Читать книгу: «На деревянном блюде», страница 2

Нас, студентов четвёртого курса, на субботники уже не отправляли, чему мы были искренне рады, хоть и делали строгий вид, не показывая облегчения. Практика набрала обороты и, приближаясь к своему завершению, начала тревожить обилием отчётов, которые надо было успеть сделать в срок и оформить по регламенту, выданному на первом занятии.

Лаборантка – Майя Дмитриевна ещё дважды предлагала мне свою помощь, но я так и не поняла в чём. Половина группы всерьёз считала, что она испытывает ко мне какие-то нежные материнские чувства, но внутреннее чутьё подсказывало, что с ней всё не так очевидно. Майя Дмитриевна внимательно наблюдала за мной во время занятий. Иногда по её телу пробегала волна дрожи, а руки всегда были подвижны. Ребята дали ей забавное прозвище – мышка. Я не могла не согласиться, лаборантка действительно была похожа на мышь, но что-то в этом прозвище меня настораживало, царапало подкорку сознания.

Но это не самое странное – иногда я замечала её возле своего дома, а когда пыталась окликнуть – она уходила, делая вид, что не знает меня. Каждый раз после этих встреч я внутренне сжималась – пыталась понять, что она здесь делала, но не могла найти ни одной разумной причины, и от этого пугалась ещё больше.

Я вышла из университета в сумерках. После автобуса тихонько пошла, тревожно вглядываясь в сгустившиеся тени. С едва слышимым щелчком зажглись фонари, и тьма промеж них сразу же стала гуще. Снова появилось ощущение пристального взгляда в спину. Я шла нарочито медленно, прислушивалась и к звукам снаружи, и к ощущениям внутри. Между лопаток холодным сгустком притаилась тревога. Пройдя половину пути, я резко свернула, перешла на другую сторону улицы и пошла быстрым шагом, закручивая дорогу до дома в спираль, обходя привычный маршрут.

Ощущение взгляда в спину никуда не делось, лишь тревога сменилась чувством убеждённости в слежке. Я прошла ещё несколько сотен метров и резко обернулась. В тени между фонарями стоял огромный пёс. Его жёлтые глаза поблёскивали, отражая электрический свет. Он не злился, смотрел на меня спокойно и с такой осознанностью, что я невольно сделала несколько шагов назад. Пёс склонил голову и исчез во тьме. Я развернулась и побежала домой. На дальнейшее геройство духу не хватило. Не доходя до дома нескольких сотен метров, я бездумно зашла в магазин, долго ходила между полок толком не понимая, что мне нужно.

Страха уже не было. Лёгкое ощущение безумия скользило в моём сознании. «За мной следит собака?» – думала я, но тут же добавляла про себя, что эта собака больше похожа на волка. «Волк, разгуливающий по улицам города миллионника?» – это ещё бредовее, чем следящая за студенткой собака. Я взяла с полки пачку зефира и отправилась на кассу. На улице снова почувствовала взгляд, но вглядываться в темноту уже не стала. Быстро, не оборачиваясь, почти побежала домой и лишь увидев Майю Дмитриевну, скрывавшуюся возле соседнего подъезда, снова окунулась в ледяную волну страха. Что за ерунда со мной творилась в последнее время?

«Может быть, волк принадлежит лаборантке?» – скользнула абсурдная мысль. Нет, в такой бред даже я не способна поверить. Наверное, в следующий раз мне стоит поговорить с ней. Её присутствие уже стало не просто странным, но даже жутким.

Я вбежала в квартиру, прислушалась к тишине и вздохнула. Одиночество навалилось на мои плечи, прижало. Мне не хватало воздуха, руки царапали бетонные стены, а глаза смотрели, но не видели ничего, кроме пустого коридора. Откуда-то из глубины сознания появилось ощущение неизбежности близящейся катастрофы. Казалось, что сами Духи нашёптывали мне в уши предупреждение. Я медленно дошла до своей комнаты, легла на кровать, раскинула руки в стороны. В уголках глаз появились неуместные слёзы.

Что-то происходило. Прямо в этот момент изменялась ткань мироздания. Я закрыла глаза и почувствовала на своих плечах мягкие руки.

– Тынагыргын. – позвала бабушка.

– Я здесь.

– Ты здесь.

– Бабушка?

– Как зовут меня?

– Гивэвнэут. – не задумавшись над странностью вопроса ответила я.

– Верь словам моим, Тынагыргын. – руки бабушки сжались чуть сильнее. – Верь глазам моим.

– Что происходит, бабушка?

– Мир меняется, Тынагыргын. Тебе придётся жить с этим.

– Всем нам.

– Всем вам. Но тебе особенно.

– Почему?

– Потому что ты дочь своей матери, внучка своей бабушки, потомок своего рода.

– А если я не пойму, что должна сделать?

– Я довольна своим урожаем.

Руки бабушки сжались ещё сильнее, дыхание мазнуло по щеке невесомым поцелуем, и она исчезла. Я проснулась, резко села на своей кровати. Сердце тяжело бабахало в груди. В соседней комнате тихонько разговаривала по телефону Алёна, а моё дыхание прерывалось, как после быстрого бега по пересечённой местности. Я протяжно вдохнула, ещё медленнее выдохнула, крепко зажмурилась, открыла глаза и присмотрелась к комнате. Всё было, как всегда. Неуловимо изменилась я.

Рука нащупала телефон. Стоило мне коснуться прохладного корпуса, как он зазвонил. На экране высветилась фотография мамы. Когда-то я тихонько сфотографировала её, пока она не видела. Мне всегда нравилось это фото – на нём мама была не такая, как при людях. Глубокая, как река Амгуэма. Прозрачная, как небо над морской гладью.

Я подняла телефон и, глядя на экран, знала о чём расскажет мне мама. Знала, потому что всё ещё чувствовала, как сжимали мои плечи руки бабушки.

– Здравствуй, мама. – я ответила на звонок и закрыла сухие глаза.

– Бабушка…

– Я знаю, мам.

– Тынагыргын?

– Да, мам. Бабушка… ушла?

– Откуда ты знаешь, Тына?

– Она приснилась мне, мам. Только что.

– Доченька.

– Я приеду.

– А как же учёба? – заволновалась мама.

– Я приеду, мам. Учёба никуда не денется.

Я сидела на кровати и смотрела в тёмное окно. Рука всё ещё сжимала телефон. Алёна давно замолчала, и квартира погрузилась в тишину. Вязкую тишину большого города. Я сидела на кровати и чувствовала, как мимо дома неслись машины, шли припозднившиеся люди, гуляли собаки. Тоскливо ощущалось присутствие людей в соседних квартирах. Незримые тени выступили из темноты, протянули ко мне бесплотные руки. Я чувствовала их мягкие касания и тяжёлые взгляды, но не отрывала взгляда от окна.

Я вдыхала прохладный воздух и медленно выдыхала его. Смотрела, как перемещается по комнате отрезок лунного света. Когда он подполз ко мне, я протянула руку и коснулась пальцами места, отражающего лунный луч. Моя ладонь провела по воздуху, очерчивая полукружье, пальцы окрасились серебром. Захотелось взять стакан и наполнить его этим светом, закрыть сверху крышкой и залить щель жидким воском, чтобы не выпустить из него эту ночь.

Минуты тянулись за минутами, сплетались в толстую нить, превращались в часы. Луна скрылась и наступил самый тёмный час ночи. «Час волка» – подумала я. Словно в ответ на мои мысли с улицы донёсся волчий вой. Сердце защемило тоской, смешанной со страхом. «Может быть собака?» – попыталась убедить я себя, но новый виток воя не дал обмануться. Волчий вой я бы не спутала ни с чем.

– Однажды, волк вернётся за нашим блюдом. – приговаривала бабушка, поглаживая деревянный бок старого, потемневшего от прожитых лет, блюда.

– Бабушка, а оно правда волшебное? – спрашивала я, теребя подол её платья.

– Правда, Тынагыргын.

– Тогда почему оно не работает? – приставала я.

– Потому что ещё не время, Тынагыргын.

– А когда придёт время?

– Лишь бы не скоро. – бабушка прикрывала глаза и хмурила густые брови.

– Почему?

– Иди, егоза, играй. – бабушка подталкивала меня в спину, а сама садилась над блюдом, проводила костлявыми пальцами по едва уловимому узору, нашёптывала слова.

Ранним утром я наскоро попрощалась с растерянной Алёной и уехала в аэропорт. Привычная суета возле терминалов подстёгивала к действиям, но сердце сжималось от безотчётного страха, плотно переплетённого с глухой тоской, которая пока не могла найти выход. Впервые я боялась вернуться домой.

Наконец, впустили в самолёт, я уселась возле иллюминатора, отвернулась от соседей и погрузилась в тягостное состояние ожидания. Спустя полтора часа я уже шагала по Московскому аэропорту. До рейса на Магадан оставалось чуть меньше часа.

Небо раскрыло ладони, приняло в себя серебристый корпус самолёта, развернулось прозрачным куполом. Далеко внизу раскинулось лоскутное одеяло полей, прерывающееся лесами. Красиво изгибались реки, искрили солнечным светом озёра. Я бездумно смотрела в иллюминатор. Не позволяла пагубным мыслям укореняться в сердце – знала, что бабушка готовилась к уходу, что сделала всё, чтобы я грустила чуть меньше. Знала, что она будет жить в лучшем из миров, спать в большом кожаном шатре, общаться с давно ушедшими родственниками, вышивать дивные узоры на кухлянках, плести бастымы, готовить еду, обогревать ярангу.

Если повезёт, то когда закончится моё время в этом мире, я встречусь с ней. Если повезёт, ведь миров много и небо одного мира является землёй для другого. Я всмотрелась в бескрайнюю синь небесного свода. Снизу появилось плотное покрывало из облаков. Оно пуховой периной укрывало землю от моих глаз, курчавилось, создавая диковинные фигуры. Вот прошёл белый медведь, там показался округлый бок нерпы, тут проявились очертания кита. Я думала о нашем мире и о том, какое место в системе миров он занимает. Находимся ли мы посередине, или ближе к верху? А, может, наоборот, почти в самом низу?

Незаметно задремала, а когда проснулась внизу уже раскинулись твёрдые волны сопок. Сердце кольнула тоска с привкусом радости. Хотелось поскорее обнять родителей, пройтись по родным улицам и вдохнуть солоноватого северного ветра.

Самолёт приземлился, пробежал по полосе, теряя скорость и замер. К его серебристому боку громыхая, подъехал старенький автобус, а в аэропорту уже ждал папа. Он стоял чуть в стороне, строго поглядывая на толпу суетливых встречающих. Лишь когда до меня оставалось пара метров он улыбнулся, раскинул руки и обнял.

– С приездом, Тынагыргын.

В машине разговор то поднимался волной, то стихал. Никто не хотел тревожить тоскливую рану, которая ещё не успела не то, что затянуться, но даже притупиться. За окном, тем временем, тянулись красоты. Сопки волновали воображение, то скрываясь за низким, но очень густым лесом, то снова выглядывая. Иногда деревья расступались, открывали обманчиво-далёкий горизонт. Лес пьянил вкусным воздухом.

Подъехать к дому мы не смогли. Возле подъезда толпились люди. Пришедшие тихо переговаривались, показывали глазами на окна нашей квартиры, кивали. Некоторые плакали, но в основном все были спокойны. Перед нами люди расступались, любопытные взгляды пронизывали сочувствием.

Когда мы зашли в квартиру, мне показалось, что внутри людей чуть ли не больше, чем на улице. Ждали только меня. Обряды уже провели, бабушку переодели в белую кухлянку, привезённую её старшей дочерью и моей тётей из их стойбища. Тётя вышла замуж за оленевода, нарожала четверых детей и жила радостно, не унывая ни перед чем. Сейчас она стояла в дверях комнаты, в которой лежало тело и бесстрастно, невидящим взглядом, смотрела в окно.

– Тынагыргын! – мама вышла из кухни, порывисто обняла, расцеловала в щёки. – Иди, попрощайся.

Я вошла в комнату, трижды обошла вокруг тела, наклонилась к нему, коснулась холодной руки. Потом вытащила подготовленный в машине мешочек с бисером, леской и набором тонких иголок. Пригодится в том мире.

– Пока, бабуль. Я всё запомнила. Увидимся позже. – прошептала я и выпрямилась.

– Идём. – скомандовала мама.

Вереницей все вышли на улицу, вынесли тело, поехали медленно, растянувшись в длинную линию. Уставший от переживаний мозг сопротивлялся, проваливался в полудрёму. Выцеплял отдельные лица, обрывки фраз, сказанных шёпотом, потом уносился в сумрачную даль. Неожиданно поймала себя на том, что ищу глазами того громадного пса, что преследовал меня в Казани. Тут же одёрнула себя – ну откуда ему здесь взяться? Да и преследование его тоже вилами на воде писано – возможно просто приблудился в наш район и рыскает по вечерам в поисках сердобольных прохожих. Мысленно пообещала себе попробовать прикормить волкоподобного пса.

Студёный ветер обдувал лицо, путал волосы. Я удивилась, когда поняла, что стою в толпе людей. Они словно волны то поднимали шёпот причитаний, то постепенно смолкали. Время закрутилось спиралью, унося мою горечь за край, туда, где бабушка утешит, погладит по голове шершавой ладонью. Я толком не поняла, как оказалась дома, в своей постели.

Утром проснулась рано. Долго лежала в кровати, глядя в низкое небо. Потом встала, привычно посмотрела на окна интерната, опустила глаза ниже, на бухту Гертнера. В детстве я могла часами сидеть у окна и смотреть на море, на корабли то входящие, то выходящие из порта, на крупных чаек, снующих вокруг с противными криками. Над городом висели низкие, тяжёлые облака, но над морем небо было чистое, голубое и холодное на вид. Волны блестели на солнце. Я осторожно приоткрыла дверь и тихонько, почти крадучись доползла до кухни. Мама уже сидела там, обхватив руками парящую кружку. Её чёрные волосы струились по спине, а глаза блестели, отражая свет лампы, из-за чего она казалась моложе своего возраста.

– С добрым утром, мам. – прошептала я.

– Здравствуй, дочь. – мама окинула меня изучающим взглядом и улыбнулась одними губами. – Выспалась?

– Да. – я подошла к дальней стене, налила себе кофе и уселась за стол напротив мамы. Глаза сами собой нашли распад на Марчеканской сопке, в котором так и лежали на протяжении уже нескольких десятилетий обломки американского самолёта.

– Тына, прости за вопрос, но сны… – мама замолчала, подбирая слова. – Что за сны тебе снятся?

Я вспомнила свои кошмары, наполненные зовом и ветром, срывающим пелену с неба и покров с земли и упрямо поджала губы, решив не тревожить итак расстроенную маму своими жуткими снами.

– Обычные, мам. Почему ты спрашиваешь? – спросила я, старательно держа голос.

– Ты сказала, что знаешь про бабушку. – мама смотрела на меня пристально, но словно откуда-то из глубины.

– Она мне приснилась прямо перед твоим звонком. Не знаю почему я поняла, что она… – я замялась, сглотнула ком, но так и не смогла сказать страшное слово “умерла”. – Ушла.

– Она оставила тебе кое-что. – мама печально улыбнулась. – Сказала, чтобы ты непременно забрала это с собой.

– Неужели его? – по спине пробежал рой мурашек.

Почему-то появилось волнение, кончики пальцев задрожали, и я прижала их плотнее к глиняному боку ещё тёплой кружки.

Звонок в дверь раздробил пространство. Мы с мамой переглянулись, и я пошла открывать. Открыв дверь, я онемела на несколько секунд, пока не сообразила, что толпа бывших одноклассников не очередное видение, а правда, пусть и неожиданная. Они, не проронив ни слова ввалились в прихожую и, заняв всё её пространство, сплелись вокруг меня в кокон. Кто-то пихнул в руки свёрток, над ухом прозвучали приглушённый слова поддержки. Когда мы, наконец рассыпались на отдельные личности, дышать стало легче, но пространство прихожей сжалось ещё сильнее.

Мама, будучи мудрой женщиной, появилась из-за спины и, собрав часть курток в охапку, отнесла их в комнату, после чего подтолкнула нас туда же. Я побежала на кухню, не успела удивиться расторопности мамы, которая не просто успела пересчитать всех прибывших гостей, но и налить всем чаю. Одноклассники, тем временем, вытащили из угла стол, разложили его и засуетились – достали из пакетов пироги и блины, конфеты и даже пару упаковок с сосисками.

Беседа стопорилась, переминалась неловкими паузами, но спустя полчаса и новую порцию чая, потекла ровным потоком, понесла нас в беззаботные времена детства, школы, студенчества. Когда наступила тишина, послышалась тягучая мелодия из уст одноклассницы – Кати Нангаевой. Вслед за ней сначала неуверенно, но позже в полный хор запели все. Одну за другой мы спели все песни из репертуара школьных выпускных и замолчали. На столе появилось вино, разговор снова разгорячился, назрел спор о разности технарей и гуманитариев, но стих, когда из комнаты, в которой жила бабушка, послышался гул.

Я не смогла бы спутать его ни с чем, даже если бы захотела – так гудел бабушкин бубен. Мама заглянула к нам, встретилась со мной взглядом и кивком показала на бабушкину комнату. Я встала, медленно вышла из-за стола и, сопровождаемая десятком пар встревоженных глаз, вошла в бабушкину спальню. Бубен висел над кроватью – старый, передаваемый по наследству. Он уже успокоился, звук исчез, но мы подошли к нему, убеждая самих себя в том, что в комнате никого нет и быть не может.

– Может показалось? – неуверенно спросила я.

– Боюсь, что нет. – мама нахмурилась, брови её изогнулись, а рука потянулась к бубну, но задержалась не дотронувшись. – Она сказала, что бубен должна забрать ты.

– Почему я?

– Не знаю. Ей виднее. – мама посмотрела на меня извиняющимися глазами и вывела из комнаты.

– Что это было? – спросили с разных сторон одновременно.

– Телефон забыла выключить. – я ободряюще улыбнулась. – Может в карты?

Через час гости начали расходиться. После ухода последних я убрала со стола и тихо, не привлекая внимания родителей вошла в комнату бабушки. Бубен молчал. Я подошла к нему и коснулась кончиками пальцев его шероховатой поверхности. Он ответил мне лёгкой вибрацией, но звуков больше не издавал. Меня окатило тёплой волной, которая всколыхнула в душе что-то светлое. Я попыталась понять что именно, но не смогла – упустила пьянящее чувство, которое сменилось тоскливым холодом.

Постояв в комнате ещё немного, я оделась и вышла на улицу. Ноги сами несли меня по узким улицам, петляли между домов, пока грудь не наполнилась морским простором. Нагаевская бухта развернулась передо мной – привычная с детства, она обнимала воздушными крыльями. Я пошла вдоль берега, попыталась найти глазами “драконов”, но не смогла. Не сразу вспомнила о том, что их снесли в прошлом году. Внутри разрослась тоска, переполнилась и вылилась слезами. Я всхлипывала, вытирала нос рукавом старой куртки и удивлялась тому, что не смерть бабушки вызвала во мне слёзы, а факт уничтожения старой тропосферной радиорелейной линии связи.

А может всё дело в том, что стало уходить незыблемое? То, что с самого рождения казалось непоколебимым, то, что должно было быть всегда. Как горы. «Но ведь и горы со временем исчезнут» – отвечала я сама себе.

Я шла по берегу и пинала мелкие камешки. Волны вторили мне, накатываясь на берег и отступая. Ветер бил в грудь твёрдыми ладонями. Солнце склонилось к закату, а я повернулась лицом к городу и закрыла глаза. Теперь ветер порывами ударялся об спину. Волосы выбились из кос, залезли в лицо, начали щекотать нос. Я слегка облокотилась на ветер, лишь чуточку, потому что он был не такой сильный, как зимой.

Волны шептали, убаюкивали, успокаивали. На грани сознания показалось, что слышу звук шагов, но глаза открывать не стала. Пусть думают что хотят – мне всё равно. Снова зашумел ветер после нескольких секунд затишья.

– Тынагыргын. – громкий шёпот разрезал пространство.

Глава 3

Я вздрогнула и открыла глаза. Быстро оглянулась, пробежала глазами по пустынному берегу, но не увидела никого, кроме огромного пса, стоящего неподалёку. Огромного, бело-серого пса, так похожего на волка и бывшего точной копией того, что встречался мне в Казани.

Я вскрикнула, прижала холодные ладони ко рту и отступила. Пёс, казалось, ничуть не удивился – он склонил голову и посмотрел на меня исподлобья. Медленно, держа себя в руках изо всех сил, я попятилась, развернулась к нему боком, осторожно пошла в сторону пирса. Над головой пролетел ворон – низко, почти коснувшись крылом макушки. Он громко каркнул, и волк отошёл в сторону, а затем скрылся в кустах. Ворон улетел туда, где ещё год назад стояли “Драконы”. Несколько минут я топталась на месте, не решаясь ни уйти, ни остаться, но сумерки вынудили возвращаться домой.

Заметно похолодало. К дому я уже почти бежала, пытаясь сохранить остатки тепла под лёгкой курткой. В спину упрямо подгонял пристальный взгляд. Уже у самого дома я запыхалась, остановилась согнувшись, и резко развернулась назад. Жёлтые глаза блестели в двадцати метрах. От белых клыков отражался свет. Я попятилась. Почти не осознавая, что и зачем делаю, стянула шарф, намотала на левую руку и выставила её перед собой. Тут же смутно подумала о том, что для волка моя рука, как сухая ветка – перекусит и не задержится ни на секунду. Волк посмотрел мне в глаза до одури осознанным взглядом и исчез во тьме. Я, медленно пятясь, поднялась на две ступеньки и упёрлась лопатками в подъездную дверь. Нащупала ключи в кармане, быстро вбежала в темноту. Домчалась до четвёртого этажа и замерла, прислушалась к зловещей тишине.

Лишь убедившись, что всё спокойно, я вошла в квартиру. Сердце бухало в груди, а руки мелко тряслись. Я тихонько разделась и проскользнула в бабушкину комнату.

Однажды Волк придёт за нашим блюдом.

Мысль вызвала приступ лёгкой паники. Детская сказка… Изнутри вырвался нервный смешок. За ним ещё один, и ещё. Спустя минуту я корчилась на полу, пытаясь унять беззвучные спазмы истерического хохота. Волк пришёл за своим блюдом. Ну не бред ли?

Гул я скорее почувствовала, чем услышала. Смех исчез мгновенно. Большой бабушкин бубен едва заметно вибрировал, затихая. Я протянула к нему руку и коснулась шершавого бока. Пальцы закололо, как от электрического разряда, но я не отняла их от бубна. Когда-то очень давно, в глубоком детстве, я уже слышала, как бубен бил сам собой. Бабушка тогда замерла посередине комнаты и несколько минут стояла, не в силах пошевелиться. Она безотрывно смотрела на его поверхность, а затем протяжно вздохнула и выгнала меня на улицу.

– Почему он гудел, бабушка? – спросила я, как только решилась вернуться домой.

– Он предупреждал нас, Тынагыргын.

– О чём?

– О том, что жизнь скоро изменится.

– Как изменится? – я подпрыгивала на месте, пытаясь заглянуть в чёрные глаза всезнающей бабушки.

– Поживём-увидим. – ответила бабушка Гивэвнэут и замолчала.

– Я скучаю, бабушка. – прошептала я, и опустила руку.

В аэропорт меня провожали родители. Мама беззвучно вытирала слёзы, а папа хмурился, не подавая вида, что расстроен. Он поверх голов осматривал людей в большом холле, словно хотел просканировать каждого, кто полетит со мной в одном самолёте. Попрощались быстро – не стали растягивать неминуемое, да и до каникул осталось не так уж много времени. Мама впихнула мне в руки что-то большое, завёрнутое в несколько слоёв картона. Я не сразу поняла, что это блюдо.

Самолёт привычно разбежался, взмыл в небо и распорол корпусом низкую пелену облаков. В детстве я любила, когда он летел в воздушном пространстве между пуховыми одеялами. Даже сейчас что-то внутри подпрыгнуло от восторга при виде облачной завесы сверху и снизу. Но в следующее мгновенье перед глазами пронеслись образы из кошмарных снов, и я вздрогнула всем телом.

Потом надела наушники и снова отвернулась к иллюминатору. Блюдо, запакованное в плотный картон, я поставила у себя в ногах. Представляла себе, как удивится Алёна, увидев моё наследство и как придётся объяснять преподавателям причину своего отсутствия. Настроение от этих размышлений портилось всё сильнее. Женщина, сидящая по соседству, косилась на меня недобрым взглядом и периодически что-то шипела себе под нос. Я не прислушивалась, а после и вовсе уснула.

В Москве пришлось сначала ехать на вокзал – обратный билет до Казани я взяла на поезд. Там оставлять вещи в камере хранения и идти гулять куда глаза глядят. Столица нашей прекрасной родины всегда вводила меня в трепет – быстрая, как горный ручей, она неслась по своим улицам непрерывным потоком – летела вперёд с огромной скоростью. Течения людей никогда не замедлялись, мчались мимо, жадно ловили жизнь, либо с такой же жадностью избегали её.

Я остановилась посреди проспекта и замерла, ловя невесомость. В такие моменты мне казалось, что я стою посредине мира, который несётся вперёд, назад и по кругу, обтекая меня со всех сторон, иногда задевая или толкая, но не приводя в движение. Я стояла и смотрела поверх голов на людской водоворот или, может, правильней было бы назвать его людоворот?

– Чего встала тут, чукча что ли? – кто-то толкнул меня в бок.

– Ну чукча, и что?

Я повернулась и увидела парня. Он был невысокий, с широко посаженными глазами и большим лбом. Светлые глаза насмешливо смотрели на меня. Парень остановился от неожиданности, но рассмотрев меня прыснул.

– Сам-то красивый? – хихикнула я.

– Конечно, я же саам. – он подмигнул и протянул мне вытянутую руку. – Леонидом меня зовут.

– Меня Татьяной.

Я немного подумала, но всё-таки дотронулась до его ладони. Парень, впрочем, не удивился, только загадочно улыбнулся. – Ты как будто кочуешь куда-то?

– Как ты узнал?

– Выглядишь помятой.

– Какой ты догадливый.

– Я ещё и умный.

– Оно и видно – на меня ругался, что торчу посреди дороги, а сам стоишь тут со мной уже пять минут и всем мешаешь. – проворчала я с деланной строгостью.

– Я тороплюсь, вообще-то. – Леонид улыбнулся.

– Чёт незаметно. – я склонила голову набок.

Парень в ответ весело хихикнул, подмигнул мне и умчался, мгновенно растворившись в толпе.

– Удачной дороги! – услышала я и улыбнулась.

Я прошла ещё несколько метров и поняла, что солнце, как будто стало чуть теплее, люди немного приветливее, а рюкзак на пару килограммов легче. А всё потому, что настроение стало совсем немножко, но лучше. Горячий обед в ближайшей кафешке окончательно растопил мои тревоги. Пёс – глупость, сессию закрою, потом уеду на каникулы подальше от всей этой студенческой суеты, а может и вовсе устроюсь на работу. С Майей Дмитриевной поговорю, ну или, на крайний случай, натравлю на неё одногруппников. Рано или поздно жизнь наладится. Не бывает такого, чтоб не налаживалась.

С такими мыслями я доела обед, с ними же вернулась на вокзал, а затем обустроилась в поезде. После проверки билетов я повалилась на временную койку и ещё долго лежала, прислушиваясь к перестуку колёс. Пабам-пабам – несли они меня по подмосковному лесу. Пабам-пабам – проезжали спящие деревни. Пабам-пабам – пересекали бескрайние поля. Я лежала на верхней полке, смотрела в окно и думала о большом деревянном блюде, что торчало с места для багажа, упакованное в несколько слоёв картона.

– Тынагыргын. – прошептала сама земля.

Я вздохнула. В сердце тоскливо разлились воспоминания об ушедшей навсегда жизни. Той, в которой бабушка была жива, а я могла прятаться за её юбкой от всех проблем.

– Не бойся, Тынагыргын. Ты – рассветное дитя. – говорила она мне. – Однажды ты станешь сильной, как само небо и тогда даже духи не посмеют тебя пугать.

В ответ я смеялась, но юбку не отпускала. Было время когда-то… Когда зелёное небо укрывало, а звёзды светили низко-низко.

В лицо дохнуло студёным ветром, взметнулись бисерные нити – едва слышно звякнули, соприкасаясь друг с другом. Под ногами лежала сопка. Её пологая вершина покрылась жёсткой травой, а по склонам сбегал стланик. Я вглядывалась в далёкие дали, которые то скрывались от меня под покрывалом тумана, то вновь открывались, только уже чуть иные, чем минуту назад.

Тёплые руки легли на мои плечи. Я попыталась обернуться, но не смогла. В этом не было необходимости. Я точно знала чьи это руки.

– Смотри. – шепнула бабушка.

Я опустила взгляд ниже по склону и увидела волка. Того самого. Дыхание перехватило. Волк смотрел на меня жёлтыми глазами. Холодная угроза читалась во всём его облике. Он сделал шаг вперёд и под его лапами появился снег. Я попыталась отступить назад, но руки держали крепко, не давали сдвинуться с места. Волк сделал ещё шаг, потом ещё и ещё. Он шёл медленно, а за ним на сопку наползала снежная пелена. Небо с каждым его шагом становилось всё темнее и темнее. Когда расстояние от волка до меня сократилось до прыжка, зверь остановился.

– Ты сильная. – прошептала бабушка. – Ты рассвет.

Я вспомнила значение своего имени и вздрогнула.

Волк припал к земле, но не прыгнул. Спустя минуту он выпрямился и сделал ещё один осторожный шаг. Теперь под его лапами красной россыпью лежала брусника. Я посмотрела за него, но весь снег на склоне уже сменился мириадами красных ягод. Волк глухо рыкнул и исчез, словно его и не было. Лишь брусничное покрывало напоминало о его недавнем присутствии. Руки на плечах сжались чуть сильнее и отпустили. Я обернулась, но за спиной уже никого не было. Только краешек солнца пробивался сквозь тучи – разгорался поздним рассветом.

– Ты рассвет. – шепнуло небо.

Я проснулась, осмотрелась, и протяжно вздохнула когда поняла, что нахожусь в поезде. Люди уже лениво сновали вокруг. Пахло кофе. Я села, растёрла лицо, затем слезла с полки и потянулась. Соседка тут же подвинулась, уступая место возле стола, но я покачала головой и пошла умываться.

Поезд размеренно стучал колёсами, подкатывался к Казани. В проходе уже лежали сумки. Самые нетерпеливые нервно толпились возле тамбура. Я смотрела в окно, разглядывала проскальзывающую между деревьями гладь волги. Её дыхание ощущалось даже сквозь окна бегущего поезда.

С вокзала вызвала такси. Торопливо загрузила сумку и блюдо на заднее сиденье, села и вцепилась в картон, прикрывающий моё наследство. Почему мама настояла на том, чтобы я забрала блюдо? – недоумевала я. За окнами плыл город – ещё не отмывшийся после зимней грязи, но уже оживающий, он потихоньку стряхивал с себя серость.

Спустя полтора часа я кое-как ввалилась в пустую квартиру, Сумку бросила в прихожей, а блюдо занесла сразу в комнату, положила на стол, провела пальцами по пыльному картону, перетянутому скотчем. В груди снова шевельнулась тоска. Я побрела на кухню, налила кофе, но так и не выпила. Вместо этого набрала полную ванну горячей воды и залезла в неё. Погрузилась так, чтобы снаружи оставались только нос и уши.

Вода расслабила натянутые мышцы, а вместе с ними и напряжённые нервы. Горячий пар клубился в ванной. Я лежала в воде с закрытыми глазами и ни о чём не думала. В голове клубились такие же облака пара, как и снаружи. Я коснулась ладонями поверхности воды. Провела по ней, затем приподняла руки, проследила за каплями, прилипшими к пальцам, и поняла, что засыпаю. Пришлось мыться и плестись в комнату. Блюдо распаковывать не стала – сразу легла, а вынырнула из тяжёлого сна уже в сумерках. Растерянная Алёна заглянула в комнату и, увидев, что я проснулась, бросилась с объятиями.

– Когда ты приехала? У тебя тут гудело что-то несколько раз. Я даже испугалась. – щебетала она без остановки. – Майя Дмитриевна тебе привет передавала и уговорила преподавателя зачёт автоматом поставить. Она такая милая! В деканат я всё передала, не беспокойся. Так что у тебя гудело? Как ты не проснулась?