Читать книгу: «Горький шоколад», страница 16

12

Впереди ждали только приятные заботы. Лизочка сообщила, что готовит письмо и скоро, под Новый год вечером, не ранее восьми часов, пришлет его на электронную почту. Поэтому Рома мог не торопиться. Сидеть одному и ждать – слишком тоскливо, и он вышел побродить по городу, подышать свежим воздухом. Все открытки уже отправлены, дежурные звонки сделаны. Осталось только прочитать письмо и договориться о встрече. В новом году они будут вместе.

А пока можно просто идти без всякой цели вдоль шумных дорог и магазинов. Из друзей, пожалуй, никто бы не смог понять такого настроения: ты словно забываешь себя, растворяясь в большом городе. Заходишь пить кофе в случайный ресторан, смотришь, как сверкают на улицах елки и деревья, увитые гирляндами. Мечтаешь о любимой девушке. Все мысли простые и легкие, как облака в небе. Такое состояние появилось лишь после аварии. Возможно, это возрастные изменения. Раньше каждая минута была рассчитана под конкретное дело. Хотя бы под сериал, если уж выдалось свободное время. Теперь и все чаще появлялось желание просто смотреть на облака, что-то вспоминать, улыбаться встречным собакам. Некоторые из них, кстати, удивительно напоминают людей! Вы не замечали? Вот, например, толстый равнодушный мопс с отвислыми щеками, в меру брутальный и старый, он имеет свой стиль – этакой спокойной небрежности, что граничит с наглостью, и, хотя очень активен в компании – не любит суетиться. А вот безродная дворняга с быстрым, мутным взглядом. Напоминает поэта Макса. «Что-то я да значу, правда?» – говорит дробный стук хвоста. Эта вам не добродушный Шарик с вечным бубликом, что колышется над спиной, но звонкая спица, потерянная на ветру столетней бабушкой-ведьмой.

Забавным казался момент, что когда-то он мог серьезно относиться к этому недоразумению. Как он злился, когда Лиза вместе с Максиком шла до метро после занятий, или отвечала на его звонки, или вспоминала какой-нибудь избитый афоризм, услышанный от этого псевдо-гения. Одна из главных черт бездарности – не только повторять всем знакомые истины и суждения, но и навязывать их другим. Как-то раз они ходили все вместе на каток, а после пили кофе. Естественно, говорил только он. Рассуждал о значении Пушкина для наших дней. О том, что образ Татьяны – вечный, мистический, а хохотушка Ольга слишком проста, до очевидности и зубной боли, хотя и приятна во время танца. Видимо, вычитал в каком-то учебнике. Скукотища. Роман взглянул на Лизу и словно провалился в бочку с ледяной водой. Она слушала внимательно, не улыбаясь и почти не моргая. В ее глазах, широко раскрытых, затаилось что-то чужое, незнакомое, страшное. Страшное – в той отдаленности от всех быстротечных выражений ее лица, которые он хорошо знал, успел выучить наизусть. Может быть, взгляд оставался живым и теплым. Но – и это совершенно точно – не для него. Мимо, мимо. Куда-то вдаль. А Максик, казалось, ничего не замечал. Продолжал с упоением месить свою баланду.

Все эти прозрения – и гроша не стоят. Слишком мелочны, надуманы. Месяц назад они с Лизой поехали под Рязань погулять в сосновом лесу. Остановились в гостинице. Эти два дня, проведенные вместе, и стали лучшим свидетельством того, что они просто созданы друг для друга. Утром он стучался к ней в комнату, и они вместе спускались в столовую. А затем, захватив с собой термос и теплые шарфы, спешили в сосновый лес. Гудели на ветру деревья, золотая листва казалась особенно яркой, весело струилась, мешаясь с облаками. Неподалеку от гостиницы сохранились какие-то живописные развалины. Средневековые стены со стрельчатыми башенками и большими куполами, седыми от времени. Лиза много смеялась и пела о кораблях, что исчезают в синей дали. Ее голову в тот вечер украшал крохотный красный платочек, завязанный назад, отчего она напоминала крестьянку. Непослушные пряди, что выбивались из-под платка, сбегая на высокий лоб и щеки – хотелось целовать вечно.

13

– Вот тебе и Новый год, – подумала Катюша и неожиданно разрыдалась. Новый год! У всех радость. Ну, или почти у всех. Столы уже накрыты, наряды выглажены. Детки бродят вокруг шкафа, поджидая подарки. И только она, Катя Епифанова, совершенно одна. В большом городе и в целом мире. Сидит, точнее, теперь уже лежит, уткнувшись лицом в покрывало, на чужой, жесткой кровати. В чужой квартире. Капают секунды настенных часов и капают слезы. В прочной лодке под названием «Жизнь» образовалась трещина, и вот уже холодная вода заливает трюм. У нее нет друзей. Разве что Марина и Вероника… Но первая слишком занята и с ней не встретиться в несчастной, пресловутой «Шоколаднице», а вторая умотала неизвестно куда и никогда ничего не рассказывала о своем прошлом.. Конечно, со дня гибели мужа прошло несколько лет. Но поделиться с подругой можно было, правда? Так и получается, что мы живем в мире вечных недомолвок и жутких, никому ненужных, тайн. «Еще и этот приперся, будто звали его, – подсказал внутренний голос, – свои делишки устраивать…»

При слове «этот» Катенька немного стихла и приподняла голову. Уже смеркалось. Так и не наряженная елка стояла в углу. Несколько подарочных коробок с цветными шарами и золотыми шишками, покрытыми блестками, остались нераскрытыми. Где-то наверху громко пели «Рюмка водки на столе» и временами хлопали в ладоши. Все было серым и неясным, как в первое утро после потопа.

А ведь начинался день хорошо. Катя вела себя вполне деловито, словно ничего и не случилось. Встала пораньше, сходила в магазин. Купила на базаре елку, игрушки, тортик. Да, вопреки всему, она будет отмечать Новый год. Зажженные свечи озарят комнату. Их огоньки отразятся в стеклянных игрушках, что будут висеть на тяжелых ветвях. Запах хвои и теплого воска… Тишина…

Именно таким представлялся праздник. Великолепие матовых оттенков и нюансы тишины. И тут, словно через веревку, протянутую посреди комнаты мальчиком-хулиганом, она споткнулась об одно воспоминание. На кухонном столе еще стоял чайник, заваренный прошлой ночью для Ромы. Чай был холодным и противным на вкус. Сложно объяснить почему, но именно этот чайник и стал отправным пунктом для печали, что тяжелыми цепями сковала сердце.

В девять вечера она по-прежнему лежала на кровати и плакала. В девять часов тридцать минут немного утешилась и уже просто смотрела в потолок. Где-то там счастливая Лиза встречает самого красивого (чего уж лукавить!) и веселого парня в мире. Ходит по комнате, прислушиваясь к шагам на лестнице. В девять часов сорок минут Кате пришла мысль, не пора ли покончить с собой. Подумалось об этом легко, без всяких там взвешиваний «за» и «против», словно кто-то другой теперь дирижировал ходом ее решений и чувств. Пора – так пора…

А еще через несколько минут в дверь постучали. На пороге стоял Рома. Он ничего не сказал, молча прошел на кухню и встал перед окном.

– Что случилось? – спрашивала Катя, – что?!

Вместо ответа он достал из кармана сложенный пополам лист бумаги и протянул. Это было письмо.

– Читай. Она ушла… Навсегда.

– Как?!

– С Максом.

Катя торопливо развернула письмо и, затаив дыхание, пробежала глазами.

«Прости меня, милый Рома. Знаю, что виновата перед тобой, но по другому не смогла. Сколько раз я пыталась все объяснить – и не находила сил. Когда ты рядом, мне ведь ничего не надо. И я готова все отдать, лишь бы иметь возможность любить тебя. Те слова, которые я старательно готовила одна, наедине с собой – полностью исчезали, растворялись в твоей улыбке, в теплоте твоих рук. Нет тех слов и той высоты в моей душе, с которой я могла бы хоть как-то, хотя бы частично, выразить Богу свою благодарность за встречу с тобой, за возможность нашей любви. Довольно странно идти в монастырь, когда здесь, в мирской жизни, все рушится. И совсем другое дело – когда тебе есть от чего отказаться и что терять… Но не это главное.

Ты знаешь, раньше я думала, что свобода – это твой выбор пути. Хотя бы так. Ты выбираешь – и готов с радостью претерпеть любые трудности и скорби. Вот, оно, «несравненное право – самому выбирать свою смерть!» Но на самом деле, если по-честному, никакого выбора нет. Точнее, ты выбираешь – но не между двумя равноценными путями, а между волей Бога и своеволием. Есть путь, предназначенный свыше, и путь твоего хотения. Они могут не совпадать.

Что считать волей Бога? Удачно складывающиеся обстоятельства? Удобно и легко с этим согласиться. Но… это будет лукавство. Нет, не всегда. Некоторый внутренний голос убежденно говорит: «Остановись, пока не поздно. Это – не твое!» И его, этот голос, невозможно заглушить. Монастыри я любила с детства, но особенно живо мне вспоминается такой случай.

Как-то раз мы поехали с тобой в дивное место, под Рязань. Остановились в гостинце на краю соснового леса. А совсем рядом восстанавливался монастырь. Между гостиницей и монастырем был общий высокий забор. По утрам в столовой бодро звучало радио. А в монастыре тем временем – глухо и печально звонил колокол. На балкон, зевая, выходили отдыхающие, скрипели кровати, что-то рвалось с экранов телевизоров. Монахини шли на службу. Ты знаешь, в тот момент мне представилась вся наша жизнь. Как на ладошке. Полная предсказуемость: теплый яркий халат, пушистые шлепанцы. Румяна и пудра, что постоянно осыпается на щеках, А вот монахиням все это не нужно. Их лица прекрасны без обмана. В них нет той боли, что старательно замазываем мы на наших губах, искаженных страстью. В глазах – отсутствует земное томление и печаль по временной любви, страха ее потерять или тяжкое бремя утраты…

«Таких две жизни на одну, но только полную тревог, я променял бы, если б мог», – сильно сказано, правда? Тревоги – это да. Но только когда они настоящие, бытийные. Мне же все тревоги мира, взятые вместе, напоминают бурю в стакане. Под Рязанью я осознала это особенно четко. Я просто слышала колокол и одновременно простенькую мелодию в столовой. Все радости мира, мечты и страдания – были слишком малы и ничтожны по сравнению с той вечной реальностью, что совершалась совсем рядом, за стеной высокого забора, в нескольких шагах от крепкого пенсионера, спешащего после бодрой зарядки на завтрак…

Пробовала я читать, по совету мамы, Хемингуэя и Маркеса, вдохновиться красивой одеждой. Подумать о больших, мировых идеях, а еще лучше – о маленьких детях. Скажу честно. Все это пленяет, хочется до слез. Но постоянно жить только собственным счастьем – невозможно. Любой сундук с бархатом рано или поздно достанется моли. Слишком уж ты мал под огромным, звездным небом, что простирается над нами… Слишком велика та любовь, движущая вселенную…Другая. Непознанная, но желанная».

– О-фи-геть…– только и смогла произнести Катя.

– Вот так… – добавил Рома и, аккуратно сложив, убрал письмо в карман.

Кот Апрель, кажется, был смущен не меньше. Он отбежал от миски и развалился на полу, подняв кверху все четыре лапы.

Не сговариваясь, Рома и Катя прошли в комнату, сели на диван перед елкой и замолчали. За окном пролетали первые снежинки и опускались на карниз, сплетая недолгий, хрупкий узор. Потом замело сильнее.

– А с чего ты так решил? Она же пишет про монастырь.

– Откуда знаю! Когда я добрался до ее дома, ее уже не было, уехала в неизвестном направлении. Отправила письмо мне на почту. И…прощай. Хоть подыхай. Может, и в монастырь. Только вряд ли это! Моя Лиза была веселая, жизнерадостная. Да, она может ошибаться, творить глупости. Но никогда не откажется от жизни в угоду каким-то там косным правилам и ладану.

– А Максик причем?

– Телефон Макса молчит, это подозрительно. Вообще, честно говоря, и другие скрывают ситуацию, строят из себя наивных. Я сразу набрал всем общим знакомым. Кто-то говорит, что ничего не знал, другие – что догадывались. Словом, все обманывают и лгут. Все всё знали. Кроме меня.

– Как бы то ни было… Представляешь, сколько времени она тебя обманывала и разыгрывала! – И у Кати неожиданно потеплело на душе, – а подыхать не надо. Видишь, у меня елка. Еще нарядить не успела. Пошли в магазин за вином! А потом… куранты и новая жизнь. Мм…

Он ничего не ответил. Весь вид Ромы, его опущенные плечи и потухший взгляд, словно говорили: «Какая такая новая жизнь?..»

– Одно не понятно: зачем сочинять всю эту историю про монастырь? – продолжила Катя.

– Естественно, зачем! Помнит, что я хотел его уничтожить, а повода не находилось… Это была не шутка. Теперь они скрылись.

– И как же теперь?

– Мало ли чего я когда-то хотел, Катя… теперь неважно.

И тут он неожиданно стал прощаться: слетаю к родителям в Самару, к утру уже буду дома, заскочил лишь по пути, чтобы хоть с кем-то поделиться…

– Так, может, все-таки чай? – беспомощный вопрос так и повис в воздухе, будто нарисованная на холсте бабочка. Несмотря на трогательную улыбку и нежный взгляд, обращенный к нему, Рома лишь покачал головой и, махнув рукой, вышел за порог.

Сколько в жизни было этих самых самолетов…

Катя подошла к окну, отодвинула штору и чуть не закричала от неожиданности. Прямо на нее выползла сухая когтистая лапа и, ударив в лицо, тут же сжалась в моток спутанной серости. В этой копне Катя узнала некогда пышные, темно-бардовые цветы, которые она забыла полить. Вот так! Теперь сморщенные листья покорно опадали, а коричневые лепестки были готовы вот-вот рассыпаться от малейшего прикосновения. Высоко в небе летели белые самолеты. Их путь лежал в сторону Африки и других теплых стран. А комнатные розы становились пылью, колючей, словно заноза. Любая влюбленность – это и есть заноза, и если вовремя не избавиться от нее, пойдет необратимый процесс заражения всего тела. Но иногда она проникает слишком глубоко, и тогда почти ничто не может помочь. Только одно. Нужно оторвать ногу или руку и далеко отбросить от себя. Для этого в специальных магазинах продают пилы. Но ведь никто не согласится стать инвалидом, верно? Уж лучше жить так, потихоньку, неспешно, растворяясь в грустных тягучих снах. Самолеты, обращаясь в журавлей, парили над землей…

14

Проснулась Катя на диване от странного шороха в коридоре. Возможно, она спала несколько минут, не больше, а может быть, и целый час. Вместе с поникшими цветами, что обнажились за шторой, в комнате вновь запахло чем-то давним, бывшим, горестным, как прекрасный, яркий закат над сгоревшим домом. Таинственный шорох в прихожей не прекращался. Явно, это были голоса, причем знакомые.

– Ну, как мы тут поживаем? – громко и отчетливо спросила Вероника.

– Вероничка!!! – Катя резко вскочила и, взбив рукой распущенные волосы, выскочила в коридор, – привет!

Обнялись с налету и засмеялись. Вот так встреча!

– Как я поживаю… да как, ну так! – щебетала Катя, – мне приснились твои цветы. Я их полить забыла, прикинь! И они мне приснились. А кота кормлю. Но он такой… не сильно общительный, вот.

– Да-да, – кивнула Вероника, – я-то на секунду забежала, сейчас к родителям и к дочке. Будем Новый год встречать. Вместе. Но, думаю, все-таки зайду, подарок вручу. Ракушки с океана. Держи.

Она протянула тряпичный пакетик, перевязанный алой ленточкой.

С кухни выглянул Рома и загадочно улыбнулся.

– Ой! – не удержалась от возгласа изумления Катюша.

– Да-да… Подхожу к подъезду – бах! Роман стоит. Ну и ну! Что да как… Мы ведь сто лет не виделись. Он особо не торопился. Зашли – а ты спишь да почиваешь. Решили не будить, сбегали в магазин, на стол уже накрыли. Милости просим. Только я недолго с вами посижу. Чуть-чуть.

После путешествия подруга выглядела еще более привлекательной, чем раньше. И дело не только в легком загаре, что среди бледной, дождливой зимы, казался непростительно ярким. Вероника плавно расставляла чашки, что-то доставала из пакетов, и во всех простых движениях, даже в том, как она вытирала полотенцем руки, присутствовали неторопливая законченность и смысл.

– Не особо торопился? А как же… – собиралась спросить Катя про самолет, но не успела.

– Навестил я всех друзей, – перебил Рома. – Торопиться больше некуда.

– Ты-то ладно! – Вероника засмеялась, – кота зачем-то притащили.

– Он сам пришел! – В один голос ответили Катя с Ромой.

– Кстати, а если не секрет, где твой кот?

– Катюх, я тебе говорила. Просто, наверное, ты забыла. Помнишь, когда мы по набережной гуляли в последний раз? Болел Мурзик и умер. Ему пятнадцать лет было…

– Точно… – что-то смутно шевельнулось в памяти и тут же стихло. Видимо, это было в тот самый день, когда она увлеченно рассказывала про очередную недо-ссору с Вадимом. По Москве-реке медленно плыли прогулочные баржи, больше Катюша ничего не могла вспомнить.

– Ну, забыла так забыла. Очень трогательно, что вы нашли другого. Ромка уже все рассказал. Так…а где штопор?

На белой скатерти уже были расставлены цветастые чашки с блюдцами, оставалось зажечь свечи и разлить вино. Видимо, Рома решил ничего не рассказывать про Лизу. Действительно, зачем вспоминать прошлое? В том, что он неожиданно вернулся и сидит сейчас рядом с ней, Катя почувствовала некоторое обещание, залог того, что все будет хорошо. Незаметно она тронула его за руку и с радостью ощутила ответное рукопожатие. Часы мерно отсчитывали время.

– Ну, с праздником! – скомандовала Вероника, – я рада, что вы познакомились! За вас! За Новый год.

– Ура! – поддержал Рома, – за новое счастье! И новые радости! Пусть все плохое и грустное – останется в прошлом. За это время Катя стала мне настоящим другом. Произошло это незаметно, почти случайно,.. и вот, однако, теперь…нечто большее…

– Молчи, молчи! – прервала Вероника, – все после! После расскажешь. А сейчас – пьем.

«Нечто большее», – замирая, Катя с трудом верила в свое счастье. Это не сон? Нет, не сон. Глупое сердце громко колотится. Вот он, мечта всей жизни. Именно по нему она необъяснимо страдала и ждала, когда встречалась не с теми. Живой, настоящий. Любимый. Вино наполнило сердце теплом, даже жаром. Подлинная, вечная жизнь была во всем и с избытком; горели свечи и сияли на елке шары; мерцали, пролетая в свете фонарей, крупные снежинки. Хрустальная пиала, доверху наполненная сладостями, напоминала сплетение морозного узора. Задумавшись, Катя рассеяно взяла и отломила одну плиточку. Положила в рот. Шоколад был горький.