Читать книгу: «Княжий Волк», страница 6

Глава 32. Тихий вечер

Когда Любомир вернулся к своему костру, его встретили как князя, вернувшегося из победоносного похода. Его визит в шатёр Святослава, после которого он вернулся целым и невредимым, был воспринят однозначно: князь одобрил, наградил, возвысил.

Настроение в десятке Ратибора было праздничным. Страх перед варягами сменился хмельной гордостью. Ратибор где-то раздобыл жбан пива, и теперь оно пенилось в деревянных кружках. Юнец Юрка, чьи глаза сияли обожанием, без умолку пересказывал каждому новому слушателю подробности поединка, приукрашивая их с каждым разом. Парни-близнецы громко смеялись и хлопали Любомира по спине, называя его "наш богатырь".

Любомир – герой. Центр их маленькой вселенной.

Но он сам не участвовал в этом веселье. Он взял протянутую кружку, сделал один глоток для приличия и отошёл в своё привычное место, в полутень на границе света. Он сел, положив на колени свой новый боевой топор – тот, которым он так и не воспользовался в бою. И начал его точить.

Шорк… шорк… шорк…

Его руки двигались методично, уверенно. Но эта работа не приносила ему успокоения, как раньше. Он был со своими товарищами, но чувствовал себя ещё более одиноким, чем в своей лесной землянке.

Победа не принесла ему радости. Лишь горечь и опустошение.

Он прокручивал в голове поединок снова и снова. Да, он победил. Защитил честь. Выжил. Но какой ценой? Он смотрел на ликующих товарищей, и понимал, что между ним и ими пролегла пропасть. Они радовались тому, что их "брат" оказался сильнее. А он знал правду. Он оказался не сильнее. Он оказался хитрее. Другим.

Он пришёл в это войско, чтобы преодолеть свой страх, чтобы стать частью чего-то большего. Чтобы стать таким, как они, воином. А вместо этого он доказал обратное. Он доказал, что никогда им не станет. Он не смог и не захотел драться по их правилам – правилам честной, открытой силы. Он победил так, как привык: выследил слабость и нанёс один точный, смертельный удар. Как охотник. Как волк, подрезающий сухожилия лосю.

Он победил. Но в этой победе он убил в себе последнюю, слабую надежду стать одним из них.

Взгляд его упал на варяжский лагерь. Они сидели у своих костров тихо. Их недавнее высокомерие сменилось мрачной, настороженной тишиной. Он понимал, о чём они думают. "Хитрец. Трус. Бьёт ножом в ногу". Они, его враги, понимали его лучше, чем его друзья.

Шум праздника у костра казался ему далёким и чужим. Он сидел, окружённый людьми, которые считали его героем, и чувствовал себя самозванцем. Он выиграл поединок, но проиграл в своей личной, невидимой войне. Он не стал воином. Он просто остался самим собой. Одиноким хищником, случайно затесавшимся в людскую стаю. И эта правда была тяжелее любого щита.

Глава 33. Слово варяжки

Веселье у костра понемногу утихало, сменяясь пьяной, расслабленной болтовнёй. Ратибор рассказывал байку из прошлого похода, юнец уже клевал носом, уронив голову на колени. Любомир всё так же сидел в своей тени, методично доводя лезвие топора до остроты бритвы.

Внезапно разговоры смолкли. Один за другим воины у костра замолкали и поворачивали головы в сторону варяжского лагеря. Даже пьяные близнецы перестали икать и напряглись.

Из темноты, освещённая отблесками их костра, к ним шла она.

Хельга. Одна.

Она шла неторопливо, уверенной, чуть качающейся походкой воина. Без оружия, только с ножом на поясе. Её лицо, как всегда, было непроницаемым, а светлые глаза холодно блестели в полумраке. Её появление здесь, в лагере ополченцев, было событием почти немыслимым. Это было всё равно, как если бы волк сам пришёл в овчарню.

Она не удостоила никого из сидящих у огня даже взглядом. Она прошла мимо Ратибора, мимо уставившихся на неё парней. Её целью был Любомир.

Она остановилась прямо перед ним. Он медленно поднял голову, отняв от топора точильный камень. Их взгляды встретились.

"Бjorn var sterkr," – начала она на своём языке, а потом, чуть запинаясь, перешла на ломаный славянский. – "Бьорн… был сильным".

Её голос был низким, без интонаций. Она констатировала факт.

"Но глупым," – продолжила она так же ровно. – "Сила без ума – как… топор без рукояти. Не знаешь, куда ударит. Себя поранишь".

Она на мгновение перевела взгляд на топор в его руках, а потом снова посмотрела ему в глаза.

"Сегодня ты это показал".

Всё. Это было всё, что она сказала. Ни похвалы, ни осуждения. Никаких эмоций. Просто холодный, профессиональный анализ. Констатация факта от одного мастера другому.

Она чуть заметно кивнула ему. Это был не поклон. Это был жест признания. Почти как равный – равному.

И, не дожидаясь ответа, она так же молча развернулась и ушла, растворившись в ночной темноте так же внезапно, как и появилась.

Её уход оставил за собой оглушительную тишину. Весь десяток смотрел то ей вслед, то на Любомира, не в силах понять, что это было.

А Любомир сидел, не двигаясь. И чувствовал, как тяжёлый камень, который лежал у него на душе весь вечер, начал крошиться.

Победа не принесла ему радости. Ликование товарищей казалось пустым. Одобрение князя – тревожным.

Но это… эти несколько рубленых, чужих слов… они пробили его броню отчуждения.

Она, профессиональный воин до мозга костей, поняла его. Поняла и приняла его способ ведения боя. Она увидела в его хитрости не трусость, а другой вид силы. Силу ума. И признала её.

Этот короткий, почти беззвучный разговор, состоявший из одной фразы и одного кивка, значил для Любомира больше, чем крики всего ополчения и даже больше, чем холодное слово самого князя. Впервые с тех пор, как он покинул свой лес, он почувствовал, что его поняли. По-настоящему. И понял его тот, от кого он ожидал этого меньше всего. Его враг. Его антипод.

Он снова взял в руки топор. И продолжил его точить. Но теперь в его движениях не было ни горечи, ни опустошения. Только спокойная, холодная уверенность.

Глава 34. Беспокойные сны

Ночь принесла не отдых, а тяжёлое, липкое забытьё, похожее на погружение в болотную воду. И в этой мутной глубине к Любомиру пришли сны.

Ему не снился Бьорн, рушащийся на колени с рёвом боли и унижения.

Ему не снился князь Святослав с его ледяными, пронзающими душу глазами.

И даже Хельга с её неожиданным признанием не явилась к нему.

Ему приснилась она. Зоряна.

Сон был странным, беззвучным, как мир под водой. Он стоял на поле. Не на ристалище-острове, а на огромном поле, усеянном до самого горизонта телами воинов в доспехах. Не было ни криков, ни стонов. Только мёртвая, неестественная тишина и запах крови.

Она стояла напротив него, посреди этого побоища. На ней были не одежда горожанки, а полные боевые доспехи – кольчуга, шлем, меч в руке. Точно такая, какой она должна быть, какой он себе её и представлял.

Она не говорила. Она просто смотрела на него.

И вот это было самое страшное. Её взгляд. Он не мог его прочесть. Он всматривался в её лицо, пытаясь понять – что там? Одобрение? Уважение к его победе, его хитрости? Или холодное, беспощадное презрение? Презрение истинного воина к охотнику, который ударил ножом в ногу, вместо того чтобы рубиться лицом к лицу.

Ее лицо было как гладь лесного озера – оно отражало его самого, его сомнения, его страх. И чем дольше он смотрел, тем сильнее в нём росло чувство, что она его судит. И приговор этого суда был ему неизвестен.

Он хотел что-то сказать, спросить, оправдаться. Но не мог издать ни звука. Его тело стало тяжёлым, непослушным.

Она медленно подняла свой меч, и его отполированное лезвие блеснуло в мёртвом свете непонятного, сонного солнца. Она направила его остриё прямо на него. И он не знал – было ли это салютом победителю или знаком смертного приговора.

Он проснулся.

Резко, с хриплым вздохом, который застрял в горле. Он лежал на своей подстилке, в темноте шатра, а сердце колотилось о рёбра, как пойманный зверь о стенки клетки. Холодный, липкий пот покрывал его лоб. Он ещё долго лежал без движения, вслушиваясь в храп товарищей и глядя в темноту.

Признание князя, уважение десятника, кивок варяжки – всё это потускнело, стало неважным. Потому что главный суд, суд в глазах той, что стала для него мерилом всего этого мира, ещё не состоялся. И Любомир с ужасом понял, что боится этого приговора больше, чем любого вражеского топора.

Глава 35. Труба зовёт

Утро не началось, оно обрушилось.

Лагерь разбудил не привычный крик десятников или соколов-порубежников, встречающих рассвет. Его разорвал надвое другой звук – глубокий, протяжный, заставляющий вибрировать воздух и землю рёв боевой трубы.

Один долгий, нарастающий вой. Пауза, за которую можно было сделать один вдох. И ещё один, такой же мощный.

Сигнал.

Это был не сигнал к побудке или к тренировке. Это был сигнал, которого все ждали и которого все боялись. Сигнал к выступлению. Ожидание окончено.

Лагерь, ещё секунду назад погружённый в сон, взорвался ураганом контролируемого хаоса. Не было ни паники, ни растерянности. Каждый знал, что делать. Затрещали гасимые костры. Зазвенело оружие. Послышались короткие, рубленые команды. Сотни, тысячи людей одновременно пришли в движение, как гигантский муравейник, получивший сигнал об опасности.

Любомир вскочил на ноги одновременно с остальными. Остатки тревожного сна испарились без следа. Больше не было времени на сомнения, на рефлексию, на страх. Есть только действие. Простое, ясное, необходимое.

Он молча, в темноте шатра, начал облачаться. Натянул кожаные поножи, проверил крепления сапог, подпоясался. Каждое движение было быстрым, экономным. Он уже не был неуклюжим новичком. Дни муштры вбили в его тело новую, чужую, но уже ставшую своей механику.

Он вышел из шатра. Его десяток уже строился. Ратибор стоял перед ними, его лицо в свете разгорающейся зари казалось высеченным из камня.

"Живо! Оружие проверить! Ремни подтянуть!" – его голос был спокоен, деловит. – "В походе – никаких разговоров. Глотки берегите для боевого клича".

Любомир подошёл к своему месту. Взял своё оружие, ставшее за это время продолжением его тела. Тяжёлый, неудобный щит. Длинное, неуклюжее копьё. Он надел на левое плечо ремень щита, взял в правую руку древко копья.

Он встал в строй, плечом к плечу со своими товарищами. Слева – знакомое сопение одного из близнецов. Справа – молчаливая тень горожанина.

Он оглядел лагерь. Тысячи таких же, как он, молча строились в длинные колонны. Отряды сливались в сотни, сотни – в полки. Варяги, дружинники, ополченцы. Разношёрстная, враждовавшая друг с другом масса на его глазах превращалась в единое, смертоносное тело. В армию.

Рёв трубы прозвучал снова. На этот раз – короткий, резкий сигнал. "Вперёд".

И гигантский механизм пришёл в движение.

"Десяток, шагом… арш!" – скомандовал Ратибор.

И Любомир сделал свой первый шаг. Шаг не на тренировочном плацу, а на дороге войны. Плечо к плечу, щит к щиту. Он больше не был охотником-одиночкой. Он был малой, неотличимой частью гигантской стены щитов, которая медленно и неумолимо двинулась на восток.

Испытание лагерем было окончено.

Впереди ждало настоящее испытание. Испытание войной.

Глава 36. Пыль на горизонте

Поход. Слово, которое в лагере звучало обещанием славы и добычи, на деле оказалось тяжёлой, изнурительной работой.

Дни слились в однообразную череду. Подъём с первыми петухами. Быстрый завтрак – кусок вчерашней лепёшки, запитый водой. А потом – бесконечные часы ходьбы под тяжестью оружия и снаряжения.

Войско Святослава растянулось на вёрсты, превратившись в гигантскую, медлительную гусеницу, ползущую на восток. Впереди – конные разъезды дружинников, за ними – сверкающая сталью "голова" войска, варяги и старшая дружина. В "теле" гусеницы текло пёстрое месиво из младших дружинников и ополчения. А в "хвосте" тянулся многокилометровый обоз – скрипучие телеги с провизией, походные кузни, купцы, лекари и женщины.

Пыль. Она была везде. Поднимаемая тысячами ног и копыт, она висела в воздухе плотной, удушливой завесой. Она скрипела на зубах, забивалась в ноздри, покрывала серой пеленой одежду и оружие.

Первые дни настроение в войске было приподнятым. Молодые воины, впервые отправившиеся в поход, травили байки, хвастались будущими подвигами. Ветераны посмеивались, но и они, устав от лагерного безделья, радовались движению. Все ждали лёгкой победы. Вятичи – лесные разбойники, что они могут противопоставить закованной в железо силе киевского князя?

Любомир шёл в своей "стене щитов", как и все. Монотонный ритм шагов, вес щита на плече, древко копья в руке. Его мысли успокоились. Не было времени на самокопание, была лишь простая физическая усталость. Он больше не сбивался, не нарушал строй. Его тело, наконец, подчинилось, привыкло к этой новой механике. Он стал винтиком в огромной машине.

На исходе третьего дня пути случилось то, что нарушило монотонность похода.

Они как раз становились на ночлег на берегу небольшой степной речки, когда с юга, со стороны Дикого Поля, прискакал дозорный разъезд. Кони были в мыле, на лицах всадников – тревога. Они спешились у шатра Святослава и что-то быстро доложили воеводам.

По рядам мгновенно пронёсся слух: "Враг! Печенеги!".

Лагерь напрягся. Сотники отрывистыми командами начали выстраивать воинов, готовясь отразить нападение. Любомир вместе со своим десятком занял место в строю, его рука крепче сжала копьё.

Но никакой атаки не последовало. Вместо этого все увидели то, о чём говорил дозорный.

На южном горизонте, там, где выгоревшая трава сливалась с небом, медленно поднималось огромное облако пыли. Оно не неслось на них, как от конной лавы, а медленно, неотвратимо ползло, закрывая собой полнеба.

Святослав, стоявший на холме, долго всматривался вдаль. Он не отдал приказ к бою.

"Это не атака," – сказал он своим воеводам. – "Так идут не воины. Так идёт народ. Со стадами и повозками".

Он выслал вперёд лучший конный отряд дружинников на разведку. Они ускакали, и лагерь замер в напряжённом ожидании.

Разведчики вернулись через час.

"Княже," – доложил их командир, – "Это узы. Весь род хана Айдоса. Они гонят свои стада и везут на арбах семьи. Они говорят, что их земли захватили печенеги, и они ищут защиты у великого князя русов. Хан Айдос просит дозволения подойти к твоему стану и говорить с тобой".

В лагере снова начались разговоры. Узы. Торки. Дикие степняки. Что им нужно? Почему они пришли именно сейчас? Святослав долго молчал, глядя на приближающуюся тучу пыли, в которой угадывалось движение тысяч живых существ.

"Пусть подойдут," – наконец приказал он. – "Поставьте усиленную стражу по периметру. Посмотрим, какую песню споют нам эти степные гости".

Любомир стоял в строю, слушая эти новости. Он смотрел на горизонт. Из Дикого Поля, из мира, который был для русов синонимом вечной угрозы, шла новая, непонятная сила. И он чувствовал, что этот пыльный закат изменит их поход гораздо сильнее, чем любые лесные засады вятичей.

Глава 37. Гости из степи

По приказу Святослава войско русов превратилось в вооружённую крепость. Наскоро был вырыт неглубокий ров, из выкопанной земли возведён бруствер. Лучников расставили по периметру. Все понимали: гости гостями, но степняк всегда остаётся степняком, и его "мир" может в любой момент обернуться градом стрел.

Любомир стоял в рядах своей сотни на холме, откуда открывался вид на долину. Зрелище, которое предстало их глазам, завораживало и пугало одновременно.

Это был не военный отряд. Это был целый народ, снявшийся с места. Огромное, колышущееся море живых существ, медленно вливающееся в долину.

Впереди, на низкорослых, косматых лошадях, ехали воины. Они не были закованы в железо, как дружинники Святослава. Их доспехи были сделаны из толстой, вываренной кожи, прошитой костяными пластинами. На головах – островерхие войлочные или кожаные шлемы. За спиной – короткие, тугие луки, у седла – кривые сабли и арканы.

Их лица. Они были другими. Скуластые, с узким разрезом тёмных, раскосых глаз. Загорелые до черноты. Они сидели в сёдлах не так, как русы, а как-то иначе, словно сросшись со своими конями в одно целое.

За воинами двигался нескончаемый поток. Тысячи овец, похожих на грязное, курчавое облако, сбивались в плотные отары. Огромные, лохматые волкодавы, молчаливые и суровые, бежали по бокам, удерживая стада. Мычали коровы, ревели верблюды – странные, горбатые звери, которых большинство русичей видели впервые в жизни.

И, наконец, двигались их дома. Огромные повозки-арбы, запряжённые волами, везли разобранные юрты – решётчатые остовы, шесты и скатанные рулоны тёмного, продымленного войлока. На повозках сидели женщины и дети. Их лица были такими же обветренными и скуластыми, как у мужчин. Женщины управляли волами с той же уверенностью, с какой их мужья управляли конями.

До лагеря русов донёсся звук. Это была не песня и не крик. Тысячи разных звуков сливались в один – блеяние овец, скрип повозок, гортанные выкрики пастухов, плач детей. И над всем этим плыл странный, чужой запах.

Он не был похож ни на запах киевского торга, ни на запах лесной чащи. Это был острый, терпкий запах конского пота, смешанный с запахом овечьей шерсти, кислого молока и едкого дыма костров, которые жгли не дровами, а сухим кизяком. Запах продымленной кожи и пыли вековых дорог. Запах степи.

Любомир стоял, сжимая копьё. Он смотрел на этих людей и понимал, что между ними и им пролегает пропасть. Вятичи, на которых они шли войной, были врагами, но они были понятными врагами. Они говорили на похожем языке, верили в похожих богов, жили в таких же срубах. Они были заблудшими, но братьями.

А эти… эти были чужими.

В каждом их движении, в каждом взгляде, в самом их запахе чувствовалась иная, дикая, необузданная сила. Сила, рождённая в бескрайних просторах, где нет ни лесов, чтобы спрятаться, ни стен, чтобы защититься. Где жизнь – это вечное движение, а единственное укрытие – небо над головой.

Кочевники остановились на расстоянии полёта стрелы, не пытаясь подойти ближе. Они начали разбивать свой собственный лагерь, и в их действиях была поразительная, отточенная веками слаженность. За час на пустом месте выросли десятки тёмных, похожих на грибы, юрт.

От их стана отделилась группа всадников – десяток воинов во главе с седобородым, одетым в богатый халат стариком. Это был хан. С поднятой в знаке мира правой рукой, они медленно поехали в сторону лагеря русов.

Святослав, стоявший на холме, кивнул своим воеводам. "Встречайте".

Вечер перестал быть томным. Из потенциальных союзников эти гости в любой момент могли превратиться в смертельных врагов. И каждый воин в лагере русов чувствовал это кожей.

Глава 38. Пир князей

Переговоры, начавшиеся днём, затянулись до позднего вечера. А когда стемнело, Святослав показал себя не только грозным воином, но и щедрым хозяином. Между двумя лагерями, на нейтральной земле, по его приказу разожгли огромные костры. Слуги тащили из обоза туши быков и баранов, насаживая их на вертела. Бояре выкатили бочонки с мёдом и пивом.

Это был пир вождей.

Княжеский шатёр, расшитый золотыми нитями, превратился в центр этого праздника. Внутрь были допущены лишь избранные. Сам Святослав, его главные воеводы, седоусые бояре, предводители варяжских отрядов. С другой стороны – хан Айдос, его сыновья и самые знатные беки, чьи халаты из шёлка и парчи резко контрастировали с простой и функциональной одеждой русов.

Там, в свете факелов, решалась судьба похода и, возможно, судьба целого народа. Из шатра доносились гул голосов, громкий смех, звуки гуслей. Там пили из серебряных чаш, ели с резных блюд, обменивались дарами и клятвами.

А вокруг этого островка власти и богатства простиралось море обычных воинов.

Любомир сидел у костра своего десятка. Они, как и тысячи других, получили свою долю "княжеской щедрости" – по куску жареного мяса и по кружке пива. Они ели и пили, глядя на далёкий свет княжеского шатра, и слушали отголоски чужого веселья.

Разговоры велись вполголоса.

"Говорят, князь им земли даст у Поросья," – делился слухами один из близнецов, – "чтоб от печенегов нас прикрывали".

"Ага, – хмыкнул Ратибор. – Пригреем змею на груди. Сегодня они от печенегов бегут, а завтра сами нам в спину ударят".

"Да ладно, десятник, – возразил юнец Юрка, опьяневший от одного запаха пива. – Конница у них – ух! С такой силой мы не то что вятичей, мы самого хазарского кагана за бороду возьмём!".

Они спорили, гадали, пытались по обрывкам слухов и движению теней угадать, как этот внезапный союз отразится на их собственных жизнях. Пойдут ли они дальше на вятичей? Или повернут на юг, биться за этих степняков? Они были всего лишь пешками в большой игре, и им оставалось только ждать, когда рука игрока переставит их на другую клетку.

Любомир больше молчал и наблюдал. Он смотрел на княжеский шатёр, на снующих вокруг слуг, на напряжённые фигуры стражников. Он видел, как от шатра отделилась высокая фигура. Хельга.

Она не участвовала в пире. Она вышла на воздух, чтобы остыть, или по приказу своего командира. В руке она держала пустой кубок. Её лицо в неровном свете факелов было похоже на высеченную из камня маску – сосредоточенную, непроницаемую, лишённую всяких эмоций. Она не пила, не смеялась. Она была на службе. Её острый, как у ястреба, взгляд обводил периметр, оценивая расположение стражи, отмечая тёмные участки между кострами. Даже здесь, на пиру, она оставалась воином.

Она на мгновение остановилась, и её взгляд скользнул по рядам костров ополченцев. Любомир не думал, что она его увидит, но она увидела. Их глаза встретились на долю секунды поверх голов и огней. В её взгляде не было ничего – ни презрения, ни интереса. Лишь холодная констатация факта. Ты – там, внизу. Я – здесь, наверху. Между нами – пропасть. Она отвернулась и снова вошла в шатёр, в мир вождей.

Любомир отвёл взгляд. Он снова почувствовал эту стену. Стену, которую он преодолел в бою, но которая снова выросла между ним и настоящими воинами. Они – внутри, вершат судьбы. Он – снаружи, ждёт своей. Он отхлебнул из кружки тёплое, горьковатое пиво. Оно показалось ему вкусом его собственного положения.