Вспоминая о том, что сейчас в будущем

– Да я в жизни не видел стервы похлеще тебя! Убирайся прочь! – рявкает Грей, гремя от возмущения золотыми колечками на цепочке.

– Хорошо, убираюсь! – неожиданно соглашается Фрида.

Лошадка вскакивает со своего места и резким движением хватает ворона за крыло, пытаясь утащить его вслед за собой. Своеобразная насмешка и месть. Без Орландо компания ни за что не сможет починить машину времени, застряв здесь надолго! Ученый поддается, словно тряпичная кукла, и послушно исчезает вместе с Фридой. Трудно сказать, почему он в столь радикальной ситуации не проявил свой холодный нрав, легко поддавшись рыжей ведьме. Возможно, он просто не успел разобраться что к чему, или Орландо и сам не против отдохнуть, переключившись от машины на что-то поинтереснее. Как бы то ни было, Доггер, Грей и Джейн остаются в подвале один на один с собой и грудой металла – их единственной надеждой на возвращение домой.

Глава 27. А в это время в "Black cat" или Черничкин декаданс

Когда Реджина, по-деловому шустрая и умелая в ведении дел пума в черной кожаной куртке, взяла на себя руководство пабом "Black cat", она понимала на какой риск идет. Это дельце было посерьезнее, чем открытие милой пекарни или уютного кафе. Потому что в пабе выступали и жили рокеры, которые считали себя полноправными хозяевами как сцены, так и всего "Black cat". Многие из музыкантов беспечно сообщали об опоздании на свои концерты, потому что, вдруг, кто-то из фанатов предложил покататься вместе по ночному городу на байке. Если Реджина слышит рев мотора за окном своего кабинета, то сразу же начинает готовиться к неприятностям: либо они только едут к ней, либо уезжают, оставляя целый ворох проблем за собой. Как организовать тех, кто из принципов не хочет организовываться? Пожалуй, единственный спасательный круг, удерживающий ее на плаву все это время – Джейн. Рассудительная, строгая к себе и окружающим кошечка никогда не позволяет себе выходок, вроде, резкого исчезновения в разгар выступления. Она любит свою гитару больше мотоцикла. И сорвать концерт, значит, изменить своему идолу – музыке. Иногда гитару за ее плечами по ошибке принимают за крылья – настолько одухотворенный вид в этот момент у Джейн.

Как только до ушей Реджины доходит новость о том, что резко и, как казалось, беспричинно пропали две звезды на небосклоне рок-сцены: Грей и Доггер – пума даже не удивилась, а просто пожала плечами в знак своей непричастности к этому делу. Что она может изменить? Ничего. Чему удивляться? Может быть, это какой-то очередной протест, а рокеры не упускают возможности выразить свое несогласие с обществом при любом неудобном для Реджины случае. Дог и вовсе готов на любой бунт, даже ради одного-лишь только факта бунта. Само имя этого пса равнозначно для нее какому-то беспорядку. "Доггер – бессмысленный и беспощадный"¹⁶– часто повторяет Реджина. Но у нее, как всегда, все под контролем. Сейчас она поменяет афиши и вместо панк-рока сегодня будет выть и завывать гитара Джейн, да так что черная кошечка в очередной раз сотрёт себе подушечки лап о тонкие музыкальные струны. Но… Что-то идет не так. Реджина с ужасом узнает, что гитаристка пропала в тот же день. В городе бродят жуткие слухи, если раньше пума упорно им не верила, то сейчас ее мужественное сердце с трепетом сжимается от волнения. Джейн бы никогда не бросила паб просто так, безо всякой причины. Есть такие существа, которым некуда больше пойти, кроме как в глубь себя самих – Джейн тому пример. Реджина раздражённо и глухо рычит, подобно ее диким предкам на охоте. "Давно нужно было уходить из этого места, давно!" – озлоблено и нервно твердит себе кошка в мыслях. Сколько раз, благополучно переступая порог пивнушки, она клялась себе не заходить туда снова?! И каждый раз Реджина возвращается снова, как настоящая царица и королева паба. Ей почему-то нравится это странное место для бунтарских умов. Официанток уважают и любят за их труд, а ее, владельца и управляющего, обычно просто снисходительно и невнятно благодарят. Анархисты бы с радостью позволили Реджине не возвращаться, ведь она со своей организованностью встает для них лишь преградой на пути к светлому будущему, в котором не будет ни начальников, ни управляющих. Пума обычно сочувственно кивает в ответ на такие утопические рассуждения. Анархисты, как дети, создают себя сказку, в которые хотят верить, и не Реджине ее рушить. Без нее паб рано или поздно развалится. А ей почему-то не хочется, чтобы это место перестало существовать, оставшись лишь в памяти бунтарей, анархистов и авангардистов-художников. Так Реджина работает уже несколько лет. Довольно нервных, но зато отчаянных и веселых лет, где каждый день, как коробочка с сюрпризом.

Спасение приходит оттуда, откуда пума и не ждет, да и не думает ждать. В ее кабинет кто-то робко стучит. Дверь открывается, в проеме появляется черно-белая голова Чернички. Обычно кролик выступает в роли второго хвостика к Доггеру, его аксессуаром и атрибутом в комплекте. Робкий, незаметный – почему он вдруг вышел из тени и пришел?.. Он робко поглядывает на пуму, его поэтически-мечтательные глаза испугано осматривают кабинет начальницы паба.

– Добрый день, Реджина, – неуверенно начинает кролик.

– Здравствуйте, – резко отрезает хищная кошка.

– Меня зовут Черничка. Я часто помогаю Доггеру с сочинением песен.

– Вы его ассистент?

– Подмастерье… – печально отвечает лирик.

– Вы хотели что-то сообщить мне о Доггере?

– Да! То есть… Нет… Не совсем. Дог больше не с нами, поэтому я решил, что было бы неплохо… – с волнением и дрожью в голосе пытается сказать Черничка, но слова, как нарочно, разбегаются в голове и выходят наружу несуразицей.

– Как?! Уже не с нами?! – пугается Реджина, сразу начиная мысленно подыскивать панку замену. Ранняя смерть – привычное дело для любого рокера, а Дог никогда не щадил себя, оказываясь на сцене. Куда важнее организовать жизни тех, кто еще дышит и хочет от жизни драйва, а не оплакивать еще одну жертву, павшую на пути творческого саморазрушения.

– Ужас! Как я могу так неосторожно раскидываться словами? Все-таки слово – страшное оружие. Мне кажется, его, подобно кинжалу или мечу, стоит давать не каждому. Называйся после этого "поэтом"! Прошу прощения. Я всего лишь хотел сказать, что Доггер сейчас временно отсутствует. Впрочем, в этом месте витает какая-то особая аура его присутствия и сопутствующего задора! Возможно, сейчас он ушел на поиски вдохновения… Так бывает со всеми творческими личностями. Непостоянство – их свойство. Вот, например, я неделю назад восхищался невероятно хрупкой и ненужной девушкой Офелией, но она рассыпалась, как ветхий скелет, а сейчас мне по сердцу пришлась блистательная Кларабелль… – голос кролика крепчает. Невысказанные и накопившиеся за время одиночества слова льются теперь сами по себе, запутывая Реджину.

– Что Вы хотели? – кошка резко обрывает поток неуместных и лишних фраз.

– Прошу прощения… С тех пор, как ушел Глэйз и Дог мне не с кем поговорить. Я живу, подобно отшельнику в горах, принесшему обет молчания. Кларабелль все больше молчит… А мне так хочется высказать свою душу!

– Может быть, Вас с удовольствием выслушает кто-то еще? Я совсем не поэт, не могу быть для Вас интересным собеседником, – тактично и вежливо уклоняется от навязчивого лирика Реджина. Ее голова начинает болеть от наваливающихся комом проблем, в виске неприятно стучит, череп словно изнутри разрывает лавина негативных мыслей. Она смахивает нависшую над глазом челку, пытаясь дослушать своего незваного гостя.

– Я пришел к Вам, как к директору. Концерт Доггера в любом случае придется отменить. Не думаю, что он успеет вернуться к его началу. Может быть, я могу помочь?

– Каким образом?

– Предлагаю устроить вечер поэзии. Я прекрасно читаю стихотворения Вертинского. В гримёрке висит балахон черного цвета, из него легко сшить костюм грустного Пьеро, помпоны для него возьмем из реквизита, в крайнем случае, сделаю из ниток. А грим наведу у себя дома. Гуталином, например.

– Постойте, Черничка! У нас здесь рок-клуб, а Вы с Вертинским и каким-то Пьеро… Вот гуталин – ближе к теме, да и то, знаете, под вопросом.

– Разве песня не имеет ничего общего с поэзией?

– Черничка, Вы, видимо, плохо знаете публику… Я устала! – отчаянно роняет Реджина, подпирая лапой разболевшуюся голову.

– Отнюдь! Прошу прощения, но художники, писатели и поэты – они ведь тоже анархисты!

– У меня нет выбора, – устало соглашается хозяйка паба. – Придется довериться Вам. Но учтите – если что-то пойдет не по плану, разъярённую толпу будете сами успокаивать.

– Хорошо. Разумеется.

– Ладно, я поменяю афишу и поставлю Вас, Черничка, вместо Доггера. Значит, Вертинский и гуталин?

– Нет, про гуталин не стоит – это просто издержки профессии. Лучше про Пьеро напишите. Дог у нас местный шут и арлекин, а я выступлю его антиподом.

– Это уже с идеей. Но на самом деле, Вам просто повезло, что я в отчаянии…Надо видеть, как неотесанные бунтари и панки, металлисты и анархисты, будут сидеть и с томным взглядом слушать поэзию первой половины XX века…

– В каждом живет эстет. Я уверен. А Вертинский, он, тоже всегда выступал против фальши. Обещаю: все будет красиво, элегантно, утонченно и в традициях лучшего декаданса.

Глава 28. Долгожданный дождь

– Орландо, а дружба важна для живого существа? – серьезно спрашивает Фрида.

Ведьмочке удалось обратить на себя внимание. Остается только догадываться, какая смута и отчаяние охватывает сейчас подвальчик. Рыжегривая буквально вытащила Орландо из душной атмосферы на воздух. Впрочем, здесь он тоже далеко не свежий. В воздухе угадываются едкие нотки удушливых химикатов. Фрида смотрит на ученого, пытаясь угадать его эмоции. Он спокоен, впрочем, даже равнодушен. Отсутствие эмоций пугает больше, чем проявление даже самой страшной из них. Невольно лошадка вспоминает о…Дашке. Вот уж новость, ни за чтобы дерзкая ведьма не поверила в то, что будет с удовольствием вспоминать добродушного, наивного и открытого каждому пегаса. Фрида не любит огонь несмотря на то, что ее грива всегда горит рыжим пламенем, а в глазах сверкают искры. Но в случае с Дашкой возникает чувство, будто греешься у не обжигающего и безопасного, уютного, тихого костерка посреди мрачного леса. Вспоминает ли пегас о Фриде? Рыжей хотелось, чтобы это было так…С ужасом ведьмочка понимает, что скучает. Ужас – она привязалась к простоватой провинциалке…с добрым сердцем.

В ответ Орландо совершенно равнодушно и отстранённо смотрит немигающим взглядом на Фриду. По его железной маске трудно догадаться, о чем же он думает в этот момент. А не думать этот ворон не может. Не дожидаясь ответа – он бы сразу же развернулся в долгий и нудный монолог-рассуждение – Фрида неожиданно добавляет:

– У нас больше общего, чем ты можешь подумать, Орли.

Орландо нервным движением реагирует на непривычную ему форму собственного имени.

– Я же знаю, кем ты был, – загадочно добавляет рыжегривая. – Хорошо, что мы встретились сейчас, а не тогда, правда? Я знаю, какого это быть человеком…

Ученый вздрагивает уже более явно и нервно. Шестеренки начинают крутиться быстрее.

– Тебе все равно кем быть, – находится с ответом механическая птица. – Ты хорошо умеешь приспосабливаться. Не такая, как они, но искусно притворяешься. Куда ни посади – везде хорошо! Как сорняк…

– Обидно! – полушутливо отозвалась пони.

– Я теперь тоже хорошо умею приспосабливаться, – оканчивает свою мысль Орландо.

На улицу высыпали современные обитатели нового и, как казалось, чудесного города светлого будущего. Все подняли головы вверх, словно ожидая с неба чудо. Все выглядят напряженно, взволнованно, как перед встречей с кем-то или чем-то великим. Костюмы блестят на солнце, белые блики скользят по черным и разноцветным тканям из синтетического волокна. С того самого момента, как гости из прошлого приземлились здесь, солнце светит беспрерывно, осушая те немногие зеленые газоны из живых травинок с хлорофиллом, что еще не успели заменить на искусственное покрытие. Поднятые вверх головы обращены к небу, словно стремясь вознести ему похвалу и жертву в обмен на долгожданное чудо, ради которого все здесь и собрались. Фрида заинтересовано смотрит на собравшуюся толпу зевак, пытаясь угадать, что же грянет с неба с минуту на минуту… Резкие порывы злого ветра приносят своим дыханием огромные скученные тучи, отливающие свинцом, в миг закрывающие собой солнечный диск, устраивая полумрак гораздо раньше, чем успела наступить ночь. На землю обрушивается непогода. Зловещая гроза, как маленький конец света, бушует. Над крышами домов, то и дело, вспыхивает ослепительный отблеск молний, слышны раскаты грома. Гром – усмешка, молния – оскаленная улыбка! Дождь серыми тяжелыми каплями бежит с неба быстро-быстро, как титры в конце фильма. А разношерстные жители городка с благодатной улыбкой смотрят на тучи, грозу и ливень, радуясь, как дети. Кстати, те, что помладше с радостью и визгом пытаются поймать на язык капли, впитать в себя как можно больше дождя, с радостью скачут по лужам юные зверята. Редко выпадают дни, когда ярко-желтое светило устает, уступая место снеговым и дождевым тучам. Ученые во все времена не умели останавливаться на достигнутом результате. Настал тот век, когда они зашли слишком далеко, запустив в небо специальный химический барьер, блокирующий негативные погодные условия, разгоняющий облака и рассеивающий на Землю лишь жаркие лучи. Получился своеобразный небесно-космический контрольно-пропускной пункт. Зима без снега, осень без ливней и весна без гроз – таковы нынешние реалии. Любые осадки воспринимаются, как великое чудо. Лето сливается с осенью и зимой, ведь теперь оно царит круглый год! Июль длиною в год! Фрида с удивлением и непониманием смотрит на ликующую толпу. С ее зеленых глаз начинает черным ручьем стекать тушь, ресницы блекнут, помада размазывается.

– Орландо, нужно спрятаться! – в ужасе кричит ведьмочка своему другу.

Ворон знает это и без нее. В его хрупкие механизмы проникает нежелательная влага. Даже одна капля может вызвать неполадки. Что такое океан, если не скопище таких мелких капелек, из которых потом складываются большие неприятности? Ученый несется на своем колесе в сторону беседки, поставленной для того, чтобы жители в своем бешеном и стремительном ритме жизни могли присесть, взять паузу и отдохнуть. Судя по безупречно белым скамейкам внутри и чистому полу, желающих не так много. Орландо оглядывается на Фриду. Ее мордочка освещается вспышками белой молнии, глаза с подтеками от туши полны испуга и надежды на то, что ворон знает, где можно переждать непогоду. Сейчас она доверяет ему, ожидая помощи. Механическая птица с неудовольствием отмечает про себя: он обернулся на Фриду с надеждой на то, что лошадка следует за ним. Раньше ему было все равно до этой выскочки, как и до любого другого живого существа, а теперь он неосознанно оборачивается и даже берет ее за копыто, чтобы провести за собой, спасая от разбушевавшейся стихии не только себя, но и лошадку. Так поступают…друзья? И к чему она несколько минут назад спрашивала его про дружбу?.. Рыжая челка Фриды непослушно сползает на зеленые глаза. В беседке она уже не боится, а звонко смеется, обнажая белые клыки в пасти.

– Ох, Орли…Эта внезапная гроза! Ну и вид у меня сейчас! Ха-ха-ха! Спасибо, кстати, что отвел нас сюда. Что-то я потеряла бдительность и этот ливень, эти безумцы, что пляшут под дождем, выбили меня из седла…ха-ха! Из седла, да! – рыжегривая хохочет, дружески похлопывая птицу по железному крылу. Орландо невольно улыбается. Не перекошенной ухмылкой, не саркастическим издевательским оскалом, а доброй улыбкой. Ни он, ни Фрида не узнают себя сегодня в своих эмоциях.

– Дядя! Тетя! – радостно кричит кто-то двум пришельцам из прошлого. – Привет! Почему вы не прыгаете со мной по лужам?

Это один маленький озорной жеребенок в желтом резиновом комбинезоне, что вместе со всеми радуется дождю. Малышу не понять: как можно укрываться от ливня? От солнца – да. Оно всем надоело и иссушило каждого. Но дождь…Совсем другое дело! Дождь они рисуют в школах на уроках ИЗО, читают про него в книгах, представляя его в своем воображении и, наконец, с трепетом ждут, когда же он прольется на их головы. С кончиков гривы жеребенка капают капельки, но ему весело.

– Потому что мы уже старые! – с резвым смехом отвечает Фрида первую глупость, пришедшую ей на ум. – Очень старые, чтобы прыгать!

– Вода негативно сказывается на работе моего сложноорганизованного механизма, а это ведет за собой негативные последствия самого нежелательного характера – вторит ворон.

Жеребенок на минуту задумывается, поджимает нижнюю губу и, наконец, выдает:

– Очень скучно быть старым и железным!

С этими словами юнец унесся восвояси, оставив скучных взрослых. Фрида вновь громко хохочет над словами жеребенка. Дождь неожиданно принес радость. Даже у Орландо что-то отзывается на этот беззаботный смех, веселье на фоне грозы.

Глава 29. И смылся грим

– Привязанность – это плохо, а? Орли? – спрашивает у ворона пони.

Они так и остались в тот день в беседке, где прятались от страшной грозы, длившейся не более часа. Им, двум гостям из далекого прошлого, которые и сами забыли о том, где и когда начинается их история, некуда пойти в этом мире. Орландо был прав: Фрида, действительно, хорошо умеет приспосабливаться, она притворяется даже тогда, когда совсем не похожа на тех, кто вокруг нее. И она единственная из всей компании, кто не высказал ничего плохого про город, про целый новый мир, где они оказались. Ворон, бывший чумный доктор, лошадка, бывшая рыжеволосая ведьма, два врага в прошлом, могут пойти куда угодно вместе в будущем. Дело в том, что идти им некуда. Как смешно и странно! Ученому кажется порой, что эти зеленые глаза он видел в той, прошлой жизни, и теперь они здесь, чтобы отомстить. Орландо каждый раз радуется, что в новом механическом теле он может не спать и не видеть кошмаров, в которых бы его терзал этот дьявольский взгляд. А эта ее манера называть его «Орли», как кого-то маленького несмышлёного птенца просто выводит ученого из себя. Но изобретатель позволяет себе ругаться только в своих мыслях. В слух он сухо отвечает:

– Да, плохо. Привязанности – это твои слабости, уязвимые места. Неужели сама об этом не догадываешься?

– Догадываюсь. Но…все чаще я думаю о том, что это не так уж и плохо: привязаться к кому-то…подружиться…– смущенно признается ведьмочка.

– Что? Подружиться? – Орландо не может сдержать искреннее удивление. – Что за слова из книжечки для детей? Я был о тебе лучшего мнения, ведьма.

– Вообще-то меня зовут Фрида.

– Сама же говорила, что от своего прошлого никогда не отрекаешься. Значит, соврала?

– Все ведьмы лукавые! – Огрызается и злится пристыженная лошадка. – Знаешь ли, мне хочется быть Фридой. Просто Фридой!

– В новых чулочках…– саркастично замечает ученый.

Фрида обиженно замолкает. Только в ней пробуждается светлый порыв к добру, вспыхнув, как рыжее пламя на восковой свече, как его гасит серебряный колпак усмешек Орландо. Проще быть такой же эгоистичной и злой. Такое поведение от нее теперь все ждут. Все, кроме Дашки…Но ее здесь нет.

– Я ухожу, – неожиданно бросает Орландо. – Мне нужно вернуться в подвал. Там еще остались картины. У меня на них серьезные планы…Ты не пойдешь домой?

– Подвал – не мой дом, – непривычно честно и искренно говорит ведьмочка. – И твой фургон – не мой дом. Я не знаю, где мой дом…Зачем ты меня вызвал тогда? Чтобы я опять мучалась? Я устала от этой бесконечной череды разных жизней, где каждый раз приходится играть одни и те же роли.

– Во-первых, то, что я тебя вызвал – воля случая, не более того. Omnino temere, то есть совершенно случайно. Я ожидал чего-то или кого-то другого. Между прочим, я тоже могу спросить у тебя: почему ты пришла тогда? Чтобы я опять мучился? А во-вторых…Фрида? Ты меня слушаешь или я разговариваю с глухой стеной и абсолютным вакуумом?

Лошадка отвернулась от ворона, не в силах больше смотреть на его немигающий взгляд, на его абсолютно равнодушные и одинаковые ко всему эмоции, да и ледяной голос механической птицы ей надоел. Вчера, когда они бежали под дождем в беседку, ей казалось, что они что-то вроде приятелей, она почувствовала единства душ, какое было только с Дашкой.

– Иди в подвал…– обреченно отвечает лошадка ворону. – Иди к этим…Как их? Дог, Грейз, Лрэй, Джей…Они все друг про друга поняли и узнали. Почини машину. Почини! – срывается вместе с истерическим вскриком последнее слово.

Орландо покорно уходит, но прежде чем преступить к машине времени и взяться за отвертку, гаечный ключ, болты и винты, оголенные провода и искрящиеся шнуры, он исполнит свою давнюю мечту, чтобы хоть кто-то в этом месте, хоть на пару минут, оказался счастливым.

Глава 30. Кто видел Икара?

Орландо стоит на краю крыши огромной, длинной многоэтажки, чей взвинченный в небо фасад утыкан маленькими светящимися отверстиями – окнами. Несмотря на то, что сейчас день и необходимости в свете электрических лампочек нет, квартиры все равно сверкают от иллюминации огоньков на дисплее роботов, что без передышки поддерживают чистоту домашней мебели, белизну стен. Средневековый врач расправляет погнувшиеся в некоторых местах от подвальной сырости холсты. Перед глазами вновь проносятся не дающие покоя картинки воспоминаний из старого, пахнущего ароматическими целебными травами и гнилыми трупами, прошлого. Особенно ярко всплывает тот момент, когда Орландо, еще молодой доктор, взялся за инструменты и накопленные за год механизмы, отлитые им вручную, чтобы перестроить свое собственное тело.

Колесо, на которое крепится все механическое тело птицы, покачивается из стороны в сторону, как колеблется уверенность Орландо в себе. Может быть, хоть на пару минут, но получится? Ради этого не жалко разбиться вдребезги! Он много читал про эти ощущения, исчертил в схемах ни одно полотно бумаги и источил ни один уголь, осыпавшийся черным пеплом на лист. Пришло время самому прикоснуться к тайне, исполнить мечту, преследующую еще с древних времен, когда только-только появилась мысль и за ней мечта. Орландо пытается удержаться железными крыльями за подрамник, но они предательски соскальзывают. Потратив на это несколько минут, ученому все же удается выбрать правильное положение. Шестеренки исправно вращаются как надо. У ворона такое чувство, будто машинное масло, тягучей смолистой черной каплей хочет вырваться наружу из глаза. Он ни раз видел, как плачут другие живые существа. Ему это всегда казалось чем-то неприятным – любое проявление слабости тела и души раздражало его во все времена. Орландо стремится к недосягаемому идеалу, хочет стать лучшим из ныне живущим, стать первым среди последних, а для этого, по его мнению, нужна холодность и сдержанность, равнодушие. И никаких слез. Но на крышу приземляется черный сгусток, некрасивым пятном растекшийся по поверхности. Брызг машинного масла затрагивает и механическое крыло, поблескивая на нем в лучах солнца. Орландо сердито смахивает с себя это случайное недоразумение. Все должно быть идеально. Птица аккуратно подъезжает к самому краю крыши, крепко сжимая над собой холст, разукрашенный яркими цветами и причудливыми формами, пока еще не описанными в геометрии. Всего один шаг отделяет ворона от мечты. Внизу – пропасть, наверху – бездна, а по середине Орландо. Ученый доверяется всей своей железной конструкцией воле ветра и силе сопротивления воздуха. «Andacem fortuna juvat¹⁷» – успевает подумать механическая птица.

Если случайный прохожий поднял бы голову к небу, то увидел бы там не только причудливые спирали высоток, но и странную летящую точку бронзового цвета. Орландо летит над городом, подобно древнегреческому Икару, но вместо крыльев, скрепленных воском, у него холст, расписанный абстракцией современного художника. Мечта безумного ученого сбывается! Он летит, наконец-то победив суждение о том, что «рожденный ползать летать не может». Двигаясь по ступеням эволюции неуклонно вверх, Орландо приспособил свое тело к полетам. Тянущее к земле колесо болтается балластом под лапами. Цилиндр не срывают потоки воздуха, ведь железный головной убор крепко припаян к голове, лишь остановившееся стрелки часов на шляпе нервно подрагивают от сильного ветра. Современные жители теперь кажутся ничтожно маленькими. Орландо их презирает, теперь у него еще больше причин для этого. Они прикованы к земле, а он больше – нет. Его товарищи по несчастью и вовсе где-то почти под землей, щурят глаза, как слепые кроты, стоит им только покинуть подвал, а Орландо почти у самого солнца. Впрочем, жаль, что ни Глэйз, ни Фрида не могут разделить с ученым его счастья. Наверное, черному псу тоже бы понравилось летать. У Фриды хоть метла есть. Когда у Дога был день рождения, все поздравляли его и радовались вместе с ним празднику, а за Орландо, у которого практически случилось очередное перерождение, некому порадоваться, никто не поздравит его с успехом. Даже рыжегривую лошадку он от себя прогнал. Радостное ликование собой сменяется тоскливой мыслью: «И в небе я один, и на земле один». Средневековый ученый моментально теряет управление. Неверный наклон головы – механическое тело заболталось в воздухе, подобно развивающемуся при шторме флагу. В закрывающие глаза линзы врезаются мелкие мошки. Значит, Орландо снижается. Стеклянная линза с треском лопается от силы холодного наверху воздуха и резкого падения. Колючие осколки летят на землю, как отголоски разбившейся мечты. И последним аккордом становится грохот громко ударившегося о землю механического тела птицы, сразу же накрывшегося холстом.

– Это моя картина? – спрашивает кто-то рядом с вороном.

Под холстом видны только шестеренки, слетевшие с крыльев и тела Орландо. Художник, кот в желтом комбинезоне и малиновом берете, забирает картину себе, с любопытством осматривает полотно, словно рисунок принадлежит чужой кисти.

– Ой…Что такое? – удивленно спрашивает абстракционист, увидев потерпевшего крушение ворона.

Пушистые лапки неуверенно подбирают с земли одну детальку, выпавшую из системы шестеренку. Поверженной жертвой механический ворон лежит на земле, словно его тело проткнули смертоносной стрелой. Искусственный глаз без линзы бешено дергается, как у умирающего на смертном одре. Ученый, минуту назад паривший под голубым куполом, неуклюже раскинулся на земле. Жалкий кусок железа. Художник осторожно пытается восстановить поврежденную целостность. У него дома полным-полно роботов, которые время от времени ломаются, и кот вскрывает их, чтобы терпеливо соединить отошедшие от механической головы провода. Шестеренки выглядят такими…устаревшими, но, по сути, и внутри электронных помощников умного дома тоже самое. Наконец, все детали встают на место. Художник запускает взмахом лапы механизм. Орландо постепенно оживает, его глаз перестает судорожно сжиматься, он лишь удивленно осматривает.

– Я летал! – с восторгом вспоминает он.

– Нет, – отвечает абстракционист. – Вы лежали на земле. И спасибо, что нашли мою картину. Я посмотрел на нее свежим взглядом. Она очень даже хороша! И почему я ее выбросил?

– Я летал на твоей картине, – упорствует ворон. – Будь смелым, художник, сохрани ее! Она побывала на небе.

Художник лишь смеется в ответ. Однако картину не выкинет.

Глава 31. Дружба – это чума

Орландо вкатывается на колесе в подвальчик к своим товарищам по несчастью. Если он расскажет им о своем полете на картине, то ему никто не поверит. В лучшем случае промолчат, а в худшем – высмеют. Но все не так уж плохо. У ворона теперь есть своя тайна, еще один маленький секрет, пополнение в коллекции скелетов в шкафу. Он не будет не с кем делиться своим приключением из одного только принципа. Это его маленькое сокровище, которое принадлежит ему одному. Так ученый может возвращаться в мыслях не только к мрачным средневековым сюжетам своей жизни, но и к приятному припоминанию полета. Все-таки он победил природу, хоть на несколько минут, но победил! Его мысли, увы, все еще не совершены и способны отвлекать от дела. Так мелкое перышко, влетевшее в механизм, способно разрушить всю систему.

– А Фрида машину времени починила! – довольным и радостным тоном сообщает Доггер.

– Фрида? Починила? – искренне удивляется механический ворон доброму поступку ведьмы. В ее копытах сосредоточена магия и власть. Странно, что только сейчас она догадалась использовать ее на что-то действительно стоящее. – Ведьмы приходят с благими намерениями! Absit omen! Да не послужит это дурной приметой!

Лошадка довольно потирает копыта, полная гордости за саму себя. Ее хитрые глаза с вызовом посматривают на Орландо. Она не выказывает ни тени прошлой обиды.

– С'est dans la poche¹⁸! – самодовольно вскрикивает пони, поглаживая свою роскошную пышную рыжую гриву. – Кажется, все уже извлекли из будущего уроки, пора бы теперь и домой.

– Домой… – как-то грустно роняет Дог. – Конечно, домой, но прежде…

Пес стремительно выбегает на улицу. Еще раз пропускает сквозь себя душный и спертый воздух, преследующий повсюду. Хочется верить, что он больше никогда не будет слышать этот запах. Если бы здесь сейчас были гитары, рокер бы худо-бедно набрал аккорды, залез на импровизационную пирамиду из холстов, соорудив подиум, и спел бы угрюмым современным жителям что-нибудь в стиле настоящего рок-н-ролла. Но у него есть только свой собственный голос – и больше ничего.

– Все те, кого я обманул! – гласом вопиющего в пустыне звучит призыв. – Все те, кто покупали в метро пятновыводитель! Простите! Я поклялся себе больше не выступать на сцене, но что мне делать, если не петь – я не знаю! Возьмите кто-нибудь с моей души камень вины…Неужели я так виноват перед вами, что не заслуживаю прощения?..

В голосе звучат нотки отчаяния, подрывающие уверенность. Дог готов расплакаться от безысходности. В один миг он окончательно потерял всего себя второй раз за всю свою жизнь. Сначала это произошло с ним в подростковом возрасте, но на помощь пришел панк-рок и сцена. Теперь ему не за что зацепиться, не от кого ждать спасательный круг во время разбушевавшегося шторма. Пес теряется в пустыне отчаяния, зыбучие пески тоски затягивают его, а мираж надежды медленно пропадает. В глазах темнеет от застилающих взгляд слез. Дог беспомощно хлюпает носом, как обиженный щенок. Его никто не слушает, все равнодушно проходят мимо, в то время как на их глазах погибает живое существо. Со временем здесь научились не реагировать на чужие несчастья, закрывшись внутри собственных клетушек из проблем. Не об этом ли мечтает Орландо? Они не равнодушны. Если бы кто-то из толпы увидел такое чистосердечное раскаяние не сейчас, в живую, а в виде ролика или клипа в Сети, то, безусловно, посочувствовал бы несчастному, а особо сентиментальные не поскупились бы на слезу. Но все, к сожалению, реально.