус. Встал ещё в сумерках, не дождавшись звонка будильника. Ночные фантастические сны, как продолжение вечерней встречи, не дали доспать. Гонимый любопытством, предвкушая события сегодняшнего дня, вышел из дома едва небо засветлело на востоке, но на полпути к дому Завицкого остановился. В памяти стояла тонкая улыбка лесной незнакомки и взгляд Ивана Ефимовича на свою обворожительницу. Развернулся и пошёл в обратную сторону – на дальние вырубки за осенними опятами. Я лишний на этом празднике жизни. Пусть загадка останется неразгаданной. Где-то раньше читал – не стоит срывать лепесток за лепестком ореол таинственности, окружающий человека. Наверное, это тот случай.