Читать книгу: «Повешенный», страница 2

* * *

– …Ваше благородие… ваше благородие… – кто-то осторожно трясет меня за плечо, и я открываю глаза. Надо мной склонилось лицо незнакомого мужчины в странной фуражке. От него дико несет луком и, кажется, чесноком. Нескольких секунд хватает, чтобы понять, где я нахожусь. Ненавистный сон даже и не думает заканчиваться.

– Слава тебе, Господи, очнулись! А то уж я за лекарем думал бежать, все спите да спите. И обед проспали, и ужин. Давайте-ка поешьте, Павел Алексеевич. Нехорошо получится, если слухи пойдут, что вы себя голодом вздумали морить. Воронье налетит, дознание начнут…

– Какое может быть дознание после казни?! – я спускаю ноги с кровати и сажусь, опираясь локтями о колени.

Только сейчас замечаю, что сапоги с меня сняты и стоят рядом с кроватью. А поверх одеяла лежит еще и серая шинель из грубого сукна. Явно не офицерская. За окном темно, в камере тоже. Лампа, стоящая на столе, дает так мало света, что мне даже лица солдата толком не рассмотреть. Ну усатый, подбородок бритый. Так здесь многие усы носят, причем разной формы и степени пышности. Некоторые с бакенбардами. Рядом с лампой стоит миска с какой-то едой, лежит ложка и стопкой несколько кусков хлеба.

– Не нужно отчаиваться, Павел Алексеевич! Бог милостив, глядишь, и все еще обойдется. – Солдат подходит к двери и выглядывает в коридор, прислушивается к чему-то. Потом с заговорщическим видом возвращается и переходит на шепот: – Слухи по городу идут, что военные сильно недовольны, как вас напоказ казнили. Негоже, мол, так с героями войны поступать! Петицию вроде как императору написали. Так что надежда еще есть.

– Надежда на что?! – усмехнулся я, растирая ладонью лицо. – На каторгу? На рудники? Или на то, чтобы остаток своих дней провести в подземных казематах?

– Господь не оставит страждущих детей своих! – убежденно произнес солдат и размашисто осенил себя крестом.

Надо же… а ведь он и правда в это верит… Смешные они здесь: в Бога верят, а казнят, как варвары – на виселице. Патронов, что ли, на семерых заговорщиков пожалели? Спасибо еще, что на плахе голову не отрубили или вообще четвертовали. Порубили бы на колоде, как мясник свинину.

– Давайте, ваше благородие, не упрямьтесь, поешьте! – уговаривает он меня, как капризного ребенка. И мне не остается ничего другого, как перебраться за стол.

В миске пшенная каша. Остывшая, конечно, и комковатая, но вполне съедобная. Только есть мне совсем не хочется. Поковырялся для вида, проглотил, сколько смог, и отставил миску в сторону. Чай в глиняной кружке тоже еле теплый. Но вот пить мне как раз хотелось, поэтому кружку я с удовольствием опустошил. Продолжать молчать было уже как-то неприлично, но о чем говорить с этим солдатом, я совершенно не представлял. Хотя он явно ждал от меня каких-то слов, переминаясь с ноги на ногу. Что ж…

– Снег уже закончился? – начал я с самой нейтральной и безопасной во все времена темы.

– Идет еще, но уже не такой сильный, как днем, – охотно вступил в беседу служивый, – а к ночи ветер поднялся, так что метет на улице. Хотя чего ж тут удивляться? В феврале оно завсегда так – как начало мести, так теперь до Масленицы.

Как-то странно он произнес название праздника. С другим ударением… Да тут все странное, непонятное. Адмиралтейство есть, а Исаакия нет. Мосты через Неву в непривычном месте. Люди странные. У некоторых лица и фигуры такие, что хоть сейчас на подиум или в фотомодели. А другие совершенно обычные… Как этот солдат.

Может, все-таки галлюцинации? На всякий случай нажал пальцем на свой левый глаз. Если это бред, то видимые реальные предметы просто раздвоятся, тогда как галлюцинации останутся слитными. Нет, увы, но солдат и камера не были галлюцинацией.

Служивый обеспокоенно на меня посмотрел, смущенно кашлянул в кулак:

– Стало быть, весна-то в этом годе изрядно запаздывает. Не торопится к нам…

Я кивнул, соглашаясь. Для себя вычленил главное – сейчас здесь у них февраль. Даже скорее вторая его половина, раз на носу Масленица. Словно в подтверждение моих выводов, солдат сочувствующе заметил:

– Вам бы пять дней продержаться. А там Масленичная неделя и Прощеное воскресенье. Ну, не басурмане же они, казнь в Большой пост устраивать! Все теперь надеются, что накануне поста о вашем помиловании и объявят.

Вот все-то у них здесь вокруг церковных праздников крутится. Наверное, поэтому и с казнью так торопились. А то потом жди, когда Пасха пройдет. Хотел спросить еще, какой сейчас год, но неожиданно зашелся в кашле. В горле першило нещадно. Подумал сначала, что простыл на площади, но нет – похоже, это всего лишь дурацкая масляная лампа так нещадно коптит. Задохнешься здесь с ними и до следующей казни так и не доживешь. Лучше уж в кромешной темноте сидеть. Поднялся из-за стола и от греха подальше снова перебрался на кровать.

– Что еще в городе говорят? – вежливо поинтересовался я, пока солдат подкидывал дрова в печку, а потом собирал в корзину грязную посуду и смахивал крошки со стола. Не так чтобы меня это сильно волновало, но почему не спросить хорошего человека?

– Да все о том же: как веревка у вас оборвалась и как Золотой всадник с Гром-камня сверзился. В народе говорят – плохой знак.

Золотой всадник? Это он про что?.. Неужели они здесь памятник Петру золотом покрыли? Тогда понятно, чего так все засуетились, и на что с таким ужасом смотрел Петр Южинский. Кстати…

– Как там поручик?

– Подавлен. Других-то ваших еще днем в Кронверк перевели. Завтра им приговор огласят. Жаль, что не довелось вам с ними проститься. А с Петром Михайловичем ночью свидитесь, я его приведу.

– Жаль… – соглашаюсь я. А про себя думаю, что с этим мне как раз повезло. Как изображать из себя Павла Стоцкого перед людьми, которые его хорошо знали? Выглядел бы я полным идиотом. Мне вон еще непростой разговор с Южинским предстоит, и это засада полная! Не могу же я признаться, что в теле его друга теперь посторонний человек? Все равно ведь не поверит. И от встречи не откажешься – обидится человек…

– Лампу погаси, пожалуйста, – прошу я солдата, который собрался уходить. – Посплю еще, пока Петр не пришел…

Глава 3

Конечно, спать я уже не стал, просто коптящая лампа меня жутко раздражала. Лежал на кровати, накрывшись шинелью, и обдумывал, что мне делать дальше. Понятно, что от меня теперь мало что зависело, но… жить пока придется под именем Павла… я напрягся, вспоминая фамилию в приговоре. Ага, Стоцкого.

Что бы эти взрослые парни ни натворили, не мне их судить. Они явно знали, на что шли, и знали, что им грозит. Рискнули и проиграли. Похож ли их заговор на восстание декабристов? Не имею понятия. Поскольку ничего о них не знаю, и влезать в их дела даже не собираюсь. Будем считать, что я вышел на минутку на чужой станции, но скоро зайду в вагон и поеду дальше – туда, где меня ждут.

Хотя не скрою: было бы интересно увидеть в зеркале Павла, в чье тело я так неожиданно попал. Только откуда в крепости зеркалам взяться? Но кое о чем можно судить и по косвенным признакам. Например, рост у него явно выше среднего – это было понятно даже по солдатам, которые нас конвоировали. Мы с Южинским выделялись среди них. Но если у Петра были светло-русые волосы, то Стоцкий, как и я сам, брюнет – в широком вороте рубахи видна темная поросль на его груди. Бедра узкие, тело поджарое и до моего 52-го размера точно не дотягивает. Да и грудная клетка поуже будет, чем моя.

Провел рукой по голове, потом ощупал лицо. Волосы довольно короткие, кажется, вьются немного. Усов, как у Южинского, нет, зато брови густые. Нос… нос чуть с горбинкой, прямой и сравнительно длинный, с моим прежним не сравнить. Про губы и рот ничего сказать не могу, видимо обычные. А вот зубы все до одного на месте и довольно ровные, если только клыки выступают чуть больше, чем у меня. Еще я успел чужие руки рассмотреть, пока ужинал. Не сказать, чтобы они у Павла холеные, но ладони заметно уже, чем мои, да и пальцы длиннее, с аккуратными ровными лунками ногтей.

Похоже, Павел Стоцкий следил за собой, что для гвардейского офицера вполне нормально. И со шпагой наверняка умел обращаться, а от верховой езды офицеру никуда не деться – здесь без этого вообще никак. Поэтому мышцы на руках и ногах не дряблые – это даже через одежду чувствуется. Тело, в которое я попал, в целом тренированное, что не может не вызывать у меня уважения. Я сам со спортом с детства дружу, поэтому терпеть не могу, когда люди тела свои запускают. Особенно мужчины.

Как ни странно, о своей прошлой жизни я уже думал относительно спокойно. Хоть и был сейчас трезв как стекло. Что-то такое хрустнуло во мне после второй петли, и истерика ушла. Но желание довести дело до логического конца никуда не делось. Просто рассуждать об этом я стал более рационально.

Наконец, я добрался до самого любопытного. До звезды. Потрогал лучи, присмотрелся к слабому мерцанию. Вообще, не ощущается как посторонняя штука в теле. Никак не мешает, ничего не болит. Очень необычная штука. Надо разбираться. Как и со всей местной суетой.

Похоже, умереть мне пока не дадут, хоть я и не собираюсь отступать от своего решения. Просто не удивлюсь, если и в третий раз все сорвется. А буду сильно упорствовать, еще неизвестно, куда потом закинет. Здесь хотя бы язык родной и места более или менее знакомые. Так что можно считать, что со мной еще сравнительно гуманно обошлись. В качестве наказания за самоубийство я вполне мог бы и в гораздо худшие времена попасть, где снятие кожи в порядке вещей. Но не мешает понять, зачем же меня все-таки сюда забросило?

Не для того же, чтобы следующие лет сорок я просидел в какой-нибудь крепости за чужое участие в заговоре? Или отправился в Сибирь на каторгу? Хотя возможно и такое. Но верни меня сейчас назад в день смерти, ничего бы не изменилось. И во мне нет раскаянья. Потому что без моих девочек мне жизнь не нужна. Она просто не имеет смысла, и это вовсе не красивые слова. Главное ведь – я сам не могу себя простить за то, что меня не было с ними в последнюю минуту. И поэтому сам вынес себе заслуженный приговор…

* * *

К тому моменту, как ночную тишину нарушили чьи-то шаги и раздался скрежет ключа, поворачивающегося в замке, я уже примерно выстроил в голове линию своего общения с Петром Южинским. Мозг теперь работал на удивление адекватно – то ли из-за того, что больше не плавал в алкогольном дурмане, то ли я наконец выспался нормально, то ли вообще какая общая «перезагрузка» произошла. А Петр сейчас был единственным, кто мог рассказать мне о Павле Алексеевиче Стоцком. И этим глупо не воспользоваться.

В камеру вошел бледный Южинский. Под глазами круги, в волосах солома. Он забрал лампу из рук солдата, поставил ее на стол. Дверь закрылась, мы уставились друг на друга.

Я принял вертикальное положение и пересел к изголовью, освобождая в ногах место «другу». Подтащить к кровати стул нет возможности – его ножки намертво прикручены к полу, да и лишние уши нам не нужны. Солдат дал возможность поговорить, но где гарантия, что он не подслушивает и не напишет потом донос с обстоятельным пересказом нашего разговора?

– Выспался? Везунчик ты, Поль… – вздохнул Петр, потирая шею. – А я так и промучился в полудреме. Все какие-то кошмары снились…

Полем меня назвал. Это они так свои имена на французский манер переделывают, а я его, видимо, Пьером должен называть. Терпеть такого не могу – коверкать родной язык. И смешно будет, если он сейчас перейдет на французский. С пятого на десятое я еще что-то смогу понять, но картавить с таким прононсом, как они, – точно нет. Получается, права была моя умница жена, когда говорила, что знание французского лишним быть не может. Так ладно, пришла пора внести некоторую ясность.

– Слушай, Петр, я должен сказать тебе кое-что важное…

– Все-таки хочешь написать императору прошение о помиловании? – вскинул он на меня печальные глаза.

– С ума сошел? – опешил я.

– Ну, слава богу! – и этот ненормальный бросился ко мне, сжимая в крепких объятьях. Аж кости хрустнули. Мне даже показалось, что он тихо всхлипнул. Потом Южинский неловко отстранился и вытер глаза ладонью. Какие они тут все чувствительные, даже неловко как-то…

– Поль… если бы еще и ты сдался, то я вообще веру в людей потерял! Ты сегодня так странно вел себя после казни, что я уже подумал…

– Подожди, Петь. Вот именно об этом и хочу тебе рассказать. В общем… после казни я память потерял.

– Как это? – удивился Южинский и даже привстал.

– Откуда я знаю как? Отдышался на помосте, когда веревка оборвалась, оглянулся – и понял, что даже не знаю, где нахожусь. Вроде как места знакомые, но все непривычное и названия в голове путаются. Людей не узнаю, имена их не помню, – я расстроенно покачал головой. – Нева – Невка, ну и так далее.

– Совсем?!

– Твое помню. Что нас за заговор против императора казнили, тоже помню. Но на этом всё.

Петр вскочил с кровати, схватился за голову и заметался по камере. Но из-за того, что она скорее напоминала клетку, он практически крутился на месте – три шага вперед, поворот у стола и три шага назад к двери. Снова поворот и опять три шага. Наконец, он выдохся и с размаха снова плюхнулся на кровать.

– Твари!.. – в его сдавленном шепоте было столько ненависти, что у меня мурашки по спине побежали. – Это инквизиторы! Они когда дар гасят, иногда такое случается. Но я думаю, что они намеренно это делают, чтобы унизить приговоренного еще больше.

Дар какой-то… Это он про звезду непонятную? Я еще раз потер грудь в том месте, где она мерцала. Но тему про инквизиторов и звезду решил пока отложить, сейчас гораздо важнее было узнать, в чье тело я попал. Who is mr. Stockey? Что это вообще за личность? Была.

– Расскажи по порядку: кто мои родители, как их зовут, живы ли они? Есть ли у меня братья и сестры?

Южинский смотрел на меня, как на сумасшедшего. Думаю, я на его месте тоже усомнился бы в душевном здоровье человека, который просит рассказать ему собственную биографию. Пришлось поторопить его:

– Давай, Петя, давай! Ты же не хочешь, чтобы кто-нибудь еще узнал о моем секрете?

– Боже упаси! Лучше снова на казнь, чем попасть в застенки инквизиции.

– Почему именно туда, а не в лечебницу для умалишенных? – поинтересовался я. У меня, если честно, мелькала мысль прикинуться душевнобольным, но, видно, я погорячился.

– Обладающий даром и потерявший рассудок опасен для окружающих. Поэтому его сразу же забирают псы Синода, и страшнее участи вообразить нельзя. Говорят, в их застенках происходят жуткие вещи. По крайней мере, еще никому не удалось оттуда выбраться живым.

Нет, Петя, самое жуткое – это разом потерять всех близких. И ты даже рядом не стоял с этим вселенским ужасом.

– Ладно, убедил. Тогда не тяни – чем больше ты успеешь рассказать, тем проще мне будет изображать себя привычного. Излагай коротко, может, я и сам что-то по ходу твоего рассказа вспомню. Итак, что с моей семьей?

Южинский потер лоб, собираясь с мыслями, и неуверенно начал:

– Ну… Стоцкие – дворянский род, довольно старый, из Смоленска. У вас там родовое гнездо. Здесь, в Петрополе, у вас есть особняк на Большой Морской, правда, он заложен давно.

– Петрополе?

– Да, так новую столицу назвал Петр Достославный.

Хм… Достославный. Ну ладно. Да и Петрополь – это даже неплохое название… мне нравится. Уж все лучше, чем наш Санкт-Петербург.

– Ты граф, Павел Алексеевич, двадцати восьми лет от роду. Вернее, еще недавно был графом, как и главой рода, и капитаном лейб-гвардии, пока тебя император не лишил дворянского титула и всех чинов. Теперь главой рода стал твой младший брат Сергей – он на пару лет тебя моложе. Сестрица Анна самая младшая из вас – ей семнадцать.

– Брат тоже военный?

– Нет. Он служит чиновником в Министерстве финансов. В детстве Сергей упал с лошади, сильно повредил ногу и с тех пор немного прихрамывает. Так что военная карьера для него с детства была закрыта. Парень он башковитый, но теперь в отставку, наверное, вышел – брат мятежника как-никак. Да и делами рода кто-то должен заниматься. Они у вас в довольно плачевном состоянии, если честно.

– А с отцом что?

– Алексей Павлович погиб три года назад на дуэли, даже до пятидесяти не дожил. Лихой был генерал, в последнюю галлийскую полком командовал, ты у него при штабе начинал.

– Я тоже воевал?

– Паша, ты не просто воевал! Твой портрет в галерее героев войны в Зимнем дворце. Был. Теперь уж, наверное, убрали, – вздыхает Петя.

– А что с матерью?

– Матушка твоя, Елизавета Александрова – небесное создание! В молодости слыла первой красавицей Петрополя. Хотя она и сейчас многим нашим дамам сто очков вперед даст, несмотря на свой возраст. А уж как она изумительно поет и танцует!..

Петя восхищенно закатил глаза, но я быстро вернул его с небес на землю. С матушкой Павла все более или менее было понятно.

– Петр, не отвлекайся, пожалуйста. Что с моей сестрой?

– Ну, собственно, твоя младшая сестра Анна точная копия матушки, такая же красавица. Ей семнадцать, ты ее прошлой осенью первый раз ко двору представил. Дебют у Анны Алексеевны был оглушительный, ей даже цесаревич Николай знаки внимания оказывал. Все думали, что этой осенью вы наконец-то определитесь с выбором жениха, но ты все тянул из-за заговора, видимо, надеялся на лучшую партию для нее, если бы нам все удалось.

– Видимо… А Аня такая же прелестная… пустышка, как и наша маман? – напрямую спросил я, заставив Петре смутиться и зарумяниться, как красна девица. Хотя казалось бы: что такого я спросил? Близкие друзья обычно откровенны и в курсе семейных дел друг друга.

– Нет… Анна Алексеевна, пожалуй, все же поумнее вашей матушки будет. Репутация у нее безупречная, несмотря на количество воздыхателей. Тебя все же побаивались: кому хочется получить вызов на дуэль с одним из лучших фехтовальщиков в лейб-гвардии? Или свой лоб подставить под пулю, выпущенную твоей умелой рукой. Наши светские сплетники, может, и мечтали бы замарать ее имя, но она не Елизавета Алексеевна, чтобы…

– А с маман-то что не так?

Южинский понял, что сболтнул лишнего, окончательно смутился и начал блеять что-то невразумительное насчет злых языков, которым лишь бы…

– Петь, если ты мне друг, говори все прямо, – остановил я его оправдания. – Лучше услышу это от тебя, чем от какого-нибудь мерзавца, которого мне теперь и на дуэль не вызвать.

– Изволь. Но, Поль, только без обид, ладно? – дождавшись кивка, Южинский продолжил со вздохом: – Во-первых, сам брак твоих родителей – это был страшный скандал! Гвардейский офицер дерзко увез дочь графа Александра Ивановича Бекетова и женился на ней без одобрения главы древнего уважаемого рода. А ты уж извини, но Стоцким до Бекетовых ой как далеко! Вы же титул только при Петре Великом получили, а Бекетовы свой род чуть ли не от Рюриков ведут. Покойный император Павел Петрович сильно гневался, топал ногами, твоего родителя не спасло даже то, что он наследника назвал в его честь. Отправил в отставку без жалости. Но батюшка твой обид не спускал, так что к заговору против императора примкнул, хоть и не в первом ряду. А при его сыне – императоре Александре, он свою блестящую карьеру продолжил. Герой войны, генерал, и тут вдруг твоя ветреная матушка… учудила.

Все-таки тут история очень похожа. Петр Первый есть, «бедный» Павел тоже. Сквозь броню моего равнодушия проклюнулись ростки интереса.

– Дай угадаю: какой-нибудь молодой повеса?

– Ты вспомнил, да?! – обрадовался Петр.

– Почти. – Не объяснять же парню, что ничто не ново под луной. – Так надо понимать, на дуэли с ним отец и погиб?

– Да. Формальный повод, конечно, был другой, и не по чину боевому генералу с адъютантом стреляться. Можно было просто сослать наглеца на Кавказ, и дело с концом. Но разве твой героический батюшка мог такое спустить какому-то молодому вертопраху?!

– И где сейчас этот дурак, на Кавказе?

– Паш, ты себя недооцениваешь! Ты его тем же вечером снова на дуэль вызвал, пока арестовать не успели, и застрелил. Так что отец твой с легким сердцем отошел в мир иной. Спасти Алексея Павловича лекари не смогли – ранение было слишком серьезным. Даже дар оказался бессилен.

– А что император?

– Он твоего отца любил, шутка ли – две галлийские войны бок о бок. Да еще и тема для него самого было крайне болезненная – царь Александр тогда только что узнал об измене своей любовницы Нарышкиной и расстался с ней. Поэтому покойный император просто приказал замять эту некрасивую историю. Матушке твоей велел траур блюсти подальше от столицы, а нас с тобой тут же с важным поручением в Бессарабию отправил.

– Так надо понимать, что моим секундантом на дуэли был ты?

– Ну, кто ж еще? – искренне удивился Южинский. – Надо же было все в большом секрете держать.

– А что великосветские сплетники?

– Слухи неясные ходили, но недолго, и в основном о твоей дуэли. А поскольку дело было в самом конце весны, когда все уже начинали разъезжаться из столицы по своим имениям, то к осени все окончательно забылось.

Мне оставалось только покачать головой… Интересно живут тут люди. Заговоры плетут, на дуэлях стреляются, родовитых невест похищают, как простых пейзанок.

– Так надо понимать, что граф Бекетов ни с дочкой, ни с нами – внуками, не знается?

– Нет, конечно. Как ты себе это представляешь? Он же Елизавету Александровну приданого сразу лишил и запретил ей на пороге отчего дома появляться.

Дверь в камеру отворилась, и солдат осветил нас фонарем, заставляя прищуриться и прервать разговор на самом интересном месте.

– Ваши благородия, я извиняюсь, но пора расходиться. Не приведи Господь, начальство пойдет с ночным обходом, нам всем тогда не поздоровится. Завтра еще свидитесь.

– Спасибо, Прохор! За всё тебе спасибо! – поднялся с кровати Южинский. Сжал мою руку и пошел к двери. В дверях обернулся: – Не отчаивайся сильно, Павел Алексеевич. Все, может, еще как-то образуется, божьей милостью…