Читать книгу: «Жизнь в зелёном мундире. Книга шестая. СРВ», страница 2

– «Беги в стационар (он и поликлиника в одном здании), срочно зови хирургов на консилиум».

Я заволновался….

Достаточно быстро прибежали два хирурга из стационара, пошептались и пришли к выводу: надо зашивать сделанный разрез.

На мой вопрос что случилось, вразумительных ответов никто не дал.

Сказали только то, что лечение продолжат в стационаре (я не собирался ложиться в госпиталь, но понял раз что-то пошло не так, значит надо как говориться «доводить до ума»). После того как зашили затылок меня увезли в стационар.

На следующее утро комкор генерал Майоров прислал ко мне в госпиталь целую делегацию. Ей была поставлена задача разобраться, что случилось и надолго ли попал в госпиталь – через пять дней я должен был вылететь в Сары-Шаган помощником руководителя стрельб. Боевую задачу выполняла Череповецкая бригада и на меня уже заказан билет на самолёт.

После «наезда» корпусной делегации и требования комкора, начальник госпиталя пообещал меня быстро поставить на ноги.

Слово он своё сдержал.

А поставили очень просто – трое суток я провалялся в палате на каких-то таблетках и всё лечение! Так я мог себя «поставить на ноги» и сам, даже на следующий день.

Мне никто и не смог пояснить (очевидно, не хотели говорить правду, но я и сам уже начал догадываться) что за «операция» мне была сделана и каков её результат. Я понимал, что этим дело не закончится, так как толковые хирурги сказали, что эскулап только разрезал опухоль.

Итак, через трое суток меня выписали, а через четверо суток я уже летел самолётом в Приозёрск.

Мой вид вызывал у людей, находящихся в самолёте, у кого удивление, у кого соболезнование: затылок был частично выбрит, заклеен толстым слоем ваты, поверх этого пластырем и перебинтован. Фуражка на голове не умещалась, поэтому при передвижении я держал её в руках.

В самолёте сзади сидящий малыш спросил у своей мамы:

– «Что случилось с дядей? Он упал и ударился или летит с войны?»

Я спинным мозгом чувствовал недоумение сидящих сзади, а не только одного ребёнка.

«На всякий случай» летел на полигон я не один: Комкор официально назначил помощником руководителя стрельбы своего первого заместителя – полковника Горба Владимира Николаевича с задачей представлять руководство корпуса на полигоне.

С моей перебинтованной головой и выстриженными клоками волос нельзя было ходить по инстанциям и представляться руководству полигона. Как не крути, а встречают по одёжке. Ведь всем не объяснить, что не по пьяни вся эта «красота» получилась, а просто эскулап бестолковым оказался.

К тому же рана сильно кровоточила и мне периодически надо было менять повязку.

Это было поручено майору – начальнику медсанчасти из состава Череповецкой бригады.

Основные решения по выполнению как учебных, так и боевых стрельб должен был формировать я и докладывать заместителю командира корпуса.

Генерал Майоров определил ему функцию чисто «представительства», сказав всё остальное должен делать Рыжик.

Заместитель командира корпуса Горб Владимир Николаевич (фамилии бывают и хуже) стал полковником в тридцать два года. Он был летчиком-ассом, который в своё время выполнял на истребителе лётные задания на предельно-малых высотах – ниже 50 метров. Достигнув тридцати восьми лет отроду, он перестал летать.

Должность у него была генеральская. Владимир Николаевич был прост в обращении, без малейшего намёка на самовыпячивание. В нём не сквозило ни малейшей тени превосходства несмотря на заслуги: летчик-снайпер, два ордена….

С ним было легко решать задачи, стоящие перед нами на полигоне. С самого начала нашего взаимодействия он сказал:

– «Анатолий Игоревич! Я мало смыслю в зенитно-ракетных войсках и мешать не собираюсь. Вы руководите всеми делами, а если надо будет где-то вмешаться мне – говорите».

Так мы и работали.

Часть 2

Нет сильнее терзающей горести,

Жарче муки и боли острей,

Чем огонь угрызения совести;

И ничто не проходит быстрей.

«Туристы»

В конце стрельб, когда бригада выполнила задачу, и оставалось время до проведения полигоном разбора учений, Владимир Николаевич сказал мне:

– «В Алма-Ате живет мой самый первый авиационный, войсковой преподаватель: летчик-инструктор который учил меня летать на МИГах.

Великолепный человек, с тяжёлой судьбой. Он чрезмерно любил авиацию, любил так, что остался без семьи».

Мне было любопытно, но я не стал задавать уточняющих вопросов о причинах потери летчиком семьи, а Владимир Николаевич эту тему не стал развивать, продолжив:

– «Достаточно давно он уволился из армии и остался жить в Алма-Ате, получив хорошую квартиру. Я его не видел сто лет, поэтому хочу к нему съездить. Вот что я думаю: давайте поедем завтра в Алма-Ату на УАЗике комбрига Череповецкой бригады. Побудем там пару дней и обратно. Вы хотите прогуляться по Алма-Ате и посетить Медео?».

Я был шокирован: вот это да!

Я понимал, что для лётчика 500 километров не крюк, но как Владимир Николаевич собирается добраться из Сары-Шагана до Алма-Аты на УАЗике, не мог себе даже представить.

Для лётчика 500 километров не крюк

Дорогу мы не знали, по степи никаких указателей не стоит, и дорога как таковая отсутствует – кругом ровное поле. Тут и заблудиться не проблема, а спросить не у кого.

Невольно пришёл в голову старый анекдот, который я рассказал Владимиру Николаевичу.

Заблудился мужик в лесу. Идет по лесу и орет во все горло:

– «Ау- ау – ау – ау – ау!»

Вываливается ему на встречу из кустов медведь и спрашивает:

– «Чего орешь?»

– «Да вот заблудился, думаю, может кто услышит…»

– «Ну, я услышал, легче стало?».

В ответ на мой анекдот полковник Горб сказал:

– «Смешно, очень. Только если Вы хотите побывать на Медео, то боятся медведя не надо».

Конечно я хотел. Однако попытался в последний раз обратить внимание полковника на сложность предпринимаемого мероприятия:

– «Но как ехать, не зная дороги. Темнеет рано, только если по карте…, но я в навигации слаб. И ещё важный момент: в степи кругом дорога, но нет заправок. Где взять бензин?».

Но и эту мою попытку остановить выезд рассеял Владимир Николаевич. В успехе поездки у него не возникало никаких сомнений:

– «Задачу комбригу по подготовке машины я поставлю. Навигацию до первого крупного населённого пункта я беру на себя, а дальше разберёмся.

Всего-то нам проехать от стрельбовых площадок полигона до Алма-Аты каких-нибудь пятисот километров. Ерунда! Вас мучают сомнения как будто мы собрались в Америку!».

Я ещё раз убедился в справедливости народной мудрости. Если перефразировать в моей интерпретации, то она зазвучит так: рождённый ходить даже в мыслях перемещаться как лётчик не в состоянии.

Начали готовить выезд. Бензина с собой в дорогу на такой путь не наберешь, да и перегружать машину канистрами не хотелось. Кроме перегруза была ещё причина: в такую жару канистры с бензином нагреваются и парят, воняя – можно задохнуться.

Решение опять же нашёл Владимир Николаевич. Он приказал взять бензин… спиртом! То есть получить в Череповецкой бригаде тридцать литров спирта. (Этим он ужасно расстроил комбрига, даже сильнее чем предстоящим тысячекилометровым пробегом командирского УАЗа). И это вполне понятно – спирт командиром бригады планировался для использования в качестве международного эквивалента денег.

Замкомкора уверенно заявил:

– «Даже если он будет в машине от жары парить, то от этого не умрем. Будем менять его у встречных машин на бензин в соотношении один к пяти, а может быть и более».

– «А если не будет встречных?» неуверенно возразил я. Однако мой вопрос повис в раскалённом воздухе проигнорированным, без ответа, а вместо него:

– «Вы лучше Анатолий Игоревич не забудьте запастись у начальника тыла бригады сухим пайком на трое суток. На водителя и на нас двоих».

В Алма-Ату с нами попросился ехать ещё один человек – заместитель командира 6-й радиотехнической бригады полковник Петров. Он руководил действиями радиотехнических войск на стрельбах. У Петрова в Алма-Ате жили то ли родственники, то ли первая школьная любовь – слишком запутанно он объяснил причину своего желания ехать. Однако Владимира Николаевича, а тем более меня это не интересовало и согласие Петрову от заместителя комкора было дано.

Выехали только чуть начало светать. Дороги были накатаны – они как вены тянулись по всей степи и клубились пылью даже от перемещения сусликов. Стояла невыносимая жара.

Вскоре после начала пути мы были покрыты сантиметровым слоем пыли и выглядели бело-серыми альбиносами. Ехать было монотонно и совсем не интересно, к тому же, ехали молча – жевать пыль, набивающуюся во все открытые отверстия, совсем не хотелось. Как и предполагали – главное было не ошибиться в направлении движения – никаких указателей вдоль множества дорог не было (может в настоящее время что-то появилось, но тогда… тогда кроме Владимира Николаевича уверенности что едем правильно не было ни у кого).

Периодически полковник Горб смотрел на карту, затем на компас и дорогу. После этого давал необходимые команды водителю. Порой мне казалось, что он и в самом деле знает куда надо ехать. Я его спросил откуда знание навигации – он же не штурман.

– «Лётчик должен уметь добираться до места даже без самолёта» ответил Владимир Николаевич.

– «Это значит, когда собьют?» – неудачно спросил Петров. Но, замкомкора не обиделся:

– «В любых случаях».

Иногда нам встречались какие-то поселения, но очень мелкие – пять семь что-то типа сараев. В них мы кое-как корректировали направление движения, вернее, это делал заместитель командира корпуса.

В памяти от той дороги осталась только пыль, жара, и обмен спирта на бензин с очень редкими встречными машинами. Бензин выменивал я с водителем. Такое решение принял полковник Горб:

– «Анатолий Игоревич, у Вас перебинтована голова и такой вид, что любая встречная машина тормознёт» и пошутил:

– «Главное, чтобы от испуга водитель не развернулся…».

Кстати: в дороге мы при первой же возможности меняли спирт на бензин, так как встречные машины почти не попадались.

По этой причине, только пройдя три четверти, пути до Алма-Аты, мы смогли совершить первый спиртово-бензиновый обмен. Оказалось, для того чтобы добраться до места достаточно было выменять бензин всего у двух машин (НЗ запасных канистр мы не тратили)

Положительно то, что ни один из водителей не отказался делать обмен (по дороге в обе стороны).

Шофёры – казахи со мной не торговались, когда я предлагал им обмен один к пяти и сразу бросались со сливными приспособлениями к своим машинам. Это позволило подъехать к Алма-Ате с полными баками, так как заправочный объём УАЗика составляет 78 литров, а максимальный расход бензина на бездорожье до 20 литров на 100 км пути.

К ночи, в конце долгого пути начали появляться какие-то признаки приближающейся столицы Казахстана….

Въехали мы в Алма-Ату, когда уже стемнело, но улицы светились и на них было немало народа. Благодаря этому (навигаторов в то время не имелось, им являлся язык. Помните: язык до Киева доведёт?), дом сослуживца Владимира Николаевича нашли сравнительно быстро.

Встреча учителя и ученика была радостно-искренней, а так как бывший инструктор оказался в настоящее время холостяком, то без лишних слов и сдерживающих факторов привели себя в порядок и перешли к застолью.

Полковники Горб и Петров помылись в душе и были готовы сесть за стол, а мне ещё надо было сменить повязку на голове. Это могло затянуть процесс, поэтому Петров предложил почистить снаружи повязку одёжной щёткой (хорошо не сапожной). Выбора (и бинтов на смену) у меня не имелось…

Еды и деликатесов мы привезли с собой достаточно – должно хватить на пару дней (наш провиант в дорогу комплектовал щедрый начальник тыла Череповецкой бригады).

Спирта осталось очень много…

Бензина по нашим подсчётам в баках машины и в нескольких (всё же взятых с собой) канистрах должно было хватить на весь обратный путь и заезд на запланированную экскурсию в Медео.

Вследствие хорошей укомплектованности стола ограничений в радости общения боевых друзей (и примкнувших к ним меня с Петровым) не было.

Ближе к середине ночи в стены начали стучать возмущённые соседи. Владимир Николаевич и его учитель, сидя за столом в высотных, лётных шлемах (которые оказались дома у бывшего инструктора) не обращая внимания (а может, не слыша) горланили песни.

Я, было попытался призвать их к осторожности – как никак мы в Алма-Ате не совсем законно (вернее совсем не законно), но у лётчиков свои правила проведения праздников.

От меня просто отмахнулись…

Полковник Петров заснул в туалете при закрытых изнутри дверях, да так что было не достучаться. Это создало единственные неудобства в продолжении «праздника встречи».

Однако, банкет был прерван неожиданно в первые сутки и грозил серьёзными неприятностями, так как под утро к нам нагрянула вызванная соседями комендатура. Старший в группе подполковник, представившись через дверь, начал учить как мы должны себя вести. Вроде всё правильно, но не зная с кем имеет дело подполковник перешёл к угрозам.

Разъярённые лётчики незваных гостей в квартиру не пустили, поэтому офицерами комендатуры был арестован стоящий под домом череповецкий УАЗ, на котором мы добрались в Алма-Ату.

После убытия комендатуры заместитель командира корпуса держался спокойно, я и полковник Петров переживали, понимая уровень нависших над нами неприятностей.

Только к обеду мы пришли в нормальное (для здравомыслящих действий) состояние и, понимая все возможные последствия произошедшего, поехали на городском транспорте освобождать машину.

На нашу беду день был выходной – воскресение, руководство в комендатуре не находилось.

Получалось, что освободить машину и уехать нам по-тихому было практически невозможно!

Полковник Горб без (всякой боязни) позвонил коменданту Алма-Аты домой, но тот никак не мог сообразить, каким образом машина из Череповца оказалась в их городе. Сказал: ждите до понедельника и тогда он, выйдя на службу разберётся с происходящим.

А вот этого допустить было нельзя, так как наверняка всплыло бы то, что мы прибыли из Сары-Шагана с выполнения боевых стрельб. Можно не сомневаться – это чревато как минимум в масштабах войск ПВО.

Я и полковник Петров сникли.

Лично мне ситуация показалась безвыходной, патовой – скандала с серьёзными последствиями не избежать.

Однако, я совсем упустил из виду, то что лётчики народ дружный: полковник Горб и его инструктор начали искать «своих» в местном армейском руководстве. Тех, кто сможет оказать содействие. Совсем не скоро, но всё же это у них получилось.

Именно благодаря тому, что наш заместитель командира корпуса нашёл товарища в руководстве армии – главного штурмана авиации, нас отпустили с миром. Комендант гарнизона разрешил забрать машину. Это было нереальным спасением от ожидавшей нас инквизиции.

Я, не желая больше искать приключений на наши задницы, но в то же время, являясь подневольным, предложил немедленно выехать обратно на полигон.

Однако, Владимир Николаевич, совершенно не впечатлённый только что произошедшими неприятностями возразил:

– «Анатолий Игоревич! Я же Вам обещал съездить на Медео! Я не знаю, когда ещё это сможет у нас получиться. Поэтому не будем откладывать в долгий ящик, скучая от бездеятельности, а едем прямо сейчас. К тому же я обещал, а раз так, то слово надо держать. Думаю, что это тоже будет приятная поездка (?!). Наверняка там будет тоже интересно…».

Я не стал возражать по поводу «тоже интересно» содрогаясь от воспоминаний первой части нашего пребывания в Алма-Ате. Тем не менее, что правда – то правда: соскучиться в этой поездке было невозможно – это факт. Да и права на другое решение у меня не имелось. Оставалось только согласиться с желанием заместителя командира корпуса «сделать мне приятное».

С содроганием за возможные варианты дальнейших событий я влез в машину.

Дорога оказалась не дальней и даже интересной. Посмотреть на Алма-Ату и пригороды (даже через стекло УАЗ) было любопытно. Вскарабкавшись ревущей машиной на высокогорное Медео, мы увидели ледяную жемчужину – прекрасно оформленный стадион. Он производил особенное, мощное, даже фантастическое впечатление своим холодным блеском покрытия при жаре +30º у подножья гор.

Спортивный комплекс Медео построен в горном урочище Медео на высоте 1 690 метров около города Алма-Аты в Казахстане. Медео являлся самым высокогорным комплексом в мире для зимних видов спорта с самой большой площадью искусственного ледового катка – 10 500 кв. м. Высокогорье и чистейшая вода для заливки льда способствуют достижению высоких результатов в конькобежном спорте.

Спортивный комплекс Медео

Минут десять мы с восторгом созерцали катающихся на коньках, но самим взять их на прокат и покататься в разряженном воздухе (после вчерашнего ужина) мне и Петрову даже не пришло в голову.

– «Вот теперь всё намеченное выполнено. Посмотрели Медео и с чистой совестью едем обратно» – принял решение заместитель командира корпуса.

На всякий случай я задал вопрос:

– «Разрешите уточнить – куда обратно».

– «А что, Анатолий Игоревич, у Вас есть желание ещё денёк отдохнуть в Алма-Ате?» – вполне серьёзно спросил Владимир Николаевич.

Желания у меня совсем не имелось….

Вокруг горнолыжного курорта было множество всякого рода незаконных торговцев как сувенирами, так и продуктами. Сувениры нас не интересовали, а вот перекусить Владимир Николаевич предложил. Видя, что наша машина остановилась возле каких-то «чучмеков», которые из странного оранжевого цвета мяса (то ли из-за того, что оно кошачье, то ли от обилия перца) жарили шашлыки, я и Петров отказались.

– «Вы зря не пробуете такие вкусные, можно сказать, деликатесы. Они свершено не похожи на те, которые мы едим дома» – произнёс Владимир Николаевич, покупая два деревянных стержня с мелкими кусочками оранжевого мяса.

Петров и я понимая друг друга переглянулись – больше искать приключений на собственную задницу не хотелось, как в прямом, так и переносном смысле.

Добрались почти без проблем. «Почти» – потому что ночью, на подъезде к Сары—Шагану солдат – водитель заснул, и мы влетели в кювет. Машина зависла и упала на бок, но не перевернулась – спасло то, что кювет был мелковат. Вчетвером без особого труда мы её поставили на колёса.

Нейрохирургия

Череповецкая бригада после удачно проведённых стрельб начала загружаться на эшелоны, а полковник Горб, и я вылетели с аэродрома «Камбала» в Ярославль.

Прошло совсем немного времени после возвращения с полигона и чуть больше со злополучной операции на моей голове в Ярославском госпитале, как я начал чувствовать нарастающую боль в виске и левом глазу.

Я и жена провели консилиум и решили, что это последствия хирургического вмешательства в мой затылок. К врачу идти было некогда – с головной болью я выехал (в очередной раз) на стрельбы с Вологодским полком.

На полигоне я поведал о своей проблеме однокашнику – командиру полка Урузмагу Огоеву и выказал нежелание идти к живодёрам в госпиталь. Тот сказал, что начальник здравоохранения Вологодской области у него лучший друг и предложил приехать к нему на консультацию.

Голова болела, глаз дёргался, поэтому по приезду с полигона я так и сделал – приехал в Вологду.

Начальником здравоохранения Вологодской области было предложено мне лечь на диагностику (и очевидно последующую за тем операцию) в областную нейрохирургическую больницу.

Я согласовал такое решение с комкором генералом Майоровым, и он мне разрешил выехать на лечение в Вологду.

Через пару недель меня уже диагностировали в нейрохирургии. Множество всяких анализов и замеров не дали врачам возможности принять решение о причинах первой операции сделанной в Ярославле.

Тогда мне ввели в кровь изотопы и под каким-то колпаком посмотрели их движение. Что это дало – не знаю (врачи мне ничего не объясняли), но было принято решение: делать операцию.

Периодически меня навещал Урузмаг – полк его стоял под Вологдой, от больницы около двадцати километров.

Вечером, перед днём операции, он снова приехал и забрал меня к себе домой: расслабиться, отвлечься от проблем и поужинать.

Я, не подумав, согласился….

Застолье в разговорах и воспоминаниях о курсантской жизни продолжалось до трёх утра, затем Огоев отвёз меня обратно в больницу – надо было отдохнуть перед операцией. В здание меня долго не пускали – разбирались, кто я и как оказался вне палаты ночью. Дверь открыли только через полчаса после предъявления «пропуска» – бутылки водки и двух банок тушёнки, которые оказались у Урузмага в машине.

В десять часов утра меня повезли на операцию.

Сначала наркологи вставили мне трубки и начали вводить наркоз, он не действовал. Тогда они спросили меня, не употреблял ли я вечером алкоголь (можно было и не спрашивать – наверняка запах благородного коньяка, который мы пили с Урузмагом веял по свей операционной).

Вот такой французский коньяк мы с Урузмагом Огоевым употребляли в ту памятную ночь перед нейрооперацией

В память о моём безрассудстве Огоев после операции вручил мне одну из тех бутылок французского коньяка что мы употребляли в ту памятную ночь.

Я храню эту бутылку как свидетельство о том интересном времени.

«Немного» – сознался я.

Слава Богу операцию отменять не стали, но (как мне потом сказали врачи) дозу наркоза пришлось серьёзно увеличить….

Очнулся я через пять часов в палате. Тяжёлое состояние. Только помню, открыл глаза, вижу – всё передо мной плывёт.

Плывёт и дверной проём, а в нём… стоит Анна!

Думал сон или наркоз ещё действует, а оказалось, что Урузмаг ей позвонил и сообщил о проведённой операции. Анна не выдержала и приехала. Операция в Вологде длилась больше четырёх часов.

Пролежал я в нейрохирургии около месяца.

Перед выпиской спросил у врачей, что у меня было. Ответили: с самого начала был обыкновенный жировик (липома), но это поняли только после проведения повторной операции и взятия анализа на гистологию. Пояснили что здесь, в Вологде, меня так долго обследовали, думая, что при первой операции хирурги увидели что-то очень серьёзное, такое, что не смогли сами прооперировать.

Врачи проговорились о том, что меня чуть не покалечили в госпитале во время предыдущей операции: рассекли липому как фурункул, а не вырезали её капсулу. Затем (что им вообще не понятно) – не сделав ничего, зашили затылок.

И это ещё не всё: в военном госпитале Ярославля эскулап-пенсионер сделал недопустимо глубокий разрез, повредив нерв – нейрохирургам пришлось его сшивать.

Может и так – не знаю…

Однако точно одно: врачи областной нейрохирургической больницы сделали своё дело великолепно – глаз дёргаться перестал, прошли и головные боли.

Рассказывая о лечении в Вологде нельзя не рассказать об интересных соседях по палате в нейрохирургии.

В палате, где я лежал кроме меня находилось четыре человека, но двое были обычными, как-бы «безликими» и мне не запомнились. А вот двоих я запомнил отлично.

Первый был заслуженным учителем – поджарый в возрасте человек лет около шестидесяти по имени Пётр Иванович. Он обычно сидел, упершись тяжёлым взглядом в стену, думая о чём-то своём, и не реагировал на разговоры в палате. Изредка он доставал из тумбочки пачку каких-то лекарств и несколько штук высыпал себе в рот запивая водой. Вскоре я узнал – его мучают страшные головные боли из-за того, что у него в голове образовалась какая-то опухоль. Врачи его обследуют для принятия решения о дальнейших действиях. Ежедневно к нему приходила жена – щуплая, просто одетая женщина. Она садилась рядом с мужем, и перекинувшись парой фраз, они замолкали. Просидев около часа, женщина уходила, оставив мужа в той же позе в какой она его застала.

Мы (остальные четверо в палате) были молодыми, жизнь казалось вечностью, и мы просто не понимали, что происходит в душе этих двух пожилых людей…

Второй человек из нашей палаты, который мне хорошо запомнился – молодой вологодский парень был золотоискателем.

Он проработал в Якутии на добыче золота пять лет. Эта профессия и особенности добычи золота меня интересовали, и я много расспрашивал его о его работе на приисках, благо обстановка позволяла это делать.

Парень рассказал мне обо всей опасности, интриге и тяжести добычи жёлтого металла. Узнав, что я военный и подполковник – Виктор (так его звали) меня зауважал, и я стал для него авторитетом.

Позже я узнал, что я стал для него неоспариваемым лидером не только за моё воинское звание, а за то каким именем я его назвал.

А дело было так. Однажды я сказал, что он ведёт себя как Че Гевара. Парень насторожился и замкнулся, очевидно, думая, что это какое-то оскорбление. Я его обиду понял не сразу – кто в те времена не знал, кто такой Че Гевара?

Пришлось ему рассказать о товарище Че.

Объяснил, как мог что Эрнесто Че Гевара латиноамериканский революционер, коменданте Кубинской революции 1959 года. Друг Фиделя Кастро (Виктор о нём слышал).

Объяснил, что я назвал его именем этого революционера потому, что Че Гевара был решительным парнем со своими убеждениями. Он даже выдвинул новую теорию революции: она придавала особое значение небольшим группам революционеров, способным на радикальный политический поворот.

Очевидно, я рассказал толково, так как заинтересовал Виктора хорошо раскрыв героическую сущность революционера.

На следующий день по его требованию друзья принесли книгу о кубинце, прочитав которую он потребовал всех в палате называть его не иначе как Че Гевара. Приходившие друзья стали обращаться к нему таким же образом.

Деньжат у новоиспечённого товарища «Че» было много и, конечно, было много друзей, желающих вместе с ним потратить заработанное. Каждый день золотоискателю приносили огромное количество еды, он делился, и наша палата ужинала «до отвала».

Именно в Вологодской больнице я впервые попробовал копченую куру – она мне очень понравилась. Пошутил, что таких кур я бы съел много – килограмм десять. На следующий день мешок копчёных цыплят был доставлен друзьями «Че» в нашу палату. Мы вечерами с удовольствием их уминали, а по субботам и воскресениям даже запивая хорошим вином (поставки осуществлялись всё теми же друзьями «Че»).

Как-то на рассказе золотоискателя сопалатники по больнице акцентировали внимание на том, что артелью «мылось» золото, безвыездно из тайги по два года. Естественно, что мужиков заинтересовал серьёзный вопрос: как они обходились без женщин.

Вот что рассказал Виктор.

– «У нас была одна женщина на девять мужиков, работала поваром – начал он своё повествование – к ней все ходили «за этим делом». Проблема для меня заключалась в том, что она брала с мужиков золотом, причём слитками, а у меня их не было. Ребята давали ей тонкие золотые пластинки размером около квадратного сантиметра. Где они их брали я не имел никакого представления и даже не мог вообразить откуда их берут. От меня это члены бригады держали в строгой тайне. Я работал с ними недавно, был самый молодой, и мужики, посмеиваясь надо мной, говорили:

– «Мы бережем твоё целомудрие! Рано ещё тебе за такие услуги рассчитываться золотом»».

При этих словах Виктора в палате начали хихикать, а один из молодых парней сразу стал выражать золотоискателю соболезнование. Тот прервал его на полуслове:

– «Да подожди ты! Дай дорассказать. Всё тайное когда-то становится известным. В этом случае тоже так случилось. Как-то, после сильного запоя я решил выведать у одного из мужиков, где они берут золотые пластины для поварихи. Конечно, я знал то, что самородки выглядят не так, да и мы занимаемся тем что намываем золотой песок. В руках эти пластины я не держал, но думал, что может мужики каким-то образом золотой песок прессуют.

При работе может и повезёт найти самородок, но «замылить» (украсть) его не так просто – на каждом прииске у добываемого металла своя проба».

Виктор пояснил, что в добываемом золоте обычны примеси серебра, меди, железа, свинца, ртути, платины, марганца и других металлов. В разных местах разработок пропорция отличается.

Вот по составу этих примесей могут найти в каком районе и даже прииске произошла кража.

И вообще – с самородками шутки плохи: за ними ведётся специальный контроль и учёт. Быстро найдут и посадят.

– «А вот с золотыми пластинами всё оказалось до смешного просто – продолжил свой рассказ Виктор – тот, кого я спрашивал расслабился от спирта и «пожалел» меня. Он посоветовал сходить в подполье мастерской – там в одном из ящиков (сказал каком) взять самородок и тоже посетить повариху.

Я с интересом ждал возможности попасть в мастерскую (на прииске тоже существуют свои порядки). Не знаю, что меня больше интересовало: самородки или повариха. Когда мне такая возможность представилась я залез в подполье и открыл указанный ящик.

То, что я увидел, привело меня к приступу смеха. Я увидел распиленный на пластинки… латунный самовар! – так закончил один из своих рассказов о жизни золотоискателей «товарищ «Че».

Всё же надо рассказать, как закончилось пребывание в нашей палате заслуженного учителя Петра Ивановича. Грустно закончилось…

Как-то на одном субботнем ужине к нашей компании неожиданно он решил присоединиться. Мы удивились – он до этого никогда себе этого не позволял и даже не участвовал в наших разговорах. И в этот раз он не выпил предложенного вина и только изобразил что что-то ест. Все настороженно недоумевали, но вдруг он заговорил, обращаясь сразу ко всем:

– «Ребята, мне врачи предложили делать операцию по удалению опухоли. Слабоват я для таких дел. Я и жена не знаем, что делать, детей у нас нет – спросили бы… Что бы вы сделали на моём месте?». Его вопрос вогнал всех в недоумение – ну что мы можем посоветовать и вообще – кто мы такие? Однако молодость и уверенность в завтрашнем дне постепенно развязала всем языки:

– «Надо делать…. Конечно, надо оперироваться… С дикой постоянной головной болью нельзя жить… Всё будет хорошо …. Врачи здесь ассы сделают всё как надо!».

Ребята приводили примеры из собственного опыта пережитых операций, рассказывали разные случаи из жизни друзей и родственников. Всё заканчивалось удачно – люди выздоравливали. Результатом нашего разговора стал только один вывод – надо соглашаться на операцию.

Такого же мнения придерживался и я. Операция в Вологде у меня была седьмая по жизни и самая сложная. Все операции (кроме госпитального эскулапа) закончились хорошо, и я был уверен – здесь в нейрохирургии Петру Ивановичу сделают всё как надо.

Он слушал нас молча, но в его глазах скользила какая-то грустная неуверенность и даже безысходность. После ужина Петр Иванович поблагодарил нас за поддержку и сказал, что очевидно мы правы – надо соглашаться на операцию.

Пару дней жизнь в палате продолжала бурлить шутками, рассказами, анекдотами, воспоминаниями. Хоть и серьёзная больница нейрохирургия, но молодость брала своё – о плохом мы не думали – его просто не могло быть!