Болото пепла

Глава 3. О том, как нелегко бывает найти работу

Служанка явно не обрадовалась новой жилице, но сама Твила была слишком счастлива, чтобы придавать этому значение. Роза – так звали девушку, – еще изменит мнение, они подружатся.

Твилу накормили, хотя от усталости она почти не чувствовала голода. Сейчас она готова была заснуть прямо на полу, под дверью. Главное, что сухо и тепло. Она уже давно не ночевала под крышей. А еще здесь она ощущала себя в безопасности, хотя дом мастера Блэка никак нельзя было назвать крепостью. Отступило и тоскливое беспокойство, не позволившее ей этим утром уйти из Бузинной Пустоши.

Кухня располагалась в подвале, а почти весь первый этаж занимала гостиная, с креслом, низким столиком на крепких ножках и очагом – таким большим, что в нем уместился бы барашек. В задней комнате была устроена операционная. Твила содрогнулась, скорее почувствовав, чем узнав это помещение. Рядом была втиснута еще одна комнатушка – кабинет хозяина. Наверное, раньше обе эти комнаты были одним целым, но потом он поставил стену, решив отгородить рабочее пространство. Кабинет был совсем крошечным и включал только стол, стул и книжный стеллаж – все чрезвычайно узкое, иная мебель здесь просто не поместилась бы.

На второй этаж вела широкая деревянная лестница. Здесь располагались еще две комнаты – одна служила спальней мастеру, другая – Розе. А ей самой отвели чердачную каморку со скошенным потолком. В ней было холоднее, чем в других комнатах, но Твила чуть не расплакалась от радости и благодарности. Мастер Блэк перетащил сюда набитый гороховой шелухой тюфяк и один стул из кухни. А потом ей захотелось провалиться сквозь землю, потому что он спросил, не болит ли у нее грудь из-за молока. Твила нашла в себе силы лишь покачать головой: молока у нее не было. Удовлетворившись этим ответом, врач пожелал ей спокойной ночи и ушел.

Хорошо, что он не спросил про то, что у нее действительно очень болело. Лопатка в эти дни тоже зудела больше обычного. Как только мастер Блэк вышел, Твила рухнула на тюфяк, свернулась калачиком, прижимая руки к животу, и беззвучно расплакалась: она так и не решилась спросить про дитя – из робости, а еще потому, что не слышала прошлой ночью детского крика.

– Тебе там лучше, малыш, где бы ты ни был, – прошептала она, ненавидя себя за испытанное облегчение.

Эту мантру она продолжала твердить еще много ночей перед сном.

* * *

Если Охра и удивилась, когда на следующее утро Эшес сообщил ей новости про новую жилицу, то виду не подала. Недомогание Твилы он обрисовал лишь в общих чертах, опустив причину «болезни». Да кухарка и не задавала вопросов. Зато Роза, напротив, всячески выказывала недовольство, и даже миску перед ним не поставила, а шваркнула (правда, сама же и расстроилась, увидев, что от края откололся кусочек). Но Эшес сделал вид, что ничего не заметил. Привыкнет. Перед уходом не забыл предупредить ее, чтобы ни словом не обмолвилась о том, при каких обстоятельствах Твила попала в их дом. Судя по выпяченной губе, предупреждение оказалось нелишним.

Несколько дней девушка отлеживалась. Силы к ней быстро возвращались, и Эшес подозревал, что куриные бульоны Охры сыграли тут едва ли не бо́льшую роль, чем его визиты на чердак дважды в день. Твила ни на что не жаловалась и только благодарила.

Наконец в одно пасмурное (других в Пустоши не бывало) утро она спустилась вниз, бодро заверила, что прекрасно себя чувствует, и настояла на немедленном поиске работы.

Прикинув, с чего бы начать, вернее, где могла бы пригодиться помощница, Эшес понял, что нигде, а потому начать можно было с чего угодно. Все равно придется просто стучаться во все дома.

Охра сбегала к себе (она снимала угол в меблированных комнатах и сюда приходила только стряпать) и принесла Твиле пару башмаков, на вид – мужских. Худые ножки потерялись в них, как перо в чернильнице, и пришлось подвязать бечевкой, чтобы не слетали.

Поиски они начали со шляпной мастерской. Когда они вошли, хозяйка, Эприкот Хэт, прилаживала к одной особо монструозной шляпке индюшиное перо, а рядом на прилавке уже выстроилось с полдюжины готовых изделий, оснащенных элегантными павлиньими собратьями. При ближайшем рассмотрении они тоже оказались индюшиными, только подстриженными и подкрашенными. При виде их низенькая мастерица быстро спрятала коробочку с бронзовым и ядовито-сиреневым колером и поспешила навстречу. Или, вернее сказать, «подкатилась» – так она напоминала абрикос с одной из своих шляпок: такая же кругленькая, с пушком на щеках, крупными квадратными бусами цвета драконьей одышки и в пронзительно-желтом платье. Веки ее едва открывались под тяжестью толстого слоя золотисто-каштановых теней. Особенно жутким эффект получался, когда она прикрывала глаза.

Узнав о цели визита, шляпница долго охала, ахала и впилась в Твилу взглядом с той жадностью, с какой рассматривают уродцев в странствующих паноптикумах, несомненно, стараясь запомнить каждую мелочь, вплоть до веревочек на тощих лодыжках, чтобы после пересказать все соседкам. Она так увлеклась этим процессом, хватая девушку за руки, оттягивая веки, чтобы получше рассмотреть «чудный оттенок глаз», и приглаживая волосы, что Эшесу пришлось напомнить ей, зачем они пришли. Ее лицо тут же сморщилось, став похожим на печеный абрикос, а голос сделался жалобным и надтреснутым.

Она бы и рада помочь несчастной деточке, ибо врожденная сердечная доброта всегда побуждала ее к свершению добрых дел, нередко даже себе во вред. Да-да, не удивляйтесь, было и такое, ибо мягкосердечие, доведенное до абсурда и крайней степени самоотверженности, доставляет множество неприятностей, – тут Эприкот потерла грудь, будто огромное сердце, не помещавшееся внутри, доставляло ей неудобства прямо сейчас, – но, как бы ни было велико ее отчаяние, она, увы, не в силах ничего поделать. Ее прекрасные шляпки и парики, достойные украшать самую что ни на есть благородную голову, да что там благородную (в порыве красноречия Эприкот вскочила на трехногую табуретку, дабы посмотреть Эшесу прямо в глаза, а не в ремень на штанах), монаршью! Но в наши дни люди столь мало ценят прекрасное (осторожно пятясь, слезла с табуретки), что лучики света в этом скорбном мире сохраняются единственно и исключительно стараниями таких энтузиастов, как она. А вообще ситуация настолько критична, что ей самой приходится почти что голодать (незаметно задвинула кулек засахаренных апельсинов в бюро). Шляпки не пользуются заслуженной популярностью среди жителей Бузинной Пустоши.

Вот в последнем Эшес и не подумал усомниться. Вообще говоря, удивляться стоило скорее тому, что лавка до сих пор не закрылась, учитывая, что единственными, кто носил в их деревне шляпки и парики от Эприкот Хэт, были Эмеральда Бэж и сестры Крим вслед за ней. Поэтому мастерская представляла собой скорее жутковатый музей. На уходящих в темноту полках покоились десятки, если не сотни творений круглых пальчиков шляпницы – от самых простеньких, напоминающих обшитую сукном миску, и до самых невообразимых, несомненно, явившихся результатом ее необузданной фантазии (на одной Эшес успел заметить что-то высушенное).

А вдоль широкого подоконника теснились выскобленные кабачки, имитирующие головы, с насаженными на них париками.

– Люди попроще смогут выбрать эконом-варианты из водорослей или пеньки, почти ни в чем не уступающие самым изысканным образчикам из натуральных волос благочестивых монастырских дев, предназначенным для состоятельной публики, – соблазняла Эприкот, уже позабыв, что они вовсе не покупатели. – Но если вы действительно интересуетесь, то есть и куда более занимательные варианты, как, например, этот, изготовленный полностью из страусиных перьев, или вот тот, украшенный ракушками. Он замечательно подойдет к шляпке, подай-ка вот ту, милочка, да-да, ее…

Эшес решительно сдернул с головы Твилы шляпку, стонавшую под совокупной тяжестью фруктов, петушиных перьев, бумажных цветов и двойной вуалетки, и подтолкнул девушку к выходу. Эприкот Хэт сначала хотела обидеться, оттого что они уходили без покупки, но потом передумала, видимо, вспомнив, что причиной их появления послужило отсутствие денег. Когда они уже были в дверях, шляпница не удержалась и снова, с видимой теплотой, погладила Твилу по волосам. Наверное, при этом она дернула слишком сильно, потому что та тихонько вскрикнула.

* * *

Когда они ушли, Эприкот печально вздохнула, но тут же утешилась, взглянув на восхитительные темные волоски, оставшиеся в ладошке. Они были гладкими, как шелк, мягкими, как бархат, и мерцали, как обсидиановая пыль. Какой восторг, какая роскошь! Ничего подобного она еще не видела!

Эприкот посмотрела на только что закрывшуюся дверь: колокольчик, выполненный в форме вороненка, все еще покачивался, издавая металлическое карканье. Грудь мастерицы бурно вздымалась, пальцы тряслись, а глаза лихорадочно горели. Наконец она взяла себя в руки и убрала хитроумные ножницы-кусачки обратно в мешочек, который всегда носила на длинной ленте на поясе, рядом с подушечкой для иголок. А потом выдвинула ящик бюро и сделала пометочку в блокноте.

* * *

Опасения Эшеса подтверждались: везде повторялась та же картина, что и в шляпной мастерской, с небольшими вариациями: на Твилу смотрели как на отличное жаркое, жадно внимали объяснениям, а потом качали головами и сообщали, что ничем не могут помочь. Помощница не требовалась следующим лицам: бакалейщику, молочнику, пекарю, торговке пирогами («прошлая девчонка по-тихому заказы лопала, а как-то раз бывшему кавалеру муху в начинку сунула»), зеленщику, портному. А работавший у мясника мальчишка так крепко стиснул свой тесак, будто опасался, что соперница прямо сейчас вырвет его из рук. Обращаться к каменщику, плотнику или мельнику и вовсе не имело смысла.

Поняв, что это неизбежно, Эшес толкнул дверь заведения, которое оставил напоследок, надеясь, что им не придется туда соваться. Валет, по обыкновению стоявший у входа, подобно экспонату анатомического музея, поздоровался с ним, и отдельно – с Твилой, немало ее этим напугав. К виду сказителя^[4] и правда нужно было привыкнуть. Но они пришли сюда не к нему, а к хозяину трактира.

Завидев их, Тучный Плюм сперва замер от удивления, а потом вытер жирные пальцы о грязный фартук и направился в их сторону, щурясь как кот, укравший сливки и сваливший все на пса.

Эшес не знал, почему хозяин «Зубастого угря» так его ненавидел. Но факт оставался фактом: тот его терпеть не мог, и чувство было взаимным. Загадкой оставалось и происхождение прозвища, которое Тучный Плюм совершенно не оправдывал. В отличие от большинства собратьев по ремеслу, он был тощ, как остриженный пудель, а сутулость делала его каким-то вогнутым, похожим на клюку, снабженную носом-клювом. И не сказать, что трактирщик был лишен аппетита, напротив, пару раз Эшес становился свидетелем его трапез, и зрелище, надо сказать, являлось преотвратным: Плюм жадно запихивал куски в рот, один за другим, давясь и едва прожевывая. При этом он чавкал и повизгивал, как дикий кабан, и во все стороны летели мясная подлива и брызги жира, сопровождаемые звучной отрыжкой. Покончив же с трапезой, он имел обыкновение задумчиво выковыривать застрявшие кусочки пищи мелкими костями, что, как он слышал, в столице почиталось признаком утонченности. «Лучше эдак, чем ходить с половиной коровьей туши в зубах», – так он рассуждал. Впрочем, завсегдатаев его заведения, не отличавшихся впечатлительностью, подобные манеры ничуть не смущали и не отвращали от посещения трактира. Причина крылась в неплохой стряпне жены Плюма, Сангрии (на странные предметы в тарелке жаловались всего пару раз), и в дешевизне выпивки.

Куда деваются невероятные объемы пищи, попадающие в Плюма, оставалось загадкой. Эшесу хотелось бы заполучить его к себе на прием, чтоб выяснить это. Но как бы тяжко ни хворал, Плюм еще ни разу не обращался к нему за помощью и отверг две попытки ее предложить. И больше Эшес не предлагал. А теперь вот сам явился с просьбой.

– Чем обязаны такой чести, мастер Блэк? – осведомился Тучный Плюм, широко разевая рот с кривыми зубами и потирая руки.

Несколько посетителей обернулись и тоже уставились на них.

Узнав о цели визита, Тучный Плюм не отказал сразу, что, как ни странно, не порадовало Эшеса. В противном случае он бы тотчас увел Твилу, не решив проблему, но с чувством выполненного долга.

– Так это вам нужна работа, юная леди? – повернулся Плюм к девушке, кривя рот в подобии любезной улыбки, и Эшесу совсем не понравилось, как тот на нее смотрит.

Твила бросила на Эшеса чуть испуганный взгляд и пролепетала:

– Да, если вы будете так добры взять меня…

– Ну что ж, – Плюм потер подбородок, изображая задумчивость, – для начала мне нужно посмотреть, годишься ли ты для этой работы. Рукаэль! – рявкнул он так, что подпрыгнули кружки на соседних столах.

Подавальщица появилась, как джинн из бутылки, еще до того, как эхо его крика успело отгреметь.

Она была на несколько лет старше Твилы, проворная и с крепкими икрами – с другими тут долго не продержишься. На ее поясе красовался передник, такой же заляпанный, что и на хозяине. Сейчас в руках у Рукаэль был поднос, заваленный плошками: полные объедков лежали вперемешку с новыми заказами. Впрочем, из-за того, что ей приходилось много бегать, содержимое первых и вторых нередко мешалось. В результате заказавший жареного осетра мог получить в качестве приятного бонуса свиной пятачок, тушенный в сидре. А возжелавший смородинового крамбля – обнаружить остов селедки, выглядывающий из облака сливок.

– Дай-ка поднос этой барышне, – кивнул Плюм на Твилу и хмыкнул.

– Что, прям со всем, что на нем есть?

Закатившиеся глаза Плюма грозили застрять в таком положении навечно.

– Делай, что велено!

Девушка поспешила сгрузить поднос Твиле. Со стороны казалось, что держать его легко, но та аж просела под тяжестью.

– А теперь пройдись-ка во-о-он до того стола, – велел Плюм, из тона которого улетучилась вся любезность вместе с преувеличенной вежливостью.

Эшес кивнул ей, и Твила двинулась в указанном направлении. Ее руки дрожали от напряжения, посуда угрожающе звенела, сталкиваясь глиняными боками. Кое-как, но она справилась с заданием. Дойдя до стола, девушка с видимым облегчением плюхнула на него поднос и обернулась, радостно улыбаясь.

– Куда?! – заорал Плюм. – Отдай клиенту размазню из пареной репы и отправляйся по другим заказам, пока все мухи в этом заведении не передохли!

С разных сторон раздался одобрительный гул, а Твила вздрогнула и поспешила дальше.

Зрелище собрало немало зрителей. Кое-кто даже посчитал забавным чинить испытуемой препятствия, но Эшес быстро положил этому конец, слегка надавив на затылок весельчака, отчего тот обмяк и обнялся с Морфеем на следующие полчаса.

– Все, хватит, теперь вытри столы, – велел Плюм, когда поднос наполовину опустел. – Рукаэль, дай ей утиралку.

Та послушно протянула Твиле тряпку, которую носила заткнутой за пояс. Работы у Рукаэль и без того хватало, так что самое большее, на что столы могли рассчитывать, – это мимолетное прикосновение тряпкой раз в день. Тем не менее Твила старалась как могла. Покончив с первым столом, она хотела взяться за следующий, но Эшес положил этому конец.

– Довольно, иди сюда. Ты и так уже показала господину Плюму, что можешь справиться с этой работой.

Опасливо покосившись на трактирщика, Твила вернула тряпку Рукаэль – та была разочарована, что остальную работу придется выполнять самой, – и подошла к нему.

– Ну что, берешь ее в подавальщицы? – осведомился Эшес.

Плюм, недовольно хмурившийся, оттого что кто-то посмел отдать распоряжение в его трактире, кинул на него злорадный взгляд и выдержал драматическую паузу.

– Нет, – загоготал он, и сидевшие за столами подхватили его смех, хватаясь за бока и хлопая себя по коленям.

Несколько аж подавились, пытаясь совместить два дела сразу – есть и хохотать. Впрочем, на Эшеса ответ не произвел должного эффекта. Он с самого начала подозревал, что Тучный Плюм не собирается нанимать Твилу.

– Почему?

– У меня на то есть Рукаэль. А девчонка-то небось хочет, чтоб ей платили! Или за так будешь работать, а? Коли за так, оставайся, мне не жалко.

Эшес повернулся к Твиле:

– Идем.

Валет, не смеявшийся вместе с остальными, сочувственно коснулся двумя пальцами своей широкополой шляпы с высокой тульей и посторонился, пропуская их. Эшес кивнул сказителю.

* * *

Спровадив этих двоих, Плюм отправился на задний двор, прихватив с собой лохань с объедками – кормить свиней. При виде его грязно-розовые туши взревели от радости, предчувствуя угощение. Он вывалил перед ними содержимое лохани и, привалившись к забору, стал с умилением наблюдать за их трапезой, сопровождающейся свирепым визгом и отпихиванием соперников.

– Ну-ну, тут всем хватит, – примирительно заметил Плюм и поймал на себе взгляд Хрякуса.

Это случалось уже не в первый раз, и не будь тот просто безмозглой прожорливой скотиной, Плюм назвал бы этот взгляд изучающим. Впрочем, в следующую секунду заросшие шерстью глазки снова сосредоточились на еде.

На три вещи в этой жизни трактирщик мог смотреть вечно: как считают деньги, как Эмеральда Бэж наклоняется за упавшим платком и как эти твари жрут. Последнее зрелище действовало на него особенно успокаивающе. Вот и сейчас подгаженное хирургом настроение выправлялось по мере того, как уменьшалась куча объедков. Плюм ненадолго отвлекся от созерцания, чтобы подпиннуть в загон кусочек, видимо, выпавший из лохани, когда он ее нес. За добавку тут же развернулась борьба аж между тремя претендентами.

– Ну, чего там застрял? – послышался из трактира голос Сангрии. – Или вместе с ними жрешь?

Плюм скрипнул зубами и сжал кулаки. Ну что за баба! Даже такой момент ей надо испортить!

– Уже иду! – проорал он в сторону двери и, повернувшись к свиньям, нежно добавил: – Кушайте, не торопитесь и хорошенько прожевывайте.

Через пару минут с делом было покончено, и Плюм вернулся в трактир с пустой лоханью.

* * *

– Я сделала что-то не так? – тихо спросила Твила, когда они вышли.

– Нет, это не из-за тебя. Ты все сделала правильно.

– Тогда почему он меня не нанял?

– Потому что есть люди, которые не любят, когда другие делают что-то правильно.

– А что с тем, другим? Ну, у дверей…

– А, ты про Валета. Как-нибудь на досуге сама у него и спросишь. В ответ услышишь с десяток историй его жизни и выберешь, какая больше нравится.

Эшес подозревал, что Валет уже и сам не помнит правду. Вернее, искренне верит в истинность каждой из них: столько небылиц ему пришлось рассказать за свою жизнь – хочешь не хочешь, а запутаешься.

– А он родился с таким носом?

– Ты когда-нибудь видела, чтобы люди рождались с золотым носом? Нет, это протез. Валет достаточно старомоден: он хочет, чтобы в положенное время его тело перенесли в древнюю усыпальницу.

– И что, так и сделают?

– Нет, конечно, – усмехнулся Эшес. – Закопают на погосте, как всех, и хорошо, если перед тем никто нос не прихватит. Голодна?

Уже давно перевалило за полдень, и желудок у него крутило.

Твила кивнула, и они направились через дорогу к Старой Пай. Та торговала на углу жареными каштанами. Эшес купил два кулька – один девушке, другой себе. Он уже собирался отойти, когда заметил, какими голодными глазами она смотрит на рисовую лепешку, и взял и ее. После этого в кармане осталась всего пара мелких монет, которые даже не бренчали.

Они с Твилой расположились прямо на улице: девушка уселась на перевернутую кверху дном бочку из-под сельди, а Эшес – на сложенные возле плотницкой доски (стараясь не обращать внимания на прилипшего к окну и изнывающего от любопытства владельца). От теплого кулька пряно пахло орехами, и он принялся разгрызать горячие плоды, размышляя о том, куда пойти дальше. Пару раз поймал на себе взгляд Твилы, но вслух она ничего не спросила и, застигнутая врасплох, отвела глаза. Когда он потянулся в очередной раз к кульку, один из темно-коричневых шариков полетел на землю и резво покатился прочь. За ним тут же бросилась нелепая фигура, ростом не выше Твилы. Заскорузлые пальцы схватили беглеца и закинули в рот.

– А ну выплюнь его, Лубберт! – велела Старая Пай внуку, но ответом ей был смачный хруст.

Мальчишка снова опустился на четвереньки и, вертясь как волчок, убежал за стену соседнего дома. Оттуда раздалось хихиканье с подвываниями.

– И когда же вы сподобитесь камень-то из его головы выковырнуть, а, мастер Блэк?^[5] – всплеснула руками торговка.

– Я уже говорил, Пай, – мягко ответил Эшес, – нет у Лубберта никакого камня, просто он такой уродился и таким останется. Тут уж ничего не поделаешь.

– Не был он таким! – в сотый раз повторила та.

Старушка упорно продолжала верить россказням о камне слабоумия и объясняла нежелание Эшеса вскрывать голову ее внуку исключительно вредностью хирурга. При всяком удобном случае она подступалась с этой просьбой, видимо, надеясь его переупрямить.

– Кто это, мастер Блэк?

Эшес проследил, куда указывала Твила, и увидел на противоположной стороне улицы Эмеральду Бэж. Та усердно разглядывала их в позолоченную подзорную трубку. Сообразив, что ее заметили, она сделала то, что положено делать всем леди в компрометирующей ситуации: избавилась от улики, передав трубку компаньонке, поднесла к носу флакончик с нюхательной солью и поспешила прочь. Вскоре обе скрылись в шляпной мастерской.

– Очередная сгорающая от любопытства, – пояснил Эшес, – придется привыкнуть, первое время все так на тебя будут смотреть. Доела? Тогда идем.

Твила с готовностью поднялась. По правде говоря, он еще не придумал, куда идти дальше, но решение буквально само кинулось им под ноги: едва ступив на дорогу, Твила столкнулась с вынырнувшей из-за угла старухой. Годы и тяжелая работа согнули ее спину почти параллельно земле, но Эшес, да и все в деревне знали, что, несмотря на почтенный возраст, вдова Доркас Уош заткнет за пояс любого здоровяка.

Корзина, которую она тащила, выпала из подагрических рук, и белье вывалилось прямо в грязь. Брань огласила улицу, привлекая и без того неусыпное внимание жителей Пустоши.

– Посмотри, что ты наделала, негодная девчонка! – закричала старуха. – Чтоб в аду тебе гвозди в пятки вместо башмаков заколачивали, чтоб волосы твои на мельничные жернова наматывали, чтоб…

– И вам доброго дня, Доркас, – вежливо поздоровался Эшес.

Все уже давно свыклись с привычкой вдовы расцвечивать подобным образом свою речь, но Твила помертвела так, будто щедро сыпавшиеся из разинутого рта проклятия сбывались прямо на ходу, и бросилась подбирать упавшее.

– Не вижу в нем ничего доброго, но и тебя приветствую, хирург, – проворчала вдова, уже менее сварливым тоном. – И что это за разиня рядом с тобой? Прежде не видала ее в нашей деревне. Впрочем, крутится споро, – добавила она, принимая из рук Твилы корзину, в которую девушка уже успела затолкать тряпки.

Старуха сунула нос внутрь, проверяя, все ли на месте, и скривилась при виде вымазанных жирной грязью рубашек.

– Ее зовут Твила, – пояснил Эшес, – она теперь живет у меня.

– Ай да хирург, времени зря не теряешь! – перебила та и разразилась низким каркающим смехом. – И ходить далеко не надо, а?

Эшес пропустил это замечание мимо ушей.

– И сейчас она ищет работу.

Отсмеявшись, старуха пожевала губами и смерила Твилу прищуренным, как для стрельбы в мушкет, глазом:

– Ладно хоть на постирание несла, а не чистое. Покажи ладони! – велела она, и Твила неуверенно протянула ладошки.

Та схватила ее пальцы своими красными шершавыми, повертела так и сяк и брезгливо откинула.

– Как ты такими ложку-то держишь! У воробья и то годнее будут. Ну да мне не до выбору, одной уже тяжко. С завтраго и начнешь. И чтоб до свету была, лентяйки мне не нужны. Полмонеты в день, и ни песчинкой больше. – Старуха отвернулась и больше на Твилу уже не глядела. – Доброго окончания доброго дня, хирург, и постарайся никого сегодня не залечить до смерти.

Посмеиваясь, она зашагала к домишке, где снимала подвал для своих нужд. Эшес смотрел ей вслед, чувствуя подступающую к горлу тошноту. Из задумчивости его вывел тихий голос:

– Что она имела в виду, мастер Блэк?

– Ты нанята, Твила, – пояснил он. – Вдова Уош – прачка, и с завтрашнего дня ты будешь ей помогать. А теперь идем, закажем тебе башмаки.

Твила даже взвизгнула от радости, а вот у Эшеса последние слова старухи звучали в ушах аж до самой лавки башмачника.