Дьявол и Город Крови: Там избы ждут на курьих ножках

И сразу испугалась своей дерзости. Теперь ей воду точно не достать! Вернулась к Бабе Яге с повинной головой.

– Тетушка Яга, я плюну, но ведь темно, не разглядеть нам! Как болячки лечит, я видела. Кость одну оставляет, а мяса на кости нет! Я ужас как испугалась! Боюсь я, не заставляйте меня!

– Вот и посмотрю, – Баба Яга грубо схватила ее и потащила к колодцу, нагибая голову над водой.

– Не-е-ет! – Манька вывернулась и побежала к бане, пожалев, что не придумала ничего умнее. Молиться – это она тоже зря… – и захныкала, похлюпав для верности носом: – Завтра, может быть, издалека…

Старуха еще чего-то говорила, грозила, ругалась, уговаривала, но Манька не слушала. Дьявол в свое время тоже уговаривал. Наверное, неспроста, могли бы и сами. Видимо, поворачивался колодец задом наперед, только неизвестно, сколько раз, и, возможно, у Бабы Яги лимит вышел… Или определенный человек должен был плюнуть, внезапно догадалась она.

И сразу защемило сердце: а если и у нее лимит закончился, а вода в колодце мертвая?

До двери избы-бани Манька бежала, придумывая Бабе Яге смертные муки за насильственные плевки, которыми та потчевала животворящую воду, и вряд ли заметила, как обе избы слегка повернулись окнами и дверным проемом в ее сторону, чуть привстали, осыпав с себя снег, и испуганно прижались к земле снова, только удивилась, когда дверь бани оказалась на новом месте, а не так как она ее приметила. Пару секунд постояла у крыльца, соображая, что бы это могло значить, а после решительно ступила за порог, чтобы выиграть время и спрятаться от сильных рук Бабы Яги. Та не оставила надежду заставить ее, бежала следом, призывая одуматься и обещая выписать пропуск прямо сразу, прямо сейчас, но Маньку ей было не догнать, натренированными ногами бегала она шустрее.

В бане, пожалуй, можно было жить, как в избе. Теплый предбанник занимал половину бани, с выходом на улицу и двумя окнами, увешанный вениками на протянутой через весь предбанник веревке, с удобными плетеными креслами вокруг плетеного стола, с тазами, сложенными друг в друга, на широкой лавке. Вдоль одной стены стоял узорный шкаф-буфет с пузатым самоваром и пыльными чайными красными в белый горошек чашками, которыми, очевидно, давно не пользовались. Как и в основной избе здесь имелась лестница в подвал и на чердак, отделение в виде комнаты для складирования всякой утвари и вещей, и дверь в совмещенную парную и помывочную. Теплая часть, где располагалась печь, занимала вторую половину избы-бани. Вдоль стены, напротив печи с каменкой и котлом для горячей воды, располагалась широкая лавка, напротив двери возвышался полог и лестница на него из семи ступеней с ограждением. Баня была большая, просторная, будто сделанная для важных господ. Возможно, для охотников, приносившие Бабе Яге шкурки животных. Или для клиентов, ищущих пропуск в иной мир. Гости тут бывали: тазы для помывки, вложенные друг в друга, стояли на лавке, рядом с печью и под лавкой валялись использованные пожелтевшие от времени березовые и дубовые веники, мужские поношенные носки, семейные трусы, сложенные в мусорное ведро с листьями, на лавке лежало забытое кем-то полотенце, а у печи валялись две пары поношенной обуви.

И никакой вони – внутренность избы-бани ничем не пахла…

Манька подивилась: надо же, две избы, а какие разные! Здесь она, пожалуй, осталась бы… И откуда запах во второй избе? Неужели действительно Баба Яга хранит в ней трупы? А где? Это ж смертоубийство…

Жара в бане было хоть отбавляй и горячей воды целый котел. И топка была большая, вместительная, похожая на печь в большой избе, только утопленная в половицы. Вдоль стены, между пологом и печью, в ряд стояли четыре здоровенных бочки с холодной водой. Надежда, что она могла взять воду в бане, радовала ее, но вода была явно не из колодца и не первой свежести. Внутренность бочек покрывал толстый слой ила, а вода имела зеленоватый оттенок, указывающий на присутствие водорослей.

– Так баня же еще не закрыта! – возмутилась Манька, ткнув пальцем в жерло топки.

В топке в полную силу странным бело-желтоватым огнем полыхали два больших, толстых, только что подброшенных полена, но ни дыма, ни углей она не заметила. И светло от них было, будто день на дворе.

– Хочешь, чтобы я угорела?

– Это… ее нельзя закрыть… – Баба Яга смешалась на пару секунд, а потом расплылась в насмешке, кичливо выставляя еще один признак превосходства. – Это, Маня, у нас, у людей, доброе к доброму. Не иметь тебе такую баню еще потому, что дрова ей нужны особенные!

После бунта старуха явно затаила злобу: слова сочились как яд через скрежещущие зубы. В голосе – плохо скрытая угроза, взгляд источал ничем не прикрытое презрение и почти ненависть, Манька чувствовал, что от желания заставить ее плюнуть в колодец старуха не отказалась, затаив в уме какой-то план. Ладони сжимались в кулаки, будто она готовилась придушить ее прямо здесь и сейчас, но предвкушение чего-то более мучительного останавливало. Больше всего сейчас Баба Яга напомнила ей кузнеца господина Упыреева, который принимал ее на работу, чтобы потом, когда подходило время платить, оштрафовать за какую-нибудь надуманную провинность или порчу, чтобы она ему втрое больше осталась должна.

– Что в них особенного, дрова как дрова.

Баба Яга зачерпнула ведром воды из бочки и плеснула прямо в печь на поленья. Поднялся пар, жар, а когда все рассеялось, поленья горели по-прежнему.

Манька восхищенно округлила глаза, проявив к поленьям повышенный интерес.

– Круто! А я и не знала, что такие бывают.… – мысли ее тут же повернули в свою сторону, где и как применить их в дороге и каким образом отщипнуть от поленьев лучину, пока Баба Яга не видит.

Перебрав всевозможные способы их транспортировки, она пожалела: если поленья все время горят, да еще с таким жаром, тащить их с собой вряд ли получится, но, если бы такие дома иметь, так и дров не надо – это ж какая экономия! Как тут не позавидуешь?

Зато Баба Яга, уловив ее интерес, сразу обвинила ее во всех грехах, начав торговаться.

– Вот и узнала! Благодетельнице, Маня, принадлежат они, – старуха семенила за ней, заложив руки за спину, с какой-то глубокой, плохо скрываемой радостью, которую Манька списала на гордость за столь ценные поленья. – Есть у нее и скатерти-самобранки, и сапоги-скороходы, и блюдечки с голубой каемочкой, на котором все царство-государство рассмотреть можно, как на ладони. Тебе разве доступно такое богатство? Но будет доступно, если в колодец плюнешь. Одно полено сразу тебе отдам. Представь, живешь ты – и голова о дровах не болит, – как будто прочитала она Манькины мысли.

– Нет, мне не надо, оставьте себе, у меня и без того ноша тяжелая, а тут еще горящее полено тащить… И вообще, я, наверное, в теплых краях поселюсь, после встречи с Ее Величеством. Долгое лето, фрукты круглый год… Хватит с меня зимы, – размечталась она.

Потеряв к поленьям интерес, Манька отвернулась, снимая с себя котомку и вязанку и складывая нехитрый скарб на лавке в углу парной, выставив за дверь в предбанник ненужную лампу. Сложила на поддон на пологе шампунь и мыло, повертела в руках веник, замочив его в тазу.

– Хорошо в нашем царстве-государстве люди живут, у которых голова на плечах… – Баба Яга стояла посредине и рассматривала ее с подозрением. – Кто бы стал со мной спорить, попроси я плюнуть в колодец? – подкатив с другой стороны, уже более миролюбиво вопросила она, качая осуждающе головой. – А увидела бы, как вода тебя отвергает, и сразу поняла бы, о чем тебе умные люди толкуют. Ведь не во зло, добра желая. Еще не поздно исправиться, – голос у старухи вдруг стал ласковый-ласковый, слезно-сочувствующий.

Манька промолчала, даже не взглянув в сторону Бабы Яги.

– Маня, ты сотни верст прошла, одна, в железо обутая, ради светлого будущего. И вот оно, будущее, ждет тебя, осталось пару шагов ступить да стряхнуть с себя невзгоды и горести, так что ж ты упираешься, дитятко?! Я ведь к тебе с открытым сердцем, со всею душою, как к родной кровиночке…

Манька вдруг поймала себя на том, что ей отчаянно захотелось рассказать старухе о своих нечеловеческих муках, и даже покаяться в убийстве Кикиморы, будто сыворотку правды выпила, и даже мысленные уговоры самой себя молчать действовали как-то слабо и неубедительно, но внезапно взгляд ее упал на Дьявола, который скромно сидел в уголке, орошая лицо крупными слезами, влюбленно и благоговейно глядя на Бабу Ягу.

– Нет! – ее ответ прозвучал твердо. – Утро вечера мудренее, куда ж вы так торопитесь?

– Жизнь, Маня, не человеком отмерена. А вдруг завтра не будет? Вдруг скажет Господь: «Все, переполнила ты мерзостью своей чашу терпения»? И умрешь с гноем в уме и в сердце, лишенная радости войти в Царствие Небесное аки луч света в темное царство? Ведь и я была как ты, могилу себе копала, но добрые люди отмыли, очистили, волшебству научили, радость вернули.

– Бабушка Яга, давайте не будем смотреть внутренности прямо сейчас, а то мне спать хочется, упарилась я тут, выйду на улицу – враз застужусь. Пользы от меня сейчас никакой. Если простужусь, завтра точно не будет. Скоро полночь наступит, я в это время сплю давно. Вы идите, не ждите меня, я тут, в предбаннике переночую. Тут тепло и места много. Или в лес вернусь, только обсохну.

– Ну, завтра, так завтра… Вижу, бесполезно тебя уговаривать. А жаль, добровольно должна была плюнуть, от чистого сердца. Ну да ничего, вот подведу тебя завтра к зеркалу, посмотришь, как черна внутренность твоя, согласишься не только плюнуть, но и с внутренностью той расстаться с радостью, еще и просить будешь! Вампир ты, Маня, истинный вампир, кровушку людскую пьешь, потому как увидишь человека хозяйственного, крепкого на ногах, сразу мечтаешь к нему присосаться, а сама ты ни на что не годная, ни к чему не приспособленная, ничему не обученная, но думаешь, будто людям ровня.

Бабу Ягу как будто подменили: сердечность слетела с нее, как сорванный порывом ветра пух с одуванчика. Но мякиной обвинений Манька была сыта по горло: кузнец Упыреев тоже обвинял ее и в лености, и в безграмотности, и в алчности, когда хотел на зарплате сэкономить, а если не соглашалась, сразу зверел – чуть до драки дело не доходило. Аттестат об образовании и прочитанные ею книги очков ей не добавляли, грамотностью он считал умение людям пыль в глаза пустить и обмануть себе на пользу.

На всякий случай она отошла от котла с кипятком подальше: не приведи господи, сунет старуха головой в кипяток и сварит заживо – кузнец Упыреев запросто мог бы, попадись она ему под горячую руку. Баба Яга не кузнец Упыреев, но про Баб Яг в сказаниях всякое говорили: будто усаживают людей на широкую лопату и суют в печь, чтобы поджарить и съесть потом. Но были и другие: кормили, поили, в бане мыли, снабжали клубочком, который катился в нужное место, или тем же блюдечком с голубой каемочкой, которых у Благодетельницы, по словам Бабы Яги, было пруд пруди.

Или пропуском…

Судя по тому, как хозяйка настойчиво пыталась помыть ее в бане, ей попалась относительно добрая Баба Яга, но с уклоном в злую сторону, судя по стараниям наклеить обличающие ярлыки и желанию занизить самооценку клиента. Так что ждать от нее можно было все, что угодно – и доброе, и худое.

– Это я-то вампир? – зыркнула Манька, доставая из котомки сменное белье. – Я своей кровью давлюсь, не чужой – вампирами от этого не становятся. Привыкли голову имуществом мерить, а Спаситель Йеся богаче жил?! Так же бродяжничал. Правильно, голова у вас есть. Может, потому, что умеете переложить свое иго на другие головы? Так что, кто вампир, мы еще посмотрим! – пригрозила она, подвигая к себе посох. – И не надо меня зеркалом пугать, я в зеркале сто раз себя видела.

Баба Яга подавилась ее наглостью, а Дьявол изумленно вытаращил глаза.

– Ну ты загнула! – не выдержал он. – Стали бы царские воины одежды после пинков делить, будь они не золотом вышиты! Тебя на порог пустили, а ты сразу в красный угол, да со своим уставом! Напоили, накормили, в бане моют, спать укладывают, а ты только и думаешь, как воду или полено украсть! Ты зачем святую гостеприимную женщину обижаешь? Мало тебе Кикиморы?

– Я не за милостью, а на место поставить… – ответила Манька Дьяволу и прикусила язык, заметив ошалевший и расширенный взгляд Бабы Яги, изменившейся в лице.

– Что?! – вскрикнула она, наливаясь кровью. – Кого ты собралась на место ставить?!

Манька внезапно увидела только старушечье, изрытое глубокими морщинами лицо с выпирающими скулами, утыканное бородавками, словно наваждение с нее слетело.

Или со своих зашоренных глаз…

– Я крепко на земле стою, костью в землю врастая – земля мне силы дает! – вперила в нее старуха пронзительный взор, выплевывая слова яростно искривленными губами. – Ей без меня никак, голоса не останется! А ты – срубленное дерево! Во, как гнильцой пахнуло, даже Бога помянуть не убоялась! Да как земля носит такую окаянную безбожницу?

Манька взглянула на нее хмуро, понимая, что ляпнула не то, но оправдываться поздно.

– Вросла, говоришь, костью… силу дает… вот бы и вылечила ее! А то там свалка, тут свалка , а здесь – токсичная свалка… Пожалели бы землю-то! – укорила она мягко Бабу Ягу. – На что ей такой голос, который только собой похваляется? Посмотрю я, что скажут Их Величества, когда узнают, как вы браконьеров покрываете и мзду берете! Видела я, за сундуком! – пошла она ва-банк. – Распустились тут, без государственного присмотра. Но если пропуск выпишите, может и промолчу, потому что все вы одним мором мазаны и наказать вас все равно не накажут, но осадочек-то останется.

– А у нас, Маня, все по закону, на каждую шкурку лицензия дадена! Ты мне не грози, я не таких усмиряла, не с такими справлялась, – рассмеялась Баба Яга. – Ох, ядовитое нутро – тем слаще избавление! Вижу, не будет пользы от мудрости моей, мышиная возня… Выпишу я тебе пропуск, прямо к утру и выпишу! А колодец… подождет… много вас таких тут шастает!

Поджимая губы и не сказавши больше ни слова, Баба Яга попятилась назад, хлопнув дверью.

Дьявол бросился за нею, то ли извиняться, то ли успокаивать.

Манька проводила их обоих тяжелым взглядом, сняла с себя одежду, набрала в таз воды, окатилась, набрала еще, с удовольствием намылилась душистым мылом. Достала веник и начала хлестать себя по ногам, по спине, по груди. Блаженство распаренного тела доставало до самых костей. Окатилась, смывая грязь и пот, жалея, что вода не из колодца, повернулась за водой и чуть не налетела на Дьявола.

Дьявол был явно не в себе.

– Ты что, бани не видела? – испуганно воскликнул. – Попав в избу-птицу, да еще с поленьями неугасимыми, да с могучей сказочной бабусей, которая, после твоего хамства… – я бы трижды перекрестился и круг от нежити вокруг себя начертил!

Дьявол был на себя не похож. Всклоченный, растерянный, взгляд – побитой собачонки.

– Да что случилось-то?! – испугалась Манька.

– … Я, Маня, все душой… ты же знаешь… – Дьявол мялся, тужился, даже вспотел, наконец, прокашлялся. – Она там икру мечет, имя твое шепчет, волосы на себе от ярости рвет… Даже колодец запереть забыла… – он загибал пальцы один за другим, растеряно глядя на них, будто не верил, что нечисть могла столько раз накосячить. – Ну если ты… Я тогда пойду, да? – он ринулся на стену, собираясь в нее провалиться.

– Колодец забыла закрыть? – Манька бросилась к лавке с одеждой. Кое-как натянула на сырое тело исподнее, спохватилась, кинувшись к котомке, вынимая бутыль с водой, сгребая остальную одежду в ком. – Хватаем воду и уносим ноги! – рванула к двери, с силой толкнувшись в нее.

Да не тут-то было, дверь оказалась заперта снаружи.

Растеряно остановилась, еще раз подергав за ручку. Кинулась к окну, но оно оказалось заколочено крепко-накрепко с уличной стороны. Расстроенно села на лавку, чувствуя, как ее охватывает паника. А если старуха браконьеров позовет и убьют ее прямо здесь? Ну, время-то у нее еще есть, в лесу она поблизости выстрелов ни разу не слышала, значит, далеко они.

Может, дверь топором вырубить?

– Может, намекнешь, что эта тварь собирается учудить? Ну, раз уж невольно должен на мою сторону встать… – не особо надеясь на правдивый ответ, попросила она Дьявола.

– Что-что… – Дьявол дернулся, присел на лавку, виновато улыбнулся. – Мочить тебя будем!

– Как мочить, за что мочить? – трясущимися руками Манька одевалась, путаясь в рукавах рубахи. – Эта Баба Яга меня мочить будет? А с виду приличная женщина!

– Ну не я же, – подавая ей в одну руку посох, в другую топорик, помогая опоясаться ремнем, засунув за перевязь нож и пару осиновых кольев, будто снаряжал на войну, ответил Дьявол. – Я, Маня, лицо потустороннее, обязан сохранять нейтралитет. Меня вообще не существует! Надеюсь, прямо сейчас и выясним, кто на кого молится должен, и кто кому нечисть.

– Она сильнее меня…

– Так, отставить панику! – рявкнул Дьявол, заметив, что зубы у нее начинают стучать дробью, отбивая чечетку. – Нам бы ночь простоять, да третьего крика петуха дождаться! А утром воду достанем, и поминай нас, как звали! На что нам пропуск, если во дворец раньше, чем сносишь железо, не пустят? Через три – пять лет вернемся: может, к тому времени старуха мнение о тебе изменит…

– Откуда здесь петуху-то взяться? – обреченно промямлила Манька, не обращая внимания на его внутренние терзания, сомнение и трусливое желание сбежать. – Разве что изба прокукарекает… Когда меня старуха у колодца схватила, думала, все, трындец мне наступил. А что ж она меня сразу-то не укокошила? В баню зачем-то отправила… – она полностью оделась, перекинув с руки на руку топор, прицениваясь к двери.

Дверь была крепкая.

– Ну, там у нее таких поленьев не было, а тут сунула в печь и готово… Я бы на твоем месте бился до последнего… Что мы, зря тренировались? – мудро подытожил Дьявол. – Как смело ты в нее плюнула! – восхищенно прицыкнул он языком, растаяв от умиления. – И в целом, биться придется, конечно, тебе. Сама знаешь, помощник из меня никудышный.

– Зато помылилась, – Манька провела пальцами по волосам, стирая мыльную пену.

Какое-то время Манька рубила дверь.

Дверь оказалась крепче железа. На досках даже следов не осталось. быть такого не могло, из чего же изба сделана?!

Выдохнувшись, она села на лавку. Пот с нее катился градом, одежда взмокла. Ждать неизвестности становилось невыносимо. Она еще раз горько пожалела, что не осталась в лесу. Сейчас бы десятый сон смотрела.

– Может, оконце попробуем рубить, там доски с улицы приколочены, может, они из другой древесины? – предложила она. – Я, пожалуй, в него пролезу, если подтолкнешь, – с сомнением смерила она небольшой проем. – Или так и будешь сидеть и ждать, когда меня укокошат?

– Цыть! – шикнул Дьявол, приложив палец ко рту, к чему-то прислушиваясь.

– Да ну тебя, – собрав пожитки в котомку, Манька снова начала толкать дверь, пытаясь ее расшатать или снять с петель. И растеряно отступила назад, собираясь с мыслями. Интересно, чем старуха ее подперла? «Или правда спалить решила?!» – мелькнула догадка одновременно с обреченно оборвавшимся сердцем. Ох, не зря Дьявол намекал на петуха… Сказал бы сразу – «красный»! И не поверила: неужели Баба Яга не пожалеет уникальную избу?!

Да нет, глупости…

Гадая, на кой черт Бабе Яге понадобилось держать ее взаперти, попробовала еще раз вышибить дверь плечом, но та оказалось крепкой.

Может, надеется, что от жары ноги протяну или воздуха не хватит? – гадала она.

Так ведь труба открыта…

А если сверху тряпкой забить, я задохнусь угарным газом?

– Господи, за что ты меня так?! – запричитал Дьявол, взведя очи к потолку. – Что я с этой тупой безмозглой мученицей делаю? И чем еще ее наказать, чтобы ума у нее прибавилось?! – взъелся он. – Ты и о бабаёжках ничегошеньки не знаешь, а еще грамотной себя считаешь! Дура, повернись к печке передом! – сорвался он на крик.

– Да что знать-то?! – нервно дернулась Манька. – У нее на лбу не написано, что она злыдня! Среди людей живет, толпами на поклон к ней ходят, хоть бы кто-то слово худое обронил, а у нас, между прочим, государство и чиновников только ленивые и купленные патриоты не ругают!

– Как Баба Яга пространство покоряет? – прикрикнул Дьявол. – Ну-ну, вспоминай! Быстро!

– По небу… В ступе… На помеле еще… – Манька наморщила лоб, перебирая в уме прочитанные в детстве сказки. Опекунша ее сказками не баловала, чаще кочергой охаживала, а когда старуха умерла, не до сказок ей было.

– Через печь, неуч! А в баню, думаешь, по-другому ходит? Потому и следов возле дома нет! – не стал Дьявол дожидаться, когда она сама догадается.

– А-а-а…О-о-о… – задумавшись, протянула Манька, пытаясь образно представить, как можно попасть в дом через печь. – Через трубу что ли? – изумилась она. – Не пролезет же!

– Пролезет! – уверенно заявил Дьявол. – Она вполовину не от мира сего, а пространственно-временные рамки того мира изучены недостаточно хорошо. Все, что не от мира сего, относиться к непознаваемому, и, в лучшем случае, может восприниматься, как набор аксиом. Меня в принципе тоже быть не должно, у меня даже ребер нет, чтобы персты в них вложить! Вот! – он взял Манькину руку и сунул в себя. – Но я же есть! А у нее обе ноги костяные! Костяные! – постучал он ее грубо кулаком по лбу. – Я что тебе про кости говорил?

– Это как?! Она ж из плоти и крови…

– Есть маленько… Кикимора тоже из плоти и крови была. А внутренность метафизическая.

– Боже! – Манька схватилась за голову. – Да что ж у вас у нечисти все не по-человечески?! Ну невозможно же такому быть! Я ж не на том свете еще!

– Это человек делит свет на тот и этот, а для меня он один. И для нечисти не далеко. Маня, предположим, что существуют две материальности…

Выдать философский трактат Дьявол не успел, неугасимые поленья ярко вспыхнули и выбросили огромный язык жидкого пламени. Манька едва успела отскочить в сторону. Дьяволу же огонь не причинил вреда, прошел сквозь него. И из огня, как по щучьему велению, появилась свинья огромных размеров, быстро заполнив своим материализующимся телом полбани, хрюкнула и разинула пасть, тесня Маньку к стене, нацеливаясь на нее огромными острыми клычищами, торчавшими вперед, как бивни. Во взгляде животинки сквозило и удивление – видимо, что-то у свиньи пошло не так, и огромная решимость прикончить строптивую жертву. Глаза у свиньи горели красными злобными углями, меж зубов стекала зеленая слюна, а густая и жесткая щетина, покрывающая тело, вздыбилась, как иглы дикобраза.

– Дьявол, что мне делать?! – в ужасе закричала Манька, сунув топор за пояс и отмахиваясь от разинутой пасти железным посохом, вскочила на лавку, и свинья повернулась в ее сторону.

– Зарезать, как свинью! – гаркнул Дьявол, внезапно обнаруживая неприязнь к животине. – Я всегда говорил, что свинья – грязное животное! Все, достала ты ее, погляделки внутренностей закончились! Или ты ее, или променаду нашему прямо тут конец! – он тоже прижался к стене, поднял руки, как будто сдаваясь.

Ступив на хребтину, Манька перепрыгнула через свинью, оценив свою физподготовку. А неплохо она владела телом, скакнула, словно пружина. И Баба Яга вряд ли ожидала от замученной и едва блеющей бродяжки такой прыти. Мерзкое чудовищное животное живенько развернулась, снова оказавшись пятаком, размером с добрую тарелку, к Манькиному лицу, издав воинственный хрюк. Ринулась на нее, нагнув голову и выставляя острые длинные бивни.

– Как? – закричала Манька, лупцуя свинью посохом по смертоносной морде и нацеленным на нее бивнями-клыками, пытаясь увернутся и оказаться у свиньи за спиной. Свинья теснила ее в угол, и, вспомнив уроки Дьявола, Манька снова перепрыгнула через свинью, оказавшись на широком и высоком пологе. Теперь пятачок свиньи был на одном уровне с ее коленом, и она со всей силы заехала в него железным носком ботинка, успев ударить топориком по клыку. Клык оказался твердым и крепким, ему ничего не сделалось, но и посох, слава богу, остался у нее в руках.

Свинья хрюкнула, поднялась на дыбы, мотнула головой, зацепив клыком.

– В глаз, в глаз коли, слепи ее, тварь бесовскую! – метался Дьявол по бане, тоже стараясь увернуться от свиньи, показывая ей фак-ю и в ответственный момент путаясь под ногами.

Через мгновение Манька почувствовала себя на пологе, как на блюде. При своих размерах свинья оказалась и проворнее, и подвижнее обычной. Прыгнув передними ножищами на полог, она хищно и резко вцепилась в икроножную мышцу, разодрав штанину и мясо зубами. Манька едва успела сунуть в пасть железный посох и выдернуть ногу, когда пасть свиньи захлопнулась, сплющив зубами и посох, и железный ботинок.

Используя посох как ломик, высвободила ступню, отползла в дальний угол и, пока та протискивалась между бочками, печью и пологом, сминая их на своем пути, успела подняться. По ноге текла кровь, наполнив ботинок хлюпающей жидкостью.

Запах крови свинью раззадорил: она внезапно издала победоносный радостный визг, взбодрившись и приготовившись к новому нападению.

Вытащив из-за пояса топор, Манька отбросила посох – тупой конец его толстой коже свиньи не причинял ни малейшего вреда. С топором она управлялась не хуже, перерубая сучья с одного удара, и, понадеявшись на силу, не размахиваясь, рубанула по свинячьему глазу.

Из глаза потекла белая жидкость, свинья завизжала – но не отступила. Радость ее была преждевременной: для огромной свинячьей, заплывшей жиром морды, ее топор казался игрушечным. Манька едва успела дернуть его на себя за топорище, с трудом вытащив из толстого жира, в котором застряло лезвие. Нацелилась еще раз, и едва успела тюкнуть в тот же глаз чуть сильнее, уже с размаху, на этот раз достав до глазного яблока. Отскочила, на ходу подобрав посох, спрыгнула с полога, пробежав по спине свиньи.

Когда та ринулась на нее снова, залепила посохом во второй глаз.

– Шею руби! – закричал Дьявол, размахивая руками. – Да не подпускай близко! Зацепит – тушей задавит!

Во время прыжка свинья дернулась всем телом. На скользкой спине Манька поскользнулась, выронив топорик, который отлетел в сторону, ударившись о стену и отскочив к печи. Он лежал недалеко, между раздавленными бочками. Она два раза проскочила мимо, уворачиваясь от клыков, пробегая по лавкам, и смогла поднять его только с третьей попытки.

Изловчилась, рубанув там, где у свиньи предполагалась шея.

Из разрубленной толстой кожи хлынула кровянисто-белая жидкость, но до вены было далеко. Толстый слой жира защищал свинью так же надежно и недосягаемо, как броня рыцаря, как скафандр космонавта, как бронированная сталь банковскую казну, особенно в тех местах, где предполагались вены.

Свинья взметнула головой, зацепив подол рубахи, дернула на себя, отрывая лоскут.

Манька пошатнулась, но при падении успела еще раз рубануть по второму глазу. Откатилась, вскочила, изготовившись к удару, пока ослепленная свинья металась по бане, сшибая на ходу и додавливая бочки, ушаты и лавку. Одна бочка, чудом уцелевшая, подброшенная в ярости клыками, упала прямо на нее, сбивая с ног и обливая водой с головы до ног. Манька едва успела закрыться руками. Она выскочила из-за бочки, ударила по спине еще раз, в том месте, где видела позвоночный выступ, пытаясь хоть краем лезвия достать до позвоночного нерва.

Топор вошел в тело и застрял в сале, как в чурке. Чтобы вытащить его, пришлось упереться в свинью коленом, бросив посох. Щетина свиньи воткнулась в ноги, как иглы. Свинья взбрыкнула, сбросив ее и придавив задом.

Барахтаясь под свиньей, Манька внезапно нащупала на поясе осиновый кол, вытащила и подставила под свинью, удерживая руками в вертикальном положении.

Почувствовав что-то острое, свинья от неожиданности привстала, и, Манька, используя единственную возможность, выкатилась из-под туши, уползая за бочку.

Взбешенная свинья сразу же ринулась на нее, яростно напирая и подбрасывая клыками все, что попадалось на пути. Но теперь она не прыгала с ходу, а принюхивалась.

И внезапно, Манька заметила, что движения ее стали ленивыми…

Воспользовавшись моментом и собравшись, она с удвоенной силой всадила в хребтину топор так глубоко, как только смогла, стараясь добраться до вены или до позвонка, прокатившись под самой мордой. Он вошел в сало по самый обух, и на этот раз, возможно, ей все-таки удалось задеть жизненно важный орган. Мало, но из раны показалась кровь, а во рту у свиньи что-то забулькало. Манька отпрыгнула, а свинья вдруг медленно-медленно начала заваливаться набок, издавая звуки, похожие на храп, а еще через минуту совсем затихла, протянув толстые ноги с острыми копытами.

Манька остановилась, застыв над свиньей, утирая со лба обильный пот, заливающий глаза. Ужас пробирал ее до костей. И сразу почувствовала, как покидают силы израненное тело, будто отравленное ядом.

Трижды раздавленный и вдавленный в пол Дьявол встал на четвереньки, потряс головой, принимая свой облик, потом встал, отряхнулся, обошел свинью, изучающее потыкал в нее своим пальцем.

– Это… я ее… уу…убила?! – с расширенными от ужаса глазами, осипшим голосом простонала Манька, опустившись на перевернутую набок лавку.

– Ты, ты! Только ты ее еще не завалила, она просто белены своей объелась, – прислушиваясь к храпу свиньи, сделал вывод недовольный Дьявол.

– В смысле? – Манька с надеждой посмотрела на Дьявола, тоже приблизилась к свинье, приложив ухо к тому месту, где у нее предполагалось сердце. Ударов она не услышала, но живые звуки изнутри исходили.

– Ты ж и чай, и суп в котел вылила, а в ней варево готовилось, которое ее в свинью превращает, – ответил Дьявол, пнув свинью ногой. – То-то она тут стояла, ждала, когда откинешься, а ты ей «спать хочу, спать хочу!». Поэтому она сюда сунулась в полной уверенности, что никакого сюрприза не предвидится. Добить бы ее надо.

– Она ж человек! Ты что?! – протестующее вскинулась Манька, побледнев. – Нет, я не могу! Лучше уж я… – да у нее и сил для этого не осталось – ни рук, ни ног она не чувствовала.

– Она не человек, а свинья, – не терпящим возражения тоном прикрикнул Дьявол. – Убить больное животное, да еще во сне, чтоб не мучилось – гуманность. Ты же не собираешься торчать здесь до конца дней и ухаживать за слепой свиньей? Думаешь, у нее новые глаза вырастут? И потом, Манька, – мягко проговорил он, – когда-то надо начинать! Впереди найдется какая угодно зараза: оборотни, вампиры, всякий странный народец… Хуже, когда судьба начнет от тебя избавляться. Если все прочее полгоря, то последнее горе, потому что подманить судьбу ты не сможешь, – голос его стал отвратным и решительным. – Нечисть, она и есть нечисть – убивай! Потому что сегодня ты всей нечисти нечисть! Не буди во мне Бога Нечисти, в следующий раз могу оказаться не на твоей стороне!