Читать книгу: «Вахтёр пограничного поста», страница 2

ШУМНЫЙ ВАНКУВЕР
(Фантастическая юмореска)

Посвящаю своему другу Улугбеку Хайдарову, узбекскому и канадскому блогеру

В Ванкувере я был впервые. Канада – всё-таки другой континент, и десять часов полёта – не шутка. Швейцарские авиалинии, как всегда, на высоте: уютный салон, ровный гул двигателей «Боинга-747», белые облака медленно плывут под крылом, а за ними – безбрежный голубой океан, похожий на живое стекло. В иллюминаторе мелькает солнце, отражаясь от блестящих закрылков.

Стюардессы работают с отточенной улыбкой и механической грацией – разносят подносы, блестящие алюминиевые баночки, шуршат упаковкой. Я, как обычно, выбираю курицу с картофелем и пиво. Курица – горячая, с лёгким запахом розмарина и масла, картошка – золотистая, с хрустящей корочкой, а холодное пиво приятно шипит, когда я открываю банку. Сидеть в небе и обедать – это вообще одна из редких ситуаций, когда человек чувствует себя одновременно и богом, и пленником металла.

Перед самой посадкой стюардессы снова проходят по салону – но теперь не с едой, а с баллончиками. Бело-красные цилиндры с надписью «SWISS-ANTIZOMBIE™». Одна из них останавливается рядом и говорит мягким голосом:

– Это обязательный дезодорант. Одной струи хватает на два часа – зомби вас игнорируют. Но помните, этот баллончик всего 200 миллилитров. Если вы задержитесь в Ванкувере, покупайте альтернативные спреи только в сертифицированных магазинах. Не берите с рук – слишком много подделок.

Я беру свой баллончик и верчу в пальцах. На корпусе – рисунок: зомби с выбитыми глазами получает струю в голову. Только картинка – ерунда. В реальности этот спрей вовсе не убивает и не парализует мертвяков. Он просто маскирует запах человеческой плоти, сбивает их нюх. Нанёс аэрозоль – и в течение пары часов ты для них словно невидимка, просто пустое место. Ни запаха крови, ни пота, ни дыхания. Только вот эффект временный.

– Сертифицированных? – переспрашиваю я, больше ради вежливости.

Симпатичная стюардесса улыбается – молодая, лет двадцать пять, с ровной кожей, собранными в гладкий пучок каштановыми волосами и внимательными серыми глазами. На её щеках – лёгкий румянец, а форма сидит так идеально, будто её шили по ней. Голос у неё мягкий, с акцентом, может, польским или чешским.

– Именно, – говорит она. – Потому что «левые» спреи не гарантируют безопасность. Было несколько случаев, когда заражённые пассажиры садились на борт, а потом… умирали уже во время полёта.

Она запинается. В глазах появляется тень, и я понимаю – это не просто слухи.

– И? – осторожно спрашиваю я.

– А потом оживали, – выдыхает она. – Мы едва успели закрыть дверь кабины пилотов. Один пассажир превратился прямо в проходе между рядами. Он укусил женщину, а та… – голос дрогнул. – Она кричала, звала сына. Мы не успели. Мы выкинули обоих за борт, прямо в Атлантику.

Я вижу, как у неё по спине пробегает дрожь, будто та сцена навсегда отпечаталась в памяти. Она быстро вытирает ладонью слёзы и натягивает дежурную улыбку.

– Поэтому, пожалуйста, – тихо добавляет она, – используйте только оригинальные спреи.

Я киваю.

– Ясно. Спасибо.

Берусь за баллончик – в нём словно вес всей эпохи. Эпохи, когда человек боится не катастроф, а самого себя.

В Ванкувере меня встречает Улугбек Хайдаров. Он машет рукой у выхода из терминала – высокий, крепкий, в ярком оранжевом шарфе, который он, видимо, привёз из родного Джизака. Седина уже пробивается в его густых волосах, но глаза всё такие же тёплые и лукавые. Настоящий восточный человек – с открытой душой и заразительным смехом.

– Ассалому алейкум, брат! – смеётся он, обнимая меня крепко, будто хочет убедиться, что я живой и не укусил никого по пути.

Улугбек уже много лет живёт в Канаде. Когда-то был журналистом в Ташкенте, потом перебрался за океан, начал с нуля. Теперь пишет репортажи для местных СМИ о жизни переселенцев, о выживании во время зомби-пандемии, о тех, кто не сдался.

Как и все, он пережил ужасы 2031 года, когда вирус впервые прорвался сквозь границы. Тогда Канада выжила чудом – север спасал холод, а местные учёные быстро создали первые формулы для антизомби-дезодорантов.

Мы стоим у выхода, а над городом висит серое канадское небо. Машины движутся спокойно, на улицах – редкие люди в масках и бронежилетах. И всё равно чувствуешь – мир изменился. Навсегда.

В аэропорту было много зомби. Они бродили между стойками регистрации, у турникетов, возле витрин Duty Free, как тени – вяло, без цели, издавая низкое рычание, похожее на скрип старых дверей. Пахло дезинфекцией, кофе и мертвечиной.

Вот идёт старый дед-зомби, белый, весь в струпьях и грязи, с впалыми глазами, из которых сочится мутная жидкость. На нём – широкие потертые штаны, некогда, видимо, модные, теперь разорванные и запятнанные бурым. Рубашка с простреленной грудью болтается, открывая ребра, меж которых болтается клочок засохшего легкого. Он воет – протяжно, жалобно, как больная собака. Проходит мимо охранника с автоматом, тот пинает его в задницу. Дед отлетает, теряет равновесие, встает, озирается, воет снова, и опять идёт куда-то – без смысла, без цели. Никто не обращает внимания. Привыкли.

В другом углу зала ползёт женщина-китаянка, судя по всему – бывшая продавщица. На ней синий рабочий халат, бейдж с оборванным именем и чёрные кеды, стянутые верёвкой. Лицо серое, как пепел. Она принюхивается, поворачивает голову, и вдруг замечает крысу, что пробежала среди пластиковых пальм в зоне ожидания. Вдруг её движения оживают – она кидается, хватает добычу и начинает грызть. Крыса пищит, царапается, бьётся, но у неё нет шансов. Женщина-зомби впивается зубами, рвёт плоть, крошки кожи и шерсти разлетаются. Кто-то из пассажиров брезгливо отворачивается. Никто не вмешивается.

А у стоянки такси – целая толпа зомби. Разношерстных, из разных эпох и профессий. Вот бездомный в рваном пальто, вот женщина в костюме офисного клерка, вот парень с наушниками, в которых всё ещё тихо играет музыка. Они нюхают воздух, пытаются понять, где живые. Но не видят. Не чувствуют. Спрей-антизомби делает своё дело. Они стоят, будто толпа безмозглых манекенов, глядят на машины, но не могут связать их движение с людьми.

– Ну, как долетел? – спрашивает Улугбек, перехватывая мой чемодан.

– Спасибо, нормально. Полёт прошёл незаметно, – улыбаюсь я.

Он осматривает зал, словно проверяя, не подкрался ли кто.

– Ты спрей не забыл? – беспокоится. – А то, сам понимаешь, зомби только и ждут, чтобы кого-нибудь потрапезничать.

Я достаю баллончик «SWISS-ANTIZOMBIE™», демонстративно трясу им перед лицом.

Улугбек уважительно кивает:

– Хорошая марка. Швейцарцы всегда были впереди в фармакологии. Этот дезодорант – самый эффективный. И… самый дорогой. Двести баксов за баллон.

– Хочешь жить – не экономь, – философски замечаю я.

Мы выходим из аэропорта. Воздух прохладный, прозрачный, пахнет морем и хвоей. Такси не берём – у Улугбека своя машина: тёмно-синий Ford Bronco 2045, обновлённая версия классического внедорожника. Угловатый, массивный кузов, высокий клиренс, лебёдка на переднем бампере и сетка от зомби на лобовом стекле. Салон просторный, с тёплыми сиденьями и неоновыми полосками на панели – типичный канадский стиль: практично, надёжно и с долей техно-ностальгии.

– Ко мне домой? – спрашивает Улугбек. – Или сразу в ресторан, отметим приезд?

– Если ты за рулём, то тебе алкоголь нельзя, – говорю я с улыбкой.

Он хитро прищуривается, усмехается:

– Я буду ехать так, что ни один полицейский не заподозрит. А если собьём зомби – это даже приветствуется.

– Уговорил, – смеюсь я.

Мотор рычит, машина мягко трогается с места.

Мы выезжаем на шоссе. Вдоль дороги – зелёные клены и пальмы, пересаженные из южных районов, а за ними – стеклянные фасады бизнес-центров, сверкающих на солнце. Где-то впереди – линия горизонта, где сливаются море и горы. Над городом – стальные облака, редкие, как мысли у зомби.

Дороги чистые, но пустынные. Иногда попадаются патрульные дроны с прожекторами и надписями «Stay Safe – Stay Human». На перекрёстках – редкие прохожие. Некоторые несут пакеты, некоторые – оружие на перевес. И между ними, как будто принадлежа к другой реальности, шатаются зомби. Они не нападают – просто идут, бормочут, ищут. Живые обходят их стороной, как обходят мусорные баки или лужи. Никто их не убивает, но и не помогает. Просто сосуществуют. Мир принял мертвецов, как когда-то привык к интернету или налогам.

Стояла прекрасная погода – лёгкий ветер с океана, солнце пробивается сквозь облака, асфальт сухой, а воздух пахнет солью и бензином. Маяки, небоскрёбы, отражающие свет, снежные вершины на горизонте – всё это делало Ванкувер похожим на город из фантастического сна. Только в этом сне есть место зловещим силуэтам, бредущим по набережной.

Ванкувер поразил меня своей красотой и контрастами. Город живых и мёртвых. Здесь можно увидеть зомби в парке Стэнли, сидящих на лавочках у океана. Можно пройти мимо кафе, где официанты с автоматами отпугивают нежелательных гостей.

Но ведь это теперь везде. Зомби есть в Лувре – стоят между «Мона Лизой» и «Свободой, ведущей народ». Они бродят в Третьяковке, среди Репина и Шишкина.

Они сидят на ступенях пирамиды Хеопса, медленно разлагаясь под солнцем.

Они шагают по Великой китайской стене, глядя на пустыню. И даже, говорят, входят в Овальный кабинет Белого дома. Один журналист писал, что президент США однажды выступал с речью, а в углу стоял мертвец в костюме, гнилой, но с бейджем «Press». И никто не обратил внимания.

Таков теперь наш мир – цивилизация, поделившаяся пополам: живые – и неживые.

Крутя баранку, Улугбек говорил негромко, но с той усталой уверенностью человека, который видел слишком многое:

– Знаешь, Алишер, зомби-эпидемия… это ведь было прогнозируемо. После свиного гриппа, ковида-19, Эболы-Зэт – стоило ожидать, что рано или поздно какая-нибудь новая дрянь вырвется наружу. И вот – дождались. Говорят, что вирус создали в лаборатории. Боевой штамм, который случайно ушёл за пределы военной базы.

– Какой базы? – уточняю я, стараясь не отвлекать его от дороги.

Мой друг пожимает плечами, не отрывая взгляда от лобового стекла, по которому мелькают серые отблески уличных фонарей.

– Кто сейчас больше всех возится с военными технологиями? США, Россия, Китай… кто-то из них. Но доказательств нет. Хотя, – он усмехается, – есть и другая версия. Мол, вирус занес на Землю корабль «Starship» Илона Маска, что вернулся с Марса. Подцепил там заразу.

– Да, я слышал, – киваю я. – Говорили, что на борту нашли мёртвого астронавта с укусами.

Улугбек фыркает:

– Мёртвого – это мягко сказано. Он потом ожил в карантинной зоне в Хьюстоне. После этого весь проект закрыли.

Мы выезжаем на East Pender Street, потом сворачиваем на Main Street – типичные ванкуверские улицы с китайскими вывесками, красными фонарями и витринами, заваленными сушёными кальмарами, соусами и золотыми драконами.

– Ого, – удивляюсь я. – Это я в Чайна-тауне или всё ещё в Ванкувере?

– А ты не различишь, – усмехается Улугбек. – Много мигрантов. И ещё больше денег. Китайцы скупают всё: дома, землю, рестораны, даже кладбища. Ну и своих зомби, конечно, тоже привезли.

Мы сворачиваем к подземной стоянке огромного торгово-развлекательного центра «Pacific Galleria» – бетонный гигант на шесть этажей, с зеркальными лифтами и мерцающими вывесками. Внизу, под землёй, прохладно, воздух густой от бензина и пыли. Лампы тускло моргают, а по стенам бегут тени от машин.

Улугбек ловко ставит свой Ford Bronco 2045 на место, глушит двигатель.

– Ну что, пошли? – говорит он.

Я достаю из кармана баллончик SWISS-ANTIZOMBIE™, пару раз распыляю на лицо, шею, руки. Запах свежей мяты с металлическим оттенком. Улугбек делает то же самое, аккуратно распыляя вокруг головы.

Мы направляемся к лифту. Вдруг из-за колонны выскакивает чернокожая старушка – вся в цветастом платке, с сумкой в руке. Она визжит, дико, отчаянно:

– Помогите! Они чуют! Они чуют!

И тут же из полумрака выходят трое зомби. Один – в форме почтальона, с обрывками сумки на ремне; второй – подросток в худи, с выбитым глазом; третий – женщина, вся в крови, босая. Они идут прямо на старушку, рыча.

Женщина пытается отбиваться сумкой, но без толку. Первый хватает её за плечо, валит на бетонный пол. Второй вгрызается в шею. Слышен хруст костей, визг, потом бульканье. Третий уже роется в её вещах, как будто ищет еду.

Мы стоим неподвижно, дышать страшно. Я чувствую, как дрожат руки. Запах крови и тухлого мяса заполняет стоянку.

Через минуту всё стихает. Старушка мертва. Её тело дергается в посмертных конвульсиях. Зомби уходят, не обращая на нас внимания. Видимо, спрей сработал.

– Нас предупреждали о подделках, – тихо говорю я, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

Улугбек качает головой, не глядя на тело.

– Да, индусы этим занимаются. Настоящие мошенники. С карточек деньги тянут, продают фальшивые дезодоранты. Научились подделывать даже антизомби-спреи. Только эффективность у них двадцать процентов. Кому-то повезёт – не заметят, а кого-то вот так… – он кивает на окровавленный бетон. – Сразу чуют живое мясо.

Я сглатываю, чувствуя металлический привкус страха.

– Бр-р… – выдыхаю. – Только что на наших глазах старушку сожрали заживо.

– Привыкай, – мрачно отвечает Улугбек. – Это теперь у нас называется «естественный отбор».

И мы идём дальше, стараясь не смотреть в ту сторону, где осталась растерзанная женщина, пока лифт поднимает нас к верхним этажам центра, где всё ещё горит неон и звучит музыка – будто в другом мире.

Ванкувер – город культур и запахов. Когда мы поднимаемся на третий этаж торгового центра, я чувствую, как в воздухе смешиваются ароматы специй, жареного мяса, кукурузных лепёшек и свежесваренного кофе.

Слева – мексиканский ресторан «El Diablo Verde». Оттуда несёт дымком, чили и жареным луком. Сквозь полупрозрачные стены видно, как повар в сомбреро бросает на решётку куски мяса для фахитас, а в баре крутится блендер – готовят маргариту. На входе – фигура скелета в пончо, приветствующего гостей.

Чуть дальше – китайский «Golden Lotus». Изнутри доносится тихая музыка на гучжэне, а над дверью мерцают красные фонарики. Витрина украшена утками по-пекински, висящими на крюках, и мисками с лапшой, от которых поднимается пар. Запах соевого соуса, имбиря и жареного кунжута такой густой, что хочется остаться там навсегда.

Напротив – африканский «Safari Taste». Тёплый свет, стены расписаны силуэтами баобабов и львов. Из кухни слышно шкворчание масла, запах копчёного мяса, арахисового соуса и карри. На кассе стоит чернокожая женщина в пёстром тюрбане, поющая негромко какую-то грустную мелодию на суахили.

И вдруг – словно привет из дома – табличка с надписью на голубом фоне: «Узбекские блюда. Ресторан Самарканд». На вывеске изображён золотой купол Регистана, а под ним – список блюд: плов, чучвара, самса, манты, норын, шурпа, шашлык, казан-кабоб, тандыр-гушт и многое другое. Сердце ёкает – запах риса, мяса и зиры мгновенно возвращает меня в детство.

Нас встречает Санджар Умурзаков, молодой мужчина лет тридцати, в синем чапане с золотой оторочкой и чёрной тюбетейке. Лицо смуглое, улыбчивое, с лёгкой бородкой. От него веет теплом, будто он только что вышел из ташкентского базара.

– Ассалому алейкум, дустлар! – приветствует он нас, прикладывая руку к сердцу и чуть кланяясь. – Рад вас видеть, Улугбек-ака! С вами друг?

– Это Алишер-ака, живёт в Швейцарии, – улыбается Улугбек. – Коллега и давний товарищ. Давно не ел наших блюд. Покажи ему, что даже в Канаде узбеки – лучшие кулинары!

– Будет сделано, ака, – с сияющей улыбкой отвечает Санджар и спешит на кухню.

Через десять минут к нам несут плов – золотистый, рассыпчатый, с морковью цвета янтаря и мягкими кусками баранины. Сверху – долька чеснока, барбарис, перчик чили. Запах – сногсшибательный: зира, курдючное сало, чуть сладковатый аромат жареного лука. Плов подан в расписной керамической пиале, как дома.

Я только собираюсь взять ложку, как за спиной раздаётся странный шорох.

Оборачиваюсь – и вижу зомби. Судя по форме – бывший полицейский: на нём всё ещё висит жилет с эмблемой Vancouver Police Department, а на поясе болтается старая кобура с револьвером. Грудь прострелена, шея с синюшными пятнами, глаза мутные, но он живо водит носом, словно пёс.

Он кружит вокруг меня, наклоняет голову, втягивает воздух.

Запах плова, похоже, сбивает его – мозг не может различить, где живое, а где просто аромат жареного мяса.

Улугбек резко оборачивается и ругается по-английски:

– Back off, you rotten bastard! Stay the hell away from my friend!

Он быстро тянется к кобуре зомби, выдёргивает револьвер, щёлкает барабаном и – бах!

Грохот такой, что уши закладывает. В зале крики, кто-то роняет посуду. Зомби валится назад прямо на соседний столик, роняя на пол блюда с лагманом. Из его головы вытекает чёрная, густая, как нефть, жидкость. Пуля попала точно в мозг – единственное место, убивающее мертвеца наверняка.

Санджар подбегает, бледный, но собранный:

– Хоп! Быстро! Унести его вниз!

Два официанта в резиновых перчатках хватают тело за руки и ноги, тащат в служебный коридор. Там, внизу, в подвале, стоит утилизационный контейнер – железный бак с эмблемой City Crematorium Service. Вечером приедет машина, загрузит тела и отвезёт их в крематорий. Там, говорят, мертвецов сжигают в промышленных печах вместе с мусором.

В зале повисает тишина. Только пахнет пловом, дымом от выстрела и чем-то гнилым.

– Приятного аппетита, – устало говорит Улугбек, откладывая револьвер. —

– Да, – киваю я, глядя на рассыпчатый плов, – аппетит теперь будет… особенный.

В ресторане «Самарканд» уже стало уютно и почти спокойно. После перестрелки с зомби официанты вымыли пол, принесли свежий чай, и, будто ничего не случилось, зазвучала музыка.

Санджар включил колонку у стойки, и над нашими головами мягко поплыл знакомый голос – Севара Назархан, певица с шелковым тембром, где тоска и надежда звучат вместе. Песня – «Йолингда» – об ожидании и любви, но здесь, среди запаха плова и далёкого воя зомби за стенами, она звучала особенно трогательно.

Я закрыл глаза. Голос Севары будто пробирался сквозь гул времени, заставляя забыть, что за окном – полуживой мир.

– Севара, – тихо произнёс я, узнавая знакомую мелодию.

– Она, – кивнул Улугбек, отпивая чай. – Слышал, как она отстреливалась в Ташкенте от зомби?

– Нет, – удивился я. – Что случилось?

Улугбек, как всегда, не заставил себя ждать с рассказом:

– Был концерт. Большой. В здании «Туркистон». Там собрали весь цвет страны – министры, дипломаты, артисты, даже иностранные гости. Оркестр на сцене, камеры, прямой эфир. По протоколу, весь зал перед концертом должны были обработать спреем-антизомби. Но один придурок – то ли по неосторожности, то ли за взятку – залил фальшивку, обычный освежитель воздуха с ароматом лимона.

Он сделал паузу и продолжил:

– Всё началось с того, что во время второго куплета Севары вдруг вырвались зомби. Сначала из заднего входа, потом – из технических помещений. Толпа ещё не понимала, что происходит: думали, это шоу, спецэффекты. А потом одна из тварей прыгнула на барабанщика. Вцепилась в шею. Кровь, крики… оркестр бросает инструменты. Люди давят друг друга, ломятся к выходам.

Я представил: огромный зал, прожектора, суета, визг. На сцене – Севара в белом платье, волосы растрепаны, глаза расширены от ужаса. Кто-то кидает ей автомат – АК-47, старый, советский. И она, стоя среди упавших микрофонов, стреляет. Каждая очередь – отточенная, ритмичная, как будто бьёт под аккомпанемент своей же музыки.

– Все её музыканты тогда погибли, – сказал Улугбек, хмурясь. – А потом воскресли. Прямо на сцене. И пошли на зрителей. Один играл на саксофоне, когда его укусили. Через пять минут он уже рвал зубами глотку скрипачу.

Я вздрогнул. Перед глазами вспыхнула жуткая картина: оркестр, залитый кровью, трупы в вечерних платьях, упавший штатив камеры, на экране – дрожащая картинка и лицо Севары, искажённое болью и отчаянием.

– Она спаслась, – сказал Улугбек. – Вырвалась через гримёрку, забралась в полицейскую машину и уехала в сторону Янгийуля. Но с тех пор не поёт на публике. Только в студии – да и то редко.

Он достал смартфон, включил видео на YouTube. На экране – запись, сделанная кем-то из зрителей. Дрожащие кадры: зал, вспышки, крики, автоматные очереди. В кадре мелькает Севара, вся в крови, с автоматом в руках. Позади неё – мертвец в костюме дипломата, ползущий по сцене. Она стреляет в него почти в упор. Камера падает, потом экран темнеет, остаётся только звук – вой, крики и эхо музыки, которую оркестр не успел доиграть.

Я опустил взгляд.

– Да-а… дела, – тихо произнёс я.

Мы сидим молча. За окном – вечерний Ванкувер, огни отражаются в стеклянных фасадах.

И вдруг Улугбек, не поднимая глаз, сказал:

– Было ужасно. Семьдесят процентов города погибло в первый месяц. Улицы горели, полиция стреляла в толпу. Потом изобрели спрей. Мы спаслись – я, жена, дети. Теперь живём… как можем. Зомби – как бродячие собаки. Мы их не трогаем – они нас не трогают. Если повезёт.

Я вздохнул:

– У нас по-другому. В Швейцарии зачистили всех. Жёстко, но эффективно. Построили бетонные стены, по периметру – колючка под высоким напряжением. Любой зомби, что сунется, жарится на месте.

Я открыл YouTube и включил своё видео. На экране – заснеженные горы, тихая граница. И вдруг – приближается зомби, серый, обледенелый. Он натыкается на колючую проволоку, раздаётся треск, вспышка, и тело вспыхивает, как сухая бумага. Через несколько секунд остаётся только дымящийся силуэт.

Улугбек тихо произнёс:

– Красиво… и страшно.

– Да, – ответил я. – Цивилизованная смерть.

Музыка Севары всё ещё звучала – тихо, печально, будто она пела не нам, а миру, который сам себя уничтожил.

– В Узбекистане приняли закон о зомби, слыхал? – спросил меня Улугбек, облокотившись на стол и понижая голос, будто говорил о чем-то постыдном.

Я удивлённо поднял брови:

– Что ещё за закон?

– Вах, ты не знаешь? – искренне изумился мой друг. – Инициатором была какая-то пожилая активистка из Ташкента, Саодат Абдураззакова, бывшая паспортистка. Седая, в очках, лет под семьдесят. Она, понимаешь, выдвинула идею, что зомби – это тоже часть природы. Мол, у каждого существа есть право на существование, даже если оно тянется к твоему горлу. И протащила закон через своих сторонников в Олий Мажлис.

Он покачал головой и добавил, уже с усмешкой:

– Теперь в Узбекистане зомби – граждане с полными правами. Только… мясоеды.

Я долго молчал, переваривая услышанное, потом выдавил:

– Ахренеть…

Глотнул чай. – Надо же, как поворачивает история…

В зале, между столами, действительно бродили зомби – мирно, лениво, словно заплутавшие туристы. Один стоял у телевизора и бессмысленно смотрел на бегущую строку новостей. Другой пытался отодрать кусок мяса от обглоданной куриной ножки на пустом столике.

Я на всякий случай снова прыснул на себя «Swiss-Antizombie™», Улугбек последовал примеру. В носу защипало, но запах эвкалипта и спирта вернул чувство уверенности.

К нашему столику подошёл Санджар, улыбаясь своей неизменной ресторанной улыбкой:

– Выпить закажете, дустлар?

– А что есть? – поинтересовался Улугбек.

Санджар начал перечислять с гордостью, будто хвалился коллекцией антиквариата:

– Водка «Ислам Каримов», 65 градусов…

Улугбек нахмурился.

– Отвергаем, – резко сказал он.

Я его понял: пить что-то с именем покойного диктатора – все равно что пить яд. Лицо у друга стало каменным, даже брови сдвинулись, как у человека, которому напомнили о плохом сне.

Санджар не заметил перемены настроения и продолжил:

– Пиво «В стенах УМЭДа»…

– Чего? – не понял я.

– Так называется. Варят выпускники Университета мировой экономики и дипломатии. Специальный сорт, «академический лагер».

Улугбек фыркнул:

– Пропускаем. Что дальше?

– Коньяк «В гостях у Закира Алматова».

– Ох, тьфу ты… – Улугбек поморщился. – Именем главного мента назвали коньяк? Нет уж, увольте.

Санджар всё ещё бодро держался:

– Есть вино «Слёзы Гугуши», ликёр «Абу-Сахий»…

Тут я не выдержал и рассмеялся:

– Братишка, а текила у вас есть?

– Есть! – радостно ответил Санджар, будто услышал родное слово.

– Тогда давай текилу, лимон и соль.

– Поддерживаю! – сразу сказал Улугбек, хлопнув ладонью по столу.

Через пару минут Санджар принёс поднос: три рюмки из толcтого стекла, тарелка с ломтиками ярко-жёлтого лимона, кучка соли и маленький нож с деревянной ручкой. Всё выглядело почти священно – в этом мире, где зомби за окном, а плов пахнет, как память о детстве.

Мы разлили прозрачную жидкость. Сначала я облизал кожу на руке, посыпал солью, потом коротко шепнул:

– За живых.

– За живых, – эхом повторил Улугбек.

Мы выпили залпом. Жгучая волна прошла по горлу, ударила в грудь, дыхание перехватило. Лимон – кислый, живой, будто возвращал в реальность.

Санджар смотрел на нас с довольной улыбкой:

– Вот теперь по-узбекски!

Я кивнул, чувствуя, как в голове проясняется, а за окном мир казался чуть менее мрачным – даже зомби на улице шатались как-то мирно, будто и они хотели выпить по рюмочке за спокойную жизнь.

За окном торгового центра уже густела темнота. Небо над Ванкувером заволокло прозрачной дымкой – где-то на горизонте еще тлели дома, подожжённые недавними стычками между живыми и мёртвыми. Из-за горных вершин поднималась Луна – огромная, медная, будто вылитая из расплавленного металла. Её отражение дрожало в мокром асфальте парковки, а вокруг светились вывески ресторанов, переливаясь китайскими иероглифами и латинскими буквами. Ветер доносил запах моря, соли и чего-то сладко-гнилого, как напоминание о том, что мир уже никогда не станет прежним.

Мы закончили трапезу, расплатились и вышли из здания. Санджар и его сотрудники проводили нас до лифта – с поклонами, добрыми словами и пожеланиями «безопасного вечера». Их улыбки были искренние, но в глазах светился страх: все знали, что ночью зомби становятся активнее.

На улице стоял жутковатый гул – стон, вой, хрипы, словно тысячи горловых звуков слились в единую ноту безумия. По асфальту брели зомби: одни тянули руки к небу, другие шарили по урнам, а третьи, завидев нас, поворачивали головы, но тут же теряли интерес – запах свежего «Swiss-Antizombie™» надёжно держал дистанцию.

Вдруг сбоку, у мусорных контейнеров, взвизгнул человек – маленький китаец в грязной униформе доставки. Он, видно, пользовался поддельным спреем: пузырёк блестел в его руке, с выцветшей наклейкой и иероглифом «安死». В следующую секунду трое зомби набросились на него, сбили с ног и начали рвать на части. Тело дергалось, кости трещали, а воздух наполнился запахом крови и железа. Никто не вмешивался. Люди, проходившие мимо, просто ускоряли шаг – такова жизнь теперь, привычная, как раньше – пробки и реклама.

Я вздрогнул и тихо сказал:

– Шумно у вас в Ванкувере. Даже ночью – шумно.

Улугбек пожал плечами, будто говорил о погоде:

– Обычный день, Алишер-ака. Здесь всегда так.

Он обернулся, усмехнулся и добавил по-английски, с лёгким восточным акцентом:

– Welcome to Canada, my friend.

Мы подошли к его старенькому «Форду», сели в салон, и он завёл двигатель. В свете фар по дороге тянулись силуэты зомби – как древние странники, утратившие цель.

Я посмотрел на небо, где Луна теперь стояла в зените – большая, рыжая, будто глаз уставшего Бога, наблюдающего за сумасшедшей Землёй.

– Мир меняется, – тихо сказал я.

Улугбек кивнул, выруливая на трассу:

– Главное – не дать ему сожрать нас.

И машина медленно уехала в темноту, растворяясь в городских огнях, где живые и мёртвые делили одно небо, один воздух и одну судьбу.

(5 августа 2025 года, Ванкувер, 28 октября 2025 года, Винтертур)