Лесная избушка Анатолия Онегова

За лето «угробили» двух моих подшефных: один москвич, другой из-под Москвы – обоих «угробили» в издательстве «Малыш». Одному сказали, что книжечка из его рассказов не получится. Другому сказали то же самое. Вот ещё одно поле боя! А пишут ребята хорошо каждый по-своему. Оба с биологическим образованием. Причём обоих привлекает и печатает Ленинградский «Костер» – печатает то, что в Москве называют дерьмом. Вот, Толя, и вся наша литература, все её тайны: на бумаге и полиграфии сидит куча банд, поделивших между собой сферы (все, как в Италии у мафии), и никого к себе не пускает. У каждой банды свои главари. Та банда, с которой я сейчас жестоко воюю, имеет в главарях С. Михалкова и т. д. А вот ребят, как и тебя, мне жалко. А почему мордуют, ясно – чтобы не делиться с Вами ничем. А для этого надо отбить у Вас желание писать – мыслить словом вслух!

Вот почему, Толя, нам никак нельзя складывать оружие. Иначе болото разрастётся до такой степени, что всех нас в себе утопит. Болоту сдаваться нельзя! Воюй у себя в Борисоглебске, собирай людей. И с твоими «Вопросами к самому себе» (повесть) мы в эту осень повоюем. Готовься. Как уговаривались, по моему письму перешлешь мне рукопись, рецензию и оба письма из издательства. Займемся этим, как только пройдет Октябрьский Пленум ЦК КПСС (он будет идеологическим!). В ЦК КПСС теперь вся литература будет в одних руках у нового зав. отделом пропаганды. Так что надежды на лучшее есть.

Ну, а теперь о Борисоглебске…

Во-первых, жду твои вопросы. Во-вторых, есть мысль написать нечто «Дорога в тумане», как мы с тобой шли и как перед нами через туман являлись деревни, вознёсшиеся к небу столетними липами. В-третьих, решение мое купить тот дом укрепилось. Жду твоих известий в сельсовете и следом буду писать в Череповец с тем, чтобы в мае можно было уже в доме жить.

Не знаю, что у меня получится, но есть большое желание (если не будет с твоей стороны и со стороны твоей жены возражений) посетить тебя и Борисоглебск, включая Редкошово и окружающие его места где-то в начале октября, чтобы встретиться с тобой, и с золотой осенью. Отпиши мне о возможности такого приезда на день-два.

Толя и Галя! Есть у меня ещё одна дерзкая мысль.

Своим домашним я наговорил всего хорошего про Борисоглебскую землю, вот у нас и возникла такая идея: поехать на школьные каникулы (ноябрь) всем вместе в Ваши края. Мысль такая: попасть в ту самую твою деревушку, где мы с тобой собираемся поселиться, и попроситься на пару-тройку дней пожить у тех милых старичков, которые хранят ещё жизнь в тех местах. То есть, взять с собой спальные мешки и просто попроситься под крышу на ночь. Как ты думаешь, пустят или нет? И тогда походить по округе, половить рыбу… Хорошо бы и Вас с собой вытащить.

Вот какие у меня мечты. Но для их осуществления мы вынуждены будем так или иначе беспокоить Вас, поэтому и тут жду Вашего письма.

А Борисоглебск мне видится часто – удивительна всё-таки земля русская: не хватает она тебя сразу, как тропическая страсть, а притягивает незаметно, но надолго, навсегда. Уезжал от Вас, будто был где проездом. Но в поезде уже Борисоглебск и та святая деревушка явились и живут во мне всё время. Какая-то чистота вместе с ними приходит. Всё время бабушку Вашу вижу на крылечке с грибами и куры рядом, а чуть в стороне Дашка лежит. Господи, Боже мой! Сколько во всём этом мира и уверенной в себе мудрости! И никто не мельтешит, не ерзает по-жидовски! Неужели жива Россия? Есть?

Вот от такой России и в бой уходить легче – тут, после такого свидания в любую пасть дьявола залезешь с уверенностью, что победишь!

А мы эту торжественно-скромную мудрость норовим изъездить тракторами, как твою родную деревушку!

Вот с чем надо, Толя, воевать! С варварством и недомыслием в отношении всего того, что зовется жизнью, историей нашего народа. Иначе не будет у нас никаких сил и пойдем мы повязанными в любой полон, а землю нашу превратят в сырьевую колонию и свалку отходов.

Что от этого выиграет мир, потеряв Русскую землю? Ничего! Станет он совсем бездуховным! Ибо дух есть нынче только у нас. Вот он: деревушка, где живут старички с козой, и бабушка Шура на крыльце с грибами, курами и собакой Дашкой. Чем живы эти люди? Духом! Его силой! Ведь всё пережили! И нам силы дают.

Жду писем. Обнимаю. Спасибо большое за Россию.

Ваш А. Онегов.

10 сентября 1985 года.

Здравствуй, дорогой Толя!

…Я 29 сентября еду в Петрозаводск – повезу по глухим северным деревням бригаду молодогвардейских молодых писателей. Едем на 10 дней, так что поездка к тебе немного откладывается.

Будут новости из сельского совета, сообщи. Я к весне дом всё-таки хочу купить, чтобы с мая начать там жизнь.

Твой А. Онегов.

17 сентября 1985 года.

Милые Галя и Толя!

Шлю книжечку – только что получил. М.б. к Вам ещё не привозили (надеюсь!).

Толя, письмо твоё получил – ответы скоро приготовлю. И Кузнечиху, и Реброво, и Редкошово очень помню. Надеюсь на встречу в ближайшее время.

Деньги на дом набрал!

Если ничего не помешает, то к весне (за зиму, а то и по осени) надо его купить. А ты про память!

Я уже и собачонку домой привел, чтобы не скучно было в Реброво жить!

Ваш А. Онегов.

20 сентября 1985 года.

Здравствуй, дорогой Толя!

…О поездке всей семьей к тебе на праздники… Толя, я сейчас приболел. Но как только приведу себя в порядок, так к тебе и нагряну.

С домом моё решение прежнее и другого, видимо, не будет – я буду ждать твоего письма о возможности купли-продажи, а там потихоньку буду писать и в Череповец.

Твой А. Онегов.

14 октября 1985 года.

Милый Толя!

…Теперь, Толя, о доме. Как только получишь ответ из Череповца, от хозяина кирпичного дома, так сразу и пиши мне – сразу будем всё решать, чтобы к весне всё решить и купить. Тогда осенью, в сентябре, я туда уже приеду. Будем домишко смотреть у Белоусова (ему пока про Реброво ничего не говори), но, я думаю, что только у тебя в Реброво можно забыть о бренности жизни и довериться небу.

Твой А. Онегов.

5 декабря 1988 года.

Милый Толя!

Получишь письмо из Череповца, напиши мне. А если цену не заломят за 10 тысяч, то начнем конкретные переговоры: когда всё оформить.

5 декабря 1988 года.

Толя, милый!

Писал ли ты в Череповец? Это я о том барском доме в Реброве… Будет ответ, сообщи мне.

7 января 1989 года.

Толя!

Пишу тебе очень коротенько.

Сегодня купил тебе Хомякова. А послать уже не смогу – через день уезжаю, а почтовые отделения у меня закрыты с целью перевода на кооперативные обслуживания. Народ весь из почты поразбежался – за 100 р. никто не работает. Книга у меня, будешь в Москве – заберешь. Или, может быть, Мартышин заскочит и возьмет. Скажи ему, хорошо? Ну, а за тобой Розанов – будет летом.

Толя, договор о доме в Реброве остается в силе – ищи и торгуй. К осени у меня должны быть деньги.

Поклон Галке.

А. Онегов.

17 марта 1989 года.

Милый Толя!

Пишу тебе на машинке, которая не печатает со вчерашнего дня заглавные буквы. Что-то в машинке сломалось, не только у меня…

Толя! Пишу тебе вот по какому поводу. Есть у меня старинный и очень добрый друг Игорь Борисович Бавыкин – он фотограф-натуралист, работает зав. лабораторией (фото) в академическом институте, но в основном мотается по лесам. Он снимал и медведей. Я писал о нём в своё время в журнале «Наука и жизнь». Человек он высокопорядочный, деликатный и никак не жулик. Мы с ним давно ищем место для жизни в лесах. Он всё искал места в Калининской области, а я у тебя, в твоих краях.

Сегодня мы с Игорем полдня обсуждали все наши планы на жизнь и порешили (я-то решил давно), что надо окапываться в твоих местах. У Игоря есть деньги (до двух с половиной тысяч) уже сейчас. Так что уже сейчас можно покупать дом в деревне. Я буду ждать твоих поисков в Реброво, и селиться буду, видимо, только там. Если ничего там не получится, то буду какую-нибудь баньку там ставить для себя. А пока такой к тебе вопрос: нельзя ли купить дом где-нибудь возле Реброво? Там есть деревушка (я её название забыл), в которую и ведет дорога от Редкошово и где устроили колодец, который откачал воду из Реброво? Эта деревушка рядом с Реброво. Толя, может быть, там есть продажные дома? А? Тогда бы Игорь Борисович тебе позвонил на работу (телефон я ему дал) и договорился бы с тобой, когда подъехать, посмотреть и купить дом. У него теперь «Запорожец» – так что мы и при колесах. Если там ничего нет продажного, то, может быть, купить дом, который держит для меня Белоусов? Но лучше бы в тех, твоих местах – там жизнь природная потише, не так, видимо, побита. Словом, Толя, такая у меня к тебе просьба – посмотри что-то подходящее, но лучше бы крепкое, чтобы сразу въехать. Как только что будет, так и кинь мне письмишко на московский адрес. Галя его прочтет и тут же позвонит Бавыкину, а он перезвонит тебе и подъедет, когда тебе будет удобно. Толя, может быть, дома есть ещё в каких-то деревнях – только не очень далеко от города, чтобы было и автобусное сообщение. Как-то шла речь о деревне, что была вверх по Устье – помнишь, еще Рычков её вспоминал? Но всё равно меня больше тянет к твоим местам. Вот такая у меня к тебе просьба.

В Москве принялись создавать кооперативные издательства при издательствах. Условия такие: кооператив раздобывает сам себе бумаг, а директор издательства за свою подпись на кооперативной продукции берет десять процентов прибыли. Тридцать пять процентов берет государство и т. д.

Поклон Галке.

В Москве открыта выставка Нестерова – говорят, очень хорошо. Но мне так и не добраться туда – еле ползаю после болезни.

26 марта 1989 года.

Здравствуй, дорогой Толя!

…С домом Бавыкину-фотографу. Видишь, Толя, опять мы с тобой время тратим и энергию расходуем попусту. Что случилось, я не знаю. Галя сказала, что он завтра-послезавтра поедет к тебе, но это завтра-послезавтра было ещё в середине мая. Так что ничего не держи и меня извини за беспокойство – я сам с этим домом как на иголке сижу… Написал письмо Бавыкину-фотографу – пока молчание, и тоже с месяц прошло. Он ко мне сюда собирался на съемки леса. Тоже молчание.

Твой Онегов.

27 июня 1989 года.

Из деревни Реброво наш путь лежал через лес к реке Устье, где за камышами спрятался тот остров, на котором в детстве я строил шалаши и с азартом ловил щук и окуней. Пока мы шли, Онегов с грустью говорил мне, как устал от сражений с чиновниками, доказывая им необходимость развития природоведческой литературы, которая прививает любовь к земле, и теперь он нашел место, куда можно спрятаться и залечить душевные раны. И если старики Грамагины не откажутся от мысли продать дом, то он обязательно переселится с карельских мест в ярославские.

Много слов восхищения он адресовал тому деревенскому уголку, который был до краев наполнен спокойствием, нежностью, благоуханием трав и миротворной тишиной.

Остров встретил нас предвечерней влажной духотой. Воздух так загустел, что хоть глотай его. Справа от нас журчал неугомонный, сварливый ручей, разливаясь тихой заводью, впереди которой виднелись заросшие густой щетиной камышей болотные угодья и чахлые березовые перелески. Зато слева открывался небольшой остров, пройти на него можно было, только перепрыгивая с одной плотной кочки осоки на другую. Когда-то тут лежали доски и бревна, сколоченные не рыбаками, а пастухами, но их с годами постигла беда – весенняя распутица и прочая непогода уничтожили временный мосток.

В это лето дождей прошло мало, и мы, не зачерпнув воды в ботинки, спокойно по кочкам перебрались на остров, заросший высокой, по пояс, травой. Невдалеке возвышалось несколько одиноких сосен, кое-где их окружали заросли орешника. Там, у самого берега реки, должны были сохраниться деревянный стол и две скамейки. К ним мы и направились. Но вместо них на лужайке нас ждало лишь пустое черное кострище и поломанная тренога, на которую вешался котелок для варки ухи.

Мы побродили берегом реки. Прямо под ногами рос дикий щавель, причудливыми кружевами цвел тысячелистник, розовыми шапками красовался клевер. Над спокойной гладью речной воды кружили, будто мини-вертолеты, стремительные стрекозы. Всё кругом было такое родное, привычное, без чего невозможно представить своё детство.

– Теперь я понимаю, почему тебе так дорог этот чудный остров, – промолвил Онегов. – Вижу его таким, каким он описан в твоём очерке. Показывай, где живет и ловится какая рыба.

Я веду собеседника к омуту, взятому в полукруг таволгой. Вымахала она чуть не в рост человека. Пригибаю в разные стороны стебли с изобилием белых зонтиков и показываю Онегову место, где хорошо берет на блесну щука. Не удерживаюсь от похвальбы и рассказываю, как заманивал здесь её и лягушатами, и мелкими окуньками. Потом подвожу его к речному изгибу, где ускоряется течение и клюют голавль и язь, а дальше, у подмытого берега излучины, показываю место, где попадался на жерлицы налим. Для полноты картины раскрываю излюбленные гнездования уток, засидки выпи.

Заметив, как внимательно слушает меня Онегов, чувствуя его состояние умиротворения и спокойствия, я прочел ему любимые строки из стихотворения Лермонтова:

 
Тогда смиряется души моей тревога,
Тогда расходятся морщины на челе,
И счастье я могу постигнуть на земле,
И в небесах я вижу Бога.
 

Мне хотелось, чтобы к поэтическим минутам природа добавила-подарила писателю-натуралисту пение лесных голосистых птиц. И только эта мысль появилась, как на другом берегу реки, перед опушкой леса, послышался стрекот сороки. Концерт не состоялся.

Онегов, оглядев остров, сделал неожиданное признание:

– Знаешь, Толя, я полностью, пожалуй, соглашусь с идеей твоего очерка про этот райский островной уголок – стоит один раз увидеть его, чтобы он запомнился навсегда, с чувством, будто видишь его последний раз в жизни.

Вернувшись к омуту с пышной таволгой, Онегов завел разговор о повадках щук и окуней. Он сыпал вопросами, а я с трудом отвечал: в какое время происходит массовый выход щук из водной глубины на охоту? когда у них начинается жор? где они устраивают больше всего засад – у затонувших деревьев или в зарослях камышей?.. Говорить отсебятину было нельзя: я хорошо помнил, как в книге Онегова «Вода, настоянная на чернике» подробно описаны наблюдения за щуками и вскрыты тайны их жизни.

Как и во всякой другой книге Анатолия Онегова про поведение животных, будь то медведи либо волки, куницы, сизые чайки, поползни, снегири, а теперь вот и рыбы, он наделяет их характерами и образами. Чтение про повадки щук перечитывал я несколько раз. После похода на остров захотелось обновить воспоминания.

Онегов писал: «Подводное хозяйство моего озера постепенно вырисовывалось. У каждой щуки были не только собственные берега, но и собственные засады. Цепочка щучьих засад тянулась обычно или по краю растительности, или по внешним границам затонувших деревьев и принадлежала рыбам, умудренным жизненным опытом. Менее зрелые представители щучьего племени занимали места более заросшие и не такие добычливые. Но и здесь строго поддерживался порядок, основанный на уважительном отношении к личной собственности. И только щурята, что запружали мелководье неорганизованными толпами, казалось, предпочитали находиться в полном неведении по части законов и правил, принятых в обществе взрослых. Эти бестолковые зеленые юнцы не так уж редко пытались заглянуть в хозяйства родителей – и наказание за дерзость в этом случае не заставляло себя слишком долго ждать. Но то ли горький опыт несмышленых собратьев, то ли бытующее всё-таки в стенах детского сада боязливое уважение к сородичам постарше в общем-то заставляли щурят быть осмотрительными и не слишком бойко вертеться вблизи столбовой дороги. Главная столбовая дорога щук лежала из глубин моего озера к устью Яузы».

Дорога от острова в родную деревню Редкошово вела обратно через Реброво. Но я решил срезать дорогу и повел Онегова напрямки – через большой густой лес.

Баба Шура Уткина, родная моя бабушка, сидела на крыльце своего дома и неспешно перебирала грибы. Она слыла любительницей походов за грибами. Старость её не пугала. Взяв корзинку в руки, она уходила в лес надолго, гуляла там, дышала сосновым смоляным ароматом, а, набрав грибов, возвращалась домой, резала их на части и укладывала на печь сушить. Зимой её суп из белых грибов был для меня лучшим угощением. Кроме того, лучше бабушки никто не делал икру из сушеных грибов – то был уже дорогой деликатес.

О своём визите с гостем я не предупреждал бабушку. В то время телефон был один на всю деревню – на почте. Но баба Шура нисколько не удивилась нашему появлению, наоборот, обрадовалась, и, расцеловав обоих, усадила рядом с собой на крылечко. Онегов стал расспрашивать её о деревенской жизни, о лесных зверушках и птицах, а потом и сам принялся за переборку грибов. Бабушка шутила, подтрунивала над ним, но нет-нет да делилась воспоминаниями, как во время войны они с детишками ели крапиву и ляву, как долгие годы работала в полеводстве – каждое утро с подругами садилась на телегу и лошадь увозила их до вечера в поле, до захода солнца возвращались домой подоить корову, замесить квашню, управиться с семейными делами.

На вечерний ужин нас ждала на столе привычная крестьянская еда. Но как она понравилась Онегову, затронула сокровенные струны его души, пробудила бурю эмоций и чувств! Он ловко расправлялся с картошкой, пожаренной вместе с грибами на шипящих кусках сала, заедал все солеными хрустящими огурцами и капустой. Потом пил чай с земляничным вареньем из самовара, гудящего и потрескивающего прямо на столе углями и шишками.

Гостеприимство бабушки и её гармоничная жизнь среди природы запомнились Онегову на долгие годы. Отражение тех добрых, теплых чувств и воспоминаний я часто встречал в его письмах… Но неожиданным откровением для меня стали посылки Онегова в деревню Редкошово, в которых для бабы Шуры лежали свертки с её любимыми и весьма редкими тогда конфетами «Коровка». Я не знал, откуда писатель узнал про вкусы бабушки, а она после каждой полученной на праздник посылки говорила мне: «Твой дружок-писатель ублажил старенькую – таких необычных конфет прислал… Дай Бог ему здоровья! Поклонись Сергеичу… Скажи, я грибов белых насушила ему, пусть приезжает!»

В деревню Реброво нам больше не удалось попасть. Не потому, что времени не нашли, а потому, что семья Грамагиных, несмотря на все мои письма-напоминания о продаже дома, так и не уступила его писателю. Спустя несколько лет, желая исполнить свою мечту и поселиться в моих краях – на богохранимой борисоглебской земле, Анатолий Онегов купил дом в другой деревне, но тоже в тихом и лесном уголке – в деревне с исторически важным названием Гора Сипягина.

Умная наука, как обихаживать родную землю (Битва за природоведческую литературу)

Существует расхожее мнение, что писать о природе легче всего и каждый писатель в той или иной мере этим занимается. Надо вставить в роман картинку ландшафта и, пожалуйста, – автор описывает величие соснового бора и красоту речных омутов. Не составляет труда высказать впечатление героя о пролетающей в небе стае журавлей или о сорвавшейся с крючка рыбе, или о встретившемся случайно в лесу сером волке. Тут особых познаний как тайн природных явлений, так и жизни животных не нужно иметь. Достаточно быть наблюдательным. Но когда автор берется характеризовать поведение птиц и зверей, их образ жизни, способы добывания пищи, воспитания потомства, то тут необходимы глубокие и точные знания, одними случайными встречами с лесными или луговыми обитателями не обойдешься.

Чтобы стать обладателем достоверных сведений о жизни животных и иметь возможность грамотно излагать в книгах, когда цветет сосна, к примеру, или почему клест способен гнездиться и выводить птенцов в любое время года, а его гнездо с потомством действительно можно встретить в любой месяц, то тут писателю придется стать натуралистом, исследователем, а лучше биологом. Но для этого требуется большой труд, испытания, лишения. Не всякий писатель готов ради поиска и обретения достоверных знаний погружаться в жизнь лесов, болот, лугов, пустынь. Гораздо легче заглянуть в справочник и взять оттуда сведения о внешнем виде животных, об особенностях их поведения.

Ещё легче наделить животных ложной, но привлекательной чертой поведения, вернее, придумать её… Так, например, во многих книжках появилась информация, что ежик любит накалывать на иголки яблоки и переносить их в свою нору. Ученые давно назвали это факт не соответствующим действительности. По легкому пути идет и другая порода писателей, готовая на всевозможные выдумки несуществующих в природе живых обитателей, таких, например, как Чебурашка. Тут уж в описании его поведения никогда не ошибешься.

Для писателя-натуралиста Анатолия Онегова источником знаний о животных и растениях служила сама природа. Он месяцами и годами жил в тайге, на берегу озера, на пасеке, и там, в общении с братьями меньшими, пополнял свои знания о природе. Отсюда и рождалась тяга людей к его удивительно познавательным и содержательным произведениям. Ни в одном книжном магазине я не встречал их, подолгу лежащих на полках. Они раскупались моментально.

Но чем вредно творчество иных писателей, тех, что взяли на себя миссию воспевать богатство и многообразие природы, прививать любовь к ней подрастающего поколения, а на деле порождали ложные знания и чувства? Анатолий Онегов считал такое творчество опасным. Выступая одним из первых в защиту подлинной природоведческой литературы, он нажил много врагов как среди коллег по перу, так и среди чиновников во властных учреждениях. Его отговаривали от борьбы, советовали беречь нервы и здоровье, не лезть на рожон, а продолжить исследование загадок и тайн дикой природы и выпускать потом любимые детьми книги. Уберечь Онегова от критики и преследований, которые выливались в запрет статей в журналах и газетах, в издании книг, не удавалось никому. Характер писателя был настолько бойцовским, настолько суровым и принципиальным, что сдаваться, отступать, а, значит, предавать традиции природоведческой литературы, у истоков которой стояли такие выдающиеся писатели как Аксаков, Тимирязев, Сабанеев, Кайгородов, безусловно, было не в его правилах.

Чем чаще выходили книги лженатуралистов, тем острее была критика Онегова. Особенно она стала неотвратимой и последовательной после того, как его официально избрали председателем комиссии по природоведческой литературе Московской писательской организации. Именно в этом статусе он выступил 11 апреля 1985 года на страницах очень популярной и значимой во властных структурах газеты «Советская культура» со статьей «Мальчик Рома и жук-плавунец», в подзаголовке которой была обозначена тема – «Заметки на полях некоторых детских книг о природе».

Поводом для написания статьи послужили письма учителей, с горечью сообщавших писателю о том, что юннатское движение в городских школах стало свертываться, сокращаются садовые участки, исчезают живые уголки. Онегов понимал, чувствовал сердцем, что подобное отчуждение детей от земли, отказ от общения с природой приведет к пагубным последствиям – вырастет поколение людей с черствой душой, отвергающих гуманизм и повально презирающих крестьянский труд. В данных условиях не надо быть мудрым провидцем, чтобы осознать скорое приближение беды. Тем более она неумолимо набирала скорость… И чем больше детям предлагали участвовать в кружках космонавтов и дипломатов, тем чаще у них падал интерес к природоведческим занятиям, а это падение совпадало в свою очередь с массовым оттоком населения из сельской местности в город.

Чтобы каким-то образом повлиять на приостановку этого «массового оттока», Анатолий Онегов в статье изложил подробно своё предложение: «Трудно говорить о воспитании любви к природе у городских ребят, которые с этим самым “зеленым другом” видятся чаще только через голубой экран. Любить то, “не зная что”… Нравоучениями, знаниями, почерпнутыми на классных уроках, можно в лучшем случае воспитать уважение, а не подлинную любовь! Если раньше у сельских мальчишек и девчонок уроки практической любви начинались с рассказов родителей, с работы на огородной грядке, затем на покосе, в поле, с ухода за телком и овечками, то городские ребята сегодня лишены возможности такого непосредственного общения с миром живой природы. И короткие недели “летнего детства” в пионерских, туристических и трудовых лагерях, конечно же, не могут восполнить потери. Очень нужно стало, чтобы кто-то смог заменить и мудрые напутствия деревенских дедушек-бабушек, и живое влияние исконных земледельцев – отца с матерью. На кого выпадает эта общественная функция? Кто поведет городского мальчишку в лес и в поле, кто пробудит в нём дремлющее чувство родной земли? Я убежден: в первую очередь – умная и добрая детская книга о природе».

Данное предложение только на первый взгляд казалось простоватым, не имеющим большой пользы, а на деле выходило действенным и толковым. К тому же оно было подкреплено практикой. На одной из встреч Анатолия Онегова с ярославскими школьниками, на которой я присутствовал, ему был задан вопрос: «Кого из писателей-натуралистов вы порекомендуете нам прочитать, чтобы прочувствовать, как вы говорите, и тонкое чувство русского языка, и одухотворенность знаний?»

Он без раздумий ответил:

– Прочтите, пожалуйста, труды русского ученого с мировым именем Тимирязева К. А., хотя бы одну его книгу «Жизнь растения». Он, как и Аксаков, это автор «Аленького цветочка» и «Детских годов Багрова-внука», является создателем целой школы природоведческой литературы, смысл которой заключается не только в прекрасном знании авторами законов природы, но и в удивительном ощущении любви к родной земле. Причём, знания у них – собственные, а не вычитанные из других книг. Книга Тимирязева по ботанике давно стала классикой научно-популярной литературы.

Через пару недель Онегов получил из школы четыре письма. В каждом из них шел серьезный разговор о прочитанной книге «Жизнь растения». После её изучения мальчишки и девчонки отправились в поход на природу с целью найти редкие местные травы и кустарники. Вместе с писателем я был поражен, насколько действенным оказалась и беседа со школьниками, и их знакомство с книгой великого ученого.

В статье про мальчика Рому Анатолий Онегов в присущей ему доброй и дипломатичной манере дал молодым читателям совет, кого им следует читать пользы ради, а чьи книги лишь впустую отнимают время. Но этот совет, конечно же, адресован более всего самим издателям. Его критическое слово звучит так: «Традиции русских писателей-натуралистов в советское время блестяще продолжили такие прекрасные авторы, как А. Формозов, Н. Зворыкин, Н. Плавильщиков, Н. Верзилин, Г. Скребицкий, широко издававшиеся “Детгизом”… А теперь давайте раскроем пособие “О природе для больших и маленьких” (автор Ю. Дмитриев), выпущенное издательством “Педагогика” в 1982 году. Не слишком глубокая (на уровне школьного учебника) информация о жизни жука-плавунца обряжена в форму путешествия к водоему, в каковом проживает указанный жук, мальчика Ромы и девочки Маши (условно объединенных в одно бесполое существо по имени «Ромашка»). Я, можно сказать, наудачу взял в руки названную книгу – подобных ей сегодня немало на полках. Зачем эта занимательность? Всё дело в том, что книг Н. Плавильщикова и Н. Верзилина давно уже не встретить в издательских планах».

В чём заключалась основная претензия Онегова к таким авторам, как Ю. Дмитриев с его бесполым существом по имени Ромашка? Конечно, не столько в нарочитой занимательности, сколько в бездарном и бледном пересказе чужих книг, то есть в отсутствии собственных знаний. Тем более, они, выступая в роли популяризаторов, не владеют и выразительными богатствами русского языка. И зачем издавать книги таких авторов, знания которых почерпнуты из других книг?! Не полезнее ли издавать первоисточники или книги тех писателей, что обладают самостоятельным даром постигать тайны природы.

Онегов, как никто из современных писателей-натуралистов, осознавал влияние книг о природе на нравственное и духовное здоровье подрастающего поколения. Потому он старался развить свою мысль, свои опасения с тем, чтобы быть не только услышанным, но и понятым, поддержанным издателями и чиновниками от образования.

Его вывод в статье об «участии сердца» в формировании любви к природе был более чем тверд: «Или вот другие формальные приемы достижения “занимательности” типа “эврик” и “знаете ли вы”, когда автор готов хоть на голову встать перед читателем, лишь бы поразить почерпнутым из переводной статьи неким потрясающим сообщением. Вот и готова “новая” литература о природе. И что – она воспитывает любовь к родной земле?

Да дело, в конце концов, не в самих книгах, а в педагогическом итоге: кого же мы воспитываем с помощью такой природоведческой литературы? Беда в том, что под флагом информативности нередко из книг о природе изгоняется эмоциональное содержание, такие сочинения становятся не столько воспитателями, сколько справочниками различных сведений. Отношение подрастающего поколения к природе формируется без участия сердца – “чистым” познанием.

Экология без морали?.. По-моему, подобная “безнравственная” экология приведет лишь к торжеству бездушного рационализма по отношению к земле. Это было бы ужасно… Не хочется думать, что станется с нашей землей, если на ней будут хозяйничать самоуверенные специалисты, с одним лишь холодным расчетом извлекающие из неё хозяйственную пользу и не облагороженные добрыми человеческими чувствами. А не таких ли мы растим сегодня из наших городских мальчишек и девчонок?»

Лишь спустя время станет очевидным величие пророчества Анатолия Онегова. Бездушная «новая» литература о природе вытеснит напрочь ту природоведческую литературу с её эмоциональным содержанием и участием сердца, традиции которой сформировали Тимирязев, Аксаков, Скребицкий и продолжили защищать Пришвин, Бианки, Онегов. В книжных магазинах исчезнут книги о природе, написанные «человеческими чувствами», их места займут сухие заштампованные справочники о птицах и растениях, да ещё дорогостоящие цветные альбомы с массой фотографией флоры и фауны, которые будут сопровождаться короткими информациями. По всей стране перестанут выходить популярные детские природоведческие журналы «Юный натуралист», «Природа и человек», «Свет», «Муравейник». На телевидении закроют любимую всеми россиянами передачу «В мире животных». Окончательный удар по экологическому образованию будет нанесен в школах и институтах, где не только ликвидируют преподавание экологии, но и живые уголки, школьные лесничества, приусадебные участки. Завершающим аккордом сбывшегося пророчества Анатолия Онегова станет тот факт, что из-за массового оттока сельского населения в города на карте России за годы реформ Ельцина-Гайдара-Чубайса исчезнут более 22 тысяч русских деревень.