Загадки Столетней войны

И если мы откроем страницы уже упоминавшейся «Лилии и льва» Мориса Дрюона, то почитаем там горькие строки, нелегко давшиеся патриоту Франции:

Ах, никто и не собирается отрицать, что были и с французской стороны героические деяния, были! Вот, скажем, Иоганн Богемский, который ослеп к пятидесяти годам, пожелал участвовать в бою и потребовал, чтобы его коня с двух сторон привязали к коням двух его рыцарей; и слепец-король бросился в самую гущу схватки, потрясая своей палицей, и кого же он ею сразил? Да тех же двух злосчастных рыцарей, что скакали по обе стороны от него… После боя нашли его труп, так и привязанный к двоим убитым его соратникам, можно ли найти более совершенный символ для этой рыцарственной, полуослеплённой забралом касты, которая, презирая простой люд, укокошивает сама себя ни за что, ни про что.

Вечером после битвы при Креси Филипп VI в сопровождении всего полдюжины рыцарей без толку блуждал по полям и лугам и наконец постучался у дверей какого-то захудалого замка и жалобно взмолился:

– Откройте, откройте скорее несчастному королю Франции!

Пуатье

Об осаде Кале, завершившей эту кампанию Эдуарда ІІІ во Франции, речь пойдёт позже. Мы же перенесёмся на десять лет вперёд, когда принц Уэльский Эдуард смог уже вполне самостоятельно проявить свои таланты полководца. Именно тогда закрепилась его репутация блестящего и безжалостного воителя. В 1355 году он совершил дерзкий рейд (так называемую «шевоше») по южной Франции, опустошив огромную территорию и приведя в столицу английской Аквитании, Бордо, невиданный обоз с добычей. На следующий год принц решил предпринять новую шевоше, на этот раз на север, к полноводной реке Луаре. Эдуард рассчитывал встретиться там с другой английской армией под командованием богатейшего аристократа Англии Генриха, первого герцога Ланкастерского, которая должна была отправиться на собственный шевоше из Нижней Нормандии. 19 июня 1356 года к принцу Уэльскому прибыли подкрепления из Англии, и 4 августа того же года он отправился в поход. Но армии не встретились, так как поход герцога Ланкастерского пришлось ужать. Англичане рассчитывали на помощь от короля Наварры Карла – зятя нового французского короля Иоанна ІІ, находившегося с ним в размолвке. Но зять и тесть как раз нашли общий язык. Принц Эдуард (получивший прозвище «Чёрного принца», скорее всего из-за цвета своих доспехов) тем временем после пятидневной осады 4 сентября 1356 года взял город Роморантэн и направился вверх по Луаре, рассчитывая выманить из города Тур французский отряд, чтобы разбить его перед встречей с войсками герцога Ланкастерского. Узнав о том, что планы герцога изменились, принц решил повернуть обратно к Бордо, тем более что французский король, на какое-то время свободный от забот со своим вздорным зятем, получил возможность со всей своей армией выступить навстречу английской экспедиции. Французская армия выступила из Орлеана 8 сентября 1356 года.

Далее мотивы действий принца вызывают определённый спор среди историков. Традиционно считается, что он отступал перед превосходящими силами французов. Но есть группа исследователей, которые считают, что, напротив, Чёрный принц искал наиболее выгодное место для сражения. Как бы то ни было, 18 сентября 1356 года, выпавшего на воскресенье, англо-гасконская и французская армия вступили в контакт друг с другом, завязав стычки между своими разведывательными дозорами. Принц расположил свою армию возле местечка Нуайе, за восемь километров к югу от города Пуатье, где в знаменитом сражении 732 года франки остановили арабское вторжение в Европу.

Однако в тот день сражение не состоялось. Кардинал католической церкви Эли Талейран де Перигор (как видим, дипломатические способности тоже могут передаваться в роду – из того же рода происходил и знаменитый Шарль Морис де Талейран-Перигор – министр иностранных дел Франции при императоре Наполеоне и последних королях династии Бурбонов) добился однодневного перемирия, чтобы враждующие стороны могли вступить в переговоры. Кардинал по поручению Папы Римского занимался планированием очередного крестового похода, и взаимная вражда двух сильнейших католических государств явным образом шла вразрез с самой возможностью такого предприятия.

Позже обе стороны – как англичане, так и французы – утверждали, что перемирие не пошло им на пользу. Англичане утверждали, что за прошедшие сутки французы смогли подтянуть подкрепления и ещё более усилить численное преимущество над английской армией. У Чёрного принца под знамёнами было две тысячи лучников, три тысячи латников и рыцарей и около тысячи пехотинцев, среди которых, кстати, были и гасконские арбалетчики. Вряд ли его армия, с которой он рассчитывал совершить обычный грабительский рейд, а не искать генеральной битвы с королём Франции, насчитывала более семи тысяч бойцов. У французов же, скорее всего, было от десяти до двенадцати тысяч рыцарей, две тысячи всё тех же генуэзских арбалетчиков и две тысячи других пехотинцев – всего от пятнадцати до двадцати тысяч войска. Соотношение сил, таким образом, было для французов ещё более благоприятным, чем при Креси. И теперь речь о том, чтобы атаковать противника сходу, не шла ну просто совсем.

Со своей стороны, французы, оправдывая последовавшее поражение, утверждали, что англо-гасконское войско потратило день перемирия на то, чтобы хорошенько укрепить свои оборонительные позиции. Их защищали виноградники, изгороди и небольшая трясина с фронта, с тыла англичан прикрывал лес, с одного фланга холм, а с другого – телеги обоза.

Тем не менее, король Иоанн оказался в переговорах неуступчив, и требовал не менее, чем полной капитуляции от принца Уэльского. Сомнений в победе у французского короля не было. Когда Эдуард наутро 19 сентября 1356 года предложил продлить перемирие, никакого ответа не пришло, и в восьмом часу утра армии были готовы к сражению.

До сих пор продолжаются споры о том, искал ли сражения Чёрный принц или же, напротив, пытался увести свою армию от превосходящих сил французов под прикрытием упорной обороны своего арьергарда. Во всяком случае, первый манёвр части англо-гасконских сил под командованием Томаса Бичама, графа Уорика – отвод английского обоза подальше от сил врага – может служить подтверждением такому мнению. С другой стороны, исследователи, считающие, что принц стремился дать сражение, рассматривают этот манёвр как начало охватывающего манёвра. Но тогда зачем нужно было трогать обоз? Во всяком случае, если верить английскому хронисту Джеффри ле Бэйкеру, французы расценили этот манёвр как попытку уйти от сражения и решили послать в атаку свою конницу, чтобы добить отступавших.

Надо сказать, что французские военачальники, возможно, по совету шотландского рыцаря на французской службе, сэра Уильяма Дугласа (всего за французского короля под Пуатье сражались двести шотландцев), приняли решение, что основная часть рыцарей будет сражаться спешенными, тогда как меньшая их часть, около двух сотен, атакой верхом разгонит английских лучников. Конную атаку возглавили два маршала – Арно д’Одреэм и Жан де Клермон-Нель, виконт д’Онэ. Но, поссорившись в самом начале битвы, эти двое благородных рыцарей возглавили две нескоординированные атаки на разные фланги английского боевого порядка. Обе эти атаки оказались обойдёнными с фланга отрядами английских лучников и были отбиты, потеряв много лошадей и рыцарей, а главное – были убиты и Клермон, и Одреэм.

Свидетельства участников сражения говорят, что через десятилетие после Креси французские рыцари массово нацепили латные нагрудники на своих скакунов, и стрелы англичан «либо ломались на куски на этих твёрдых предметах, либо отлетали от них ввысь». Поэтому один из английских военачальников Джон де Вер, граф Оксфордский, приказал:

Он приказал пускать свои стрелы оттуда в задние части лошадей. Как только это было сделано, раненные боевые лошади вставали на дыбы, сбрасывали и топтали собственных ездоков, и затем, повернув назад, вызвали огромное замешательство среди французских благородных господ. Затем, как только лучники отогнали конницу, они вернулись на своё изначальное место и продолжили посылать стрелы прямо вперёд в бока французов.

Эта неудача не смутила короля Иоанна. Его армия по-прежнему имела огромное превосходство над противником, к тому же спешенные рыцари не предоставляли такой лёгкой мишени для английских стрел, как огромные боевые скакуны их товарищей. Обстрел длинных луков войска Чёрного принца не смог задержать наступление бронированной четырёхтысячной фаланги французов, тем более, что её медленный марш к позиции врага прикрывали огнём генуэзские арбалетчики. Вскоре началась рукопашная схватка между ними и английскими спешенными рыцарями главной баталии, которой командовал сам принц Эдуард. Ему на подмогу пришёл английский авангард графа Уорика. Все силы англичан, за исключением резерва из полтысячи конных рыцарей, были задействованы, и после тяжелого боя первая французская баталия под командованием дофина (наследника престола) Карла, герцога Нормандского, была вынуждена отступить. Но в сумятице дофин и рыцари его свиты ускакали слишком далеко в тыл, вызвав панику в рядах второй французской баталии из трёх тысяч спешенных рыцарей, которой командовал Филипп, герцог Орлеанский. Под действием паники этот отряд бежал с поля боя, оставив только третью баталию – самую большую, из шести тысяч рыцарей, под командованием самого короля. Это всё равно было почти столько же бойцов, сколько было под английскими знамёнами, поэтому Чёрный принц с большим трудом удержал своих бойцов от преследования бегущей второй баталии. Это бы расстроило его собственные ряды и сделало его армию лёгкой добычей французов.

Истощённые боем англо-гасконцы теперь готовились принять на себя удар свежих сил французских рыцарей. Принц Эдуард дал приказ основной части армии двинуться навстречу врагу, и приказал своему гасконскому соратнику Жану де Грейи, капталю де Бюшу, вместе с полутора сотнями конных рыцарей и конных лучников совершить широкий обходной манёвр в тыл рыцарям короля Иоанна.

Сначала удача благоприятствовала французам, и они заметно потеснили рыцарей Чёрного принца. Но им на подмогу пришли вернувшиеся из преследования бежавшей второй баталии герцога Орлеанского воины графа Уорика, ударившие во фланг французам. В это же время им в тыл ударил конный отряд де Бюша. Несмотря на ожесточённое сопротивление, во время которого много французских рыцарей было убито, войско короля Иоанна оказалось разгромлено, а сам он, вместе со своим младшим сыном Филиппом оказался в плену.

Уильям Шекспир так изображает эту сцену в «Эдуарде ІІІ» (надо отметить, что здесь он широко пользуется свободой художника и заменяет реально пленённого принца Филиппа на дофина Карла. Впрочем, вся эта пьеса состоит из подобных комбинаций и альтераций реальности для достижения нужного автору художественного и драматического эффекта):

Английский лагерь.

Трубы. Торжественно входит принц Уэльский, ведя за собою взятых в плен короля Иоанна и сына его Карла; офицеры, солдаты и прочие с распущенными знаменами.

Принц Уэльский

 
Ну, где ж твои знамена, Иоанн,
Во Франции уж ставший не Французским?
Давно ль и ты, надменный Карл Нормандский,
Мне присылал коня для бегства? Оба
Вы милости теперь моей подвластны.
Ах, господа! Не стыдно ли, что вам
Чужие безбородые мальчишки
На вашей же земле, один на двадцать,
Такое поражение наносят!
 

Король Иоанн

 
Не мощь твоя, а счастье победило.
 

Принц Уэльский

 
Кто прав, тому и небо помогает.
 

В письме, написанном после сражения епископу Вустерскому, принц Эдуард отмечал, что кроме коннетабля Франции герцога де Бурбона и епископа Шалонского погибли еще 16 французских баннеретов (рыцарей, имевших право на собственное знамя) и 2426 тяжеловооруженных воинов. С другой стороны, в некоторых французских источниках утверждается, что было убито всего три сотни французов. Истина наверняка лежит где-то посредине, но при этом ближе к английской версии. В плен к англо-гасконцам, как считается, попали от полутора до двух тысяч рыцарей, но скорее всего это не все пленные тяжеловооружённые воины, а только лишь те из благородного сословия, за которых можно было получить выкуп.

Последствия такого катастрофического для Франции поражения более подробно осветим позже, а здесь скажем лишь, что по заключённому через четыре года миру английский король получил в полное суверенное владение (то есть не требующее принесения присяги верности королю Франции в обмен на признание прав на эти земли) Кале, графство Понтьё, Пуату и Аквитанию. В ответ английский король отказался от своих притязаний на французский престол. Казалось бы, Англия одержала верх в войне.

Азенкур

Однако за последующие полвека (когда именно и как – об этом речь ещё пойдёт в следующих главах) почти все из английских завоеваний во Франции были утеряны. Но через шестьдесят лет после сражения при Пуатье, в 1415 году, английская корона увенчала голову нового молодого и энергичного короля Генриха V. Видя, как за Ла-Маншем французское королевство совершает медленное самоубийство жестокой гражданской войной (об этом тоже ещё будет отдельный рассказ), двадцативосьмилетний король ещё осенью 1414 года решил возобновить оставленную его прадедом Эдуардом ІІІ претензию на французский трон. Для начала он отправил посольство в Париж с требованием возвратить земли, уступленные английскому монарху по мирному соглашению 1360 года. В ответ ему пришёл от дофина подарок – ларец с теннисными мячами, «дабы он имел, чем развлечься со своими лордами». Как говорится, «ответ неправильный» – и 14 августа 1415 года полторы тысячи кораблей под английским красно-сине-золотым королевским флагом, на котором английские львы соседствовали с французскими лилиями, высадили на южный берег Ла-Манша, как можно считать, десять с половиной тысяч вооружённых воинов, а также, возможно, вдвое большее число лошадей в сопровождении значительного количества слуг, рабочих и прочих спутников и спутниц любого военного лагеря. Высадка состоялась возле хорошо укреплённого порта Арфлёр (или Гарфлёр), в устье Сены. Через несколько дней город был окружён со всех сторон и блокирован с моря.

Для Генриха речь не шла об очередной шевоше. Это был пройденный этап. Английский король намеревался захватить французские города и крепости, разместить в них английские гарнизоны, и из этих очагов стратегического влияния начать процесс завоевания территории Нормандии. Захваченные территории станут управляться Англией, и что самое главное – приносить налоги, которые в свою очередь профинансируют новое наступление всё дальше и вглубь Франции – её завоевание. Английский порт Кале, по-прежнему удерживаемый англичанами, был слишком далеко к северу, чтобы стать хорошей базой для покорения Нормандии. Такой базой, по мнению Генриха Пятого, суждено было стать Арфлёру.

Теннисные мячи дофина получили ответ в виде каменных ядер, полетевших из английских пушек в стены осаждённого города – «реальные пацаны» оскорблений не прощают. Несмотря на ожесточённое сопротивление, после того, как вражеская артиллерия серьёзно повредила городские стены, Арфлёр сдался 22 сентября 1415 года. Осада продлилась намного больше, чем рассчитывал Генрих, и стоила ему гораздо больших потерь, особенно от дизентерии – обычной спутницы осад в то время – что неудивительно в условиях большого скопления людей в отсутствии канализации и представлений о гигиене. Требовалось оставить значительный гарнизон для защиты новозахваченного города – тысячу двести солдат. Выживших раненых и больных было приказано переправить назад в Англию. Сам король расценил, что просто вернуться назад после захвата одного города не будет казаться слишком героическим предприятием и не слишком утвердит его претензию называться владетелем этих земель. Поэтому Генрих принял решение продемонстрировать, кто хозяин на южном берегу Ла-Манша, пройдя маршем из Арфлёра в английское Кале. Оттуда уже можно было вернуться домой, чтобы на протяжении близящейся зимы подготовиться к следующему году военных действий. Дополнительным бонусом при этом стало бы то, что возможные французские военные усилия сосредоточились бы на его армии, а не на гарнизоне Арфлёра, сидящем за полуразрушенными городскими стенами.

Король выступил к Кале 8 октября 1415 года с армией, насчитывавшей от шести до восьми тысяч бойцов, из которых около тысячи, может быть, полторы, было рыцарей, остальные же были лучниками. На пути ему было необходимо – как и его прадеду перед сражением при Креси – пересечь реку Сомму. Когда намеченную переправу Генриху заблокировала французская армия, последовали восемнадцать дней форсированного марша, прежде чем уже к северу от Соммы усталых и измождённых недоеданием и дизентерией англичан встретила французская армия. Размер её оценивается исследователями по-разному, от двенадцати до сорока тысяч. Рассказывают, что когда король Генрих спросил своего сквайра, валлийца Гэма из Брекона, сколько, по его мнению, французов приближается к ним, тот ответил: «Сир, достаточно, чтобы убить, достаточно, чтобы пленить, и ещё хватит, чтобы убежали». Но с большой вероятностью у французов был тройной перевес над армией Генриха.

Последовавшая битва оставила о себе намного больше свидетельств, чем многие другие сражения средневековья. Более того, относительно недавно, в конце ХХ века, в архивах Британской Библиотеки была обнаружена рукопись, содержавшая французский план сражения, составленный за неделю или за две до самого сражения, скорее всего опытными французскими военачальниками, коннетаблем Франции Шарлем д’Альбре и маршалом Жаном Ле Мэнгром, также известным как Бусико, ветераном крестовых походов против турок (в 1396 году он даже попал в плен к турецкому султану Баязету после катастрофического разгрома крестоносцев под Никополем на Дунае, в нынешней Болгарии, но был отпущен после большого выкупа).

План состоял в том, чтобы сперва атакой кавалерии на правый фланг англичан разогнать лучников, размещённых там. Эта атака, как было запланировано, была бы поддержана залпами арбалетчиков, поддержанных отрядами пехоты, на обоих флангах. Центр английской линии атаковали бы спешенные французские рыцари. Конный отряд на правом фланге французов в то же время должен был ударить в тыл англичанам и на их обоз – это бы отвлекло внимание английских солдат от удара с фронта, так как в обозе хранилось добро, награбленное ими за время похода. Надо сказать, что план выглядит вполне разумно. Проблема была в том, что он, во-первых, не был привязан ни к какому определённому полю сражения и, соответственно, не мог в принципе учитывать особенности местности. И, во-вторых, скорее всего разрабатывался для армии меньшего размера, чем оказалась у французов в день сражения под Азенкуром, вероятно, потому, что был составлен до того, как объединились в единый кулак два французских корпуса, идущих на перехват английской экспедиции. Во главе этой объединённой армии, помимо коннетабля д’Альбре и маршала Бусико, оказался цвет аристократии французского королевства: герцог Шарль Орлеанский, герцог Жан Бурбонский и герцог Жан Алансонский. Последующие действия армии под командованием стольких командующих вызывают в памяти известную поговорку о семи няньках и подопечном им дитяти.

Утром 25 октября 1415 года, в день святых Криспина и Криспиниана, шеренги двух армий хмуро глядели друг на друга через разделявшее их поле между деревушками Азенкур и Трамекур. Вспаханное под озимые поле размокло от затяжных дождей, шедших в предыдущие дни. Размокшая земля и проливные дожди прибавили тягот марша английской армии, но им в той же мере были подвержены и французы. Король Генрих – по всем свидетельствам, очень искренний христианин, весьма серьёзно относившийся к вопросам веры (вплоть до сожжения еретиков) – обратился к своей небольшой армии с пламенной речью, в которой он напомнил своим бойцам, что те сражаются за правое дело, и что вся Англия в эти минуты молится за них.

Уильям Шекспир в своей исторической пьесе «Генрих V», одной из наиболее известных в англоязычном мире, но почему-то не слишком часто переводимой на русский, трансформировал рассказ исторических хроник об этом обращении короля к своим соратникам в один из лучших своих монологов:

 
Сегодня день святого Криспиана;
Кто невредим домой вернется, тот
Воспрянет духом, станет выше ростом
При имени святого Криспиана.
Кто, битву пережив, увидит старость,
Тот каждый год в канун, собрав друзей,
Им скажет: «Завтра праздник Криспиана»,
Рукав засучит и покажет шрамы:
«Я получил их в Криспианов день».
 

Это, конечно, художественный вымысел. Мы не знаем, что именно говорил своим уставшим бойцам Генрих. Но как любое гениальное произведение, нащупывающее силой дара автора историческую правду, этот монолог подчёркивает одно важное преимущество, которое было тогда у англичан – единое командование в руках харизматичного, храброго и умного вождя. Отсутствие такового у французов привело их к катастрофе.

Поле, разделяющее две армии, располагалось между двумя рощами, и Генрих получил возможность защитить свои фланги лесом, плохо проходимым для конницы. В центре стояли его спешенные девять – десять сотен рыцарей и латников, а по флангам разместились лучники, две с половиной или три тысячи на левом, и столько же на правом крыле. Таким образом, хотя он и не мог быть знаком с французским планом, он уже фактически перечеркнул один из его пунктов. Другие во многом перечеркнуло поле – в самом буквальном смысле слова – сражения. Жидкая грязь, в которую превратилась пашня, местами доходила до колена. Ширина поля, на котором было суждено состояться последующей кровавой трагедии, была всего лишь семьсот пятьдесят метров, от края до края заполненных английской армией.

Похоже, французы оценили достоинства английской позиции, и не торопились атаковать. После некоторого ожидания король приказал армии подойти к французским шеренгам на расстояние полёта стрелы (две – две с половиной сотни метров). Каждый лучник нёс в руках заранее заготовленные заострённые двухметровые колья, которые, остановившись по приказу, каждый вбил перед собой, создав некий род частокола. Затем лучники сделали залп по французам, который не нанёс почти никакого урона, но зато, как и хотел Генрих, спровоцировал французов на атаку. Было около девяти часов утра.

Два относительно небольших конных отряда с крыльев французского боевого порядка попытались атаковать лучников. Их встретил – как их отцов и дедов при Креси – ливень стрел. Английские и валлийские лучники по-прежнему были способны стрелять практически непрерывно, и на близком расстоянии их стрелы с бронебойными наконечниками пробивали не только кольчуги, но нередко и пластинчатые доспехи. Кони также были хорошими мишенями и, получив ранения, сбрасывали всадников в глубокую жидкую грязь, подняться из которой было непросто. Те из рыцарей, которым посчастливилось избежать стрел, неожиданно для себя натолкнулись на импровизированный частокол, на который напоролась брюхом не одна из рыцарских лошадей.

Надо сказать, что маршал Бусико уже встретился с подобными приспособлениями за девятнадцать лет до Азенкура. В сражении, закончившемся его пленом у турок, турецкие янычары тоже использовали такие же заострённые колья для борьбы с рыцарской конницей крестоносцев (из которых значительную часть составляли французские и бургундские рыцари). Дошедший до нас план сражения с англичанами не показывает никаких следов того, что маршал учёл этот свой опыт. Возможно, он решил, что на родной почве и в войне против христиан, а не против неверных турок, этот опыт иррелевантен. Но король Генрих наверняка был знаком с опытом неудачного похода 1396 года. В конце концов, его отец, ставший королём Генрихом ІV, до того, как захватил трон Англии, сам ходил в крестовые походы, правда, не на турок, а на литовцев-язычников. А в тогдашней международной крестоносной тусовке опыт этих походов был на слуху.

Французская армия, как и в двух ранее описанных битвах, имела в своём составе несколько тысяч арбалетчиков, способных, как минимум, отвлечь на себя стрелы англичан, пока к ним скачет французская конница. Но этого сделано не было – третий поединок между луком и арбалетом просто не состоялся. А ведь за полвека, прошедших после Креси и Пуатье, арбалеты стали помощнее и посложнее, и, пожалуй, могли представить собой более серьёзного противника для английских длинных луков.

Вскоре перед рядами англичан стала расти гора лошадиных и человеческих тел. Кто-то из рыцарей, придавленный собственным конём, захлебнулся в глубокой грязной жиже. Кого-то добили лучники, имевшие помимо луков и стрел также мечи, ножи, молоты и топоры. Этот заслон из тел, образовавшийся на флангах английского боевого порядка, естественным образом сфокусировал направление атаки первой французской баталии из восьми (как чаще всего считается) тысяч спешенных рыцарей на центре англичан, занятом английскими, тоже спешенными, рыцарями – многократно уступающими в числе их французским благородным оппонентам. Повернувшие вспять конные французы ещё более стиснули пеших рыцарей с обоих флангов. Шагать по вязкой, всасывающей в себя ногу грязи двести метров под стрелами лучников было уже само по себе испытание, и когда французы наконец добрались до английских закованных в латы противников, они были весьма утомлены. А начиналось самое интересное.

Обе рыцарские армии вступили в ожесточённую рукопашную схватку. Атакующие не обладали силой напора, так как медленное преодоление размокшей пахоты погасило всякий наступательный импульс. Тем не менее, английским рыцарям пришлось тяжело. Сам король Генрих дрался в первых рядах своего войска. Его младший брат, герцог Глостер, сражался с ним плечо к плечу, причём королю доводилось помогать брату в трудную минуту. В какой-то момент короля окружили восемнадцать французов, но соратники Генриха сумели отбить своего короля, отделавшегося лишь сильным ударом по шлему. На этом шлеме, находящемся в Вестминстерском аббатстве, до сих пор можно увидеть, что у увенчивающей его золотой короны отбит один из зубцов в форме лилии.

Постепенно французская сторона стала отступать, причём с флангов на некоторых, оказавшихся изолированными, рыцарей наскакивали лучники, по нескольку на одного, что приводило к неизбежному летальному исходу. Смерть от неблагородного противника была весьма непопулярной перспективой для французов.

Однако первой французской баталии не удалось оторваться от врага, когда им в спину стала напирать вторая французская баталия (по разным оценкам от трёх до шести тысяч спешенных рыцарей). Но численное превосходство в условиях ограниченного пространства никакого реального преимущества не давало. Французам не хватало пространства просто даже для замаха рукой с мечом или боевым топором. Те, кто поскальзывался в жидкой грязи, терял опору и падал, не могли подняться и оставались в грязи, втаптываемые в неё всё глубже своими же товарищами. После приблизительно часа сражения победа со всей очевидностью была на стороне Генриха.

Несколько сотен французских рыцарей пало на поле битвы, причём среди этого числа было немало военачальников. Около двух тысяч сладось в плен. Однако оставалась ещё третья баталия французской армии – ещё несколько тысяч рыцарей. Это было в несколько раз больше, чем было рыцарей у короля Генриха, пусть вместе с лучниками общее численное преимущество могло бы уже быть и у него. Но у французов бойцы не были истощены боем. Однако созерцание разгрома и сдачи в плен их товарищей настолько сильно подорвала их боевой запал, что хотя несколько сот и попытались атаковать врага (столь же безуспешно), большая часть просто покинула поле сражения.

В этот момент английский обоз подвергся нападению. Как мы помним, этот манёвр входил в первоначальный план французов, и, возможно, кто-то из их вождей попытался действовать по этому плану, несмотря на то, что все прочие его части явно не сработали. Иногда утверждается, что нападение на обоз было организовано местным феодалом, собравшим ополчение из собственных крестьян. Как бы то ни было, был разграблен даже королевский шатёр, причём исчезла корона Генриха.

Английский король, осознавая, что среди его бойцов находятся около двух тысяч закованных в латы французских рыцарей, которые хотя и сложили оружие, но увидев подмогу, могут быстро его снова взять в руки, принял жёсткое решение уничтожить пленников. Английские рыцари отказались исполнять этот приказ, который они посчитали бесчестным и недостойным благородного сословия (не говоря уже о том, что исчезновение захваченных ими благородных пленников наносило очень существенный удар по их финансам). Поэтому исполнить его взялись представители сословия неблагородного – лучники и пехотинцы. Поскольку пленные сняли свои шлемы (что вполне естественно, так как по доброй воле держать голову в железном ведре с не слишком многочисленными отверстиями для прохода воздуха мало кто согласится, и пленные наверняка снимали шлемы с облегчением, вдыхая воздух полной грудью), то именно на головы и глотки беззащитных жертв направили удары своих мечей, топоров и кинжалов английские представители простого народа.

Уильям Шекспир в пьесе о Генрихе V вовсе не замалчивает этот весьма негероический эпизод, хотя и находит ему оправдание:

Король Генрих

 
Но слушайте, что это за тревога?
Рассеянные силы враг собрал.
Пусть каждый пленников своих убьет!
Отдать приказ.
 

Другая часть поля сражения. Входят Флюэллен и Гауэр.

Флюэллен

Избивать мальчишек и обоз! Это противно всем законам войны. Более гнусного злодейства – как бы это сказать – и придумать нельзя. Скажите по совести, разве я не правду говорю?

Гауэр

Да, ни одного мальчика не оставили в живых! И резню эту устроили трусливые мерзавцы, бежавшие с поля битвы! Мало того, они сожгли и разграбили все, что было в королевской палатке. И король поступил вполне справедливо, приказав, чтобы каждый перерезал глотку своему пленнику. О, наш король молодец!

Надо сказать, что поскольку по крайней мере тысяча пленных была отправлена в Англию в ожидании выкупа, это означает, что в какой-то момент был отдан приказ прекратить бойню. Но сам факт приказа, идущего вразрез с рыцарским кодексом чести, показывает как в капле воды характер Генриха V, его профессионализм, холодный расчёт и чисто практический подход к войне – всё, что обеспечило успех его последующим кампаниям, и – пусть ненадолго – французский трон его сыну.