Медвежий Яр. Часть 1

Часть 1.

Глава 1.

Никто в Бобровке не знал, почему прозвали Елизавету Елагину «Медведихой». Может быть, виной тому была высокая стать, которую местные бабы порой называли «гренадёрской» и «медвежьей», а может быть прозвище Елизавета получила, потому что жила в одноимённой усадьбе.

Сама Бобровка располагалась под холмом, за которым текла Койва, а на холме, так отличаясь от рубленых бобровских изб, стояла она, белокаменная усадьба «Медвежий Яр». Старожилы поговаривали, что заложена сия усадьба ещё дворянским родом Елагиных, якобы сосланных в Сибирь при царском режиме. Ну, чего не знаем, про то, конечно, и лгать не станем. А люди много чего говорят…

Так вот, и про саму Елизавету, и про мать её Екатерину Александровну то и поговаривали, что кровей они явно не простых, и что усадьба эта чудом уцелела в их владении. А всё потому, что покойный муж Екатерины Александровны, Владимир Фёдорович, был врачом, а до того и отец его им был, и дед. Так вот сам Владимир Фёдорович сделал какое-то важное государственное открытие, потому и не трогали их. Как жили Елагины в доме на холме, так и остались даже после кончины самого Владимира Фёдоровича, получая от государства пенсию за учёного.

Екатерина Александровна, тоненькая и высокая женщина, красивая даже в возрасте, не прибранной до последнего волоска на улице никогда не появлялась, а осанка её заставляла бобровских женщин самих расправлять плечи и выпрямлять спину.

– Говорят, мать её, или может быть бабка, в институте благородных девиц обучалась, и её приучила, ты смотри, какая она, эта Екатерина! – шептались местные кумушки, и в голосе их слышалось некоторое осуждение, но в то же время они так старались ей подражать, – А вот Лизка в кого такая уродилась, непонятно – то ли баба, то ли мужик, здоровая, прямо и сказать – медведиха… Кому такая понравится, точно замуж не возьмут, так и проходит в девках!

Бобровскую восьмилетку Елизавета окончила досрочно на год и с отличием, а в том была заслуга её матери – Екатерина Александровна сама учила дочь, видимо, как когда-то учили её саму. Никто и подумать не мог, что Елизавета отлично говорит на французском, довольно сносно знает и немецкий. А не знали потому, что уж очень нелюдимый был у Лизы характер, не приветливый. Да и сама Екатерина Александровна общительностью не отличалась, и в Бобровке ни с кем не приятельствовала.

Не водила Лиза ни с кем дружбы, сторонилась и девчат, всё молчком да молчком, так и уехала Елизавета в город после восьмилетки, к какой-то там своей дальней тётке, там окончила художественное училище, потому что как оказалось, имела она еще и талант к рисованию. Вернувшись в родные места, работать она пошла не абы куда, а в мастерскую при местном храме, который считали таким же «чудом сохранившимся пережитком прошлого», как, наверное, и семью Елагиных.

Снова зажила «Медведиха» в родном доме с матерью и какими-то их дальними родственниками, мужичком в годах и его женой Варварой, про которых поговаривали, что не родня они вовсе, а самые настоящие слуги, а мужик тот наподобие приказчика в доме, как раньше говорили. Хотя, скорее всего это тоже были просто досужие разговоры – какой приказчик может быть в этакое время, когда вся страна строит светлое будущее.

Так вот этот самый «приказчик- не приказчик», величали которого Архип Фомич, каждое утро запрягал гнедую лошадь, чтобы отвезти Елизавету «на службу», как он сам говорил, а вечером исправно привозил домой. Это дело конечно тоже диковинным казалось местным жителям, но уже давно все привыкли к странностям обитателей усадьбы, и внимания на это обращали мало, занимаясь больше своими делами.

Бобровка была большим селом, да ещё с присёлками и хуторами. Колхоз, пилорама, лесосплав с большими складами, небольшое кожевенное производство и еще несколько предприятий давали людям занятие и доход, так что и помимо обсуждений и слухов было чем заняться местным жителям. Да и библиотека была, и клуб был – просто загляденье, новый, с кинозалом!

Так и стояла усадьба на холме, окружённая ухоженным садом, мечтой местных мальчишек, потому что яблоки там были… уууу, ни у кого в Бобровке такие не росли – словно чуть прозрачные, что все семечки насквозь видно, с красноватым бочком. Однако Архип Фомич на ночь выпускал во двор троицу своих подопечных – поджарых, неизвестной породы и помеси псов, которые острыми зубами своими порвали уже не одни штаны…

Еженедельно появлялась в местном магазине полненькая Варвара, в неизменной своей коричневой юбке и повязанным поверх неё ситцевом цветастом переднике и платке. Пристально всматривалась она в то, что было выложено на магазинных прилавках, что-то считала, складывая и вычитая на пальцах. А потом строго говорила продавцам, сколько веса ей необходимо того или иного продукта, чем иной раз ввергала в негодование не очень трудолюбивую Зинаиду, заставляя несколько раз перевешивать то масло, то сахар.

– Ишь, тоже! – ворчала Зинаида, когда довольная покупками Варвара удалялась, – Буржуйские замашки! Вот кто эта Варвара у Елагиных, служанка? Смотри, сейчас на рынок пойдёт! И в кооперативный еще заглянет, откуда только деньги! Я сама видала, она там давеча кофе заказывала, зерновой! А, каково? Нет, Наташ, ты видала такое, чтоб в наше то время… Куда только власти смотрят!

– А что такого? – пожимала плечами напарница Зинаиды, молоденькая Наталья, – У них за отца пенсия знаешь какая? Ого-го! Я сама видала, как Екатерину Александровну дед Архип на поезд отвозил, её куда-то приглашали за покойного мужа очередную награду получать! Говорят, что она даже в Москву как-то ездила, вручали там что-то ей!

– Ой, тоже мне, интеллигенция! А чего тогда тут торчат? Вот и ехали бы в Москву! – ехидничала Зинаида, – Может Медведиху свою там бы за кого пристроили, бобыля какого б подыскали!

– Ну, дом тут у них посмотри какой! Моя бабушка говорила, что Владимира Фёдоровича отец тут жил, местных лечил, и дед его тоже, говорят заведовал в городе больницей какой-то, я не помню уже. Династия у них докторская! Чего бы и не жить там, где сами хотят! А Елизавета у них хорошая, добрая! Зря ты про неё так! И коса у неё посмотри какая шикарная!

– Да чего в ней хорошего то?! Как глянет, страшно делается! А в сумерках такую встретить, умрёшь со страху! – зло буркнула Зинаида, которая стеснялась своих жиденьких волос, и от слов коллеги еще сильнее нахмурилась.

– Мама моя недавно ходила к бабушке в Кузнецово, та приболела, так Елизавету как раз дед Архип вёз, маму пригласили даже, доехала, всё не пешком. А ты – страшно! Не таких людей бояться следует!

– Да ну тебя, блаженная ты какая-то! Вот и водись тогда с Медведихой, раз она так тебе нравится! – надулась обиженная Зинаида и достав из-под прилавка зеркальце и помаду, стала красить губы.

Наталья же покачала головой и принялась протирать витрину, думая о злых словах напарницы. Ведь как несправедлива бывает порой судьба… Вот Лиза Елагина, ненамного она старше самой Натальи, и может быть человек золотого характера, и никогда никому ничего плохого не сделала, а вот поди ж ты, чем-то заслужила такие о себе разговоры…

Что ж, вот такую судьбу и прочили бобровские кумушки Елизавете, как вдруг однажды летом, когда в самой поре был покос, громом среди ясного неба разразилась в Бобровке новость, что Елизавета «Медведиха» выходит замуж!

– Да говорю тебе, Клавка Ромашова мне сказала, а она в сельсовете работает, – говорила в магазине той же Зинаиде её подруга и соседка Верка Быкова, – Так вот, Клавка сказала, Медведиха с женихом приходила, заявление на регистрацию написали! Вот так вот!

– Да ты что! А кто? Кто жених-то? Неужто кто из местных до её роста допрыгнул, – Зинаида хихикнула, – Уж не Сомов ли Николай? Он у нас тут только ходит, каланча! Правда, еще и худой, как щепка!

– Нет, не местный! – продолжала шептать Верка, – Сплавщиков бригадир! Недавно приехал, вот прошлой осенью, а может раньше, разное болтают. Здоровенный, ей под стать! Говорят, сам он откуда-то с Кубани, так ведь собой-то хорош! Чего уж выбрал-то себе в жёны, мог бы и покрасивше кого найти, сам то кудреват, брови чёрные, улыбчивый! Михаилом зовут, мне брат сказал!

– Да ты что! Бригадир! – ахнула Зинаида и густо покраснела, потому как сама уже давно старательно строила Михаилу глаза, когда заходил он в местный магазин, – Не может быть! Может врёт всё твоя Клавка!

– Ничего не врёт, ничего не врёт! – возмущенно зашипела Верка, – Я сама их видала недавно, они в город поехали вместе, на станции стояли, а я как раз к тётке своей ездила! Я еще думала, что обозналась, а вот и нет!

Зинаида утёрла ладошкой вспотевшее лицо. Как же так, ведь она так старалась, когда почти вся бригада с лесосплава являлась в магазин, она-то точно знала, кому как не бригадиру положить и сыр посвежее, и папиросы подороже… Да как же смогла обойти её эта Медведиха, что вообще он в ней нашёл!

Верка замолчала, потому что к прилавку подошла бабушка Анисья Захарова, и подслеповато прищурилась на ценники:

– Зиночка, а скажи, почём у вас кусковой сахар? Я к чаю себе беру, люблю очень.

– Я тут что, справочное бюро?! – рявкнула в ответ Зинаида, злость на Медведиху никак не отпускала её, а тут еще эта старуха, – Вон всё написано, для кого, спрашивается?

– Дак я очки позабыла, дочка, – виновато ответила не вовремя подоспевшая покупательница, – Мне ведь уж почитай восемьдесят два, глаза не видят!

– А не видят, так пусть дети за сахаром тебе ходят, – ответила Зинаида, потом не сдержалась, зло выдернула с дальней витрины ценник на сахар и стукнула им по кассовому столу перед Анисьей Петровной, – Вот, так видно?!

– Спасибо! – ответила Анисья Петровна, но покупать ничего не стала, повернулась и вышла из магазина, опираясь на свою палочку.

– Нет, ну ты видала? – зло воскликнула Зинаида, указав подруге на Анисью, – Пытала-пытала, а брать ничего не стала! Что, поболтать просто приходила?!

До самого вечера не отпускало Зинаиду плохое настроение, и до закрытия магазина всё валилось из рук. Зависть к этой Медведихе просто душила её, никак не могла она поверить в рассказанную Веркой новость, и решила, что всё это не иначе как сплетни, и быть такого просто не может!

Глава 2.

Михаил Голобец, старший в бригаде сплавщиков, и вправду был хорош собой, улыбчив и добр, чем быстро снискал в Бобровке добрую славу. Жил он не в большом бараке, где располагалась обычно бригада, а квартировал в доме вдовы Горшениной, женщины средних годов, очень шустрой и предприимчивой.

Большой дом Людмилы Горшениной стоял почти у самой околицы, рядом с берёзовой рощей, в которой родился и бежал до реки студёный родник. Так вот Михаил занимал небольшой флигель, выстроенный позади дома и выходящий окнами как раз на рощу.

Сам он был родом из маленькой кубанской станицы, рано остался без матери и в общем-то детство своё помнил нерадостным. Отец женился повторно, у мачехи, красивой и видной женщины, было двое своих детей, и пасынок ей был не только безразличен, но даже и мешал. А когда пошли совместные дети, то она и вовсе перестала скрывать, что пора бы Мишке подумать о том, куда он уедет, окончив школу, потому что в доме отца ему места нет.

Отец, работавший механизатором, мало обращал внимания на домашние неурядицы, при том, что в его присутствии новая жена была одинаково ласкова со всеми домашними. Михаил не жаловался отцу, выполняя все указания мачехи, работал по хозяйству и присматривал за младшими, но, к сожалению, никто не поинтересовался, что же у мальчика на душе… Первым делом это отразилось на учёбе, Миша съехал на тройки и это послужило визитом учительницы в дом к семье Голобец.

После беседы с родителями, учительница ушла домой с чувством исполненного долга, а Мишка был выпорот отцовским ремнём. Однако, визит учительницы возымел и некоторый положительный эффект – отец высказал жене, что воспитанием их старшего сына она занимается плохо, раз у него с учёбой трудности, и с того дня мачеха стала строже контролировать Мишу, задавая ему меньше работы по дому. Учёба пошла «в гору».

Так и добрался Михаил до окончания школы, ни шатко, ни валко, но аттестат получился без троек. Чему очень удивились в районном военкомате, куда он явился за месяц до своего восемнадцатилетия.

– А почему в техникум не идёшь? Или в институт, ведь есть хорошие шансы, – внимательно глянул на Михаила офицер, изучив его бумаги, – Ну, раз говоришь – в армию, так в армию. После службы решишь, кем хочешь стать, так?

Отслужив, весенним днём Михаил вернулся в дом, где стало еще теснее – братья и сёстры подросли, еще двое малышей весело агукали в деревянной кроватке. Но всё равно, это был дом, родной дом… Миша лежал на опустевшем за зиму сеновале, закинув руки за голову, и пытался вспомнить, как же выглядел их двор и дом, когда жива была мама… и не мог вспомнить. Только смутные образы темноволосой женщины, её улыбка и тёплые, пахнувшие горячим хлебом ладони, обнимающие маленького Мишку, согревали сердце.

За завтраком, который недовольная лишним ртом мачеха накрыла на дощатом столе во дворе, отец сказал:

– Ну что, Мишка, надо тебе думать, куда-то учиться идти, профессия ведь нужна. От совхоза отправляют учиться на тракториста, или на комбайнёра. А можно и в райцентр, в техникум автомобильный. Сам-то ты чего хочешь? Ты не торопись, подумай, пока отдохни, только ведь приехал.

Однако дома оставаться и отдыхать, как сказал отец, Миша не смог – уж очень красноречив был взгляд мачехи, уж очень громко и яростно гремела она у печи пустыми горшками и кастрюлями…

– Бабка Афанасьева сказала, – вернувшись из сельсовета, сказала как-то мачеха, – Что вот их Генка, вернувшись с армии, дома штаны не просиживает, а едет куда-то там работать, на Урал. Лес сплавлять! Говорят, деньги хорошие платят. Ты бы тоже мог, хоть что-о заработал бы, может дом бы строить начал. Куда жену приведёшь? К нам на сеновал?

Знала, что сказать, на что надавить… Горек стал кусок и думы не шли из Мишкиной головы. Потому что пока он в армии служил, соседка Валюшка неожиданно подросла… И теперь её шикарная рыжая коса и веснушки на носу не давали Мишке спокойно заснуть. Тем более, что девчонка, завидев Мишу, густо краснела и улыбалась. Вроде бы ему улыбалась…

– Валь, пойдём в кино в пятницу? – набравшись смелости, Миша подошёл к сидевшей на скамейке у своего двора Валюшке, – Говорят, хороший фильм в клуб привезли…

– Тоже, жених выискался, – расхохоталась в ответ девушка, вздёрнув носик, – И что, потом и замуж позовёшь? В вашем доме табором жить? Да я каждый день заснуть не могу, пока вся ваша орава не угомонится!

А в пятницу вечером Миша, возвращаясь от бабки, матери своей мачехи, которой относил привезённое отцом лекарство, встретил Валюшку. Она шла в клуб в сопровождении Олега Проценко, сына председателя сельсовета.

Насмешливо глянув на Мишу, девушка отвернулась и рассмеялась на шутку своего спутника, весёлого симпатичного парня, студента второго курса престижного городского ВУЗа.

Миша свернул в переулок, чтобы поскорее дойти до дома Афанасьевых и расспросить Генку, куда он там собрался ехать. Генка был одногодок Михаила, учились они в параллельных классах, но особенно дружбы не водили. Однако теперь Генка встретил Мишу, словно старого друга, только узнав, зачем тот явился.

Так и поехал Миша на сплав впервые. Отец покряхтел, поворчал, но отпустил сына, собрав ему в дорогу и продуктов, и денег, сколько было, прицыкнув на жену, которая было пыталась ворчать, что последнее отдаёт.

А заработок был очень даже неплох. Приехав обратно после первого сезона, Миша все деньги отдал отцу, только немного себе оставил, чтобы купить гостинцев младшим в семье и себе вещи, которые будут необходимы при поездке на следующий сезон. На этот раз мачеха не так ворчала, и даже похвалила пасынка, молодец, мол, что о семье думает…

Отработав подсобником в совхозе до следующего сезона, Михаил снова собрался и вместе с Генкой Афанасьевым отправился в путь.

– Я вот еще съезжу пару раз, и всё, – мечтательно закинув руки за голову, вещал Генка с верхней полки плацкарта, – Отец сказал, хватит мотаться, буду на заочное поступать. Да и это… Галинка моя тоже сказала, что не станет больше ждать, пока я там по стране мотаюсь.

Так и случилось, только всё произошло раньше – отработав сезон, на третий Генка не поехал, семья не отпустила. А вот Мишка решил, что мотаться туда-сюда нет смысла, и стал оставаться в Бобровке и в межсезонье, благо работы там тоже хватало.

Отправляя регулярно деньги семье, Михаил изредка получал из дома весточки – в основном писали братья или сёстры, изредка отец, но письма становились всё короче и короче с каждым разом… Но Миша всё равно каждый раз отвечал подробно и пространно, описывал местность и людей, где жил, сообщал, что теперь его назначили бригадиром и конечно отправлял деньги.

А потом, зимним морозным утром пришла короткая телеграмма. Мачеха сообщала, что отец скончался. Никаких подробностей, ничего, просто пара слов… И Миша понял, что отныне его там некому ждать… С трудом, при помощи директора пилорамы, где он работал, Михаил раздобыл билет на самолет, чтобы успеть на погребение, в последний раз проститься…

Сидя на лавке в родном доме, Миша понимал, что теперь покинет его навсегда, потому что нет ему здесь места.

– Вот, держи. Это матери твоей, венчальная, – мачеха протянула Мише потемневшую от времени икону, – Отец твой берёг, думал, что на твоей свадьбе её достанет. А вон как вышло… Забери, пусть у тебя будет.

Миша взял в руки оклад чернёного серебра, и погладил образ. Он не помнил ничего из того, что осталось от матери, как-то всё само собой исчезло, стёрлось из их дома еще когда он был маленьким. А вот теперь он прикасался к тому, что когда-то его мама держала в руках…

– Спасибо, – только и смог он тогда ответить женщине, прожившей с ним столько лет, но так и не ставшей ему хоть сколько-то родной.

Вернувшись в Бобровку, Михаил продолжал работать и отправлять деньги семье, только вот писем он уже не получал. А вскоре его денежный перевод и вовсе вернулся обратно… Вызвав на переговорный коммутатор Генку, Миша узнал, что мачеха продала всё – дом, скотину, какая была, и уехала к каким-то своим родственникам. Так оборвалась последняя ниточка, тянувшаяся от Миши к местам, где он родился.

Собравшись кое-как с духом, принял Михаил всё случившееся и стал жить дальше. Откладывал деньги, думал, может обзаведётся когда-то своим углом.

Как-то раз сидел он у себя во флигеле, усталая спина ныла от напряжения после смены, неожиданно тоска затопила душу, и он достал завернутую в чистый рушник мамину икону. В дверь стукнули и на пороге показалась хозяйка дома, Людмила Тимофеевна, с тарелкой и крынкой молока в руках.

– Не спишь еще? На-ко вот, угостись. По мужу моему, Ивану Прокофьевичу, годовая нынче. Уж почитай двенадцатый год нет его, ох…

Во флигеле запахло пирогами, Миша посмотрел в грустное лицо хозяйки.

– А это что у тебя? – Людмила Тимофеевна увидела икону на вышитом рушнике, – Как потемнела, помутнела… Образ-то почти не видать. Это твоя что ль?

– Да, моя. От мамы мне осталась, их с отцом венчальная.

– А что же ты, хоть отдай её вон в мастерскую при церкви, там у нас ведь иконописцы есть. Посоветуют, может что поправить можно, да и оклад в порядок приведут. Я вот отдавала, старая икона была, а вернули, так будто засияла.

Идея Мише понравилась, и в следующий же свой выходной он отправился туда, куда направила его хозяйка дома, прихватив с собой и мамину икону в рушнике.

Глава 3.

Благоговение и тишина встретили Мишу в небольшом старинном храме на самой окраине Бобровки, протянувшейся далеко вдоль реки. Храм стоял на невысоком холме, под которым с одной стороны простиралась Бобровка, а с другой шумел бескрайний зелёный лес, простирающийся до самого горизонта.

Что же видели на своём веку эти стены из белого камня, подумал Миша, встав скромно возле стены. Служба в храме закончилась, свечи догорали на кандилах перед иконами, людей в храме почти не осталось. Только невысокая старушка в светлом платочке сидела в углу, и щурясь читала небольшую книжицу.

– Добрый день, матушка, – почтительно обратился к ней Миша, – Простите, что вас побеспокоил…

– Здравствуй, сынок. Ничего, говори, чем тебе подсобить?

– Мне нужна иконописная мастерская, где найти?

– Пойдём, провожу тебя, это позади храма в хозяйстве, – женщина поднялась со стула и повела Михаила на двор, где располагались небольшие постройки.

Миша читал надписи на небольших строениях – «Крестильня», «Пекарня» и еще другие, которые ему были мало понятны. Давно, когда была жива его бабушка, мать его мамы, он смутно помнил, как воскресным утром она его, совсем малыша, водила на причастие. Теперь же знакомые запахи и образы будто вернули его в далёкое-далёкое детство.

Вспомнились Михаилу родные места, тягучие и медленные кубанские реки, по которым поутру разливался такой густой туман, что твоё молоко. Вспомнил старую мельницу возле высокой запруды, где они с другом Данилкой любили удить рыбу. Где теперь Данилка… После окончания школы он уехал учиться в институт, а после его мать говорила, что направился он куда-то на всесоюзную стройку. Так и затерялся друга след на просторах огромной страны. Сжалось сердце и как-то тоскливо стало в груди, посмотрел Михаил на высокое небо над куполами и силился вспомнить мамино лицо.

– Ну вот мы и пришли, – сказала женщина, открывая перед собой дверь невысокого строения с миленькими окошечками, и открытыми резными деревянными ставнями.

Пригнув в дверях свой недюжинный рост, Михаил вошёл внутрь. Помещение было небольшое и практически всё было заставлено столами и шкафчиками, на которых стояло множество баночек с красками, коробки и банки с кистями разной толщины и формы украшали подоконник.

В мастерской Михаила встретил невысокий пожилой мужчина, чью переносицу украшали очки в металлической круглой оправе, поверх которых он смотрел на вошедших. Руки его были испачканы какой-то то ли краской, то ли сероватый сажей, Михаил так и не понял. Мужчина тщательно вытирал их ветошью и улыбался гостям:

– Здравствуйте, чем обязан? В гости к нам редко заходят. Разрешите представиться, зовут меня Николай Никифорович, собственно, я и заведую всем вот этим хозяйством.

– Здравствуйте, Николай Никифорович, а я вот вам гостя привела, – сказала женщина в светлом платочке, – Ну вы тут поговорите, а я пойду.

– Здравствуйте, меня зовут Михаил, – молодой человек огляделся вокруг и протянул Николаю Никифоровичу крепкую мозолистую ладонь, – Мне сказали, что здесь мне могут помочь. Вот, я бы хотел сделать так, чтобы эта вещь вернула прежний вид. Наверное, её хранили неправильно, и потому…

– О! Однако! – Николай Никифорович наклонился над образом, который Михаил бережно положил перед ним на стол.

– Понимаете, это мамина вещь… всё, что осталось мне от родителей…

– Оклад серебряный…м-да, а вот сам образ… липа или кипарис, надо внимательнее смотреть. Так-с, так-с, наверняка льняное масло… Елизавета!

Николай Никифорович снял очки, весело глянул на Михаила и снова склонился над заинтересовавшим его предметом. На его зов из соседнего помещения показалась высокая девушка в фартуке, на котором виднелись пятнышки краски. В руке она держала тонкую кисть и недовольно хмурила брови явно сердясь на то, что её отвлекли от работы.

– Гляньте-ка, голубушка, какую красоту нам принёс наш гость. Кстати, познакомьтесь, это наш специалист, Елизавета Владимировна Елагина. А этот молодой человек – Михаил.

Елизавета кивнула в знак приветствия и совершенно не обращая внимания на гостя, не сводила глаз с принесённого Мишей образа. Николай Никифорович и Елизавета заговорили между собой, словно на каком-то непонятном для Миши языке, хотя он старался вникнуть в смысл слов. Но больше его завораживал тембр голоса Елизаветы… будто он уже слышал его где-то, когда-то очень давно. Глубокий голос её звучал, мягко обволакивая его и отвлекал от сути разговора.

– Ну что, если хозяин согласен, то мы можем попробовать, – сказал наконец Николай Никифорович и посмотрел на очнувшегося Михаила, – Только это не быстро будет. Нужно заказывать материалы, возможно даже в столицу. У знакомых поискать, вот я как раз поеду черед две недели в Свердловск, месяц там пробуду, может быть, что-то найду. Как, согласны, Михаил?

– Я? Конечно, согласен! – спохватился Миша, – Только бы вернуть вид прежний… Я сам же всё равно ничего в этом не понимаю.

Обговорив детали, Михаил вышел из мастерской и остановился возле маленькой скамеечки. Уходить не хотелось, так хорошо и тепло ему не было уже давно… словно домой попал.

Через неделю Михаил вернулся к двери мастерской, подгадав время, чтобы рабочий день уже заканчивался. Елизавета вышла из мастерской, складывая в небольшую сумочку голубую косынку. Увидев перед собой Михаила, девушка покраснела и хотела было поскорее уйти.

– Здравствуйте, Елизавета Владимировна, – Миша шагнул вперед, пытаясь скрыть свой страх, – Простите, что я так вот… не званный-нежданный. Можно с вами поговорить?

– Здравствуйте, – ответила Лиза, – Ну… вам лучше с Николаем Никифоровичем разговаривать по поводу вашей иконы. Я мало что могу вам рассказать, а он очень опытный специалист.

– Да я, собственно… не только про икону. А можно, я вас немного провожу? Вы далеко живёте?

Так и повелось. Миша почти ежедневно приходил встречать Елизавету, хотя Архип Фомич неизменно приезжал за нею, ласково понукая гнедую кобылу с милым именем Ромашка. Сначала он хмурился, завидев маячившего возле ворот в ожидании Елизаветы Михаила, строго расспрашивал, чего ему тут понадобилось.

– Ты сам-то откуда? Чего это я раньше тебя в Бобровке не видал! – строго прищурившись, спрашивал Архип Фомич Михаила, – Смотри у меня, вожжами отхожу, коли нашу Лизаньку обидишь!

Михаил уважительно и обстоятельно, понимая беспокойство Архипа Фомича, рассказал о себе, кто он откуда, как оказался в Бобровке и почему остался. Рассказал и о знакомстве с Елизаветой, уверив, что ничего дурного у него и в мыслях нет.

С того дня частенько Миша объявлялся у мастерской к окончанию рабочего дня, и они с Лизой шли, разговаривая о том, о сём позади подводы, на которой изредка поглядывая на них, причмокивал на Ромашку Архип Фомич.

В дом Елагиных впервые Миша попал зимой. До этого, как бы он ни старался – приглашал Лизу и в кино, и в клуб на концерт по поводу Годовщины Октябрьской революции – на всё он получал категорический отказ. Он понял, что не особенно Лиза любит появляться на людях, чему очень удивлялся. Девушка была таким интересным собеседником… Миша рядом с нею ощущал себя полнейшим неучем, в чём ей и признался однажды.

– Ну ничего, я могу тебя подготовить, и мама моя поможет, – утешила его Лиза, – Поступишь учиться, ведь главное – желание! Кстати, мама просила пригласить тебя на ужин на Рождество. Придёшь?

– Я… приду конечно, – растерялся Миша, – Только я, наверное, не понравлюсь твоей маме… Не умею я вот это… ну, там за столом с приборами, и всё такое.

– Что ты, мама вовсе не такая, – рассмеялась Лиза, – И ты ей обязательно понравишься. Не слушай, что тут люди болтают, в этом и крупицы правды нет.

– Я и не слушаю. Про меня тоже много чего болтают, чего нет, – усмехнулся Михаил, а только всё внутри него похолодело.

Хозяйка дома, где Миша квартировал, сразу увидела, что квартиранта её что-то гложет, а так как любопытства у неё было хоть отбавляй, хоть и не склонна она была к сплетням, а всё же узнать что-нибудь интересное она любила. Потому и махнула ему рукой, приглашая зайти в дом, где на столе дымилась стопка горячих блинков.

– Миш, давай-ка, садись, поужинаем вместе, – пригласила Людмила Тимофеевна, – Напекла вот, одной мне много, ты покушай. Слушай, у меня скоро племянник приедет, хочет тоже на сплаве поработать, поможешь на сезон его пристроить?

– Спасибо, Людмила Тимофеевна, за приглашение, я с удовольствием. А насчёт племяша вашего, конечно я поговорю, возьмем его к себе в бригаду.

– Что, правду говорят, что ты с Лизой Елагиной дружишь? – доверительным тоном спросила Людмила Тимофеевна, – Мне Зинка наболтала, которая в магазине работает.

– Ну, да… А Зине-то до этого какое дело, – Миша недовольно нахмурился, потому что эта самая Зина уж очень была навязчивой, хоть в магазин не ходи.

– Да она по тебе сохнет, ты что, сам не замечал? – рассмеялась Людмила, – Хотя вы, мужики, порой дальше своего носа и не видите. А она ведь на хутор Малинники собралась идти из-за тебя, там знахарка живёт, бабка Аксинья, так Зинка тебя приворожить хочет.

– Меня? Приворожить? – Миша засмеялся, – Не верю я в эти все бабкины сказки! Да и не получится у неё ничего, я… меня уже, можно сказать, другая приворожила! На ужин зовут, а я так опозориться боюсь!

– Не веришь? Ты это зря, – грустно сказала Людмила Тимофеевна, – Я давно на свете живу, всякого повидала… Ну да ладно, главное – ты сам в себе уверен. А про ужин, это к Елагиным тебя позвали? За это ты не бойся, Екатерина, мать твоей зазнобы, женщина очень хорошая, добрая. В неудобное положение тебя уж точно не поставит, вот увидишь. И дочка у неё хорошая… только не любят их здесь многие, в Бобровке нашей… Потому что другие они, особняком живут.

Миша с удовольствием ел угощение, а сам думал, что на всё готов ради Лизы. Потому что теперь и жизни не мыслил без неё.