– Поздравляем вас, мадмуазель! – прогнусил Петя. – А мы как раз удочки собирались сматывать. Второй день здесь торчим, нарыбачились по самые ухи. Нас дома жены ждут, мы ж семейные, ткскзть.

– Вы че как неродные, мужики? В штаны навалили, что ли? Ну выпейте хоть по стакану за Натахину свободу, – пристала к ним блондинка в коротеньком халатике.

– Ни-ни, никак не можно, а то на автобус опоздаем. Так что извиняйте, милые дамы, в другой раз как не то, – корча из себя придурка, пропищал адвокат. – Ну че стоим-то? – обратился он к мужикам, продолжающим стоять истуканами с открытыми ртами. – Опоздаем ведь!

– Надо же, как за эти пять лет мужики изменились! – удивилась освободившаяся из мест не столь отдаленных красотка Натаха. – А то остались бы еще на ночку, вам с нами пятерыми весело было бы.

После такого предложения мужики за считанные минуты смотали удочки, упаковали свои рюкзаки и рванули так, что только пятки засверкали. Шесть километров по бездорожью с тяжелыми рюкзаками за спиной они покрыли марафоном за каких-то полчаса, ни разу даже не оглянувшись. Только уже на автобусной остановке троица смогла перевести дух.

– А чего мы убежали-то, мужики? А? Баб каких-то испугались, – удивлялся Валера больше самому себе, вытирая обильный пот со лба. – Так драпанули, что две непочатых бутылки водки и весь свой улов в воде у берега бросили.

– Щуренка жалко! Впервые в жизни щуку поймал. Я еще и очки свои там где-то оставил, – жаловался Толик. – Курицы какие-то, явно не из нашего курятника, шибко уж наглые. А та беленькая курочка-то ничего была, как раз под мой рост, – заулыбался он, став похожим на эскимоса.

– Ну дык, может, вернешься тогда? – возмутился Петя. – Я, можно сказать, вас, придурков, от рабства спас. Посмотрите на себя, один – лысая вздувшаяся опухоль, другой – шкелетина плешивая. Гиганты секса!

– Ну ты, Петя, артист! Герой! Быстро в ситуации сориентировался. Респект тебе и уважуха! – пожал ему руку Кощей Скелетович. – Че бы мы без тебя делали?

– Кто их знает, чего у них на уме? – усевшись на травке в теньке за деревом, размыслил толстяк. – Да и рискованно, на винт можно легко намотать. Нет уж, в нашем возрасте от таких женщин одни проблемы. Хрен с ней, с твоей щукой! Можно считать, еще легко обделались. Че бы такого мне теперь своей Тамарке наврать, почему я без рыбы приехал?

– Если правду скажешь – или не поверит, или засмеет, – советовал своими рассуждениями Толик. – Скажи лучше, что вернулись досрочно, потому что не клевало совсем. Рыба, мол, в озере вся сдохла.

* * *

За несколько дней до Нового года троица собралась в квартире вдовца на мальчишник, дабы подвести итоги года и поздравить друг друга с наступающим новым счастьем. За кухонным столом, сервированным разнообразными закусями, выпили за уходящий.

– А помните, как летом мы от молодых девок с рыбалки драпанули? – улыбаясь во весь рот, спросил друзей Петр Николаевич. – Вот же мы придурки, от такого удовольствия сломя голову убежали. Эх, сейчас бы их сюда!

– Да уж! Такая везуха нам теперь вряд ли когда подфартит, – с печалью проговорил хозяин квартиры. – Лоханулись по полной. А все из-за тебя, между прочим. Это ты сразу в панику-то бросился, и нас с Валеркой своим страхом заразил.

– Да полноте вам! Тоже мне, хахали нашлись! – наливая в рюмки, взял слово лидер. – Не от них мы бежали, а исключительно от самих себя. Все, отпердели мы свое, братишки. Видать, дожили-таки до мудрого возраста, когда не только сознание, но и самый главный орган чувств, заднее место, приказывает бежать от всякого грешного соблазна. Я и от лопатника, набитого баксами, лежащего на лавочке в пустынном сквере, точно так же бы сиганул. Уверен, верни сейчас сюда тот момент, мы поступили бы тютелька в тютельку. Предлагаю, пацаны, выпить за эту рыбалку, обозначившую наш переход в мудрый возраст!

Игорь Кощеев
Рожки да ножки

Приключилась эта история в мою первую поездку «на картошку», в которую таких, как я, желторотых первокурсников лет сорок-пятьдесят назад отправляли пачками. В помощь советским колхозам и совхозам с целью наполнения закромов нашей родины. В те прекрасные времена две вещи были незыблемы в нашей стране – это поход 31-го декабря дружной компании Жени Лукашина в баню и осенний променад всех работников умственного труда, вкупе с учащимися ВУЗов, для сбора урожая хоть чего-нибудь. Сталевары и шахтеры были освобождены от данной повинности, а вот интеллигенция да студенты, как считало наше правительство, вполне могли месячишко без ущерба для плановой экономики потусить на колхозных угодьях.

На югах закрома родины наполняли сплошь арбузами да персиками, на северах студентам везло меньше – обычно это была какая-нибудь брюква или морковка.

И вот привезли нас, группу молодых да резвых, в какой-то дальний колхоз. В спортивном зале местной школы, где планировалось размещение, прямо перед нашим визитом прорвало трубы, и пришлось руководству распихивать всех по частным дворам. Меня и еще четверых сокурсников поселили к бабуле, которую, конечно же, звали баба Нюра.

Жила баба Нюра на дальнем конце села, рядом со старым кладбищем. Как по секрету сообщил нам школьный сторож, узнав, что нас к ней определяют, гнала баба Нюра чудесный самогончик, в чем мы смогли убедиться в первый же вечер нашей картофельной эпопеи.

Каждый раз, как расквартированные студентики обосновывались у нее на постой, в первый же вечер где-то после третьего стакана чудодейственного пойла, расправив крылышки и развязав языки, обязательно начинало младое племя заводить разговоры на тему находящегося поблизости старого кладбища. Наша прибывшая пятерка была образцово-показательным срезом всех первокурсников всех высших заведений Советского Союза. Поэтому, сам того не подозревая, ровно после третьего стакана удалой верзила Леха, не нарушая устоявшихся традиций, спросил, имитируя обращение бугая (Смирнов) к прорабу (Пуговкин) из фильма «Операция Ы»:

– А что, баб Нюр, на кладбище вашем какие-то страшные истории случались?

И баба Нюра скрипучим голосом поведала нам рассказ про черта, бродящего ночами в ожидании заблудших душ. Решит, мол, человечек дорожку сократить, чтобы быстрее попасть на другой конец села, свернет ночью, пойдет меж могилок и вдруг услышит где-то рядом, не то спереди, не то сзади, цоканье копыт. Цок-цок-цок, цок-цок-цок. Остановится человечек, обернется, оглядится по сторонам – ан нет никого. И тут услышит человечек, как зовут его. По имени зовут. И голос чей-то знакомый вроде. Кто жены слышит, кто друга своего закадычного. Только голос этот вроде как и не егошеньки. Как с того света голос. Из-под земли идет: хриплый такой да мерзкий. Прибавит человечек шагу, чуть ли не бегом побежит к выходу. А цоканье от его торопливости никуда не пропало, все так же где-то рядом. И все ближе и ближе. Ближе и ближе. И когда вроде вот он уже, конец кладбища, и человечек рад-радешенек, – оп, проваливается он в свежевырытую могилку, из которой выбраться самостоятельно уже так и не сможет. И находят человечка тока утром. Всего седого, потерявшего память и разум. Так что, ребятишки мои городские, не советую я вам подобру-поздорову на старое наше кладбище ночами ходить. Не спит нечисть рогатая. Шастает по округе в ожидании жертвы новой. Не буди лихо, пока оно тихо.

Были мы все передовыми комсомольцами восьмидесятых, авангард партии, так сказать, взращенные родителями, строившими метро и запускавшими ракеты в космос. Им доложили: ни тут ни там нет ни бога, ни черта. Представили мы Леху, имевшего метра два роста и косую сажень в плечах, убегающим от кого-то ночью, посмеялись, подтрунивая над деревенскими предрассудками, да начали обсуждать девчонок, что прибыли с нами вместе «на картошку».

А где-то через часик приспичило мне по нужде. Баба Нюра спала уже за занавеской на печке, и решил я, что самостоятельно смогу отыскать дворовый нужник. Вышел на улицу – тьма кромешная. Побродив в темноте меж сарайчиков и курятника и не обнаружив нигде постройки, похожей на туалет типа «сортир», я решил отойти в лесок. Конечно, я был несколько пьян, но справлять нужду на участке мне все еще не позволяло воспитание.

Только закончил я свои дела, как услышал поблизости: цок-цок-цок, цок-цок-цок.

Я сначала прислушался, но потом решил, что просто бабулин самогон решил поиграть со мной в какую-то игру типа «здесь слышу, здесь не слышу». Застегивая последнюю пуговицу на штанах, я услышал из темноты уже совсем рядом: цок-цок.

Дыхалку перехватило, и волосы пришли в движение на моей голове:

«Он! Тот самый!»

Когда в два часа ночи на заброшенном кладбище в пяти метрах от тебя раздается цоканье копыт, а за час до этого ты слышал душераздирающие истории деревенской бабули…

В поисках спасения, так и не застегнув проклятую пуговицу, я сломя голову ринулся в сторону дома. Но сивушные масла турнепсного первача совершенно смешали в моей голове все внутренние вешки, тщательно расставленные мной, когда отмерял шаги от дома бабы Нюры. Мой навигатор окончательно сбился и, насколько это было возможно, максимально накосячил с выбором направления. В итоге метров через двадцать бешенного пьяного бега, при котором ноги каким-то образом умудрялись задевать даже уши, я провалился в яму где-то посреди молодой рощицы, раскинувшейся на просторах заброшенного кладбища.

Яма была достаточно глубокая, потому, как мне казалось, летел я бесконечно долго, успев даже представить себя в образе Алисы из сказки. Плюхнувшись на мягкую, словно чернозем, землю, я моментально подскочил, чтобы бежать дальше, но уперся в вертикальную земляную стену. Понял, что выбраться будет не так-то просто, сделал пару шагов назад, приготовился разогнаться и подпрыгнуть, чтобы в полете умудриться зацепиться за край.

Цок-цок-цок.

Скажем так, сердце комсомольца от сердца любого другого человека по своим тактико-техническим характеристикам ничем не отличается. Снаряд этот влетает в район пяток с одинаковой скоростью у обоих. Тот, кто впервые употребил это выражение, явно был чем-то очень напуган, потому что именно так все и происходит. Я даже готов добавить: где-то в пятках оно бешено продолжает колотиться, требуя выпустить его, чтобы слинять еще как можно дальше.

За минуту я вдруг осознал, что вера – одно из главных составляющих человеческого бытия. И нет. Я поверил не в святой дух и непорочное зачатие. И даже не во Второе пришествие. В этот момент я перед всей комсомольской ячейкой факультета готов был признать существование черта, черной руки и даже гроба на колесиках.

Я вдавил себя в земляную стену, съежился, стремясь максимально уменьшить площадь своего тела: меньше буду – больше вероятность остаться незамеченным. В тот момент я обрел способности хамелеона к мимикрии – думаю, лицо мое приняло цвет земли, в которую я вжался. Отряд фрицев с немецкой овчаркой ярким солнечным днем мог пройти в двух шагах и не отличил бы меня от окружающей местности.

Цок-цок, цок-цок, цок-цок-цок.

Черт накручивал круги где-то поблизости и явно не собирался уходить.

«Почуял человеченку, кажись», – пронеслось в моем заполненном самогоном бабы Нюры сознании, и невероятным усилием воли я родил в себе еще одну сверхспособность – перестал пахнуть как человек.

Цоканье стихло.

Я перестал дышать. Я понимал – настал момент истины. Мне казалось, что я вижу, как черт там наверху оглядывается во тьме, как красные зрачки его шарят вокруг в поиске жертвы, как из ноздрей при дыхании вырываются клубы пара.

Раздалось еще одно «цок», после которого сначала послышался звук осыпающейся с края ямы земли, а через мгновение – звук удара рухнувшего с высоты тела.

Процедив сквозь зубы определение женщин низкой социальной ответственности, я потерял сознание и сполз на дно.

Очнулся я оттого, что почувствовал – кто-то из темноты на меня пристально смотрит. К сожалению, амнезии со мной не случилось, я помнил все: и самогончик под вареную картошечку, и рассказы бабы Нюры, и свою неудачную вылазку в поисках нужника. Помнил и про падение в тщательно расставленную ловушку. Одного я только еще не знал – забрали уже у меня мою бессмертную душу или сия экзекуция еще только предстоит?

С минуту полежав на спине, решив, что если не забрали, то так просто не дамся и еще повоюю с демоном ада, я открыл глаза. Глубина ямы не позволяла ничего разглядеть вокруг. Высоко-высоко перемигивались звезды. И тишина.

Я приподнялся на одном локте, вытянул в сторону руку, чтобы на ощупь проверить пространство вокруг себя. Прощупывая окружающую темень, словно эхолот дно, я за что-то ухватился. Холодное. Твердое. Начал ощупывать более тщательно.

И тут я понял, что я схватил. Это был рог.

– Черт, – обреченно молвил я. Глаза потухли, я закрыл их и приготовился к вечным мукам.

В ответ черт сказал «бе-е-е» и мотнул головой, пытаясь избавиться от моей руки.

Атеизм и вера в идеалы коммунизма мгновенно вернулись ко мне. А вместе с ними и надменное высмеивание древних суеверий. Мне стало стыдно, что я, советский комсомолец, поступивший на «физмат» с одними пятерками, повелся на россказни какой-то деревенской старухи.

Тихо посмеиваясь над собой, я погладил грозного «черта» по голове:

– Да я чуть не обделался из-за тебя. Дуреха, ты-то что здесь делаешь?

В гендерных вопросах козлиной братии я был не силен, но почему-то решил, что моим невольным соседом стала особь именно женского пола.

Но коза явно сама ошалела от случившейся оказии и такого стремительного, правда недолгого полета. Ее мелко трусило, она жалась ко мне, тыкая, словно кутенок, свою рогатую мордочку мне под мышку.

Из ямы выбраться оказалось не так просто. Она точно не была свежевырытой могилкой. Скорее всего – обычный карстовый провал. До края было метров пять, не меньше, а земля была такой рыхлой, что сделать в боковых склонах хоть какое-то подобие отверстий для упора под ногу не получалось.

Я орал на все кладбище в надежде, что мимо будет проходить селянин, который услышит меня и придет на помощь. Орал и понимал, что если бы я в это время проходил мимо кричащего меня, то за секунду смазал бы свои пятки жиром и вдобавок плеснул бы еще скипидара пониже спины, чтобы придать телу нужный разгон в противоположную сторону.

В ту ночь я на своей шкуре в полной мере осознал, откуда растут ноги у большинства кладбищенских легенд.

Между тем мои товарищи были полностью во власти турнепсного Бахуса и не подозревали о моем исчезновении.

Где-то через час, окончательно сорвав глотку так, что мог лишь хрипеть, я смирился со своей некромантской долей, опустился на рыхлое дно и заговорил с невольной сиделицей:

– Ну что, давай знакомиться…

Где-то еще через час я услышал со стороны двора бабы Нюры:

– Ва-а-ся-а-а! – зычный Лехин голос вселял уверенность в скором освобождении и, казалось, смог бы разбудить всех покойников на этом кладбище.

Я попытался прокричать что-то в ответ, но изо рта вылетали только звуки, напоминавшие горловое пение алтайских шаманов, у которых плохо со слухом.

К моей радости, товарищ не оставлял надежды, продолжал поиски и, судя по всему, постепенно приближался к яме.

– Я здесь! Я здесь! Леха! Здесь я! – неустанно хрипел я, встав на носочки и стараясь посылать издаваемые мной звуки максимально вверх.

– Ва-а-ась, это ты? – донеслось уже где-то совсем близко. – Я вроде слышу тебя. Ты где?

– Леха, – отозвался я хрипом. – Я тут. Осторожно, здесь яма. Я провалился. Уже пару часов как сижу.

На фоне звезд появилась заслонившая половину неба темная фигура Лехи, стоящего на четвереньках и пытающегося разглядеть, что на дне:

– Ни хрена себе! – Лехин бас практически придавил меня ко дну ямы. – Ты здесь, Васек?

– Да здесь, здесь, – радостно прохрипел я.

– А с голосом что?

– Охрип. Два часа орал, как потерпевший. Словно вымерли все в округе. Ты аккуратно, не упади. Глубоко очень. Веревка нужна. Сбегай, возьми у бабки и прихвати еще кого-нибудь из наших, чтобы помогли, – к концу такого длинного монолога мои голосовые связки, измотанные воплями о помощи, совсем отказывались работать, и окончание его смахивало на хрипы эпилептика.

– Ну хорошо. Я быстро. Ща вернусь, – отозвалась фигура и растворилась в ночи.

– Что, козочка моя, спасение близко, – сказал я моему кладбищенскому побратиму, опустившись рядом на корточки.

Леха, несмотря на габариты, оказался шустрым малым, и достаточно скоро я услышал приближающиеся шаги и голос сокурсника:

– Васе-ек, Васе-ек, ты где, ты где? – Леха голосом нащупывал маршрут, чтобы случайно не провалиться.

– Да, да, да! Я здесь, ты близко, – прохрипел я маячком.

Прямо под ноги мне шлепнулся моток веревки.

– Держи. Обмотайся. Ща вытащу.

– В смысле вытащу? – прохрипел я. – Ты что, один?

– Да, один. Сам справлюсь. В тебе веса – что в мешке муки.

– Ну ты, блин, даешь. Ладно. – Я начал готовиться к подъему, обматывая веревку вокруг рук.

Тут я почувствовал легкий толчок рогами в правую ляжку.

– Бе-е-е? – с каким-то упреком и обидой негромко вопросила моя сокамерница.

Я вдруг осознал: если Леха сейчас меня вытянет, то как мы потом сможем вытянуть мою новоявленную подругу? Эта вопрос мне напомнил детскую задачку про перевозку козы, капусты и волка с одного берега на другой. В той ситуации решение все-таки предполагалось. В моей я тоже нашел его.

– Ну что там? Готов? – Лехе явно не терпелось побыстрее вернуться к душевной компании и вкусному самогончику.

– Погодь секунду. – Я присел рядом с козой и принялся обвязывать ту вокруг туловища веревкой. – Ну что, родная, полетаем? Вперед! – шепнул я ей на ухо.

Парочку раз дернув за конец веревки, проверил крепость узла:

– Готов, Лех. Тащи! – прохрипел я снизу.

Веревка натянулась, и коза медленно, но упорно стала подниматься к звездам. Мероприятие это ей явно не нравилось, но то ли от страха, то ли оттого, что веревкой ей сперло все внутренности, она лишь по-старушечьи пыхтела и билась копытами о стены ямы.

Леха к моменту начала поиска был уже изрядно под властью купажного самогончика бабы Нюры, но отменное здоровье семнадцатилетнего детины пока еще переигрывало шестидесятиградусный первач. Тянул он приятеля и не мог разобрать: вроде не таким тяжелым тот казался, но как будто сопротивляется и, вместо того чтобы помогать, упирается в стенки, издавая при этом какие-то подозрительные звуки. Чем сильнее Леха тянул, тем больше приятель сопротивлялся и никак не хотел показываться из черной бездны.

– Помогай давай! – недовольно проворчал Леха.

– Да ты тащи, тащи, – раздался хрипловатый смешок из недр. – Скоро уже.

И тут Леха решил мне подсобить.

Присев на одно колено к самому краю ямы, он опустил руку во тьму, пытаясь обнаружить какую-нибудь из частей моего тела, чтобы, ухватив за нее, извлечь друга на свет божий.

В темноте рука наткнулась на что-то твердое и холодное.

Леха начал прощупывать, пытаясь понять, что же это за часть моего тела, которую он ухватил, и насколько будет травмоопасно для меня, если он за нее сейчас дернет. Щуп-щуп-щуп. Что? Рог?

За мгновение рассказы бабы Нюры теперь и для Лехи обрели максимальную выпуклость всех художественных образов: старое кладбище, мерзкий голосишко кого-то из друзей, заманивающий тебя…

– Да ты тащи давай, что застрял? – поторопил я Леху со дна, увидев, что коза подвисла прямо перед краем.

– Ма-а-мочка-а-а-а! – фальцет осоловевшего Лехи пронзил кладбищенский покой.

Он отпустил рог, бросил веревку и скрылся со скоростью, которую лишь через много лет сможет развить Усэйн Болт.

Падающая в яму второй раз за пару часов коза, видимо на всю оставшуюся жизнь запомнила свой вечерний променад. В этот раз, летя вниз и брыкая в полете ногами, она зарядила мне, задравшему вверх голову, копытом точно промеж глаз. Я второй раз потерял сознание, обмяк и мешком плюхнулся на землю. Большего количества нокаутов за один вечер я ни до, ни после того случая, не получал.

В этот раз я очнулся оттого, что горю. Языки пламени лизали мои ладони.

«Я в аду!!!» – пронеслось в голове, и я яростно замахал руками, пытаясь сбить огонь.

Открыл глаза и увидел склонившихся над краем ямы фигуры друзей. Рядом с ними торчали черенки от лопат и вилы: однокурсники приготовились дать нечисти смертный бой. Чтобы выяснить диспозицию врага, они поджигали газету органа ЦК КПСС «Правда» (это не являлось актом антисоветчины, просто другой газеты у бабы Нюры не нашлось) и кидали горящие листы на дно ямы, стараясь разглядеть, что там, внизу.

Их взгляды и выражения лиц, зловеще подсвеченные горящей в ночи «Правдой», ничего хорошего мне не сулили. В бою с нечистью они явно были готовы стоять до победного конца.

– Это же я, братцы! – почему-то прохрипел я всплывшую в голове фразу Маэстро из фильма «В бой идут одни старики» и вознес обе руки к своим товарищам.

Я был чертовски рад их видеть.

P. S. А коза Дульсинея (это действительно оказалась коза), как впоследствии сообщила баба Нюра, каким-то образом ночами сама отвязывалась и уходила побродить по окрестностям. И особенно любила при полной Луне прогуляться по старому кладбищу.

Все-таки этой бестии что-то было известно…