Читать книгу: «В плену своих эмоций», страница 3

– И ушел?

– И ушел. Сменил работу, сменил квартиру, сменил всю жизнь. Стал тем, кем являюсь сейчас. Человеком, который контролирует ситуацию, а не позволяет ей контролировать себя.

Полина смотрела на его напряженную спину и понимала: сейчас, в эту самую минуту, формируется их будущее. То, что она скажет и сделает, определит, смогут ли они быть вместе или навсегда останутся по разные стороны пропасти.

– Матвей, – сказала она тихо. – Посмотри на меня.

Он медленно повернулся. Лицо было бледным, глаза – полными боли и ожидания приговора.

– Твои родители погибли не потому, что были эмоциональными, – произнесла Полина четко. – Они погибли, потому что в один момент попытались стать теми, кем не были. А ты восемь лет наказываешь себя за то, что не смог предсказать их реакцию на собственный совет.

– Полина…

– Нет, выслушай меня до конца, – она подошла ближе. – Ты считаешь, что эмоции – это зло. Но эмоции – это то, что делает нас людьми. Твои родители любили друг друга, и да, эта любовь была бурной. Но разве это плохо? Разве не лучше прожить двадцать девять лет в настоящей, пусть и сложной любви, чем всю жизнь в безопасном равнодушии?

Матвей смотрел на нее с изумлением человека, который слышит истину, но не может в нее поверить.

– Как ты можешь так говорить? Ты же видишь, что со мной происходит, когда я теряю контроль! Сегодня из-за меня мы можем потерять важнейший проект!

– А я вижу мужчину, который впервые за восемь лет позволил себе почувствовать что-то настоящее, – Полина подняла руку и осторожно коснулась его щеки. – И знаешь что? Ты не стал от этого хуже. Ты стал живее.

Матвей прикрыл глаза, прижимаясь к ее ладони, словно утопающий к спасательному кругу.

– Я так боюсь, Полина, – прошептал он. – Боюсь потерять контроль. Боюсь, что мои чувства к тебе… что они разрушат нас обоих.

– А я боюсь, что твой контроль убьет в тебе все живое, – ответила она так же тихо. – И тогда ты превратишься в того, кем никогда не был предназначен быть. В машину без души.

Они стояли совсем близко. Полина чувствовала, как дрожит его тело, как он борется с желанием обнять ее и одновременно – с желанием сбежать.

– Полина, – произнес он хрипло. – А что, если я сделаю тебе больно? Что, если моя неспособность справляться с эмоциями… что, если я снова сбегу, когда станет слишком сложно?

– А что, если ты не сбежишь? – она улыбнулась сквозь слезы. – Что, если твоя любовь окажется не проклятием, а даром?

– Любовь? – повторил он, и в голосе слышалось изумление. – Ты сказала… любовь?

– Да, – просто сказала Полина. – Любовь. То, что ты чувствуешь ко мне. То, что я чувствую к тебе. То, из-за чего ты готов был потерять проект, лишь бы защитить меня от домогательств Замятина.

Матвей смотрел на нее так, будто видел впервые в жизни.

– Ты… ты действительно это чувствуешь? Ко мне?

– С того самого дня, когда увидела, как ты разговариваешь с мамой по телефону, – призналась она. – Когда поняла, что за твоей холодностью прячется человек, способный на нежность. На настоящие чувства.

– Но я ранил тебя. Говорил жестокие вещи…

– Из страха, – перебила Полина. – И я это понимала. Может, не сразу, но понимала.

Матвей поднял руки и осторожно, словно она была сделана из хрупкого фарфора, коснулся ее лица.

– Я так долго думал, что эмоции – это слабость, – прошептал он. – А они… они дают силу, да?

– Правильные эмоции – да, – Полина прикрыла глаза, наслаждаясь его прикосновением. – Те, что основаны на любви, а не на страхе.

– Научи меня, – попросил он так тихо, что она едва расслышала. – Научи меня не бояться того, что я чувствую.

Вместо ответа Полина поднялась на цыпочки и коснулась губами его губ. Легко, осторожно, давая ему возможность отстраниться, если он не готов.

Но он не отстранился. Наоборот – притянул ее ближе, отвечая на поцелуй с такой страстью, что у нее закружилась голова.

Когда они разорвали поцелуй, Матвей прижался лбом к ее лбу.

– Полина, – прошептал он. – Я не знаю, как это делается. Как… быть с кем-то. По-настоящему быть.

– Мы научимся, – ответила она, улыбаясь. – Вместе.

– А если я снова испугаюсь? Если попытаюсь сбежать?

– Тогда я найду тебя и приведу обратно. Сколько бы раз это ни потребовалось.

Матвей рассмеялся – впервые за все время их знакомства. Живо, искренне, без тени сарказма.

– Ты очень упрямая женщина, Полина Стрельцова.

– И ты еще об этом пожалеешь, Матвей Державин.

Они снова поцеловались, и на этот раз в поцелуе не было отчаяния или страха. Только тепло, доверие и что-то совсем новое для них обоих – надежда на будущее.

Позже, когда они сидели на диване, и Полина лежала, прижавшись к его плечу, а Матвей гладил ее волосы, он неожиданно сказал:

– Завтра нам придется иметь дело с Ингой и последствиями моего разговора с Замятиным.

– Знаю, – Полина подняла голову. – Но теперь мы команда. Настоящая команда.

– Да, – он коснулся ее волос. – И знаешь что? Пусть они попробуют нас разрушить.

В его голосе звучала непривычная уверенность. Не контроль, не попытка подавить ситуацию силой, а именно уверенность – в себе, в ней, в том, что они вместе способны справиться с любыми проблемами.

– Матвей?

– Да?

– Твои родители были бы рады, что ты снова умеешь чувствовать.

Он замолчал, обдумывая ее слова. Впервые за восемь лет позволил себе подумать о родителях не как о жертвах своего совета, а как о людях, которые любили его и желали ему счастья. Которые, возможно, поняли бы его выбор – выбор в пользу жизни, а не существования.

– Возможно, – согласился он наконец. – Возможно, ты права. Знаешь, мать всегда говорила, что я слишком серьезный для своих лет. Что нужно больше радости, больше спонтанности. А отец… отец однажды сказал мне, что самое страшное в жизни – это не сделать ошибку, а никогда не рискнуть.

– Мудрые были люди, – тихо сказала Полина.

– Да. И они любили жизнь во всех ее проявлениях. Даже в самых сложных.

Он посмотрел на часы – уже поздно. Полина должна была ехать домой.

– Полина, – сказал он вдруг. – А ты не боишься? Того, что между нами происходит?

Она подумала над его вопросом.

– Боюсь, – честно ответила она. – Но не того же, чего боишься ты. Ты боишься потерять контроль. А я боюсь, что ты так и не научишься его терять.

– Но сегодня я потерял, – он улыбнулся. – И мир не рухнул.

– Наоборот. Он стал более настоящим.

Когда Полина собралась уходить, Матвей проводил ее до двери. Они стояли на пороге, не решаясь сказать "до свидания".

– Спасибо, – сказал он тихо. – За то, что выслушала. За то, что… поняла.

– Спасибо тебе, – ответила она. – За то, что доверился.

Между ними пронеслось что-то – момент, когда можно было бы коснуться, поцеловать, сделать следующий шаг. Но они оба почувствовали – не сейчас. Сегодня было достаточно откровений. Завтра будет новый день.

– До завтра, – сказала Полина.

– До завтра.

Когда за ней закрылась дверь, Матвей остался стоять в прихожей. В первый раз за восемь лет он не боялся засыпать. Потому что знал – кошмаров больше не будет. Рядом была женщина, которая научила его самому важному: иногда нужно потерять контроль, чтобы обрести себя. И что любовь – это не разрушительная сила, а созидательная, способная исцелить даже самые глубокие раны.

Глава 9

Полина

После откровения о родителях между ними установилось особое доверие – хрупкое, драгоценное, как первый лед на пруду в Чистых прудах, который можно разрушить одним неосторожным движением. Полина ощущала это каждой клеточкой своего существа, когда они работали в офисе рядом. Матвей больше не прятался за стеной профессиональной холодности. Его взгляды стали мягче, а голос – теплее, когда он обращался к ней, и в этой новой интонации звучало что-то, что заставляло ее сердце биться чаще.

Прошло три дня с того момента, как он рассказал ей о той страшной ноябрьской ночи восемь лет назад. Три дня, в течение которых между ними витало что-то невысказанное, но такое осязаемое, что коллеги начали поглядывать на них с любопытством. Инга Бельская особенно пристально наблюдала за ними из-за своего стола, и Полина чувствовала этот взгляд как прикосновение холодных пальцев.

В тот четверговый вечер, когда большинство коллег уже разошлись по домам, спеша укрыться от промозглого московского ноября, они остались доделывать презентацию для нового клиента – крупной IT-компании, которая могла стать их самым выгодным контрактом за последние полгода. Дождь барабанил по панорамным окнам их офиса на двадцать третьем этаже, а внизу мерцали огни вечерней Москвы – миллионы людей спешили домой, к теплу и уюту, не подозревая, что где-то высоко над ними решается судьба двух сердец.

Полина сидела за своим компьютером, пытаясь сосредоточиться на цифрах и графиках, но мысли ее были заняты совсем другим. Она украдкой поглядывала на Матвея, который сосредоточенно работал над финансовыми расчетами. За эти три дня что-то кардинально изменилось в его облике. Исчезла та напряженность в плечах, которая всегда выдавала его внутреннее состояние. Линии вокруг глаз стали мягче. Даже сидел он по-другому – не как человек, готовый в любой момент вскочить и начать контролировать ситуацию, а как тот, кто наконец-то позволил себе просто быть.

Полина думала о том, как он рассказывал о той проклятой ноябрьской ночи восемь лет назад. О боли в его голосе, когда он произносил имена родителей – Александр Викторович и Елена Сергеевна – словно каждое слово причиняло физическую боль. О том, как его всегда уверенные руки дрожали, когда он впервые за долгие годы позволил себе быть по-настоящему уязвимым перед другим человеком. И о собственных словах, которые, кажется, что-то кардинально изменили в самой глубине его израненной души: "Твои родители были бы рады, что ты снова умеешь чувствовать."

Тогда, три дня назад, она увидела, как что-то ломается в его глазах – не в плохом смысле, а как ломается лед на реке весной, давая дорогу живой воде. И с тех пор каждый их взгляд, каждое случайное прикосновение рук при передаче документов, каждое "спокойной ночи" в конце рабочего дня было наполнено особым смыслом.

Она поймала себя на том, что изучает профиль его лица в свете монитора. Матвей был красив той строгой, сдержанной красотой, которая характерна для мужчин его поколения и воспитания – потомков советской технической интеллигенции. Высокие скулы, прямой нос, волевая линия подбородка. Но сейчас, когда он не знал, что она на него смотрит, его лицо было мягким, почти мальчишеским.

– Полина? – Голос Матвея мягко вернул ее в реальность. Он стоял у ее стола с двумя чашками кофе из их офисной кофемашины. – Ты задумалась.

В его интонации не было ни капли той официальности, которая раньше окрашивала каждое их взаимодействие. Теперь он говорил с ней так, словно они были… да, словно они были близкими людьми. Очень близкими.

– Спасибо, – она приняла чашку, и их пальцы на мгновение соприкоснулись. Простое, казалось бы, прикосновение, но от него по телу разлилось тепло, а сердце начало биться так громко, что ей показалось – он обязательно услышит. – Я думала о… о нас.

Матвей осторожно присел на край ее стола – жест совершенно неформальный, который раньше был бы абсолютно немыслим для безупречно корректного Матвея Александровича Державина. Теперь между ними больше не было этой удушающей формальности.

– О нас? – В его голосе не было ни насмешки, ни того напряжения, которое раньше появлялось всякий раз, когда разговор заходил о чем-то личном. Только искренний интерес и что-то еще – что-то теплое и осторожное.

– Полина? – Голос Матвея вернул ее в реальность. Он стоял у ее стола с двумя чашками кофе. – Ты задумалась.

– Спасибо, – она приняла чашку, и их пальцы на мгновение соприкоснулись. Простое прикосновение, но сердце забилось чаще. – Я думала о… о нас.

Он присел на край ее стола – неформальный жест, который раньше был бы немыслим для сдержанного Матвея Державина.

– О нас? – В его голосе не было насмешки, только искренний интерес.

Полина медленно подняла глаза, встретилась с его взглядом и почувствовала, как воздух между ними словно наэлектризовался. В свете настольной лампы его лицо казалось моложе, мягче. Исчезли те суровые линии вокруг рта, которые неизменно появлялись всякий раз, когда он возводил между ними стену профессионального контроля.

– Мы прошли долгий путь, – сказала она тихо, и голос ее звучал хрипловато – то ли от усталости, то ли от волнения. – От того дня, когда ты назвал меня "проблемой, которую предстоит решить", до… до того вечера.

Воспоминание о первой встрече заставило его улыбнуться – настоящей, живой улыбкой, а не той дежурной, которую он демонстрировал на совещаниях:

– Оказалось, что настоящая проблема была во мне. А ты… – он на мгновение замолчал, подбирая слова, – ты была решением.

Эти простые слова согрели ее лучше любого кофе и лучше любых признаний. Полина осторожно поставила чашку на стол и встала. Они оказались совсем близко – так близко, что она могла различить все оттенки его аромата: дорогой мужской одеколон, который она уже научилась узнавать в коридорах офиса, едва уловимый запах дождя на одежде, и что-то еще – что-то чисто человеческое, теплое, родное.

– Матвей, – начала она, и голос предательски дрогнул от нахлынувших чувств. – То, что ты мне рассказал… это очень многое изменило. Для меня. Для нас.

Его лицо тут же посерьезнело. В глазах мелькнул тот страх, который она научилась читать за эти месяцы работы вместе – страх оттолкнуть, страх оказаться слишком тяжелой ношей для другого человека.

– В лучшую или худшую сторону? – Он говорил тихо, но в его голосе слышалось то напряжение, которое появляется у человека, ожидающего приговора. Страх, что она может отшатнуться, узнав правду о его прошлом, о том грузе вины, который он нес все эти годы.

– В лучшую, – ответила Полина без малейших колебаний, и он словно выдохнул облегчение. – Я поняла, почему ты так боялся… нас. Почему пытался контролировать все вокруг, не позволяя себе просто чувствовать. И я поняла главное – ты вовсе не равнодушный человек, каким пытался казаться. Ты самый чувствующий из всех, кого я знаю. Просто ты прятал это так глубоко, что сам уже начал забывать.

Его дыхание стало более частым и глубоким. Руки, которые обычно лежали спокойно вдоль тела или были заняты деловыми бумагами, медленно поднялись и осторожно – словно он боялся спугнуть ее – коснулись ее плеч поверх тонкого кашемирового джемпера.

– Полина, – произнес он ее имя как молитву, как заклинание, способное излечить все раны. – Я так долго думал, что эмоции – это слабость. Что они разрушают все, к чему прикасаются. Что любить – значит обречь любимого человека на страдания. Но с тобой… с тобой я чувствую себя не слабым, а живым. Впервые за восемь лет – по-настоящему живым.

Полина тянулась к нему всем своим существом. Не только физически – хотя желание коснуться его, обнять, утешить, подарить тепло своего тела было почти болезненно острым. Она тянулась к его душе, к той раненой, прекрасной части его, которую он так долго и так тщательно прятал от мира и от самого себя.

– Тогда позволь себе быть живым, – шепнула она, и в этих словах была вся ее любовь, вся готовность разделить с ним и радость, и боль.

В его темных глазах что-то кардинально изменилось. Последние невидимые барьеры, которые он возводил между собой и миром, рухнули окончательно, и она увидела то, что он скрывал все это время – любовь. Глубокую, всепоглощающую, почти благоговейную любовь, которая пугала его своей силой.

– Я не знаю, как это делается, – признался он с той честностью, которая была характерна для людей его воспитания, привыкших говорить правду, даже если она неудобна. – Как… быть с кем-то. Не контролировать ситуацию, не анализировать каждый шаг, а просто… быть. Просто позволить себе любить и быть любимым.

– Мы научимся, – повторила Полина его же слова, которые он произнес три дня назад, когда впервые показал ей свою душу. – Вместе. Шаг за шагом, ошибка за ошибкой, открытие за открытием.

И тогда он наклонился к ней.

Поцелуй был удивительно нежным для человека, который так долго держал все под строгим контролем. Его губы коснулись ее губ осторожно, почти робко, словно он боялся, что она исчезнет или оттолкнет его, если он проявит слишком много страсти сразу. В этом первом прикосновении была вся его неуверенность, весь страх перед неизвестным, вся благодарность за то, что она не отвернулась от него, узнав правду.

Но Полина не собиралась исчезать или отстраняться. Наоборот – она обвила руками его шею, погрузила пальцы в его темные волосы и углубила поцелуй, показывая ему без слов, что принимает все – его страхи и его боль, его прошлое и его неопределенное будущее, его любовь и готовность разделить с ним любые испытания. В ответ он прижал ее к себе крепче, и она почувствовала, как последнее напряжение покидает его тело, как он наконец-то позволяет себе просто чувствовать.

Это было не просто физическое влечение, хотя от прикосновения его рук, от тепла его тела, прижавшегося к ее телу, по всему ее существу разливался огонь. Это было исцеление в самом глубоком смысле этого слова. Для него – освобождение от восьми лет страха перед собственными чувствами, от груза вины, который он нес как крест. Для нее – подтверждение того, что она умеет не только любить сама, но и исцелять любовью, что в ее руках есть сила дать другому человеку то, в чем он так нуждается.

Когда они наконец оторвались друг от друга, дышать стало трудно – не только от недостатка воздуха, но и от избытка чувств. Матвей нежно прижался лбом к ее лбу, и они стояли так, тихо и неподвижно, вдыхая один воздух, слушая одинаково участившееся сердцебиение.

– Что теперь? – спросил он тихо, и в его голосе не было страха – только удивление перед открывшимися возможностями.

Полина мягко улыбнулась и коснулась его щеки ладонью, чувствуя под пальцами легкую шероховатость вечерней щетины:

– Теперь мы идем дальше. Вместе. Шаг за шагом, день за днем. Без спешки, но и без возвращения назад к тому, что было до этого момента.

Он кивнул с серьезностью человека, принимающего священную клятву, и поцеловал ее снова – уже увереннее, смелее, словно принимая ее слова как обещание и давая свое собственное взамен.

За высокими окнами их офиса продолжал шуметь ноябрьский дождь, где-то внизу гудели машины вечерней Москвы, жизнь миллионного города текла своим чередом, но здесь, в этом освещенном теплым светом пространстве, воцарилась особая тишина. Они больше не были просто коллегами, которых свел профессиональный случай. Они стали парой – двумя людьми, которые нашли друг в друге то недостающее, что делает жизнь не просто существованием, а настоящей полнотой бытия.

– Кстати, – сказала Полина, когда они все-таки заставили себя вернуться к рабочим местам, хотя сосредоточиться на презентации было уже невозможно, – а что мы скажем остальным? Инга и так уже смотрит на нас как рентген.

Матвей задумался, и она увидела, как в его глазах на мгновение мелькнула та осторожность, которая была свойственна людям его поколения в вопросах, касающихся личной жизни:

– Ничего. Пока что ничего. Дай нам время привыкнуть к этому самим, понять, что это значит для нас, прежде чем делать достоянием офисных сплетен.

Полина кивнула, понимая его логику. Им действительно нужно было время – чтобы научиться быть парой, не разрушая при этом профессиональную репутацию, чтобы понять, как строить отношения в условиях корпоративной иерархии, как быть вместе, оставаясь при этом самими собой.

Но когда он провожал ее до такси в конце того памятного вечера, его рука на ее спине была уже не просто жестом учтивости. А его взгляд, полный нежности, благодарности и осторожной радости, говорил больше любых самых красивых слов о том, что между ними изменилось абсолютно все.

"Мы научимся", – думала Полина, глядя через заднее стекло автомобиля на его силуэт в освещенном подъезде офисного здания. И впервые за долгое время будущее казалось не тревожным и полным неопределенности, а ярким и полным самых удивительных возможностей.

Глава 10

Матвей

Матвей проснулся от мелодичного звука будильника в половине седьмого утра пятницы и с удивлением обнаружил, что на его лице – улыбка. Не та вежливая, профессиональная маска, которой он встречал клиентов и коллег уже больше восьми лет, а настоящая улыбка – идущая изнутри, от самого сердца, от той части души, которую он считал навсегда утраченной.

После первого поцелуя абсолютно все изменилось между ними.

Он лежал в своей просторной спальне в квартире на Хамовниках – дорогом районе, который подчеркивал его статус успешного консультанта – и глядел на серый московский рассвет за высокими окнами. Ноябрьское утро обещало быть промозглым и унылым, но Матвею казалось, что мир вокруг засиял новыми красками. Впервые за долгие годы он не начинал день с привычного мысленного составления планов и графиков. Обычно его утро проходило по четкому алгоритму: подъем, душ, завтрак, просмотр новостей, анализ предстоящих встреч – совещание в девять, переговоры с клиентом в одиннадцать, обработка отчетов до обеда. Вся жизнь, разложенная по полочкам, без места для спонтанности и живых эмоций.

Сегодня же в голове была только она – Полина. Ее глаза в мягком свете настольной лампы, когда она смотрела на него с таким пониманием и принятием. Вкус ее губ, аромат ее волос, когда она обвила руками его шею. Тепло ее тела, прижавшегося к его телу в тот момент, когда все барьеры между ними окончательно рухнули.

Матвей медленно сел на кровати и провел рукой по лицу, словно проверяя, не сон ли все это. Но нет – воспоминания о вчерашнем вечере были слишком яркими, слишком реальными, чтобы быть плодом воображения. Он действительно поцеловал Полину Стрельцову. Более того – он признался себе в том, что любит ее. И самое удивительное – небо не обрушилось на землю, мир не перевернулся, никого не постигла катастрофа.

Впервые за восемь лет он проснулся без того тяжелого, давящего груза в груди, который стал его постоянным спутником с того проклятого ноября 2016 года. Груза вины за слова, сказанные родителям, страха перед собственными эмоциями, необходимости держать все и всех под строгим контролем. Полина сделала то, что не смогли сделать ни время, ни дорогие психотерапевты, к которым он изредка обращался в особенно трудные периоды – она исцелила его одним своим принятием, одной готовностью разделить его боль.

Встав с кровати, Матвей подошел к панорамному окну, с которого открывался вид на утреннюю Москву. Город просыпался – по широким улицам уже ехали первые маршрутки и такси, где-то вдалеке слышался привычный гул метро, начинающего свой рабочий день. В окнах соседних домов зажигался свет – тысячи людей готовились к очередному дню, полному рутинных дел и обязанностей. Обычная пятница, самое обыкновенное московское утро, но для Матвея Державина – абсолютно, кардинально особенное.

И тут его охватило беспокойство. Он подумал о том, как они будут встречаться сегодня в офисе. Что сказать Полине? Как себя вести? Вчера вечером, когда он провожал ее до такси в теплом свете подъезда их офисного здания, все казалось естественным и правильным – они были просто мужчиной и женщиной, которые открыли друг другу свои сердца. Но сейчас, в трезвом свете начинающегося дня, начинали одолевать сомнения.

Ведь они работают в одной компании. Более того – он, формально, выше ее по служебной иерархии, как приглашенный консультант. В российской корпоративной культуре служебные романы всегда были деликатной темой, особенно между людьми разного статуса. А если добавить к этому присутствие Инги Бельской с ее острым языком и склонностью к интригам…

Матвей принял долгий горячий душ, пытаясь смыть беспокойство вместе с остатками сна. Затем тщательно побрился, глядя на свое отражение в зеркале и с удивлением отмечая, что выглядит моложе, чем вчера. Словно тот груз, который он нес все эти годы, действительно исчез, и лицо стало более открытым, более живым.

Он надел свой обычный деловой костюм – темно-синий, отлично скроенный, от хорошего портного на Тверской, подчеркивающий его статус успешного консультанта международного уровня. Белая рубашка, шелковый галстук сдержанного бордового цвета, запонки – подарок матери на тридцатилетие. Внешне – тот же Матвей Александрович Державин, который производил впечатление на клиентов и держал под контролем самые сложные бизнес-ситуации.

Но когда он смотрел на себя в зеркало, то видел не безупречного кризисного менеджера, а просто мужчину, который впервые за много лет влюбился по-настоящему. И это открытие одновременно пугало его своей непредсказуемостью и восхищало невероятностью происходящего.

В офис он приехал раньше обычного – в половине восьмого утра, хотя рабочий день официально начинался в девять. Хотелось немного поработать в тишине пустого офиса, подготовиться к встрече с Полиной, продумать, как себя вести. Но когда лифт мягко остановился на двадцать третьем этаже, и он увидел через стеклянные перегородки, что свет в ее части офиса уже горит, сердце забилось заметно чаще.

Полина тоже пришла раньше обычного.

Это обстоятельство могло означать две вещи: либо она, как и он, не могла спокойно спать после вчерашнего, либо… либо она хотела избежать встречи с ним при коллегах, приехав в то время, когда офис еще полупустой.

Матвей медленно направился к своему рабочему месту, стараясь выглядеть обыденно и спокойно, но украдкой поглядывая в сторону ее стола. Полина сидела, углубившись в какие-то документы, и выглядела такой сосредоточенной, такой подчеркнуто профессиональной, что у него возникло болезненное сомнение – а было ли то, что случилось вчера вечером? Или все это приснилось ему в одном из тех редких снов, где он позволял себе быть счастливым?

– Доброе утро, Матвей Александрович, – произнесла она, поднимая голову от бумаг, и в ее голосе не было ничего особенного. Обычная служебная вежливость, тот самый тон, каким она обращалась к нему в первые дни их знакомства. Словно между ними не было ни долгих разговоров, ни взаимного понимания, ни того волшебного момента, когда его губы коснулись ее губ.

Но когда их глаза встретились поверх офисной мебели и документов, он увидел в ее темном взгляде то же смущение, ту же растерянность и неуверенность, которые испытывал сам. И сразу понял – она тоже не знает, как себя вести, тоже мучается вопросами о том, что означает для них вчерашний вечер.

– Доброе утро, Полина Викторовна, – ответил он, и даже сам услышал, как неестественно формально и холодно прозвучал его голос в утренней тишине офиса.

Они снова вернулись к "Вы". Как будто между ними не было вчерашнего вечера, признаний в чувствах, момента полной близости и доверия. Как будто они опять стали просто коллегами – вежливыми, дистанцированными, профессиональными.

Весь длинный день прошел в этой мучительной атмосфере подчеркнутой вежливости и осторожной отстраненности. Они обсуждали рабочие вопросы, готовили презентации для понедельника, участвовали в телефонных конференциях с клиентами. Полина была безупречно профессиональна и компетентна, как всегда – никто из коллег не заметил бы никаких изменений в ее поведении. Но Матвей чувствовал напряжение в каждой линии ее тела, видел, как она избегает случайных прикосновений, когда они передают друг другу документы, замечал, что она старается не встречаться с ним взглядом дольше, чем того требует служебная необходимость.

Между ними выросла невидимая стена неловкости – та самая стена, которую всегда возводят между собой люди после того, как перешли определенную черту и теперь не знают, как с этим жить дальше.

В час дня, когда большинство коллег ушли обедать в соседнее кафе, оставив офис полупустым, Матвей набрался решимости и подошел к ее столу:

– Полина, мы могли бы поговорить? – Голос его прозвучал тише обычного, почти интимно, и он видел, как она вздрогнула от неожиданности.

Она медленно кивнула, не поднимая глаз от экрана компьютера:

– Конечно. О чем именно?

– О вчерашнем вечере, – прямо сказал он, решив, что уже достаточно наиграются в эту игру молчания.

Наконец Полина взглянула на него, и он увидел в ее глазах всю ту же растерянность, которая не давала покоя ему самому:

– Что именно вы хотели обсудить, Матвей Александрович?

Снова это формальное "Вы". После той близости, которая была между ними вчера, официальное обращение резало слух как скрежет ногтей по стеклу.

– Полина, – произнес он тише, интимнее, и в его голосе прорвалась вся накопившаяся за день боль, – не притворяйся, пожалуйста, что ничего не было. Мы оба прекрасно помним, что происходило вчера вечером.

Она встала из-за стола и медленно отошла к высокому окну, обхватив себя руками в защитном жесте:

– Помню, – тихо сказала она, не оборачиваясь. – И что теперь? Мы же прекрасно понимаем, что это… это кардинально усложняет все. Нашу работу, отношения в коллективе, наше положение в компании.

Матвей осторожно подошел к ней, но остановился на расстоянии – между ними по-прежнему висела эта новая, непонятная дистанция, которая причиняла почти физическую боль:

– Ты сожалеешь о том, что произошло?

– Нет, – ответила она быстро, почти резко, а потом, после небольшой паузы, добавила значительно тише: – Нет, не сожалею ни о чем. Но я действительно не знаю, что нам делать дальше. Ведь мы работаем вместе. Причем ты формально выше меня по статусу – приглашенный консультант против штатного специалиста. Над нами висит Инга Бельская, которая только и ждет подходящего повода, чтобы нас подсидеть. А если руководство узнает об отношениях между сотрудниками разного уровня…

Матвей понимал ее опасения, и они были абсолютно обоснованы. В российских компаниях служебные романы всегда оставались деликатной темой, требующей особой осторожности. Особенно когда речь шла о людях, занимающих разные позиции в корпоративной иерархии. Он был внешним консультантом, человеком со стороны, которого пригласили для решения конкретных задач. Она – штатным сотрудником, чья карьера полностью зависела от мнения руководства. Любые слухи об их отношениях могли серьезно повредить ее репутации.

– Мы можем быть предельно осторожными, – сказал он убедительно. – Не афишировать наши отношения. Вести себя на работе абсолютно профессионально. Пока сами не поймем до конца, что все это значит для нас лично.

Полина медленно повернулась к нему лицом, и он увидел в ее глазах борьбу между желанием довериться ему и страхом перед неопределенностью:

– А что это значит лично для тебя, Матвей? Вчера ты сказал, что не знаешь, как быть с другим человеком, как не контролировать каждый шаг, а просто позволить себе чувствовать. Ты действительно готов этому учиться? Или вчерашний вечер был просто моментом эмоциональной слабости, которой ты теперь стыдишься?