Болото пепла

Девушка немедленно ожила: тоненькие ручки примостили поднос на стол и потянулись к поясу. Что-то звякнуло, и служанка с поклоном протянула хозяйке черный шелковый мешочек, расшитый лунным камнем и перетянутый кожаным шнурком.

– А теперь принеси мастеру куртку.

Девушка отправилась исполнять поручение, а баронесса тем временем перевернула содержимое кисета на ладонь. Линии на ней отчего-то были не под цвет кожи, как у всех остальных, а бледно-сиреневые, напоминающие карту. Причем, казалось, рисунок каждый раз менялся. Пять монет выскользнули на нее одна за другой.

– Твоя плата, Эшес. За барона.

– Не нужно. Пусть пойдет в счет долга.

Баронесса приподняла брови.

– Не думаешь же ты, что я воспользуюсь своим положением? Любая работа должна оплачиваться. К тому же, – она тихо усмехнулась, – вдруг ты еще передумаешь и не уедешь.

С неприятным чувством Эшес протянул руку, и тяжелые золотые кругляшки так же по очереди упали в его раскрытую ладонь, только в обратном порядке. Ми уже несла куртку, поэтому он быстро спрятал деньги и повернулся спиной, подставляя руки. Сунув их в рукава, потянулся, чтобы застегнуть крючки, но длинные тонкие пальцы опередили его. Проворно вдев загогулины в петельки, они задержались над последней. Неожиданно ладонь скользнула под куртку, и возле самого уха раздалось теплое дыхание. Изумленный, Эшес обернулся. Служанки в холле уже не оказалось, рядом была только баронесса. Она продолжала стоять, не отнимая теперь уже обеих рук от его груди. Опомнившись, он отвел их.

– Не надо.

И тут же осекся. Раньше ему удавалось избегать прикосновений к ней – он и сам не мог объяснить, почему ему так этого не хотелось, – а потому ощущение было полной неожиданностью. Глядя на бледную почти светящуюся баронессу, он всегда воображал, что на ощупь ее кожа холодная, как у лягушки. Но он ошибся. Руки будто обхватили горячий бархат; от запястий с пульсирующими жилками исходил такой жар, что при обычных обстоятельствах он бы диагностировал у нее лихорадку. Внезапно вниз от горла скользнула горячая змея, задержавшись в районе живота. Эшес так и не смог отнять руки.

А она глядела на него своими огромными фиолетовыми глазами, опушенными пепельными ресницами, слегка приоткрыв рот.

– Я не знаю, что делать, Эшес, – сказала она, и в уголках глаз показалась влага. – Мой супруг глубоко страдает, а я всего лишь слабая женщина… – Голос дрожал так, что захотелось немедленно ее утешить, унять блестевшие в глазах слезы. Впервые перед ним была всего лишь женщина. Женщина, от красоты которой делалось почти больно. – Иногда мне кажется, что он висит над пропастью, уцепившись одной рукой за край. – Эшес едва понимал, что она говорит, не отрывая зачарованного взгляда от полураскрытых губ. – Но конец неизбежен… Порой, лежа бессонными ночами в своей холодной постели и слушая его болезненные стенания, я думаю о том, с какой благодарностью и облегчением барон принял бы освобождение… – Эшес потянулся к ее губам, чувствуя одновременно желание и дурноту от плотного сладкого запаха. – И в такие минуты мне хочется, чтобы рядом оказался тот, кто милосердно избавит его от мук, наступит на бессмысленно цепляющиеся за жизнь пальцы…

Эшес резко пришел в себя и, отняв наконец руки, попятился. Жар схлынул, как волны при отливе, и разум вернулся.

– С этим вам не ко мне. Я вправляю пальцы, а не наступаю на них.

Остатки наваждения стряхивались с трудом, как застрявшие осколки полузабытого сна.

Баронесса с легкой досадой поморщилась, приняв прежний вид, а потом на ее тонких губах заиграла привычная милая улыбка.

– Почти, – сказала она и вдруг шумно вдохнула воздух вокруг него, сладко жмурясь, почти как недавно в комнате барона.

Эшес не стал дожидаться, пока подадут экипаж, и отправился в деревню пешком. Его мотало от усталости, дорога под ногами раскачивалась, как подвесной мост, то и дело встряхивая его. Даже мелькнула мысль заночевать прямо на обочине. Поэтому, услышав позади цокот копыт, он безо всякого сопротивления упал в приоткрывшуюся дверцу, едва ли не в объятия Грина.

Глава 2, в которой день заканчивается совсем не так, как рассчитывал Эшес

Проснулся Эшес далеко за полдень, оттого что Дымовенок Тоуп тряс его за плечо.

– Спасите, мастер Блэк! – орал он ему в ухо. – Папаша помирает!

– От пива не помирают… – отозвался Эшес, морщась и не разжимая век.

Язык еле ворочался, и ощущение во рту было такое, будто кто-то туда нагадил, а потом, решив, что недостаточно, вернулся и нагадил еще раз.

– Так маманя туда рвотного камня подмешала, чтоб неповадно было! Вот и крючит, так его разэдак! – Постреленок уже разве что не мутузил его.

Эшес попытался перевернуться на другой бок, но под ним вдруг образовалась пустота. Полет был кратким, а потом кто-то с размаху ударил его доской. С болезненным стоном разлепив наконец веки, он обнаружил, что лежит на полу возле своего кресла. Сверху на него смотрели два блестящих карих глаза на измазанном сажей лице. Эшес пошевелился и попытался встать. Он не помнил, как очутился дома. Видимо, отключился еще в карете. Мысль о том, что внутрь его занес Кербер Грин, была очень неприятна. А потом стало еще неприятнее, потому что Эшес сообразил: управляющий не стал бы мараться, а значит, поручил это До и Ре. Его передернуло, как представил, что лакеи касались его своими крысиными пальчиками.

– Идемте же, мастер Блэк, – юный трубочист тянул его за рукав, уже почти волоча по полу.

Эшес поднялся и отряхнулся. В этот момент в комнату влетела Роза с полотенцем в руках и кинулась к ним.

– Это что ж ты творишь-то, а? – воскликнула она и принялась охаживать мальчишку по ягодицам. – Ты почто мастера разбудил! Пусть бы его спал, уморился ведь, пахавши вот на таких!

– Все в порядке, Роза, – Эшес забрал у нее полотенце. – Я и так заспался.

– Не грех и выспаться хоть раз…

Она нахмурилась и, погрозив Дымовенку пальцем, собралась отправиться по своим делам, но, увидев, что мальчишка показывает ей язык, снова вскинулась:

– Ну, я тебе покажу!

Чтобы положить конец возне, Эшес схватил паренька за шиворот и понес к двери. По пути паскудник сучил в воздухе ножками и показывал Розе срамные жесты, за что заработал затрещину. Пронося его мимо саквояжа, Эшес кивнул:

– Захвати.

Дымовенок послушно подцепил саквояж и прижал к груди.

– Постойте, куда ж вы без завтрака-то, а? – спохватилась Роза.

– Потом, – отмахнулся Эшес.

Он все еще не отошел ото сна. Но та уже бросилась к лестнице, ведущей в кухню. Вернулась она считаные мгновения спустя и за три остававшихся до порога шага успела затолкать Эшесу в рот хлеба с ветчиной и влить разбавленного пива. Разве что челюсти руками не подвигала.

– Может, чего еще? – обеспокоенно спросила она.

Эшес покачал головой – «хпашиба», – и, сняв с гвоздя жилет, распахнул дверь ногой. Снаружи он поставил Дымовенка на землю и подтолкнул к дороге:

– Беги пока к себе.

– А папаше-то чего передать? Сказывал, чтоб без вас не вертался!

– Передай, чтоб без меня не помирал, скоро буду.

Мальчишка кивнул, сплюнул через щербину, в которую могла бы пролететь муха, и припустил по дороге к своему дому, помахивая саквояжем.

– И смотри мне, если недосчитаюсь какого инструмента, гланды удалю! – крикнул ему вдогонку Эшес, а потом обошел крыльцо, натягивая на ходу жилет, и направился к установленному сбоку дома чану.

Из-за прошедшего накануне дождя тот был под завязку, и содержимое перелилось через край – вокруг образовалось грязевое месиво. Периодически поскальзываясь, Эшес подошел к баку, ухватился руками за борта и опустил голову в воду. Холод тут же вцепился в лицо и затылок, прочищая мысли. Хорошо, что Роза сейчас его не видит, иначе загнала бы в дом, спеленала и сунула под ноги грелку.

Сосчитав до десяти, Эшес вытащил голову и помотал ею, отряхиваясь.

– Мастер…

От неожиданности ноги разъехались, и он едва не саданулся головой о чан, но в последний миг успел ухватиться за борта. Оглянувшись, увидел незнакомую девушку. Она сидела прямо на земле, прислонившись спиной к стене его дома. Эшесу понадобилось какое-то время, чтобы узнать в ней вчерашнюю пациентку. При свете дня она смотрелась совсем бледной, под зелеными глазами пролегли тени, делая ее похожей на кошку.

– Чего тебе?

Ему пришло в голову, что она хочет спросить о ребенке.

– Спасибо вам, – тихо сказала она.

Голос у нее был неожиданно низкий и совсем не как у юной девушки.

– Не сиди на земле, тем более сейчас, застудишься.

Она послушно встала, опираясь о стену и не поднимая головы.

– Почему ты еще тут? Роза дала тебе еды в дорогу?

Девушка развернула узел и показала ломоть хлеба, большую луковицу и кусок сыра.

– Она была очень добра.

– Ну, хорошо. – Эшес еще раз встряхнул головой и зашагал обратно к крыльцу.

– Мастер… – Он с удивлением почувствовал, как маленькие пальчики вцепились ему в жилет, и остановился. – Позвольте мне остаться, мастер, – сказала она, все так же глядя в землю.

– Где остаться? – не понял он.

– У вас. Я могла бы помогать в доме, по хозяйству.

– У меня уже есть Роза, а готовить приходит Охра. Да и нет у меня денег, чтоб платить тебе.

– Мне не нужны деньги, – она вскинула глаза. – Я буду за так, просто разрешите остаться.

– Нет, – покачал головой Эшес, отлепляя ее руки, – у меня нет лишнего угла. К тому же я сам скоро покину эти края. И тебе не стоит здесь оставаться, – добавил он, помолчав. – За последние полгода у нас тут трех молодых женщин недосчитались.

– Но куда же мне идти, мастер?

– Возвращайся, откуда пришла.

– Я не могу туда вернуться.

– Тогда ступай дальше, своей дорогой.

– У меня нет своей дороги…

– Ну, здесь ты тоже не можешь остаться.

Она стояла, по-прежнему разглядывая землю, и теребила узел. Тот развязался, и еда вывалилась в грязь. Она не бросилась ее поднимать, так и стояла с тряпкой в руке.

– Мне жаль, – сказал Эшес, отвернулся и зашагал к калитке.

* * *

Старина Тоуп дожидался его, валяясь перед домом: жена, Оса Тоуп, не пустила, чтобы не «изгадил все тама, скотина-хоть-бы-уже-упился-вусмерть». Тем не менее время от времени выглядывала наружу, с беспокойством проверяя, не помер ли. Имя удивительно шло этой женщине: массивный верх крепился к необъятному низу тонкой талией, такой короткой, что иногда казалось – ее нет вовсе, и две округлости просто поставлены одна на другую, как у снеговика. Толкни сильнее – и верхняя часть туловища слетит с крутых бедер.

Эшес велел занести больного в дом, но она решительно воспротивилась. Силы были неравны: однажды он видел, как Оса в одиночку тащила на спине тушу кабана. И сейчас она перегораживала вход грудями – каждая величиной с голову ее мужа. Глядя, как они грозно покачиваются, Эшес пошел на уступки и согласился прежде окатить Старину (а именно так Тоупа обычно называли, похлопывая по плечу за столом трактира) водой. Вскоре он понял, что решение оказалось весьма разумным. В противном случае в крошечной норе Тоупов стало бы просто нечем дышать. Вместе с Осой они ухватили страдальца, поливающего их бранью, и занесли внутрь.

Через полчаса с делом было покончено, и больной оживился настолько, что вкатил пинок крутящемуся рядом сыну, который «прохлаждался, вместо того чтобы копить родителям на старость», и подмигнул Эшесу, при этом любовно оглаживая набитую сеном рубаху, заменяющую ему подушку. Перед уходом Эшес забрал припрятанный там пузырь джина. Допил по дороге к следующему пациенту.

Последними, кого он в этот день навестил, стали Фуксия и Лаванда Крим. Сестры жили одни, и каждая поклялась выйти замуж лишь в том случае, если и для второй сыщется жених. Решение не удивляло: у девушек все было общим, в том числе один на двоих характер (вздорный, Лаванды) и ум (недалекий, Фуксии), поэтому и идти они могли только в комплекте.

К их аккуратному, похожему на сливочное пирожное в ажурной салфетке, домику Эшес пришел уже в сумерках. Их жилище выделялось на фоне других: беленый забор – такой низенький, будто сестры и ведать не ведали о ворах; ухоженный садик с вишневыми, яблоневыми и сливовыми деревьями – ствол каждого любовно укутан чем-то, напоминающим вязаный горшок, а ветви подперты крепкими рогатюлинами, дабы не треснули под весом неприлично больших плодов; но самыми примечательными были цветы: огромные белые рододендроны, махровые сиреневые клематисы и малиновые блюдца пионов обступали домик со всех сторон и даже как будто теснили его. Их словно никто не предупредил, что цветам не положено расти круглогодично, а еще вдвое, а то и втрое превышать размерами собратьев за соседними заборами.

Всякий раз, ступая на розовое лаковое крыльцо девушек, Эшес почему-то представлял, как проваливается сквозь хлипкие доски в миску с заварным кремом.

Лаванда Крим лежала на постели с закрытыми глазами и с видом уже умершей. Ее младшая сестра Фуксия сидела рядом, держа несчастную за руку и глядя на нее расширенными от ужаса (и купленных накануне капель «для придания загадочного блеска») глазами. При его появлении она лишь скорбно возвела очи к потолку и покачала головой, а ее сестра застонала. Глядя на широкое, как блин, лицо Лаванды, утыканное выпуклыми пурпурными пятнами размером с мелкую монету и с жирной точкой в центре каждой, Эшес сжал кулаки в бессильном раздражении.

– Это лечится, мастер Блэк? – осведомилась Фуксия Крим, трагическим шепотом и прикрыв рот с одного боку ладошкой, дабы уберечь сестру от удара в случае плохих вестей.

Впрочем, судя по тому, как дрогнули веки последней, она прекрасно все слышала.

– Нет, – отрезал Эшес.

– Как нет? – Больная аж подскочила на кровати и сдернула со лба компресс, который мокро шлепнулся о стену.

– Как нет? – повторила ее сестра.

– Дурость не лечится, – пояснил Эшес. – Где они?

Лаванда закатила глаза и тут же упала обратно в кровать, а ее сестра захлопала ресницами-щеточками:

– О чем вы, мастер Блэк?

– О пиявках, о чем же еще! – рявкнул Эшес, потом нагнулся и вытащил из-под кровати стеклянную банку, в которой резвилось с десяток черных блестящих ленточек. Они парили и извивались в воде, сокращая и снова вытягивая кольчатые тела.

Лаванда приоткрыла один глаз, но, увидев в его руках улику, снова поспешно прикрыла его. Фуксия покраснела под стать своему имени.

– На лицо-то зачем?

Ответом ему была тишина. Лаванда едва заметным движением пожала руку сестры, и Фуксия, потупившись, пробормотала:

– Для бледности. – И, подумав, добавила: – Аристократической, как у Эмеральды Бэж.

Предприятие не увенчалось успехом: сестры и обычно-то отличались завидным румянцем, а у Лаванды он теперь усугублялся краснотой от жара. Зато после пояснения все встало на свои места: cестры Крим отчаянно стремились слыть утонченными барышнями, для чего во всем копировали вышеозначенную Эмеральду, пользовавшуюся в Бузинной Пустоши репутацией законодательницы мод. Та на улицу и носа не казала без компаньонки и зонтика от солнца (что, учитывая их непреходяще пасмурную погоду, смотрелось и вовсе бестолково). Уже не в первый раз Эшесу приходилось лечить сестер от привитой ею глупости.

– И кто вас на такое средство, – он мотнул головой на леопардовое лицо Лаванды, – надоумил?

– Вот здесь, – Фуксия с благоговейным трепетом протянула ему томик в бархатной обложке, пестревший самыми невообразимыми картинками (и изображение сладострастно присосавшихся к лицу пиявок было еще самым безобидным из них), – подробно все описано. Мы ни на шаг не отступали, – заверила его она.

Эшес поглядел на первую страницу: «Самый полный справочник для научения барышень всяко-разным тонкостям и аристократическим замашкам».

– Зачем было так морочиться? – приподнял брови он. – Сразу бы мышьяку – оно вернее. Такая бледность Эмеральде Бэж и не снилась.

Фуксия мгновенно оживилась и подскочила к комоду за пером и надушенным листочком пергамента, дабы записать точные пропорции заветного эликсира, но, взглянув на его помрачневшее лицо, сообразила, что к чему, и опустилась на место.

– Так что нам делать, мастер? – кротко осведомилась она.

– Ну, в этой вашей книженции, – Эшес постучал по обложке и вернул ей распухший от глупости талмуд, – не сказано, что этот способ ведет к осложнению.

– Осложнению? – Фуксия прижала ладошку ко рту и на всякий случай поводила под носом у сестры флакончиком с ароматическим укусом. Та закашлялась.

– Да, – кивнул он, – весьма распространенной болезни stulte rdinaria^[3].

Девушка с суеверным ужасом спихнула книгу с колен, будто могла подцепить заразу прямо от ее страниц.

– Так как же быть? Как мне помочь несчастной Лаванде? – вскричала она. – Я готова на все!

– Тогда ослабь хватку, – поморщилась та, выдергивая посиневшую конечность.

– Слушайте внимательно: для начала – сжечь источник заразы. – Эшес кивнул на томик, и Фуксия осторожно взяла его платочком, зажимая пальцами нос. – Ну а затем пару дней постельного режима и холодные примочки. Если жар не спадет, снова пошлите за мной.

– А что же парша… в смысле, крапинки, – виновато поправилась она, поймав возмущенный взгляд сестры, – скоро пройдут?

Эшес немного оттянул кожу на щеке Лаванды, а потом отпустил. Щека бодро вернулась на место. С упругостью эпидермиса все было в порядке.

– Через месяц, самое большее – несколько месяцев, – сообщил он, – если не будет расчесывать места укусов. До тех пор запаситесь вуалетками.

– Что значит «несколько месяцев»? – Больная возмущенно села в кровати, несмотря на все увещевания сестры поберечь себя. – Вы же хирург, сделайте же что-нибудь! Неужели нет способа как-то ускорить процесс?

– Отчего же нет.

Эшес поставил на стул саквояж и хищно звякнул замками. Не торопясь, извлек оттуда пилу для ампутаций. Повертел ее и так и сяк, чтобы девушки получше разглядели натертый до блеска инструмент. Потом покачал головой, будто бы сомневаясь, и убрал пилу на место, к вящему облегчению сестер. Не успели они вздохнуть, как он уже вытащил оттуда щипцы для удаления миндалин и звонко пощелкал концами, выполненными в виде заостренных когтистых лап.

– Не надо быстрее! – пискнула Лаванда и потеряла сознание, на этот раз по правде.

Последнее обстоятельство было весьма кстати: Эшес без помех смазал пятна средством, снимающим красноту (нарочно выбрал самое пахучее), и покинул домик, от души надеясь, что случившееся хоть чему-то научит сестер.

* * *

Когда дверь за ним закрылась, Фуксия повернулась к Лаванде.

– Не правда ли, у мастера Блэка самая замечательная улыбка? – мечтательно протянула она.

– Но он ведь даже ни разу не улыбнулся, – резонно заметила сестра, осторожно ощупывая кончиками пальцев свое лицо.

– Да, но если бы улыбнулся, она, без сомнения, была бы замечательной.

Лаванда недовольно уставилась на нее:

– С какой стати тебя вообще волнует его улыбка? Как можно быть такой ветреной, Фуксия! Хорошо, что наш бедный Лэммюэль тебя не слышит, это разбило бы ему сердце, если бы оно у него было!

– О нет, я вовсе не это имела в виду! – вскричала в отчаянии Фуксия и бросилась к установленному в углу дубовому трюмо. Эта старинная конструкция была припорошена пылью (никто из сестер не любил убираться), а каждый ящичек снабжен узорчатыми медными уголками и круглой малахитовой ручкой. Здесь сестры хранили самое дорогое.

Зеркало отразило ее взволнованно вздернутые брови и виновато кривящиеся губы. Фуксия выдвинула верхний ящик и достала покоившуюся в нем массивную, но при этом премилую шкатулку-ларь. В ней на синем бархате лежал округлый предмет, напоминавший шар для игры в кегли. Она бережно взяла его в руки и поставила на трюмо.

– Надеюсь, ты не сердишься, любовь моя, – сказала она, – твоя улыбка навсегда останется самой любезной моему сердцу!

С трюмо на нее уставилась невидящими глазами голова молодого мужчины. Его рот был растянут в неестественной улыбке, напоминающей гримасу, будто кто-то насильно раздвинул несчастному челюсти. Фуксия заправила каштановую прядку ему за ухо и поцеловала. А потом вынула из того же ящичка черный бархатный чехол с палочками для полировки и принялась натирать одной из них его зубы, и так напоминающие белоснежные кусочки сахара.

– Как думаешь, – обратилась она через плечо к Лаванде, – может, стоит купить ему головной убор? На прошлой неделе я видела на ярмарке прелестнейший берет с петушиным пером. Он оттенил бы его глаза.

– Что ж, может, и стоит. Но я непременно пойду с тобой – у тебя ужасный вкус. А теперь дай-ка я поцелую нашего Лэммюэля на ночь.

Фуксия послушно взяла голову в руки и поднесла к постели Лаванды. Та с нежностью чмокнула его в губы – от свеженатертых зубов приятно пахло шалфеем.

– Приятных снов, любимый, – сказала она, и Фуксия погасила прикроватную лампадку, а потом на цыпочках вернулась к трюмо, водрузила голову обратно в ларь и спрятала его в ящик.

Закрывая ставни, она бросила задумчивый взгляд на следы, оставленные на дорожке хирургом, и тихонько вздохнула, после чего юркнула под одеяло и, не успев перевернуться на другой бок, заснула самым мирным сном. В своих видениях она всю ночь беседовала с мастером Блэком и, наверное, говорила что-то до крайности умное, потому что он улыбался ей самым чарующим образом и посверкивал идеально отполированными зубами.

* * *

Когда Эшес вернулся к себе, Охра уже ушла, но Роза ждала его и, как могла, сохраняла ужин в теплом виде. Они устроились на кухне, и даже вонь дешевых свечей из свиного сала не могла задушить дивного пряного аромата. Он едва не застонал при виде сочащейся жиром бараньей лопатки, хрустящая кожица которой просто молила о том, чтобы ее поскорее содрали зубами и съели, сладко причмокивая. Молодая картошка и кружка тернового эля довершали картину.

Разом заглотив добрых полпорции, он привычно сунул мясистую косточку под стол, и только когда Роза положила перед ним кусок отличного пирога с ревенем, сообразил, что все еще держит ее в руках. Нагнувшись, пошарил взглядом под столом.

– А где Ланцет? – удивился он.

– Не знаю, – пожала плечами Роза. – Да вы не гоношитесь так, лучше пирога откушайте. Гуляет где-то, скоро сам вернется.

– И давно ты видела его в последний раз?

Роза призадумалась.

– Перед ужином вроде, – неуверенно сказала она, – вернее, после обеда. Да, точно, тогда и видела: все крутился рядом, пока крыльцо скоблила.

Эшес решительно отодвинул стул и поднялся из-за стола.

– Пойду покличу его.

И несмотря на протесты Розы, у которой «чай стыл» и «пирог сох», покинул кухню. Возле дома Ланцета не оказалось. Сперва Эшес позвал его с крыльца, ежесекундно ожидая, что длинная черная тень вот-вот вынырнет из-за угла дома, и пес, привстав на задние лапы, положит передние ему на плечи, виновато заглядывая в глаза. Но Ланцет не отзывался. Он и раньше убегал ввечеру, но всегда успевал вернуться до того, как запирали ворота на ночь, будто под шкурой у него был вшит хронометр.

Однако на этот раз у Эшеса шевельнулось неприятное предчувствие. Он вернулся в дом за фонарем и плащом и отправился на поиски. Сначала прошелся по главной дороге – большинство жителей Пустоши уже легли спать, но кое-где в окнах все еще горели огоньки. Снова начал накрапывать мелкий дождь. Эшес подтянул воротник и повыше поднял фонарь, но видимость стремительно ухудшалась. Все вокруг заволакивало влажной дымкой, словно кто-то распылял в воздухе похлебку. Продолжая кликать пса, он двинулся обратно, попутно заглядывая в соседские дворы. От этого пришлось отказаться, когда из-за очередного забора грянул ружейный выстрел, и голос трактирщика проорал ему проваливать, пока он не отстрелил неизвестному мерзавцу ходилки, а заодно и причиндалы. Ничего на это не ответив, Эшес свернул к проселочной дороге. Продолжать поиски в деревне было бессмысленно: находись пес здесь, он бы уже откликнулся.

Дождь не усиливался, но и не прекращался, и от этих влажных покалываний одежда противно липла к телу. Эшес двинулся в сторону церкви, однако так и не дошел до нее, свернув к лесу, – из зарослей донесся звук, похожий на приглушенное подвывание.

Деревья здесь росли очень тесно: кроны лип, каштанов, буков и вязов плотно переплелись, образовав естественный навес, а их змеевидные корни, казалось, вросли друг в друга, раскинувшись грибницей, в которой уже и не различить, какому дереву они принадлежат. Понизу стелились кусты дикой ежевики, боярышника и жасмина. Похоже, дождь и вовсе не сумел пробиться сквозь лиственную броню: земля здесь была совсем не влажная, но холодная и очень твердая, будто покрытая коркой.

Идти становилось все труднее, и Эшес пожалел, что не прихватил с собой нож, – было бы легче прорубать дорогу. Плащ то и дело цеплялся за колючки, да и фонарь не прибавлял ловкости. Когда он уже было решил, что топчется на одном месте, никуда не двигаясь, снова раздалось поскуливание, на этот раз совсем близко, а через пару шагов ветви внезапно ослабили хватку и расступились сами собой. Сперва он ничего не увидел, а потом различил под одним из кустов чернильный сгусток с двумя светящимися точками-глазами. Пес не выбежал ему навстречу и даже не залаял, а тихонько предупредительно рыкнул. Посветив в ту сторону фонарем, Эшес понял почему.

Ланцет был не один: на нем лежала босоногая фигура, бережно укрытая, как одеялом, хвостом пса. Одна рука обнимала его за шею, а вторая была сжата в кулачок возле самого рта, будто девушка до последнего дышала на озябшие пальцы. Колени были подтянуты к самому подбородку, но щеки розовели. Эшес нагнулся и пощупал ее лоб, однако жара не обнаружил. Заменявший печку Ланцет позаботился о том, чтобы она не подхватила лихорадку.

Почувствовав прикосновение, девушка что-то пробормотала на языке, понятном только во сне, и приоткрыла глаза, но тут же зажмурилась от яркого света. Эшес отодвинул фонарь.

– Не бойся, – сказал он, – я ничего тебе не сделаю. Помнишь меня?

– Да, мастер.

– И давно ты здесь лежишь?

– Мне было негде переночевать.

– Постоялый двор стоит денег, – кивнул Эшес. – Зато его преданность ничего не стоит. – Он укоризненно мотнул головой в сторону пса, но тот лишь фыркнул, пропуская замечание мимо волосатых ушей.

– Не браните его. Если бы не он, я бы уже замерзла, – тихонько попросила она и теснее прижалась к своему спасителю.

При этих словах пес пошевелился, довольный, а потом бросил на хозяина выразительный взгляд.

– Ну, хорошо, – сдался Эшес и пристально взглянул на девушку. – Ты можешь поклясться, что ничего не натворила, никого не убила и не обокрала и что тебя не ищут?

– Я клянусь, что ничего не натворила, никого не убила и не обокрала, – немного подумав, ответила она.

Эшес поднял брови, но она ничего к этому не добавила.

– И на том хорошо, – вздохнул он. – И у тебя точно нет родственников, к которым ты могла бы обратиться за помощью?

– Нет, мастер.

– Тогда поднимайся. Нечего ему кости мять.

Девушка непонимающе захлопала глазами, но поднялась. Эшес тихонько свистнул Ланцету и шагнул к дыре в травяной стене, через которую только что пришел. Проход чернел, окаймленный трепещущими листиками.

Не услышав за спиной никакого движения, он обернулся и обнаружил, что девушка стоит на прежнем месте, недоверчиво глядя на него.

– Ну, ты идешь?

– Вы берете меня к себе? Правда?

– То сама просилась, то хочет, чтобы ее уговаривали, – проворчал он и с досадой глянул на Ланцета, который не отходил от нее ни на шаг. Предатель выглядел ни капли не смущенным.

– Я возьму тебя к себе, но не насовсем, – пояснил Эшес. – Только до конца следующего месяца, пока сам тут буду. За это время решишь, что делать дальше. Угол у меня найдется, да и голодной не останешься, но работу подыскать все же придется, я отнюдь не богат.

Говоря это, он окинул тонкую фигурку взглядом, и сам недоумевая, на какую работу она может сгодиться. Природа ошиблась, послав простолюдинам такое хлипкое дитя.

– Конечно! – воскликнула девушка, сияя глазами. Их цвет отчего-то не терялся даже в темноте, и сейчас они горели ярче, чем у Ланцета. – Я непременно найду, обязательно!

На этот раз повторного приглашения не понадобилось. Пропустив их с Ланцетом вперед, Эшес нырнул следом в разверстый проем. Вспомнив про оставленный на земле фонарь, повернул обратно, но наткнулся на сплошную лиственную стену там, где только что был проход. Ветки, веточки и прутики воспользовались секундной передышкой и прижались друг к дружке, не оставив даже крошечной щели.

Так и не сумев их раздвинуть, Эшес махнул рукой и присоединился к поджидавшим его спутникам. Они вместе выбрались на дорогу.

– Кто были те двое, что принесли тебя вчера?

– Принесли меня? – Изумление в ее широко распахнутых глазах казалось неподдельным. Похоже, эта новость ее напугала. – Я думала, что пришла сама…

– Нет, с тобой были спутники.

– Как они выглядели? – едва слышно спросила она.

Эшес описал вчерашних посетителей, и девушка, заметно успокоившись, покачала головой:

– Я их не знаю.

Эта реакция подтвердила версию про случайных прохожих и вместе с тем укрепила его подозрение, что она от кого-то прячется. Как бы то ни было, Эшес не жалел о принятом решении. Да и Ланцету она явно нравилась, а тот редко испытывал симпатию к незнакомцам. Пес шагал рядом с ней огромной тенью, макушка почти на уровне ее груди.

Заметив, что она ежится, Эшес снял плащ и накинул ей на плечи.

– Надо будет подыскать тебе обувь.

Девушка подняла на него благодарные глаза и стянула края плаща на груди:

– Это вовсе не обязательно… но спасибо, мастер.

– Можешь называть меня «мастер Блэк».

– Хорошо, мастер Блэк.

– Теперь самое время назвать мне свое имя, – подсказал Эшес, когда пауза затянулась.

Еще около минуты они шагали в молчании.

– Не хочешь – не говори. Но как-то же я должен тебя называть.

Когда впереди замаячил крайний дом, она внезапно остановилась и серьезно посмотрела ему в глаза:

– Твила. Меня зовут Твила.

Эшес слегка удивился такой торжественности.

– Ну что ж, будем знакомы, Твила.