Дочь костяных осколков

2
Йовис

Остров Голова Оленя

Я понадеялся, что это была одна из моих мелких ошибок, не больше, и одернул полы камзола. Рукава оказались коротки, в талии камзол был слишком уж свободен, а в плечах широковат. Принюхался к воротнику и чуть не закашлялся от терпкого запаха звездчатого аниса.

– Если хочешь привлечь внимание таким ароматом, прыскай на себя поменьше, – сказал я.

Совет полезный, но солдат, который лежал у моих ног, его не услышал.

Если собеседник в отключке, значит я говорю сам с собой?

Ну да ладно, униформа более-менее впору. В последнее время я только и полагался на «более-менее» и «худо-бедно». У меня в лодке лежало два полных стандартных ящика умных камней. Худо-бедно должно было хватить на то, чтобы рассчитаться с долгами, месяца три более-менее нормально питаться, а заодно переплыть из одного конца Империи Феникса в другой. Но то, что я хотел получить, не терпело неопределенности: или да, или нет.

У пристаней я подслушал, как люди перешептывались о недавнем исчезновении, и, насколько я понял, оно было очень похоже на исчезновение моей Эмалы. Я бы проклинал себя до конца дней, если бы не выяснил что и как.

Выскользнув из переулка, я усилием воли заставил себя больше не одергивать камзол. На улице мне навстречу попалась женщина-солдат; я кивнул, она кивнула в ответ. Я с облегчением выдохнул.

Перед остановкой я не сверялся с расписанием ежегодного Праздника десятины, а так как удача редко выступала на моей стороне, можно было не сомневаться, что Праздник проводится именно здесь.

Остров Голова Оленя был наводнен солдатами. И вот он я – торговец без контракта, который не раз и не два участвовал в стычках с солдатами императора. Я вцепился пальцами в край рукава и, не выпуская его ни на секунду, обследовал улицы острова. После экзамена по навигации мне сделали татуировку на запястье. Кролик. Не самая мужественная татуировка, но зато практичная – по ней всегда могут опознать мое выброшенное на берег раздутое тело. Но теперь я – контрабандист, и эта татуировка могла меня выдать. Татуировка и мое лицо. На листовках с моим изображением подбородок не очень удачно нарисовали и глаза приставили слишком уж близко к переносице. Волосы у меня вьющиеся, но я коротко подстригся. И все-таки должен признать – сходство было. Пришлось заплатить сиротам, которые болтались по сточным канавам, чтобы они сорвали эти листовки, но спустя пять дней я увидел, как эти чертовы конструкции снова развешивают их по стенам.

Очень паршиво было то, что в комплект униформы императорских солдат не входила шляпа. Мне следовало прихватить свои умные камни и бежать, но Эмала, она не отпускала, я попался на крючок, и судьба тянула за лесу. Так, ведомый судьбой, я шел вперед и старался не привлекать к себе внимания.

Мужчина на пристани сказал, что исчезновение было совсем недавно, так что след еще не простыл. Время поджимало. Солдат не видел меня, когда я его вырубил, но у него на камзоле, на левом локте, была заплатка, и он легко мог ее узнать.

Солнечный свет проникал на улицу в узкие проходы между домами. За окнами сушилось белье.

– Не заставляй меня ждать! – кричал кто-то в одном из домов. – Сколько можно надевать пару башмаков?!

Океан был рядом, и к запаху топленого масла и тушеного мяса примешивался запах водорослей. Жители острова снаряжали своих детей на Праздник и заодно готовили еду к их возвращению. Вкусная еда не залечит раны, ни телесные, ни душевные, но приглушит боль. В мой день трепанации мама устроила настоящий пир – жареная утка с корочкой, запеченные овощи, рис с ароматными специями, рыба в еще булькающем соусе. Перед тем как сесть за стол, мне пришлось хорошенько вытереть слезы.

Но для меня все это осталось далеко позади, шрам за правым ухом давным-давно затянулся. Я нырнул под повешенную на веревку еще сырую рубашку и оказался перед трактиром, который описывал мужчина на пристани.

Я толкнул дверь, она со скрипом прочертила дугу по деревянным половицам. Рано утром в трактирах обычно пусто, но в этот раз за столиками в пыльных углах сидели солдаты императора. С потолка свисала сушеная рыба. Я опустил голову, прижал руку к бедру и, держась ближе к стене, прошел в конец зала. Умел бы все планировать заранее, перевязал бы какой-нибудь тряпкой запястье. Да и ладно. Лицо – проблема похлеще руки, а его тряпкой не замотаешь.

За стойкой спиной к залу стояла крепкая широкоплечая женщина. Волосы убраны под завязанную на затылке косынку, несколько прядей выбились и прилипли к шее. Она склонилась над разделочной доской и, ловко работая пальцами, лепила дамплинги.

– Тетушка! – почтительно обратился я к трактирщице.

– Не называй меня так, – не оборачиваясь, сказала она. – Я еще не такая старая, в тетушки гожусь только детям. – Трактирщица отряхнула о фартук испачканные в муке руки и вздохнула. – Что подать?

– Я хочу поговорить.

Трактирщица обернулась и внимательно оглядела мою униформу, а на лицо даже не посмотрела – так мне показалось.

– Я уже послала племянника на площадь. Думаю, переписчики его уже отметили. Ты здесь за этим?

– Вы Данила, да? Я хотел бы расспросить вас о вашей приемной дочери.

– Я доложила обо всем, что мне известно. – Лицо трактирщицы стало непроницаемым.

Я знал, какой прием ей оказали. Такой же, как и родителям Эмалы: пожали плечами, посмотрели как на помеху в важных делах. Молодые женщины иногда убегают, это не новость. И что теперь? Теперь все слуги императора должны броситься на ее поиски?

– Просто оставьте меня в покое, – сказала трактирщица и вернулась к своим дамплингам.

Возможно, солдат из переулка уже идет по улице, потирая ушибленную голову, и на языке у него вертится множество вопросов. Но Эмала… Ее имя звучало у меня в ушах и подталкивало к действиям.

Я обошел прилавок и встал рядом с Данилой у разделочной доски. Не дожидаясь разрешения, взял тесто и начинку и принялся лепить дамплинги. Данила на секунду растерялась, но потом снова принялась за дело.

В зале у нас за спиной два солдата поднимали ставки в карточной игре.

– А ты хорош, – проворчала Данила. – Ловко лепишь и быстро.

– Моя мама… она была… кухаркой…

Я мрачно улыбнулся и попытался припомнить, когда был дома в последний раз. Казалось, что в другой жизни.

– Она готовила лучшие на всех островах дамплинги. Я редко бывал дома, ходил под парусом, учился, чтобы сдать экзамен по мореходству, но мне всегда нравилось помогать ей на кухне. Даже после экзамена.

– Если ты сдал экзамен по мореходству, почему ты – солдат?

Я прикинул варианты. Обманывать я умел мастерски. Таких обманщиков еще поискать. Иначе мне бы уже давно не сносить головы. А эта женщина напомнила мне мою мать – грубоватая, но с добрым сердцем. И мне надо было найти пропавшую жену.

– Я не солдат, – признался я и задрал рукав камзола на руке с татуировкой.

Данила взглянула на кролика, посмотрела мне в лицо, прищурилась, а потом ее глаза округлились.

– Ты – тот контрабандист, – прошептала она. – Йовис.

– Я бы предпочел, чтобы меня называли самым удачливым контрабандистом за последние сто лет, но, если вам угодно, пусть будет просто «тот контрабандист».

– Зависит от того, что называть удачей, – хмыкнула Данила. – Что-то мне подсказывает, твоя мать так бы это не назвала.

– Возможно, вы правы, – легко согласился я.

Данила бы расстроилась, если бы узнала, до чего я докатился, но теперь она расслабилась, лицо ее уже не было таким суровым. Мы стояли, прикасаясь друг к другу плечами. Я был уверен, что она меня не выдаст. Такие, как она, не выдают.

– Мне надо поговорить о вашей приемной дочери. Как она исчезла?

– Не о чем особо рассказывать. Вот она здесь, а на следующий день ее уже нет. Только девятнадцать серебряных монет на покрывале. По одному серебряному фениксу за каждый год ее жизни. Это было два дня назад. Мне все еще кажется, что вот сейчас я оглянусь – и она войдет в дверь.

Но она не войдет. Я знал, что не войдет, потому что сам ждал этого целый год. Я все еще видел кровать Эмалы с разбросанными по покрывалу девятнадцатью серебряными монетами. Мог почувствовать, как у меня заколотилось сердце и свело живот, когда я понял, что она ушла, и одновременно не мог в это поверить.

– Соши была смышленой и расторопной. – Голос у Данилы дрогнул, она смахнула слезы, не дав им потечь по щекам. – Ее мать погибла во время происшествия на шахте, своего отца она не знала. Я никогда не была замужем и детей не имела, вот я ее и взяла. Мне требовалась помощница.

– Она… – Слова застряли в горле, и я так и не смог задать вопрос.

Данила взяла очередной кружок теста и посмотрела мне в глаза:

– Может, я не так стара, чтобы быть твоей тетушкой, но для меня ты еще мальчишка. Если Империя имеет отношение к исчезновению Соши, девочка уже мертва.

Я никогда не был влюблен. Мы не встретились в детстве и не подружились. Я не рискнул и не поцеловал ее. Я не возвращался с Императорского острова.

Я упорно обманывал себя. Но все без толку. Я видел, как она улыбается, насмешливо смотрит на меня и закатывает глаза, пока я рассказываю ей очередную выдуманную мной глупую историю. Как она после трудного дня кладет голову мне на плечо и вздыхает. Но мне надо было верить в собственный обман, потому что при одной только мысли, что всю оставшуюся жизнь я проживу без Эмалы, меня охватывала паника и я начинал задыхаться.

– Вы искали ее? – тяжело сглотнув, спросил я. – Нашли хоть какой-то след?

– Конечно, я ее искала. Спрашивала всех в округе. Один рыбак сказал, что видел в тот день, рано утром, лодку. Но она уплывала не от пристаней, а из ближайшей бухты. Маленькая лодка, темная, с синими парусами. Ушла на восток. Это все, что я знаю.

Такую лодку я видел в то утро, когда исчезла Эмала. Лодка огибала остров, но густой туман не позволял мне быть уверенным, что я вообще ее видел. Это был самый лучший след за все семь лет поисков, теперь главное было за него ухватиться и не отпускать.

Какой-то солдат в трактире расхохотался, а второй застонал и, судя по звуку, с размаху бросил карты на стол. Заскрежетали ножки стульев по полу.

– Хорошая была игра.

Кто-то из них открыл дверь, и я почувствовал тепло от солнечного луча у себя на шее.

– Эй, идешь с нами? Капитан башку тебе откусит, если опоздаешь.

Никто не ответил, и тут я вспомнил, что на мне мундир солдата. Вопрос был обращен ко мне.

Данила взяла меня за руку, за запястье, на котором была татуировка. Ее хватка и ее голос, как корни дерева, держали крепко и проникали глубоко.

– Йовис, я сделала тебе одолжение, теперь ты должен сделать одолжение мне.

О нет.

– О чем вы? Какие такие одолжения?

Судя по звуку шагов, кто-то приближался к нам со спины.

– У меня есть племянник, – тихо сказала Данила. – Он живет на небольшом островке к востоку от нас. Если я все правильно понимаю, ты все равно поплывешь в том направлении. Забери его до начала ритуала и верни родителям. Он всего лишь ребенок.

– Я не принадлежу к Безосколочным и не похищаю детей, – прошипел я. – Это аморально. И не прибыльно.

Я попытался вырвать руку, но не смог: хватка у Данилы была будь здоров.

– Сделай это.

Судя по шагам за спиной, солдат был один. Я мог бы с ним справиться, мог бы выбраться из этой передряги. Но даже после стольких лет я все еще помнил, как капли крови стекали по шее у меня из-под уха. Помнил холодное прикосновение резца к коже. Порез горел как огонь.

Император говорит, что Праздник десятины – лишь малая цена за нашу общую безопасность. Когда тебя пинком ставят на колени, а потом твою голову грубо наклоняют к земле, эта цена не кажется такой уж маленькой.

Я ожесточился, стал равнодушен к страданиям других. Еще одна ложь, за которую я цеплялся, потому что не мог никого спасти. Я не смог спасти даже собственного брата. Нельзя было об этом думать. Когда я думал о страданиях людей, о тех, кого не смог спасти, мне казалось, что я тону в Бескрайнем море. Эти мысли были как камень на шее, я не мог выдержать этот груз и отказывался об этом думать.

В большинстве случаев это срабатывало. Но не сегодня. Сегодня я вспомнил о матери. Вспомнил, как она сжала в ладонях мое лицо и спросила: «Так в чем же правда, Йовис?»

Правда была в том, что меня кто-то спас. Спас один человек. И этого было достаточно – худо-бедно, более-менее.

– Хорошо, я его заберу, – пообещал я.

Пообещал как последний дурак.

Данила выпустила мою руку и сказала, обращаясь к солдату у нас за спиной:

– Он мне задолжал за кувшин вина, скоро освободится.

Шаги удалились в сторону двери и стихли.

– Племянника зовут Алон. Он в красной рубашке с белыми цветочками на подоле. Его мать – башмачница на Фаларе, единственная на всем острове.

Я отряхнул ладони от муки.

– Понятно: красная рубашка, цветочки, башмачница.

– Лучше поторопись.

Сказал бы я Даниле пару ласковых, если бы не понимал, как ей больно. Она потеряла дочь. Я потерял жену. Следовало быть добрее.

– Если выясню, что произошло с вашей приемной дочерью, найду способ дать вам знать.

Данила кивнула, во второй раз смахнула набежавшие на глаза слезы и снова принялась лепить дамплинги. Она лепила их яростно, как воин сражается на поле боя; казалось, в тот момент для нее не было ничего важнее этого занятия.

Я повернулся, чтобы уйти, и в этот момент земля дрогнула у меня под ногами. Задребезжали кружки в посудном шкафу, скалка скатилась по столу и упала на пол, закачались подвешенные под потолком рыбины. Я расставил руки в стороны, просто не знал, за что хвататься, – все вокруг двигалось. А потом в одну секунду остановилось.

– Всего лишь один толчок, – сказала Данила.

Это было очевидно, но, насколько я понял, она сказала это не мне, а для собственного успокоения.

– Некоторые думают, что толчки происходят из-за шахт умных камней, – продолжила Данила. – Слишком уж они глубокие. Не о чем волноваться. Толчки повторяются уже несколько месяцев – и ничего.

Данила обманывает себя? Толчки случаются, но на моей памяти последний был очень даже давно. Я сделал шаг, легкий, просто чтобы проверить. Земля твердая – все нормально.

– Пора, ветер мне в паруса, – сказал я.

– И ясного неба, – отозвалась Данила.

Тайно вывести ребенка с Праздника десятины – задача не из легких. Все дети, достигшие восьми лет, вносятся в списки, и мне надо было вычеркнуть из этих списков имя племянника Данилы. Но мне уже приходилось иметь дело с переписчиками, с солдатами императора и даже с его конструкциями.

Я расправил полы камзола и пошел на выход. Следовало, конечно, сначала выглянуть в окно или хотя бы приоткрыть дверь и глянуть в щелку. Но толчок встряхнул и мои нервы. Мне казалось – еще чуть-чуть, и я найду лодку, которая забрала Эмалу. Казалось, ответ уже рядом. Поэтому я вышел из трактира на залитую солнечным светом улицу, прямо как новорожденный ягненок с широко распахнутыми глазами.

И оказался в окружении солдат императора.

3
Йовис

Остров Голова Оленя

Эх, если бы по улице ходили туда-сюда люди, толкались, здоровались или еще что! Но нет, улица была безлюдной и тихой. Десять человек в униформе, мужчины и женщины, сразу переключили на меня свое внимание. Меня аж в пот бросило.

– Солдат… – обратилась ко мне женщина, судя по нашивкам на воротнике состоявшая в звании капитана. – Ты не из моих людей. Кто твой капитан?

Вранье может прокатить, если у тебя есть хоть что-то, что под него подстелить.

– Высадился на остров с первой ротой, – соврал я.

Капитан впилась в меня взглядом и нахмурилась.

– С капитаном Линдара? – спросил кто-то из ее команды.

– Ну да, – ответил я таким тоном, как будто удивился такому глупому вопросу.

Но капитан все не сводила с меня глаз. Мне даже захотелось уткнуться подбородком в воротник.

– Ты должен быть со своим капитаном. Мы здесь не на увеселительной прогулке.

– Понимаю. Такого больше не повторится.

– Кстати, ты не видел тут поблизости одного солдата? Он невысокий, коренастый, с большим носом, и от него несет звездчатым анисом.

Я его видел, но мы не познакомились, а вот с его униформой я реально сблизился и теперь очень надеялся, что запах рыбы и водорослей перебьет исходящий от нее густой аромат аниса.

– Нет, такого не встречал. Сожалею. И вы правы, мне следует быть со своим капитаном.

Я повернулся, чтобы уйти.

– Я тебя не отпускала. – Капитан положила руку мне на плечо.

Да, солдат бы из меня вышел никудышный.

Я крутанулся на каблуках и в выдержанном, уважительном тоне сказал:

– Да, капитан.

– Я тебя где-то уже видела. – Она крепче сжала мое плечо и прищурилась.

– Вероятно, когда я копал ямы под сортиры. Линдара меня недолюбливает.

Солдаты заулыбались, но лицо их капитана оставалось невозмутимым. Я быстро прокрутил в голове все возможные варианты. Стану заигрывать – не сносить головы. Шуточки в собственный адрес она не оценит. Может, подольститься?

– Нет, – сказала капитан. – Но твое лицо кажется мне знакомым.

Будь проклята эта Империя, будь проклята их мелочность – подняли шум из-за какой-то кучки умных камней. Будь проклята их магия и власть над людьми.

– Мое лицо? – переспросил я, чтобы выиграть немного времени. – Ну, это…

Земля снова задрожала, но в этот раз сильнее. Все посмотрели на дома и расставили руки, как будто надеялись, что смогут удержать падающие стены. С крыши дома у меня за спиной упал и разбился о мостовую кусок черепицы. Все стихло.

– Еще толчок, – сказал кто-то из солдат. – Второй за день.

Солдат явно встревожился. Мне, скажу честно, все это тоже не нравилось. Иногда после основного толчка случаются мелкие повторные, но этот был сильнее первого.

Капитан снова переключила внимание на меня.

Я откашлялся и расправил плечи:

– Капитан, думаю, нам следует быть на площади. Праздник вот-вот начнется.

Наконец-то мне удалось выбрать правильную интонацию. Уважение и дисциплина. Капитан убрала руку с моего плеча.

– Найдем нашего солдата позже. Сейчас нас ждет долг.

Махнув своим людям, она зашагала по улице.

Я заметил, как парочка солдат непроизвольно потянулись к шраму у себя за правым ухом. Интересно, они помнили тот свой день так же четко, как я, или уже успели подзабыть? Я пошел следом. У меня ведь тоже было дело на Празднике. Да, я – обманщик, но я держу слово.

Булыжники мостовой после толчков шатались под ногами. Улица вывела на вершину холма и там пересеклась еще с двумя.

Шагавший впереди солдат развернулся, чтобы оценить обстановку с высоты холма, но вдруг вытаращил глаза и заметно побледнел.

– Капитан! – крикнул он.

Я, естественно, тоже оглянулся.

Здания вдоль узкой, заполненной клубами пыли улицы напоминали неровные зубы, которые готовы вот-вот сомкнуться. Но не они привлекли внимание солдата. Что-то изменилось внизу, на берегу океана. Очертания бухты стали шире, плавучие пристани стояли под странным углом друг к другу, а из воды у берега торчали какие-то темные силуэты.

Верхушки кустов. Бухта уходила под воду.

Капитан оценила эту картину и поджала губы:

– Мы идем на площадь. Расскажем двум другим ротам. Сохраняем спокойствие, обеспечиваем порядок. Что бы это ни означало, держимся вместе.

Солдаты беспрекословно последовали за своим капитаном. Определенно, она пользовалась у них авторитетом.

Я смотрел на плавучие пристани. Держать слово, понятное дело, надо, но я также пообещал Эмале, что найду ее. Если погибну, это у меня навряд ли получится. Я представил, как Данила лепит дамплинги для своего племянника, чтобы устроить для него пир после праздника.

После моего праздника мама, которая обычно была скрытной и немногословной, прижала меня к себе, поцеловала во взмокшую от пота макушку и сказала:

– Как бы я хотела тебя уберечь.

Она тогда не знала, что меня уже спасли. Я и сам не до конца это понимал.

До площади было уже недалеко, а я умел очень даже неплохо бегать.

В общем, страшно было, но я все равно пошел за солдатами.

В воздухе повисла тишина – ни голосов, ни пения птиц, только звук наших шагов по брусчатке. После еще одного поворота и небольшого подъема тишину потеснил ропот людских голосов. Улица вывела нас на площадь.

Остров Голова Оленя не самый крупный из всех известных, но самый богатый. Я не раз слышал, как местные хвастались своими пряными рыбными супами, своими большими рынками, а один даже как-то заявил, что их остров держится над водой выше, чем все остальные. Их шахты по добыче умных камней неплохо подпитывали Империю, и площадь, на которую мы вышли, свидетельствовала о благосостоянии острова – камни под ногами были гладкими и все аккуратно подогнаны друг к другу. В центре площади – приподнятый над мостовой пруд, а уже в его центре беседка с наведенными к ней мостиками. Судя по украшавшей беседку резьбе в виде вьющейся лозы, она была одним из редких сохранившихся строений Аланги.

Я бы с радостью посетил это место вместе с моей Эмалой. Она бы хитро посмотрела на меня и спросила: «И почему Аланга построила это?» А я бы принялся рассказывать, что эта великолепная беседка служила всего лишь сортиром. Эмала бы рассмеялась и сказала: «Ну конечно, кто откажется от удовольствия облегчиться в такой беседке?»

Но Эмалы рядом не было.

Я остановился в конце улицы и подождал, пока солдаты не уйдут в противоположный конец площади.

Там в окружении императорских солдат стояли дети. Несколько десятков. Как овечки, которых пригнали на бойню. Некоторые были спокойны, но большинство заметно нервничали, а некоторые вообще плакали и не пытались скрыть слезы. Им дали опиум, чтобы они были покорными и не так остро чувствовали боль. Я подошел ближе и оглядел детей.

Красная рубашка с вышитыми на подоле белыми цветочками. Слишком много детей в красном.

На моем месте должен был быть кто-нибудь из безосколочных. Они – романтики, бредят идеями о свободе и о том, чтобы Империей управляли люди. Но я не был идеалистом. Я не мог себе этого позволить.

Земля заходила ходуном. С черепичных крыш посыпалась пыль, я еле устоял на ногах. Меня охватила паника. Повторный толчок… ну да, конечно. Три толчка в один день, и бухта уходит под воду – такое нормальным не назовешь.

В противоположной стороне площади солдаты сели на корточки вокруг своих подопечных и схватились за оружие, как будто оно могло им помочь. Председательствовавший на Празднике переписчик сгорбился над своей книгой. Дети, вытаращив глаза, смотрели на раскачивающиеся вокруг площади дома.

Уцепившись за бортик фонтана, я постарался сохранить равновесие и начал считать.

Один, два, три, четыре…

На счет «пять» у меня сдавило горло, на «десять» я понял, что толчки не прекратятся. Происходило нечто ужасное. Я всем нутром это чувствовал. И как только я это почувствовал, ко мне вернулась способность двигаться. Если миру приходит конец, стоять и ждать бессмысленно и бесполезно, особенно для меня.

Один мальчик, видимо, почувствовал то же самое. Он встал с корточек и побежал. Императорский солдат ухватил его за шиворот рубашки.

За шиворот красной рубашки с вышитыми на подоле белыми цветочками. Алон, племянник Данилы. Невысокий для своих восьми лет с копной черных волос, которая, казалось, была больше его самого.

Долг удерживал солдат вместе, как рыболовная леса. Один направленный удар – и она лопнет. Я, спотыкаясь, побежал в их сторону и заорал:

– Остров тонет! Я такое уже видел! – Притворяться, будто паникую, не пришлось, все получилось очень даже естественно. – Уходите на корабли и отплывайте, пока остров не утащил нас за собой!

Не знаю, как на солдат подействовали мои вопли. На проверку у меня не было ни желания, ни времени.

– Эй, ты! – крикнула капитан. – Живо вернись в строй!

Дом на противоположной стороне площади с грохотом обвалился, и вместе с ним лопнула соединяющая солдат леса. Они побежали. Дети и солдаты наталкивались на меня и грозили сбить с ног. В этой толчее я умудрился схватить Алона за руку. Она была такой маленькой.

– Меня послала твоя тетя Данила! – стараясь перекричать воцарившийся вокруг грохот, сообщил я.

Не уверен, что Алон меня услышал, но он не попытался от меня вырваться, а это было уже что-то.

– Надо бежать! Ты как? Сможешь?

Он кивнул.

Боковым зрением я видел лица других детей, они паниковали, но при этом были покорными и бежали неуверенно. Их родители, их тети и дяди должны были за ними прийти. Все – обман. Я слышал голос своей матери. Постарался его заглушить. Невозможно помочь им всем.

– Дыши глубже, – скомандовал я и побежал, не выпуская руки Алона.

Пацанчик был мелкий, но он за мной поспевал. Мы обогнули пруд и рванули в сторону пристаней.

Стук сердца отдавался в ушах. Узкая улица стала похожей на пропасть. Дом слева от нас накренился и начал обваливаться. Солдаты у нас за спиной заорали, я рывком дернул Алона за руку и чудом уберег от падающих на мостовую камней. Пыль забивала нос. Я старался не думать о солдатах, которые оказались под рухнувшим фасадом дома, и о людях, которые могли быть внутри. У меня была одна цель – остаться в живых и уберечь Алона.

Мальчишка начал плакать.

Он тянул меня за руку и пронзительно так пищал:

– Мама! Я хочу к маме!

О, малыш.

Я тоже хотел к маме. Она сидела у окна и не обращала внимания на то, как завывающий ветер колотил ставнями о стены дома, как будто это были просто капризные дети. Я дал себе слово, что, если выберусь из этой передряги, обязательно наведаюсь домой.

– Слушай меня! – крикнул я. – Ты должен бежать. Беги быстро, или никогда ее не увидишь.

Это подействовало, как оплеуха. Сопли размазывать было некогда, а я был не такой уж крупный и сильный, чтобы нести на себе этого мальчишку.

Мне показалось, что я увидел дверь в трактир Данилы. Но она уже могла оттуда убежать.

Землю тряхнуло, меня отбросило к стене какого-то дома, я врезался в нее плечом и с трудом сумел удержать Алона на ногах. От пыли в воздухе слезились глаза, но я сумел разглядеть в узком промежутке между домами голубой океан и голубое небо. Мы заскользили по мостовой. Кусок черепицы ударил Алона по плечу, он потянулся к ране, но я безжалостно волок его за собой.

А потом пыль в воздухе рассеялась и мы оказались у пристаней. Несмотря на все эти толчки и разрушения, горожане еще не сбежались в гавань. Сомневались, стоя на краю пропасти? Почувствую ли я себя дураком, когда все это закончится? Что я теряю на этом острове?

Страх кусал меня за пятки. Теперь я понимаю, что не успел оценить ситуацию. Одна мысль о том, что я останусь на этом острове, повергала меня в ужас. При всем желании я не мог бы найти определение этому состоянию.

Может, все прекратится и остров уйдет под воду всего на несколько уровней? А может, и не прекратится. Этот второй вариант свербел у меня в голове.

Какие-то люди пытались забраться на императорские лодки, но их отгоняли солдаты. Другие бежали к своим рыбачьим лодкам. Их как могла отгоняла горбатая конструкция с длинным птичьим клювом.

– Прошу, предъявите облагаемые пошлиной товары! – каркала она. – Перевозка и торговля запрещенными товарами приведет к штрафу и арестам. Господин, я вынужден провести выборочный обыск вашего трюма.

Конструкция Чиновник, на мой вкус, самая отвратительная.

Я подождал, пока она не переключит свое внимание на кого-то конкретного, и обратился к мальчишке:

– Алон, вон там, в конце пристани, моя лодка. – (У нас за спиной скрипели доски и камни.) – Пристань снята с якоря. Придется плыть. Я сейчас отпущу твою руку, но ты должен плыть за мной. И не отставай. Если ботинки потянут ко дну, сбрось их.

Я не стал ждать ответа и даже не посмотрел, кивнул ли Алон, а просто побежал к воде, пока конструкция не обернулась в нашу сторону. Без поддержки императорских солдат она мало что могла сделать, но в тот момент ее внимание мне было совсем ни к чему. Вода от подземных толчков покрылась рябью, и мое отражение тоже. Я увидел, что мои ладони все серые от пыли и расцарапаны до крови. Плевать, времени не было – я прыгнул в воду. В конце сезона засухи она была такой же теплой, как воздух. Я последовал собственному совету и сбросил ботинки.

Якоря еще кое-как удерживали пристани, и они пока только покачивались на воде, но никуда не уплывали. Я плыл, и каждый гребок словно возвращал меня назад. Я как будто был ребенком, который плывет в океане, а у меня за спиной разрушался целый остров.

Доплыв до пристани, я, цепляясь за доски и получив под ногти пару-другую щепок, все-таки на них забрался. Алон оказался молодцом, не отстал, видно скинул ботинки. Я ухватил его за руку и втащил на пристань. Моя лодочка тихо-спокойно покачивалась на воде. Большая лодка хороша тем, что вмещает приличное количество груза и на ней можно неделями жить в море. Зато маленькая быстрее, и на ней потребуется меньше умных камней, если я вообще захочу ими воспользоваться.

Теперь, вдали от клубящейся пыли и рушащихся домов, у меня в голове заметно прояснилось.

– Это моя лодка, – сказал я мальчишке, и в этот раз можно было не кричать. – Мы поплывем к твоим родителям.

Алон слушался меня, как маленький потерявшийся ягненок.

Как только я оказался на борту, включились выработанные за годы тренировок инстинкты: отдать швартов, оттолкнуться от пристани, поднять парус. Исходящий от острова грохот не проникал в мой мозг, просто приглушенно звучал где-то на задворках сознания. Отец начал учить меня ходить под парусом, едва я сделал первые шаги в своей жизни. Здесь, на палубе, я стоял гораздо увереннее, чем на острове, который сотрясался от подземных толчков.

Алон перебрался на нос и сел на лавку. Он дрожал и как будто потерял дар речи.

Раздался жуткий грохот, у меня едва не заложило уши. Я оглянулся – остров шел ко дну. Гавань уже почти исчезла, дома по ее периметру сползали к воде. Надеяться на то, что катаклизм закончится и жизнь более-менее, худо-бедно наладится, мог только последний дурак. Надо было действовать и быстрее убираться куда подальше.

Умный камень. Я перебрался к люку в трюм, спустился и уже под ним поднял пару досок. Там лежали ящики с умными камнями. Любой, кто знал мою лодку, мог заметить, что осадка у нее ниже, чем обычно, только вот трудно было найти того, кто знал мою лодку лучше меня. Я схватил пригоршню белых камней, выбрался на палубу и бросил их на жаровню.

Я бы давно уже уплыл, если бы не этот мальчишка. Меня бы здесь давно уже не было, если бы я не стал расспрашивать о лодке, которая увезла мою Эмалу. Но все эти «если бы да кабы» еще никогда никого не спасали. Я немного повозился с кремнем и чиркнул им о край жаровни. Искры посыпались на умный камень, он вспыхнул легко, как мелко нарезанная солома.

От жаровни поднялся белый дым, а вместе с ним сильный порыв ветра наполнил парус. Моя лодка рванулась к выходу из бухты, которая уже стала в два раза шире, чем в момент моего прибытия. Пот ручьями струился по лицу. Солнце поднялось высоко и припекало затылок. Даже не верилось, что конец света может наступить в такой безоблачный день.