Секретарь

© Андрей Кокоулин, 2019

ISBN 978-5-4496-2988-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Объявление было странным.

«Господин Мёленбек ищет секретаря (муж) на постоянную работу. Круглосуточно. Проживание и питание. Вознаграждение по собеседованию».

И ни телефона, ни адреса электронной почты.

Господин Мёленбек, похоже, не признавал ни того, ни другого, разместив нижней строчкой лишь короткое пояснение: «Шевцова, 33».

На Шевцова, 33 располагался бывший купеческий особняк, он же бывшая школа, бывший «Заготсбытснаб» и бывшее отделение Пенсионного фонда.

Это была южная оконечность города, после особняка дорога тянулась на несколько километров в никуда, к еще в советские времена заброшенному щебеночному комбинату, от которого, дай бог, один железный остов и остался. По сторонам от дороги в бесчисленных канавах и рытвинах стыли бетонные кольца и затхлая болотная вода, на взгорках пробивался ивняк, а метрах в ста пятидесяти на бесхозном кочковатом поле кособочилась щелястая сараюшка с провалившейся крышей.

Автобусы до Шевцова, 33, не доезжали, разворачиваясь кварталом раньше, и надо было идти мимо давно немытого фасада полудохлой швейной фабрики, а дальше – краем пыльного скверика, местами огороженного фигурной решеткой.

Жижа сразу сказал Лёшке, что это не вариант.

Жижа сказал, хрен знает, что за объявление, на лохов расчет, и фамилия – иностранная, иностранцы сейчас все скупают, суки, только нормальные вообще-то секретаршу заводят, а от приглашения секретаря голубизной за версту тянет. И еще это – «круглосуточно». Знаем мы, что за «круглосуточно» скрывается. И кофе в постель, и сама постель.

Жижа был нормальный пацан, только языком трепал много.

Лёшка, впрочем, и сам чего-то подобного опасался, но маманя насела так, что хоть с песней и в петлю. Талдычила с утра до ночи: когда работу найдешь? когда работу найдешь? Уже чуть ли не выгнать грозилась.

А тут и проживание, и питание. Все от мамани дальше.

Тем более, он же не слепой, все эти штучки голубиные ему известны, шарфики там, пальцы холеные, улыбочки, коньячок, «а не присядете ли поближе». Фиг его извращенцы удержат. И отчитаться перед маманей будет чем, ездил, мол, искал.

Можно, конечно, было устроиться продавцом на рынок или в ларек, ему предлагал Сивый, но это же, блин, край, конечная остановка, чужой товар, чужие деньги, все мимо тебя. И так до старости. Ну, пиво халявное разве что.

А у Лёшки – голова.

Хитровыделанные мозги, как говорил отец еще в детстве. До седьмого класса его и в школе считали способным мальчиком. Особенно хвалили литераторша и историк. За воображение и смелость в импровизации. Первая была в восторге от сочинения по Тургеневу, второй держал за образец доклад по Древней Греции с ее богами, титанами и бедными жителями.

Затем…

Затем учеба потеряла смысл. Он полгода просидел с младшими сестрой и братом в своей комнатке, как в окопе. Маманя воевала с отцом, и взрывы ежевечерней ругани были сродни бомбежке. «Ты мне всю жизнь!..» – кричала маманя. «Все вы суки такие…», – пьяно отвечал отец. То гремел, то затыкался телевизор. Что-то падало, разлеталось на кусочки. Маманя вскрикивала, отец рычал раненым медведем. Сосредоточенные атаки перетекали в панические отступления, минуты затишья сопровождались плачем и бубнежом: «Руку на кого… на кого руку…».

Внутри у Лёшки все натягивалось и дрожало, свою песню требовательно тянул мочевой пузырь, но выйти из комнаты в коридор, а оттуда в туалет было страшно до чертиков. Там бухали отцовские сапоги, там белели осколки разбитой жизни, там можно было увидеть, во что превращаются люди, жившие до того семьёй. Динка засыпала быстро, ей не было и шести, а Ромке было девять, и всю боль и страх Лёшка вымещал на нем.

Чтобы Ромка не ревел, он щипал его и душил подушкой. «Заткнись, заткнись!» – шипел он. Брат пытался сопротивляться, но Лёшка был сильнее. «Спи, спи, спи!». «Я маме пожалуюсь!» – глотал слезы Ромка. «Ей не до тебя», – отвечал Лёшка. И присовокуплял к ответу тычки и шлепки ладонями.

Это приносило облегчение.

Затем был развод, который оставил мамане сестру и Лёшку, а Ромку почти стер из их жизни. Они еще виделись, но как-то совсем коротко, то в кинотеатре, то в центральном городском сквере, то на рынке. Брат вытянулся, стал тощий, под глазами затемнели подозрительные круги. На вопросы, как там с отцом, Ромка, облизывая губы, отвечал, что нормально, он к нему в душу не лезет, денег дает, компьютер купил. И даже Ромкина учеба ему побоку.

Маманя пахала на двух работах.

Лёшка кое-как переполз из восьмого в девятый, Динка осенью должна была пойти во второй. В мире, в стране, в жизни людей все как-то устаканивалось; перебродив, поправлялись мозги, из души уходили черные краски, появлялись прыщи и смутные желания.

А еще хотелось денег.

У мамани они все были «под учет», лишней сотни не выпросишь, иногда приходилось занимать на пиво у Макарыча или у Жижи, а подработка попадалась все какая-то мелкая, стыдная, то флаеры раздавать, то чай фасовать. То есть, для совсем безголовых. Хотелось чего-то умного, финансовых комбинаций, хитрых ходов, холодной расчетливости. Блин, может быть, даже чего-то незаконного, афер, как в «Друзьях Оушена». Или как в «Уолл-стрит». Эх, Лёшка часто представлял себя Чарли Шином в этом фильме.

Но секретарем, в сущности, устроиться тоже было бы не плохо.

Бывший купеческий особняк отгораживался от улицы жестяными листами, покрашенными в тошнотворный зеленый цвет. На свежую краску прилипли листья, травинки, грязь и застыли шершавыми узорами. Решетчатые ворота открывались внутрь. Во дворе было пусто, потрескавшаяся бетонная дорожка вела мимо спиленных тополей к низкому крыльцу под покосившимся фронтоном-козырьком. Фронтон держался на двух облупленных колоннах. Одна была разрисована граффити.

Да уж… То ли господин Мёленбек не считал нужным уделять внимание внешнему виду (хотя иностранец же!), то ли только что въехал.

Или просто жмот, подумал Лёшка.

У крыльца стояла урна, и он выплюнул туда жвачку. Затем пригладил волосы, осмотрел рукава куртки – вроде чистые, нагнувшись, отряхнул штанины. Каже…

Лёшка замер, едва начав разгибаться.

У края нижней ступеньки, спрятавшись за булыжник, лежала костяная пластинка – полукруг, изрезанный значками, размером с две фаланги пальца.

Когда Лёшка поднял её, оказалось, что у пластинки есть выступ, в котором просверлены дырки для ношения на шнурке или на цепочке.

Амулет? Медальон?

Значки бежали по дуге с обеих сторон, непонятные, полустёртые, частью похожие на скандинавские руны, а частью – на древнерусские буквицы.

Лёшке сразу подумалось, что это что-то морское, северное, может быть, самого Мёленбека, фамилия-то подходящая. Кость желтоватая, наверное, бивень моржовый или там ещё что. Вполне возможно, что предки нынешнего хозяина особняка ходили в море на промысел. На драккарах. Нет, на кноррах.

Лёшка сунул пластинку в карман.

Если господин Мёленбек скажет, что потерял дорогую вещь, Лёшка, так и быть, отдаст ему костяшку. Покажет, что честный и все такое. А если не скажет, то мало ли кто обронил. А вдруг – ценная вещь? Тогда и самим пригодится.

Лёшка взлетел на крыльцо, вытер ноги о тряпку, растянутую у порога, и постучал в дверь. Тоже вот, звонок не удосужились подвести.

Он подождал, пытаясь расслышать шаги.

Холодок скользнул между лопаток к шее. Страшновато. А ну как скажут, иди, мол, мальчик, отсюда, нам дети, типа, не нужны.

И плевать, что в объявлении ни фига про возраст не сказано.

Лёшка выдохнул и потер вспотевшие ладони о джинсы. Он, может, как раз по возрасту и годится. Психика гибкая, голова ясная.

Он заметил мазок грязи на кроссовке, оттер его, а когда поднял глаза, увидел перед собой мужчину лет пятидесяти, бородатого, полнощекого, в странном, похожем на камзол коричневом платье с шитьем золотой нитью по вороту. На ногах у мужчины были коричневые же панталоны, белые гольфы и черные туфли с пряжками, на пальцах – кольца и перстни, с уха свисала цепочка с моноклем.

Оригинально, подумал Лёшка.

– Здравствуйте, – сказал мужчина, слегка налегая на «а».

Он чуть сдвинул густые брови, ожидая ответной реакции.

– А-а… Здрасьте, – Лёшка протянул руку. – Я по объявлению.

– Да? – Мужчина с сомнением посмотрел на Лёшкину ладонь. – Что ж, прошу.

Он отступил, пропуская юношу в дом.

Лёшка еще раз вытер ноги и ступил в бывший купеческий особняк. Мужчина бесшумно закрыл за ним дверь. Звонко щелкнул замок.

Лёшка явно застал то ли ремонт, то ли приготовления к нему. Стены прихожей были ободраны до штукатурки, кое-где еще висели клочья серых обоев. Стояли заляпанные краской козлы. На деревянной, похожей на самодельную вешалке одиноко висел синий халат. На вытертом линолеуме расплывались следы сапог гигантского размера.

Всему этому стыдливо подмигивала из-под потолка маломощная лампочка.

– Электричество, – указывая на лампочку, с непонятным значением произнес мужчина. – Прошу за мной.

– Кроссовки снимать? – спросил Лёшка.

– Не надо.

И опять длинная, театральная «а».

За прихожей открылся разбегающийся двумя рукавами в стороны коридор в стенных панелях и пластиковых коробах. Светили плафоны. Прямо напротив входа поблескивали стеклянными вставками раздвижные створки, но Лёшкин проводник уверенно свернул направо, затем налево и остановился у массивной двери, которая по одному виду тянула тысяч на тридцать.

С резьбой. С завитушками. С металлическим кольцом в центре.

Мужчина покопался в камзоле, выудил ключ, напомнивший Лёшке ключ черепахи Тортиллы, и, сдвинув незаметный язычок, вонзил ключ в прорезь.

Поворот – и внутри двери ожил хрипящий и жужжащий механизм, раздалось несколько щелчков, объявляющих освобождение пазов от засовов, затем появилась щель, которую мужчина, надавив плечом, тут же превратил в полноценный проем.

– Садитесь на стул.

Лёшка кивнул.

Помещение, в которое они вошли, блестело лакированным деревом. Лёшка такими и представлял себе настоящие кабинеты. Приглушенный свет, массивный стол, кресло с высокой спинкой, лампа под прозрачным абажуром, плотно зашторенные окна и коричневый с желтым мохнатый ковер на полу. Стены из темных деревянных плашек и светлых резных панно. Кушетка коричневой кожи. Бюро.

Маленький, почти детский раскладной стульчик, поставленный в центре комнаты, совершенно выбивался из общего стиля.

Мужчина пошевелил шторы, поправил подушечку на кушетке и забрался за стол. Открывая и закрывая ящички, он смотрел, как Лёшка пытается приспособиться на узком сиденьи.

– Вы имеете представление о профессии секретаря? – спросил мужчина.

– Конечно, – кивнул, замерев, Лёшка. – Записывать, назначать или отменять встречи, организовывать этот… рабочий процесс.

Мужчина пригладил бороду.

Кресло под ним скрипнуло. Он включил лампу, щурясь, повозил по столешнице ногтями, затем принялся перекладывать выставленные на стол предметы. Предметов было много, при перемещении они непонятно стукали, звякали, шуршали, серебряно поблескивали и даже скрипели. Наконец мужчина удовлетворился наведенным порядком среди вещей и поднял на Лёшку глаза.

– Я – Солье Мёленбек, – сказал он. – И я несколько иное понимаю под словом «секретарь». Мне нужен не просто человек с памятью или организаторскими способностями, мне нужен человек, умеющий хранить секреты.

– Я могу, – сказал Лёшка, чувствуя сухость в горле, – я умею хранить секреты.

Мёленбек снова что-то переставил на столе.

– Вы уверены?

– Уверен, – кивнул Лёшка. – Были случаи.

– Какие? – спросил Мёленбек.

Он встал из кресла и, обогнув стол, остановился в метре от юноши.

– Ну, – сказал Лёшка, – я не выдал Жижу… то есть, Женьку Журавского, приятеля, когда он разбил окно…

– И все?

Мёленбек смотрел с живым интересом. В правой руке его появилась тонкая, метровой длины трость, обжатая металлическими кольцами.

Лёшка моргнул.

– Было ещё. Мне только сразу не вспомнить.

– Как меня зовут?

Наконечник трости уперся соискателю вакансии в грудь. Кажется, он был даже обит заостренным железом.

– Солье Мёленбек, – сказал Лёшка, чуть морщась.

Мужчина улыбнулся, но глаза его, черные, слегка навыкате, остались холодны.

Трость ушла в сторону, металлические кольца поймали отблеск лампы, а выскользнувший из трости клинок, сверкнув, прикоснулся кончиком к Лёшкиной шее.

– Спрошу еще раз, – сказал Мёленбек. – Как меня зовут?

Лёшка свёл глаза, разглядывая тонкую полоску стали, протянувшуюся от руки владельца бывшего купеческого особняка, к нему под подбородок.

Сейчас как порежет сонную, подумалось ему, и ага…

В животе сделалось холодно и пусто. Там, где лезвие прикасалось к коже, кажется, уже закровило – чудилась струйка, сбегающая за ворот рубашки.

Сглотнёшь – и труп.

– Солье Мёленбек, – выдавил Лёшка одними губами.

Мёленбек чуть сощурился, повёл носом и убрал клинок обратно в трость. Движение получилось ловкое, отработанное. Вжик! – и шею под подбородком уже колет лишь фантомное острие.

– Вот видите, – сказал Мёленбек, с ленивой грацией возвращаясь за стол, – вы дважды выдали мое имя и предали своего приятеля.

– Так вы же сами…

Лёшка привстал со стула.

Вон они как работают! Сначала спрашивают, а потом в ответы по макушку макают. Он потрогал шею – крови не было.

– Вы ещё слишком неопытны, молодой человек, – сказал Мёленбек, вновь занявшись передвижением предметов. – Думаю, вам стоит попытать удачи в другом месте.

Урод, подумал Лёшка.

– Так это значит, не подхожу? – выпрямился он.

– Мне кажется, у вас нет достаточных способностей.

Лёшка сунул руки в карманы куртки.

– Знаете… – Пальцы его вдруг нащупали костяной полукруг. – Вы, наверное, всё теряете. Сейчас, может быть, вы теряете хорошего работника.

Мёленбек кивнул, не отрывая глаз от своих игрушек.

– Будете выходить, наглый мальчишка, не забудьте посильнее хлопнуть дверью, – сказал он скучным голосом.

– А еще, – Лёшка куснул губу, – это тоже, наверное, ваша потеря.

Шагнув к столу, он бухнул пластинку между похожим на горный хрусталь темным кристаллом и оплавленной оловянной фигуркой, отдаленно напоминающей человеческую.

– Молодой че… – возмутился было мужчина, но на полуслове умолк, и Лёшка, уже развернувшийся к двери, озадаченно наклонил голову.

– Откуда? – услышал вдруг он.

В голосе Мёленбека скользила взволнованная хрипотца. А вот фиг, мы уже учёные. Лёшка крутнулся на каблуке.

– Секрет.

– Подойдите, – сказал Мёленбек.

Лёшка, сутулясь и шмыгая носом, подошёл.

– Возьмите хельманне в руку.

– Что?

Взгляд Мёленбека стал напряжённым.

– То, что положили на стол, возьмите обратно в ладонь.

– Это не ваше?

– Просто возьмите.

Лёшка шевельнул плечом.

Пальцы, помедлив, сошлись на пластинке, подхватили её. Она оказалась тёплой. Мёленбек чего-то ждал.

– Что? – спросил Лёшка.

– Сожмите, – попросил Мёленбек.

Лешка сжал.

– Как думаете, – наклонил голову Мёленбек, – кому мог принадлежать данный предмет?

– Моряку. Или китобою.

– Хм… Как вас зовут?

– Алексей. Алексей Сазонов.

– Хорошо, Алексей, соберитесь. Если хотите получить работу секретаря, постарайтесь представить этого человека, – сказал Мёленбек и откинулся в кресле.

В глазу его появился монокль, ладони вцепились в подлокотники. Стеклышко монокля преломило золотой ламповый свет.

– Вы серьёзно? – спросил Лёшка.

Мёленбек кивнул – голова у него словно по ниточке прошла вниз и вверх.

– Ну, я, конечно, могу…

Лёшка закрыл глаза.

Уж за воображение-то он был спокоен. Если бы в жизни нужно было только воображать! Сила мысли – это вам не какое-то там…

Итак. Владелец хиль… хель… костяшки, в общем.

Лёшка подышал, настраиваясь. В муаровой темноте за веками почему-то возникли седые усы и запорхали себе бабочками. Бяк-бяк, бяк-бяк. Вполне самостоятельные усы. Живые, воздушные. Только что с ними делать? Нужно-то лицо.

Лёшка напрягся. Если, допустим, представить китобоя…

К усам почему-то тут же добавилась борода, похожая на бороду Мёленбека, и запорхала с усами уже дуэтом. Тьфу!

Север, холодно, люди ходят… э-э… в шкурах. В парках ходят! С меховыми капюшонами!

– Алексей, – раздался какой-то натужный голос Мёленбека, – пожалуйста, опишите мне…

– Сейчас.

Лёшка сжал пластинку крепче. Подушечка пальца поползла по значкам. Неровности резьбы цеплялись за кожу.

Лицо, неожиданно проявившееся на внутренней стороне век, продержалось долю секунды и погасло. Оно было болезненно-худое, небритое, и показалось почему-то лицом мертвеца. Серовато-зеленым.

Лёшка обнаружил вдруг, что дрожит.

– Алексей, – напомнил о себе Мёленбек.

– Да-да.

Лёшка отёр вспотевшую ладонь о бедро, перевернул костяшку. Лицо всплыло снова, и его удалось рассмотреть подробнее. Глаза теперь были раскрыты, и они оказались мутновато-серые, колючие.

– Это человек, мужчина лет сорока, – заговорил Лёшка. – Худой, щеки это… втянутые. Скулы видны. Нос узкий, такой… костистый, что ли. Волосы чёрные, жесткие. Глаза серые, небольшие. На правой щеке шрам, почти до носа. Словно саблей пришлось, горизонтально. Одно ухо какое-то неправильное. Может, обрезанное? На плече… значок-татуировка, то ли птица, то ли змея на лапах.

– Штессан, – выдохнул Мёленбек.

Лёшке почудилось, что воздух в кабинете колыхнулся, карнизные кольца жалобно звякнули, а сквозь шторы плеснуло солнцем.

Он осторожно разожмурился.

Маленьким золотым кружком сиял из глубины кресла монокль. Но вот мужчина пошевелился, и монокль погас.

Подавшийся к столу Мёленбек был бледен, борода казалась мокрой. И дышал он косым ртом неровно, со всхлипами, словно до того изо всех сил сдерживал дыхание.

– Хорошо… хорошо… – взгляд его медленно прояснялся. – Ты можешь идти, Алексей.

– Не угадал, да?

Поджав губы, Лёшка понёс пластинку к столу.

– Нет, – выставил ладонь, проскользив рукой по столешнице Мёленбек, – оставь хельманне себе, это теперь твоё.

Голос его был устал.

– До свиданья, – сказал Лёшка.

Надо было вообще наврать, подумалось ему. Типа, нос орлиный, одноглазый. Хромой. Всё равно бы не прокатило.

Костяшку дал…

Он окинул кабинет взглядом. Хорошо тут, наверное, задницу просиживать. Потолок вон весь в этих… в лепнине. Сел, поплёвываешь.

Ну и ладно.

– Алексей, – произнёс Мёленбек, когда Лёшка уже взялся за дверную ручку, – завтра… жду тебя в девять утра.

Лёшка не поверил своим ушам.

– Вы серьёзно?

– Иди уже. Да.

– Так я взят?

– Взят.

– А зарплата?

– Завтра, – сказал Мёленбек, – завтра обговорим.

Он показался Лёшке обессиленным.

– А у вас…

– Иди, – разозлился Мёленбек. – Или я передумаю.

И Лёшка поспешил хлопнуть дверью.

Уже снаружи, за зелеными листами ограды радость прорвалась наружу, и новоиспеченный секретарь замолотил руками по воздуху, несколько раз подпрыгнул и проорал: «А-а-а!». Далекий прохожий на перпендикулярной Шевцова улице Гусака обернулся и, наверное, хмыкнув, продолжил идти по своим делам.

Мало ли сумасшедших?

Пыльный скверик распахнул объятья. Лёшка по тропинке обогнул тёмный пруд, под ноги попалась пластиковая бутылка, и, конечно же, понесся футбол. Рамос на Иньесту, Иньеста в край на Роналду, немного не точно, но на пути встало дерево, это, извините, помог судья, теперь обратно, ага, Роналду на Ибрагимовича, Ибра грудью скидывает на Иско…

Шар-рах!

Бутылка, срикошетив, улетела в сторону.

Оле-оле! Это Алексей Сазонов от души приложился к мячу и забил победный гол! Какое будущее у парня, какое будущее! Это же прямая дорога в секретари!

Лёшка, хохотнув, достал костяшку.

Хельманне. Он поводил пальцем по значкам. Ножом вырезали? Надо будет по интернету проверить. Наверное, что-то вроде нэцке японских. Только норвежское. Или шведское. Или еще чьё-то. Датское.

И мамане позвонить.

Лёшка затолкал хельманне поглубже в карман джинсов, а из нагрудного курточного извлек простенький мобильник.

Ничего, скоро он себе нокию купит. Или айфон.

Все сдохнут от зависти. Даже Сивый со своим навороченным «китайцем», который и швец, и жнец, и телевизор.

– Мам, привет.

– Да?

Голос мамани был насторожен. Лёшка в последнее время только деньги клянчил. Наверное, она думает, что он и сейчас позвонил по этому поводу.

Интересно, сколько Мёленбек платить будет?

– Да? – повторила маманя. – Алексей, не молчи.

Лёшка взъерошил волосы на макушке и выпалил:

– Мам, я на работу устроился.

– Что? Когда?

– Сегодня. Я уже собеседование прошёл.

Лёшка выбрался из скверика и мимо серо-желтого фабричного корпуса зашагал к остановке.

– Какое собеседование?

– Обычное. По объявлению.

– Погоди-погоди, – растерялась маманя. – Это где? Как?

– Всё, не кипешуй, – Лёшка подпустил в голос взрослости. – Вечером всё расскажу. Там, вполне возможно, что с жильем и питанием.

– А сколько… – попыталась выяснить маманя.

Но Лёшка сказал:

– Вечером, – и отрубил связь.

Полчаса тряски в старом автобусе, пропахшем кожзамом и разогретым металлом, и – здравствуй, родной микрорайон. Типовые девятиэтажки, поликлиника, забегаловка-павильон «Аист», ржавые задницы гаражей.

Сквозь зелень посаженных во дворе лип проглядывало солнце, ещё не жаркое, весеннее. Неделя до лета, а оно все никак не могло раскочегариться. Пора бы.

В небе медленно таял инверсионный след.

Жижа сидел на скамейке у подъезда с ярко горящей надписью «Игровые автоматы» и считал мелочь. Всей мелочи было четыре монеты. Что там считать?

– Хай, – сказал Лёшка.

– А-а, ты, – оторвал взгляд от ладони Жижа. – Как твоё ничего?

Они стукнулись кулаками.

Жижа, то есть, Женька Журавский, парнем был высоким и пухлым. А еще медлительным и непрошибаемо спокойным. Из-за комплекции и склада характера его сначала звали Слоном, а когда он отрастил длинные волосы, то Мамонтом.

«Жижа» была кличка только для своих, которыми Женька признавал лишь Тёмку Гладилина да вот Лёшку.

– Съездил я на Шевцова, – сказал Лёшка.

– И как? – Жижа аккуратно сложил монеты в карман куртки.

Лёшка выдержал драматургическую паузу. Тьфу, блин, драматическую. На Жижу она, впрочем, не подействовала. Мамонт, он мамонт и есть. Толстокожий. Женька спокойно лупал глазами и ждал.

Пантомима, ага.

– Взяли, – сказал Лёшка.

– Чего-о? – не поверил Жижа.

– Того, – Лёшка подвинул приятеля на скамейке и сел. – И штуку одну дали.

– В смысле, тысячу? Всего-то!

– В смысле, вот.

Лёшка раскрыл ладонь с пластинкой.

– Что за хрень? – склонился Жижа, разглядывая. – Кость, да?

– Малая берцовая.

– Я серьёзно.

– Не знаю. Думаю, моржовый клык.

– Народное творчество. Резьба.

Жижа подцепил хельманне толстыми пальцами. Помял, пошкрябал грязным ногтем, понюхал и даже – Лёшка скривился – лизнул.

– Точно, кость. Слушай, – загорелся Жижа, – может, это как в фильме про эти, блин… такие костяные фигурки редкие.

– Нэцке?

– Во-во. Представь, сколько такая штука стоит.

Лёшка забрал хельманне из рук Жижи.

– Ага, так мне с панталыку её и отдали.

– Ну, отдали же. А этот… работодатель – нормальный? Иностранец?

– Получше нас русский знает. Но какой-то… – Лёшка вспомнил уколовший шею клинок. – В общем, со странностями. В камзоле ходит.

– Хе, у них у всех бзики, кто богатые. Когда денег много, можно и в камзоле ходить. И голым тоже можно. У меня вон батя вечно в трусах по квартире ходит.

– Он у тебя богатый?

– В том-то и дело, что нет, – помрачнел приятель.

Они помолчали.

Говорить вроде и не о чём больше. Фильмов нормальных в торрентах не прибавилось. В игры Жижа не играл, ни в «Старкрафт», ни в «Баттлу». До футбола ещё четыре дня.

– Ну, ладно, почапал я домой, – поднялся Лёшка.

– Ага, – ссутулился Женька. Шмыгнул носом. – У тебя сотки нет? До пятницы.

Взгляд его стал просительным.

Сотенная у Лёшки была. Но Жижины «до пятницы» вовсе не означали именно до пятницы, по крайней мере, это могла быть и следующая пятница, и пятница через месяц, а там или долг забудут, или сам Жижа забудет, попробуй его переубеди, что занимал.

И все же врать Лёшка не стал.

– Есть, – сказал он. – Но это на телефон бросить надо.

– А-а, – протянул Жижа, – телефон – это святое. У самого четыре рэ на счету. Ладно, бывай.

Они снова стукнулись кулаками.

Лёшка проскочил перед тормознувшим «опелем» к ограде какого-то раскопа с трубами, затем по мостику перебрался к своей девятиэтажке.

Сестру он застал захлопывающей квартирную дверь.

Рядом с ней пританцовывала такая же плотненькая, невысокая подружка, то ли Катя, то ли Люба. Браслетики, резинки, шапочка с пумпоном.

– Эй-эй, – поймал Динку Лёшка, – ты куда это?

– Гошу кормить!

– Какого Гошу?

– Морскую свинку, тупой!

– Чего?

– Тупой!

Сестра вырвалась, показала язык, и они с подружкой, крича: «Сдрисни, сдрисни навсегда!», побежали вниз по лестнице. В щель между пролётами было видно, как мелкают курточные фиолетовый и темно-синий рукава.

Шмакодявка.

Лёшка открыл дверь, прямо в ботинках (вроде ж чистые) прошлепал на кухню. Кастрюля с супом стояла на плите, правда, уже чуть тёплая.

Динка, как всегда, поев, посуду за собой не вымыла, бросила грязную тарелку в раковину, где уже дожидались воды и губки два стакана из-под томатного сока, блюдце, салатница и штук пять ложек.

Стрекоза, блин. По ушам надавать.

Лёшка зажег конфорку под кастрюлей, сбросил куртку на свободный стул, достал и нарезал хлеб. Хлеб кончался, после нарезки осталась лишь толстая горбушка, сунутая обратно в хлебницу. И всё. Надо было Динке сказать, чтоб сбегала. На свинку у неё, видите ли, время есть, а на домашнюю работу…

Лёшка подступил к окну. Во дворе было пусто. По телефону что ли набрать? Впрочем, ему-то хватит. Остальные должны думать своей головой, хотят они хлеба или нет. Он им не нанимался вообще-то.

Под клекот закипающего супа Лёшка сходил в туалет, затем в прихожей наконец освободился от обуви. Синий носок на правой ноге прорвался. Большой палец с желтоватым ногтем застенчиво выглянул в дыру.

Ну и фиг с ним. Лёшка пошевелил пальцем. Это путь к свободе.

Супа он набухал себе целую миску, пол-кастрюли не пол-кастрюли, но около трети точно поместилось. От супа пошел одуряющий жирный пар. Упаковка сметаны из холодильника лишилась сначала ярлычка из фольги, а затем и уместившегося на ложку содержимого. Теперь кусманчик сливочного масла…

Глотая слюну, Лёшка плюхнул сметану, размешал. По побелевшей поверхности супа поплыли масляные кружки, со дна поднялись и затонули кубики картофеля, мясные волокна, вермишелины и дольки обжаренного лука.

Сейчас бы, конечно, ещё кинцо какое-нибудь забойное.

Несколько секунд Лёшка раздумывал, не пойти ли с миской в большую комнату, к телевизору, но потом решил не заморачиваться. Это ж стул туда притащи, хлеб на блюдце положи, для блюдца ещё маленькую табуреточку притарань. Ковёр, блин, не заляпай.

Ах-х! Первая ложка обожгла горло, вкусовым залпом выстрелила в язык и в нёбо, прокатилась, провалилась в желудок. Взорвалась теплом!

Шрапнелины пота проступили на лбу.

Уф-ф! Лёшка выдохнул, выложил хельманне и, глядя на вырезанные значки, уработал суп в какие-то пять минут.

Суп – хлеб, хлеб – суп.

В значках виделись странные слова. «Гку» и мягкий знак на конце. «Ако» с перевернутой на другой бок «к». «Хизм» с латинской «и». И то ёще как читать.

Осоловев, он погонял ложкой одинокий картофельный кубик по эмали и отодвинул миску. Всё, не лезет. Живот раздулся, как барабан. Жизнь хороша, и жить хорошо. Сейчас бы всё это запить сладеньким…

Да, и в интенет выйти.

Лёшка выполз из-за стола, брякнул миску в раковину (Динка не вымыла, и он не будет), включил электрический чайник и поплелся в свою комнату.

После развода сестра с маманей стали спать в зале, а детская на законных основаниях отошла к нему. На двери комнаты висел календарь с Кобейном за прошлый год. Над Кобейном выгибались вырезанные по трафарету буквы. «Mans territory».

Стильно. Ясно чьё.

Шкаф светлого дерева встретил Лёшку на входе. Пара расшатанных стульев, жмущихся к стене по другую сторону, приняли футболку. Кровать. Продавленное кресло. Заваленная к окну пирамида книжных полок. Это ж с ума сойти, как они с Динкой и Ромкой умещались здесь втроём. Спали у друг друга на головах.

Лёшка прилег на кровать, уставясь сонным взглядом в стену над полками. Обои надо, конечно, менять. Что-то они своей убогостью вызывают лишь рвотные позывы. Цветочки, блин. То ли дело в углу с компьютерным столом – все заклеено плакатами «Металлики», Мэнсона и «Агаты Кристи», заплетено проводами, и колонки висящие классно смотрятся.

Он икнул.

Телефон вывалился из заднего кармана. Ха-ха, лишнее из организма выходит. Кстати… Лёшка лениво полистал контакты в меню телефона. Чтобы выбрался нужный, пришлось дважды надавить на кнопку. Дерьмо уже, а не мобила, не сразу даже срабатывает.

Первым делом – новую.

– Алло, Тёмка, ты онлайн?

В ухо ударил какой-то инфернальный рёв, затем рёв перекрыл выстрел из дробовика, звякнули гильзы.

– Кто? – спросила мобила напряженным голосом.

– Лёшка Сазонов. Ты от кого там отстреливаешься?

– Не поверишь, набежало тварей…

Несколько секунд телефон гремел взрывами, хрипел, шипел и выпускал грохочущие очереди в пространство.

– Умри, сдохни тварь! – крикнул кому-то Тёмка, затем простонал и сказал уже в трубку: – Всё, мочканули меня. Чего тебе, браза?

– Вопрос есть, – сказал Лёшка. – Про хельманне что-нибудь слышал?

– По буквам, браза, по буквам.

– Хель-ман-не.

Тёмка хохотнул.

– Фигня – вопрос. Хелл – ад. Мани – деньги. В общем, адские деньги. Учи английский, браза.

– Достал ты со своим бразой. Это костяшка такая. Полукруглая. На деньги не тянет. И говорится не так. Е на конце.

– О, ну так выйди в сеть, злобный браза, и посмотри. У меня здесь ад и демоны, – сказал Тёмка и отключился.

Друг называется.

Лёшка с великой неохотой покинул кровать и перебрался за стол. От нажатия кнопки старенький компьютер загудел, словно пошёл на взлёт. Монитор выдал настройки биоса. Лёшка подпёр щеку ладонью. Блин, сейчас ждать ещё пока разогреется.

Он выгреб бумажки из-под клавиатуры, которых что-то много скопилось за две недели. Ряд цифр – код к демке, не поймешь уже какой. Оставить? Выкинуть? Лёшка скривился. Ладно, пусть полежит ещё. Каракули, в которых можно разобрать лишь «перья ястреба» и «прах» – это, кажется, рецепт из «Скайрима». «Скайрим» он, впрочем, уже удалил. Ходишь, бродишь, бред какой-то. Ну, рецепт… Лёшка скомкал бумажку. Адью.

Экран, мигнув, выдавил полоску виндосовской загрузки.

Давай, давай, тормозуха. Так. На следующей бумажке были записаны несколько чисел в столбик. Сумма набегала под двадцать с лишним тысяч. Что за сумма? Откуда? Ещё тысяча зачеркнута. А-а, Лёшка шлёпнул себя по лбу, это он как раз конфигурацию нового компа прикидывал, на замену кряхтящему сейчас драндулету. Видеокарточка, оперативка в четыре гига, блок питания пятисотваттовый.

– Эй, драндулет, – щёлкнул ногтем Лёшка по потемневшему экрану.