Погибель

– Убивали, насиловали. Умножали скорби земные.

Вспомнив предков, Клембог стиснул кулаки и мысленно каждому пожелал нифели. И Сарадилу, и Тойвенсу, всем.

– Вот поэтому ты нам и нужна, – подошел он к Капле. – Ты можешь спасти наши земли.

– Я? – удивилась девушка.

– Ты, – гауф усадил ее на кровать. – Когда Капля падает в Колодец, тот край, знак которого она уносит с собой, очищается от нечисти.

– А какой знак?

– Этот, – Клембог снял одну из цепочек с кяфизом с шеи. – Как последняя воля, понимаешь?

Капля медленно кивнула.

Кяфиз опустился ей в ладони – небольшой железный кругляш с отверстиями.

– Как у вас все странно, – Капля склонилась над кяфизом. – И что, его нужно просто надеть?

– Да.

Капля посмотрела на цольмера.

– А у вас все с ними ходят?

– Все, – Ольбрум отвел бороду в сторону, показывая свои кяфизы.

– Ух ты! – обрадовалась Капля и принялась считать: – Один, два… четыре… шесть! Это имеет какое-то значение?

– Имеет, – кивнул Ольбрум.

– Как у всякого места есть аззат, – сказал Клембог, – у людей есть кяфизы. Первый кяфиз человек получает по рождению. Кто победней – бронзовый или медный, кто побогаче, – железный. Его надевают отец с матерью. Или повитуха. Или владетель земель. Считается, что с этих пор ребенок защищен от мелкой нечисти. Второй кяфиз вешают в двенадцать лет.

– А третий? – спросила Капля.

– Иногда люди до самой смерти ходят с двумя, – гауф посмотрел в глаза Погибели. – Но некоторых боги наделяют и большим числом кяфизов.

– Как вас?

– Как меня, – согласился Клембог.

– Кяфизы есть душа человека и души его предков, – сказал Ольбрум. – Чем больше кяфизов, тем сильней человек, тем лучше он может противостоять нифели и ее порождениям.

– А кто определяет, сколько кому кяфизов причитается? – прищурилась Капля.

– В основном, цольмеры. Но вешать на себя лишний кяфиз вряд ли кто станет. Наполненные душой кяфизы звенят, а пустые – быстро трескаются.

– А человек может жить без кяфизов?

– Без кяфизов его убьет даже прозрачник, – сказал Клембог. – Вообще любая, даже самая мелкая нечисть.

– Погоди, – остановил его жестом Ольбрум. – Кяфиз, девочка, на самом деле только железка. Без души человек жить не может. Без внутренней силы. Кяфизы – это только средство концентрации ее.

– А случай с Баррац-Леем? – спросил Клембог.

Старик покосился на Каплю.

– Не будем еще этим девочку нагружать.

– Да уж, – сказала Капля, приложив пальцы к вискам, – у меня просто голова кругом. Аззат, кяфизы. Ни… нифель. И я еще почему-то должна упасть в Колодец. Скажите, – темно-светло-синие глаза с надеждой посмотрели на гауфа, – это же розыгрыш, да?

Хлопнул растроенно ладонями по резным подлокотникам Ольбрум.

– О, боги! Кого вы послали нам?

Клембог, который мысленно воскликнул то же самое, поднимаясь, сказал Капле:

– Когда Колодец позовет тебя, сама поймешь, розыгрыш или нет.

За ним встал и Ольбрум.

– А когда он позовет? – спросила Капля.

– Это тебе знать. Скоро.

– И что тогда?

– Тогда тебя не удержим ни мы, ни стены Башни. Поэтому было бы хорошо, если бы ты надела кяфиз.

– Вот так? – Капля опустила цепочку через голову. Железный кругляш удобно устроился на белой ткани платья.

– Да, спасибо.

Произнести незнакомое слово получилось легко.

– Теперь отдохни, – Ольбрум остановился у двери. – Тебе и нам предстоит долгий путь.

Капля вскинула глаза:

– Вы будете сопровождать меня?

– Да.

– Но я же бессмертная. Я не нуждаюсь в охране.

– Скорее, – сказал Клембог, – мы будем охранять кяфиз.

– Зачем?

– Всегда найдутся те, кто захочет повесить вместо этого кяфиза свой. Повесить силой. И первые – Шуанди и Циваццер. Кронгауф Су Янфан и энтиль Монтребан Коффа.

– Опять непонятные имена! – Капля плюхнулась на кровать. – Все, я устала. Здесь вообще кормят?

– Кормят, – кивнул Клембог. – Я распоряжусь.

Он покинул комнату вслед за Ольбрумом. При их появлении из дверей Хефнунг встал с чурбачка, который приспособил вместо стула.

– Ну, что?

– Идем, – сказал Клембог.

– Куда?

– В пекло, к предкам и богам.

– Усы обгорят, – грустно заметил Титус.

– Отрастут новые. Предупреди своих, подумай, кого оставишь вместо себя. Думаю, с месяц нифель не сунется. Собираемся в оружейном зале.

– А Капля? – поспешил за гауфом Хефнунг.

– Вот с ней и пойдем.

Они вышли в зал. Ольбрум с неслышным стоном опустился на лавку. Хефнунг пропал в арке, ведущей на нижние уровни. Детей увели в дальние комнаты, и Худой Скаун скучал, подпирая угол рядом с окном. За столами прибавилось народу. Панцири, наручи. Лица усталые, но глаза блестят надеждой. Шепотки о Капле перепархивали как мотыльки. «Слышал?» – «Слышал» – «Это же – ух!».

Клембог перехватил девушку, несущую кувшин с ягодной водой.

– Селия?

– Да, эрье гауф.

Девушка поклонилась, звякнули кяфизы.

– Отнеси в дальнюю комнату поесть Капле.

– А что ей можно, эрье гауф?

Нос и щеки у девушки были в веснушках, а глаза – кошачьи, зеленые с желтыми пятнышками. Не темно-светло-синие.

– Не знаю. Что все едят, то и ей возьми. Овощей побольше. И воды.

– Да, эрье гауф.

– Беги, – отпустил ее Клембог. – Погоди.

– Да?

Селия обернулась.

В ее повороте головы, в чуть приоткрытом рте, в невинной игре пальцев, накручивающих рыжеватый локон вдруг проскользнуло что-то настолько знакомое, давно и прочно, казалось бы, забытое, что Клембога шатнуло.

Боги, зачем снова?

– Ты посиди с ней, Селия, – сквозь стиснутое горло выдавил гауф. – Побудь там.

– Хорошо, эрье га…

Он не видел уже, побежала она или нет. Не важно. Чуть ли не вслепую пересек зал, нашел свою келью, прикрыл дверь, вбил засов. Узкая щель окна была занавешена. И хорошо, что плотно, хорошо, что темно. Пусть темно, пусть. Никого нет. И меня нет.

Клембог уперся лбом во влажный камень стены.

Сколько не вспоминалось уже? Месяц? Два? Думал, похоронил, ан не вышло. Твоя сестра Беата, Жаркий тиль Арнготен, сказала мне «Да». Помнишь?

Боги и предки поставили против нифели мое счастье.

Лошади, спасаясь, несли по холмам во весь опор, телегу трясло, я приподнимал голову, и с каждого подъема мне открывалась Вторая Башня.

То есть, сначала открывалась, а потом…

Я хотел быть с тобой, Арнготен, с тобой и Беатой. Но Ольбрум не дал мне. Спеленал, как малое дитя. Сказал: «Поздно». Поздно!

Телегу трясло. Бойницы Башни плевались фиолетовым огнем. Нифель текла в низину, затуманивая, застилая склоны.

– Кеюм.

Клембог сжал кулаки.

– Уйди, старик.

– Не время для слабости, гауф, – сказал из-за двери цольмер. – Люди ждут в оружейном зале.

Клембог со свистом втянул воздух.

– Хорошо.

Но кулак стукнул в камень, кровя костяшки.

Выйдя, он ни разу не поглядел на Ольбрума. Тот так и шелестел накидкой сзади, не решаясь заговорить. Может, угадал причину Клембоговой злости, а, может, просто не имел слов ни успокоить, ни ободрить.

В оружейном зале за сдвинутыми верстаками сидело человек тридцать. Женщины, дети стояли в тени у стен, у точильных кругов, у вымпелов и штандартов. За их спинами тускло отблескивали панцири, поножи и шлемы, ловил свет металл мечей.

Шипели факелы в держателях у колонн. Капала желтым воском неровная линия свечей.

Клембог звонким шагом обошел верстаки, становясь во главе сложенного из них стола. Ольбрум сел на пустой стул слева.

Был шепот – затих.

Гауф взглядом нашел Хефнунга, Худого Скауна, чуть склонил голову.

– Вы все уже знаете, – сказал он, – что в наш мир вновь пришла Капля. На этот раз – в наш съедаемый нифелью край. Сегодня, завтра или послезавтра ее потянет к Колодцу. Что ж… Это наш шанс. Мой кяфиз украшает ее шею. И я хочу до самого Колодца пройти с ней малым отрядом в восемь-десять человек.

В тени коротко ахнули.

– Эрье гауф, – поднялся высокий, плечистый воин, – но Циваццер и Шуанди…

Клембог кивнул, и воин опустился на место. Звали его, кажется, Ваглон. Лет пять назад он был простым земледельцем из Малой Чалы, городка у Третьей Башни. Они даже как-то виделись на столичном рынке. Сторговали на пробу три меры овса для лошадей.

Эх, отличный был овес.

– Да, они будут ее ждать, – сказал Клембог, всматриваясь в лица сидящих. – Но они не смогут ждать ее прямо у Колодца. Это верная смерть. Им придется караулить в десяти, а то и двадцати кальмах от него. А, значит, у нас будет возможность просочиться. Там леса и болота, много развалин. С Каплей мы пройдем.

Хефнунг недоверчиво фыркнул в рыжие усы.

– А если она в нифель?

– И мы в нифель, – твердо сказал Клембог. – Ей нифель не страшна, а, значит, и тем, кто будет рядом. Я потому и хочу взять десятерых максимум.

– Самоубийство, – вздохнул кто-то.

– А разве цольмеры Циваццера и Шуанди не учуют Каплю на подходе? – прилетел вопрос с дальнего края.

Говор поднялся волной, но утих, едва заговорил Ольбрум:

– Возможно. Но я постараюсь, чтобы это произошло как можно позже.

– То есть, здесь не останется цольмера?

Клембог нашел взглядом говорившего. Седой бобрик волос, хищный нос, панцирь со змеей, свернувшейся в спираль, четыре кяфиза. Олифер Ас-Клакет. Один из сектилей Шадиса. Воин, потерявший двух сыновей и до последнего державший открытую галерею Кан-Гинора, крепости на перевале.

– Олифер, – сказал гауф, – эта Башня – последняя. И нифель сожрет ее тоже, с цольмером или без. И мне… и нам останется только Шанг-Лифей.

– Но ты возьмешь лучших! – выкрикнул Ас-Клакет. – Ты возьмешь лучших, а кто защитит людей здесь?

– Ты, – сказал Клембог. – У тебя будет время, пока нифель подступит к подножью. Я поручаю это тебе, сектиль Олифер Ас-Клакет.

– Но… – Ас-Клакет задохнулся, глаза его потемнели. Затем он выпрямился. – Кто уйдет с тобой?

– Я возьму Хефнунга и Ольбрума. Худого Скауна…

– Ха! Шерстяная задница! – вскочил Худой Скаун. – Все, пошел собираться. А то знаю я вас…

Тесня толпящихся, он двинулся к дверям. Его место за верстаком тут же занял белобрысый парень с арбалетом за спиной.

– Мальчишку возьму, – продолжил Клембог. – С ножами. Кредлика. Братьев Енсенов. Еще Туольма и Большого Быра.

– Восемь, – сказал Ас-Клакет, зажав пальцы на руках. Два на левой остались свободными.

– Плюс я и Капля.

– Десять.

Ас-Клакет посмотрел на два сжатых кулака.

– Кто хочет, – повысил голос Клембог, обращаясь к стоящим в тени женщинам и детям, – может спуститься с Башни вниз, на землю. Кто хочет высказаться, прошу.

Несколько мгновений стояла тишина, перемежаемая кряхтением, вздохами и звяканьем кяфизов. Сел Ас-Клакет. Поднялся бородач Шаммуз Дуб, командир одной из застав на нижних ярусах, упер в дерево культю, заменяющую левую кисть.

– Эрье гауф, – с вызовом сказал он, – я бы хотел понять, чей шанс эта Капля – ваш или все-таки нас всех?

– Что ты хочешь сказать? – спросил, каменея, Клембог.

Шаммуз Дуб оглянулся на сидящих рядом.

– Я хочу сказать, – с усмешкой произнес он, – что с Каплей можно многое попросить у Янфана или Коффы. Для себя. Бросить Дил…

Он не договорил – рука соседа в тяжелой латной перчатке, сминая бороду, ударила его в челюсть. Жалобно тренькнули кяфизы, Шаммуз Дуб грохнулся на стул, а затем, вместе со стулом, на пол.

– Урод, – прокомментировал ударивший – плечистый, носатый воин со шрамами на щеке и шее.

Шаммуз Дуб завозился в обломках стула. Стоящие у колонн отступили от него подальше.

– Это же правда, – мотнул косматой головой он и сплюнул густой слюной с кровью. – Пока мы здесь будем дохнуть, он…

Шаммуз Дуб показал пальцем на Клембога и озадаченно умолк – гауфа во главе стола не было. А сообразить, что тот находится у него сзади, ему уже не удалось. Навершие меча с размаху впечаталось в затылок.

– Убрать вниз, под замок, – сказал Клембог, с отвращением глядя на распростершегося на полу бородача.

Двое воинов подхватили Шаммуза под руки и поволокли из зала. Кто-то из детей попытался его пнуть, но промахнулся.

О, предки! – подумалось гауфу. Я бы тоже его повесил, как это обычно делали вы. Было бы у меня больше людей… А сейчас я отниму еще восьмерых, и даже Шаммуз может пригодиться. Потому что три кяфиза, и Башня, если что, продержится дольше.

– Вот что, люди, – сказал Клембог, вернувшись к столу, – до Колодца – около семиста кальмов. Это двадцать – тридцать дней пути. Я надеюсь, что нифель за это время не сможет подступить к Башне. Если же подступит… – он вздохнул и сказал с необычайной силой: – Защищайтесь! И верьте в то, что мы дойдем!

Его слова встретило настороженное молчание.

Клембог обвел зал глазами – на усталых, напряженных лицах плясали отсветы и тени. Воины. Дети. Женщины. Он читал в их взглядах разное: страхи и надежды, готовность умереть и желание жить, тусклое равнодушие и суровую решимость.

И ростки гнилых слов Шаммуза Дуба.

– Я вернусь! – выкрикнул Клембог.

И когда он почти отчаялся, какой-то девчоночий голосок разорвал тишину:

– Я верю вам, эрье гауф.

Ух! Смялась, лопнула тревожная неопределенность, хохотнул один воин, другой, ухнул басистым филином Ас-Клакет, захлопали по плечам латные перчатки, мелким бисером рассыпался женский смех. Стиснуло грудь: мои люди, мои.

– Пойду за припасами, – поднялся Хефнунг. – Значит, нас десятеро?

– Да. Собираемся у комнаты Капли. – Клембог взглянул на Ольбрума. – Что, старик, прогуляемся до Колодца?

– Попробуем, – вздохнул цольмер.

Люди потянулись к выходу. Несколько воинов отошли к точильным камням. Дети, наоборот, облепили верстаки. В руках у них появились деревянные фигурки. Сквозь визг заточки зазвучали детские голоса:

– Вторая Башня пала!

– Это нифель! Ее надо уничтожить!

– В бой за Дилхейм!

А ведь они играют в нас, подумалось Клембогу. Он расслышал, как один из мальчишек со Скауновскими интонациями кричит: «А я первой гадине мечом – на!», и усмехнулся. Дети. Если они останутся живы, то скоро попросту будут нами. Мной, Хефнунгом, Ваглоном. Только со своими присказками. Хотя «шерстяная задница», наверное, и их переживет.

– Кеюм, пошли-ка со мной.

Ольбрум взял его под локоть.

– Куда? – спросил Клембог.

– Поколдую над твоим плечом. Да и с кяфизами подумаю, что можно сделать.

Они поднялись на уровень. Темная галерея окончилась сводчатыми дверьми, укрепленными железными пластинами.

Цольмер провел ладонью в воздухе. Искорки сорвались с его пальцев и устремились к выбитым в металле знакам – месяцам, башням и звездам. Створки, скрипнув, отворились. Зажглась свеча в стенной нише.

Клембог ступил за Ольбрумом внутрь.

Небольшое квадратное помещение было страшно захламлено, и с прошлого раза, когда гауф заходил к старику, ничего в нем не поменялось. Кажется, каморки столичных старьевщиков и то знали больше порядка. Относительно чистых мест было всего два – лежанка, накрытая горой одеял, и приставленный к бойнице широкий стол с желтыми рулонами свитков. Все остальное пространство представляло из себя горками, кучами, курганами накиданные одежду и вещи с добавлением боковин шкафов, сломанного оружия, непонятных приспособлений, шкур, пахучих сухих веников и деревянных фигур.

– Садись, – указал на лежанку Ольбрум, а сам, нагибаясь этакой птицей-жабоедкой, пошел от кучи к куче.

Что-то выдергивалось снизу, что-то доставалось из середины, вещи ползли, смешивались, расставались с детальками. Взблескивало стекло.

– Знаешь, Кеюм, – сказал цольмер, что-то, невидимое гауфу, собирая на прижатую к груди руку. – Я ведь молился богам. Всем, что помнил. Я просил остановить нифель. И вот… Боги прислали Каплю.

– Ты думаешь, это их заслуга?

Сбив одеяла к стенке, Клембог опустился на продавленный тюфяк. Повязка поползла с плеча. Ох и намотано.

– Ну да, я понимаю, – усмехнулся Ольбрум. – Выжил из ума старик…

Он высыпал на стол найденное. Несколько медных монет, кристалл темного хрусталя, кожаный наплечник с тесьмой, две мелких плошки и тигль о трех ногах. Хрусталь сразу лег под тигль. Монеты были сдвинуты в сторону. Наплечник показал вытертое брюхо.

– Не хватает, – пробормотал цольмер, блуждая по комнате глазами.

Объектом его внимания стали залежи в углах. Отпинывая щепки и тряпки, он полез туда. Зазвенело железо, покачнулась и упала, развалив горку хлама, безрукая деревянная фигура.

– Ну да, – бормотал Ольбрум, пока его пальцы споро сортировали вещи, – можно и так сказать. Выжил из ума. А где надежда? Нет надежды. Боги, предки… У кого еще просить помощи, как не у тех, кого сами же наделяем могуществом или расположением к нам? То-то.

Наблюдая за стариком искоса, Клембог наконец снял повязку.

– Твари нифельные…

Почти все плечо до локтя было темно-фиолетовым. Даже по предплечью бежали незаметные ниточки. А ведь сначала удар совсем не показался серьезным. Да, оглушило, да, развернуло, но на ногах он устоял и упал уже после, когда сошел Альфар.

Клембог тронул пальцами лоснящуюся кожу. Не больно. Но и не понятно. Будто не свое.

– Старик…

– Да? – отвлекся от раскопок цольмер.

– Это что, нифель?

– Это? – Ольбрум сощурился, высоко вздергивая ноги, перешагнул кучу. – Не знаю. Но похоже. Только такого ведь не было еще?

– Ты меня спрашиваешь? – удивился гауф. – Кто из нас цольмер?

– Да я, я.

Зазвенела, зазвякала на столе вторая порция находок.

Ольбрум подхватил плошку, сыпнул в нее что-то, плюнул, добавил веточек из рукава и, растирая, размалывая ингредиенты каменным пестиком, подступил к Клембогу.

– Когда перевязывали, этого не было.

– И что?

Гауф отбросил смотанную повязку. Махнув грязным, серо-зеленым языком, она пропала в одной из куч.

– Как себя чувствуешь?

– К Капле шел – болело, сейчас – будто чужое. Вроде все слушается, но…

– Ясно.

Ольбрум понюхал плошку, отставил ее и тонкими пальцами принялся ощупывать темно-фиолетовое плечо Клембога. От прикосновения пальцев кожа руки на мгновение принимала здоровый, бледно-розовый вид.

– Болит? А сейчас? А если здесь?

Клембог мотал головой.

Плохо, думалось ему. Я что, превращусь в нифель? И как скоро? Или уже превращаюсь? Он прислушался к себе. Не болит. Ничего не болит. Как у мертвеца. Нет, такому мне надо быть подальше от Башни. Все одно к одному: и Капля, и плечо. А уж если что, Хефнунг и Худой Скаун – рядом. Упокоят.

– Ну!

– Не чувствую, – Ольбрум отнял руки. – Была бы нифель… Отголосок есть, конечно. Но малый, несерьезный. Кяфизы справятся. Я вот сейчас…

Не договорив, он вновь взял плошку. Звонко застучал пестик – быц-быц-быц. Сладковатый запах, как от пряностей на рынке, коснулся ноздрей гауфа.

– Так мне что? – спросил Клембог.

– Сиди пока.

Ольбрум высыпал полученный порошок в тигль. Клембог, прислонившись к стене затылком, наблюдал, как цольмер из ниоткуда добавляет щепоти синего и белого, а затем складывает пальцы в хитроумный знак.

Фырх!

Свет ударил из подложенного хрусталя в дно тигля.

Ольбрум тем временем повертел наплечник и, коротким ножом перерезав нити, оторвал слой мягкой кожи.

– Я думаю, – сказал он, – все обойдется. Предки смотрят на нас, боги смотрят на нас. Все эти беды потому, что они хотят убедиться, что мы их достойны.

– Кто? Предки? – фыркнул Клембог.

– А ты не смейся, не смейся. – Цольмер зачерпнул парящую вязкую массу из плошки и размазал ее по слою кожи. – На вот, погрей в руках.

Он подал гауфу несколько монет.

– Зачем?

– Увидишь. Испытания даются не просто так. Свет спускается в души, кяфизы полнятся чистой силой.

Клембогу сделалось горько. Не сошел ли Ольбрум с ума? Он сжал монеты в кулаке.

– Мир распадается, старик. Какие испытания? Какой свет? Для чего, если все канет в нифель? Тьма вокруг.

– Это ты верно… – цольмер тряхнул седыми космами. – Верно, да не совсем. Человек рождается и умирает. Зачем? Бессмыслица ведь. Путешествие из ничего в ничто. Весна сменяет зиму, лето сменяет весну, а в конце снова приходит зима. Тоже зачем? Значит, мы должны делать, что должно. А должно нам жить и бороться за жизнь. И тем мы тьму отодвигаем.

– Ты про нифель?

– Я про тьму в душах, – Ольбрум еще раз зачерпнул из плошки, размазал тщательней, взялся за тесемки. – Руку готовь.

Клембог повернулся боком.

Ольбрум приложил слой наплечника, накрыв почти всю черноту, перекрутил тесьму через руку, завязывая часто и туго.

– Не жжет?

– Холодит, – сказал гауф.

– Это хорошо. Монеты согрел?

Клембог разжал кулак.

– Прижимай по одной к кяфизам, – сказал Ольбрум. – Попробуем прочней сделать.

Клембог разъединил цепочки.

Теплая монета, то ли балимарский скоф, то ли одынханский рым, вытертая до неразборчивости чеканки, легла под кяфиз. Цольмер придержал их пальцем, сотворил знак, и медь протаяла будто воск вглубь.

– Держится?

Клембог подергал вплавленный в монету кяфиз.

– Кажется, да.

– Давай остальные.

Монет не хватило, и гауфу пришлось греть еще две, до побеления сжимая пальцы. Скоро на цепочках болтались некрасивые медальоны – серебро в красноватой меди. Ольбрум потрогал каждый.

– Годится.

– Что ж, – поднялся Клембог, – тогда я пошел собираться.

Под наплечником подергивало и слегка жгло, но он решил не делиться этим с цольмером. Как будет, так будет уже.

Он вышел из комнатки. Углубившийся в раскопки старик, кажется, его ухода даже не заметил. Кяфизы звенели необычно, глуховато. На миг стало душно, захотелось рвануть их с шеи, рассыпая по полу звенья цепочек.

Наверху в зале собирались перед народом Худой Скаун и Большой Быр, и сборы эти походили на представление странствующих циркачей.

Меч налево, меч направо, ших-ших – в ножны, слитный разворот, звон латных перчаток. Шаг-пошаг, по кинжалу на пояс. Тесьма, защелки. Сапоги выбивают пыль. Плащи затянуты хитрыми узлами, кошели подвешены, бурдюки с водой закреплены у левой подмышки. Интересно, увернется ли Большой Быр от походного мешка? А то ведь выше на голову.

Бумм!

Клембог фыркнул, проходя мимо.

– Прости, мой друг! – тут же подскочил к оприходованному мешком приятелю Худой Скаун. – Это петелька такая. Не затянешь, как следует, все, шерстяная задница, мешок, считай, летит сам по себе. Смотри…

Бумм!

– Видишь?

– Да я тебя!..

Смешно.

Если у Худого Скауна походный мешок так, с полешко размером, то у Большого Быра – с приличное бревно.

Замах. Ух! Летит мешок, колебля пламя свечей. Уворачивайся, не уворачивайся, получишь обязательно. Брамм!

– Быр! Быр, ну что ты, что ты, – полез обниматься хлопнутый по уху Худой Скаун. – Это ж не я, это ж петелька…

Хохотали дети и воины за столами. Утирали веселые слезы женщины. Хлопали друг друга по спинным пластинам Скаун и Быр.

Будто и нет нифели.

Клембогу собирать было нечего. Он позвал мальчишку, того самого, опрокинувшего плошку, и с его помощью облачился в полный парад, повесил меч, приторочил маленький щит за спину, теплый плащ скрутил валиком.

– Свободен.

Белобрысый пострел пропал, будто и не было. Свеча. Стены. Продавленный соломенный тюфяк. Может, в последний раз все это и видится.

Клембог не выдержал, сдвинул лежанку, приподнял плиту у стены, сунул руку в тайник. Сам же обещал себе, что никогда, никогда больше, но сорвался. Капля, Селия, темно-фиолетовое плечо – все тому причиной.

Пальцы нащупали отсыревшую тряпицу. Он размотал ее, подставил свечу, осторожно раскрыл крышку медальона.

Малевар Тункан Рысь, большой мастер миниатюрных портретов, нарисовал Беату так, что Клембогу все время казалось, будто она искоса, насмешливо подглядывает за ним. Вроде и смотрит за правое его плечо, а стоит отвести глаза вниз, к шее, или вверх, к прическе, как чудится внимательный быстрый взгляд.

Сгинул эрье малевар прошлым летом, со всем своим мастерством и секретами, лишил возможности расспросить, как так.

Беата…

Клембог провел по портрету пальцем, словно желая уловить живое тепло от рисунка. Зеленоватые глаза, рыжинки на щеках.

Жди меня, Беата.

Поблизости протопали, звеня железом. Гауф поцеловал портрет, подумал и не стал прятать. Опустил на шею седьмым кяфизом, только завернул под рубашку.

Не успел он захлопнуть дверь кельи за собой, как через весь зал к нему бросилась Селия, отправленная присматривать за Каплей.

– Эрье гауф! Эрье гауф…

– Что? – Клембог встряхнул испуганную девушку. – Что?

– Капля…

– Что Капля?

Вокруг сгрудились воины. Худой Скаун. Хефнунг. Большой Быр. Селия хлопнула влажными глазами.

– Она выбралась наверх и спрыгнула. Эрье гауф, я не смогла…

– Ах, нифель… – Клембог скрипнул зубами. – Все вниз, к выходу, за Каплей. Кто-нибудь пусть поднимется, посмотрит, куда ее потянуло. Бегом!

Ступени лестниц полетели под ноги.

Эхо в Башне откликалось на дыхание, грохот сапог и звон кяфизов. Вниз!