Читать книгу: «Монстры у порога. Дракула, Франкенштейн, Вий и другие литературные чудовища», страница 2

Глава 2. Революция в мире монстров: Мефистофель и гомункул в «Фаусте» Гёте

Слово «революция» в названии главы далеко не случайно. Речь пойдет о буквально революционном времени – об эпохе Французской революции и Наполеоновских войн. Хотя Мефистофель из «Фауста» Гёте – хорошо известный персонаж, мало кто знает, что на самом деле он довольно сложным и прихотливым образом связан с феноменом революции.

В эту главу заглянет и другое существо – искусственное, созданное человеком. Его не назовешь страшным, но оно, как мы увидим, предвещает появление других искусственных существ, например ужасного создания доктора Виктора Франкенштейна из следующей главы книги.

Но обо всем по порядку. «Фауст» – жутко сложное произведение, жуткое во всех смыслах этого слова. В самой известной за последние двадцать лет экранизации трагедии Гёте, снятой всемирно известным режиссером Александром Сокуровым, Мефистофель выглядит очень странно. Во-первых, кадры с ним какие-то размытые, нечеткие. Так что ты мучительно напрягаешь зрение, чтобы разглядеть его внешность. Если вы посмотрите фильм Сокурова, то увидите, что некоторые кадры умышленно сняты как будто через тусклое стекло или какой-то фильтр. Я не знаю, как это технически делается, но эффект налицо: мы видим человеческое существо с телом, сделанным будто из пластилина или папье-маше. Во-вторых, у него довольно широкие бедра и узкие плечи. Эту деталь стоит запомнить, она нам еще понадобится. Лицо в фильме можно рассмотреть, но оно не так важно. Мы видим то ли моложавого старика, то ли человека без возраста. Обратим внимание, что затуманенность помогает Сокурову не показать напрямую то, что находится у Мефистофеля между ног. Извините за такую подробность, но без этого сложно обойтись, если мы задаемся вопросом, что это за существо. Как оно устроено? Оно подобно человеку? Если да, то, видимо, ближе к мужчине? На самом деле Сокуров тонко передает замысел Гёте – идею двуполости Мефистофеля. С одной стороны, мы видим широкие бедра, которые напоминают скорее о женщине, с другой стороны, понимаем, что нам показывают мужчину. Размытость того места, где находится «причина» (если перефразировать известный эвфемизм), указывает, что у этого существа что-то не в порядке с той системой, в которой продолжается человеческий, в данном случае дьявольский, род. Сокуровская экранизация тонко подсвечивает природу Мефистофеля.

Как у Гёте возникает современный дьявол, в каком-то смысле мелкий бес? Это не какое-то чудовище с рогами, а вполне себе обычный человек, который может встретиться нам на улице, но который несколько странно выглядит и сочетает в своем облике разные черты.

Монстры всегда означают не только то, о чем прямо сказано в тексте. У монстра всегда две головы: одна повернута к читателю, и это лицо монстра анфас, а другая голова не видна сначала, она находится как бы на затылке и может повернуться к нам, если мы подключим воображение, исторические знания и начнем анализировать, почему вообще такой монстр возник. Когда мы задумаемся, почему вдруг в «Фаусте» Гёте появляется современный дьявол, мы неминуемо окажемся перед очень простым фактом. Гёте начал писать «Фауста» еще до Французской революции, в 1773 году. Он долго работал над ним, полностью первая часть вышла только в 1808 году (в 1796 году был опубликован лишь фрагмент из нее). Другими словами, пока Гёте писал лишь первую часть «Фауста», в мире успели произойти и Французская революция, и Американская, которая привела к независимости Соединенных Штатов. В это же время на севере Латинской Америки в испанских колониях поднимаются восстания, возникают республики. И Старый, и Новый Свет лихорадит. Это чудовищные потрясения, свидетельства о которых занимают целые тома. Пошатнулся весь мировой порядок. Мы не обсуждаем сейчас, хорошо это было или плохо. С точки зрения истории мировой литературы, вне зависимости от своей пользы или вреда, революции оказали колоссальное влияние на развитие литературных фантазий, а именно на то, как писатели пытались изображать зло и страшные, уродливые формы жизни, и на то, как они пытались реагировать на них и предлагать способы преодоления последствий социальных катаклизмов.

Один из важных текстов, о котором много говорят в связи с Гёте, «Фаустом» и Французской революцией, – трактат Эдмунда Бёрка (известного англо-ирландского философа консервативного толка) «Размышление о происхождении революции во Франции». В этом произведении Бёрк много раз использует слово «монстр» и «монструозный» (monster, monstrosity). Естественно, он говорит не о каких-либо реальных монстрах, но о сущности французской революции и ее ужасных, с его точки зрения, последствиях. Это был важный прецедент, который повлиял на то, как люди на континенте воспринимали социальные перевороты. Гёте, как известно, читал трактат Бёрка, когда работал над «Фаустом» (тогда все интеллектуалы считали долгом познакомиться с ним).

Одновременно в 1790–1800-е годы интенсивно развиваются представления о том, что такое ужасное (по-английски «хоррор») в литературе. В первую очередь это происходит в Великобритании. Возникает волна готических романов, самая известная представительница которых – Энн (Анна) Радклиф. В это время писатели сочиняют произведения, в которых пытаются осмыслить, как изображать страшные существа и какое воздействие они оказывают на читателя. В итоге они приходят к выводу, что на самом деле наиболее ужасными существами для современного им читателя являются не столько хорошо известные по сказкам или рыцарским романам старые типы монстров (драконы, ведьмы), сколько те, что больше всего похожи на человека, но чуть-чуть отклоняются от антропологических стандартов. Вот это-то легкое отклонение, которое впоследствии Зигмунд Фрейд назовет «жутким» (unheimlich), может быть гораздо более страшным, чем классические чудовища из прошлого.

В таком контексте Гёте работает над первой частью «Фауста». Давайте теперь попробуем «вгрызться» в тело Мефистофеля, то есть в текстуальное его описание. Напомню кратко сюжетные вехи первой и второй частей трагедии. Первая часть более известна: в ней Фауст заключает договор с Мефистофелем, герой омолаживается в котле ведьмы, соблазняет Маргариту (Гретхен), затем цепь трагических событий приводит к ее смерти. Вторая часть жутко сложная, аллегорическая, ее обычно плохо помнят, да и мало читают. В ней Фауст с помощью Мефистофеля переносится из одного пространства и времени в другие, служит при дворе одного из европейских императоров и помогает ему в финансовых делах. Император, в свою очередь, дает задание Фаусту найти идеал женской красоты, ради этого Мефистофель переносит своего подопечного во времена Троянской войны. Фауст крадет Елену Троянскую, влюбляет ее в себя с помощью Мефистофеля, у них рождается сын Эвфорион, который погибает как греческий Икар. Параллельно в другом измерении знакомый Фауста доктор Вагнер выращивает в пробирке странное искусственное существо – гомункула. Заканчивается вторая часть тем, что Фауст снова занимается государственными делами, например строит дамбу, которая позволит избавиться от приливов, наносящих вред владениям императора.

Мефистофель. Иллюстрация Эжена Делакруа к французскому изданию «Фауста» Гёте. 1828 г.

The Metropolitan Museum of Art

Таким образом, нам предъявлены два существа. Мефистофель, действующий в обеих частях, и гомункул – во второй. Откуда Гёте черпал сведения о первом? Почему он назвал его не дьяволом, а Мефистофелем? Почему Мефистофель является частью «той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо»? Почему он на самом деле подчиняется Господу? Нас ждут ответы на все эти вопросы. А затем на еще один – весьма пикантный. Эта проблема мало обсуждается на русской почве, но для носителей немецкого языка сексуальные подтексты в словах Мефистофеля постоянно читаются, что невозможно обойти стороной. Именно поэтому интересно, почему Гёте специально делает некоторые слова Мефистофеля двусмысленными и на что он намекает. С этим же связан вопрос о, так сказать, «двойной ориентации» Мефистофеля. Во второй части трагедии он перевоплощается в женщину и фактически уподобляется гермафродиту, то есть существу, в античной мифологии сочетающему в себе мужское и женское начала. Далее мы поговорим о феномене гомункула, а в заключение перечислим наиболее важные смыслы, которыми Гёте наделяет Мефистофеля. Как мы увидим, за этой фигурой стоят гораздо более глобальные проблемы.

Происхождение Мефистофеля

Откуда взялся Мефистофель? Откуда это слово залетело в кабинет Фауста? Взглянем на гравюру Адриана Хубертуса XVI века «Шабаш ведьм». На ней одна из ведьм восседает на рогатом козле. Это животное еще в античности было связано с фигурой Пана, а в средние века стало ассоциироваться с дьяволом.

Ведьминский шабаш на гравюре Адриана Хубертуса, XVI век.

Leiden University Libraries, Netherlands

История иконических изображений дьявола представляет нашему взору огромный репертуар животных, в чьем обличье он мог появляться. В самой трагедии есть черный пудель, которого Фауст увидел еще до того, как Мефистофель к нему явился. Собака, конь, козел, обезьяна, шакал, кошка и т. д. – все эти зооморфные обличья дьявола хорошо известны и по фольклору, и по живописи, и по апокрифическим источникам. Это богатая двухтысячелетняя мифология, в которой легко заблудиться и в которую поэтому мы не будем глубоко погружаться. Но несколько источников, имеющих непосредственное отношение к замыслу Гёте, я все-таки назову. Это в первую очередь Библия, книги Ветхого и Нового Завета, где появляется впервые фигура Сатаны, или князя тьмы, или же змея. Библейские канонические тексты не дают нам антропоморфного образа Сатаны, которого мы видим в более поздней мировой литературе. Потребовалось много столетий и мощное воображение писателей и художников, чтобы дьявол материализовался в виде человека.

Для начала вспомним дантовский «Ад», первую часть «Божественной комедии». В ней появляется фигура Люцифера, падшего ангела, который вмерз в лед Коцита (последний круг Ада). Как выглядит это существо? Предлагаю посмотреть на иллюстрацию Гюстава Доре к «Божественной комедии».

Люцифер у Данте не активен, а пассивен. Он проклят и навечно «заземлен» в ледяной клетке. Рядом с ним находятся Брут и Иуда – два предателя, олицетворяющие самые страшные преступления. Только в XV–XVI веках, когда в Европе началась Реформация, охота на ведьм и другие события, дьявол начинает принимать более «игривые» формы. Есть, например, знаменитая история о том, что он является Мартину Лютеру, а тот бросает в него чернильницу. Согласно легенде, после этого «броска» на стене в комнате Лютера долгое время оставалось чернильное пятно. Сейчас эта комната – одно из главных музейных помещений в замке Вартбург.

Дьявол во льду Коцита. Гравюра Гюстава Доре из цикла, посвященного «Божественной комедии».

Dante’s Inferno: translated by Henry Francis Cary from the original of Dante Alighieri. New York: Cassell, 1889

Вы видите два изображения XVI и начала XVII века, которые иллюстрируют происки дьявола, внедряющегося в жизнь людей в виде козлоподобного существа.

Лютер как инструмент дьявола. Карикатура 1535 г.

Wikimedia Commons

Оsculum infame («Срамный поцелуй»). Гравюра 1608 г.

Guazzo, Francesco Maria. Compendium Maleficarum. London: John Rodker, 1929

С одной стороны, он опутывает монаха, делает его своим музыкальным инструментом. Получается едкая сатира на протестантскую веру. С другой стороны, дьявол постоянно совращает женщин. Гравюра, которая по-латински названа Оsculum infame, а на русский переводится как «Срамный поцелуй», изображает легенду, согласно которой ведьмы, собираясь на шабаш, приветствовали дьявола во вторые уста, то есть в анус. Другими словами, дьявол соблазняет в основном женщин. Именно этим и промышляет Мефистофель в «Фаусте». Таким образом, мы понимаем, что Гёте опирался на богатую средневековую традицию.

Однако он не мог обойтись и без литературных источников. Самых важных – три. Во-первых, это народная книга Шписа «История доктора Фауста» (1587). В ней впервые появляется имя Мефистофель. До этого оно нигде не фигурирует как имя, связанное с дьяволом. Даже в книге Шписа Мефистофель назван Мефостофилесом (Mephostophiles), то есть не совсем как у Гёте. Тем не менее у Шписа описан сюжет, как доктор Фауст, известный чернокнижник, хочет обладать огромным богатством и стать бессмертным, занимается алхимией, заключает договор с дьяволом и пускается во все тяжкие. Потом, разумеется, наступает час расплаты, его душу забирает Мефостофилес, и она попадает в ад. В высшей степени поучительная история, которая рассказывает о серьезных испытаниях ученого мужа. Для этого, как считают уже современные ученые, и понадобилось слово Mephostophiles, отсылающее к греческой мудрости. Оно и понятно: книга Шписа написана в эпоху Возрождения, когда пробудился интерес к античной культуре (трактатам, драматургии, литературе, архитектуре и т. п.). Видимо, с этим связано появление греческого названия дьявола.

Во-вторых, под именем Мефистофеля в 1592–1593 годах дьявол фигурирует и у знаменитого современника Шекспира Кристофера Марло в «Трагической истории доктора Фауста». Гёте ее, конечно же, читал. Фигура Сатаны здесь гораздо ближе к образу, созданному Гёте. Мефистофель испытывает ученого – Фауста. Он исполняет все его желания, пытаясь обмануть и забрать его душу в преисподнюю.

И наконец, во второй половине XVII века английский поэт Джон Мильтон, потрясенный революционными событиями в своей стране, пишет «Потерянный рай» (1667), в котором Сатана становится главным действующим лицом. Поэма повествует о трагической судьбе падшего ангела. Обратите внимание, что на иллюстрациях к «Потерянному раю», созданных Уильямом Блейком и Гюставом Доре, Сатана Мильтона выглядит уже как человек.

Иллюстрация Уильяма Блейка к поэме Джона Мильтона «Потерянный рай». 1808 г.

Wikimedia Commons

Иллюстрация Гюстава Доре к поэме Джона Мильтона «Потерянный рай». 1866 г.

Paradise Lost. Illustrated by Gustave Doré. Edited by Henry C. Walsh. New York: J. W. Lovell

Доре изображает его с крыльями, а Блейк как античного атлета, может быть даже как Аполлона. В нем нет ничего дьявольского, только, пожалуй, выражение лица слишком сурово.

Таковы основные источники мефистофелевского образа. Конечно, мы не видим полного совпадения. У Гёте Мефистофель вообще не падший ангел, а странное, судя по всему, двуполое существо, к тому же разговорчивое, игривое, постоянное намекающее на какие-то низменные стороны человеческой натуры. Это и было тем нововведением, которое Гёте привносит в историю Сатаны. Как писатель сам признался в разговоре со своим секретарем Эккерманом уже на закате жизни, на него в детстве большое впечатление произвели представления в вертепах, которые странствовали по всем городам Германии. Накануне Рождества они разыгрывали спектакли, в которых изображались страсти Христовы и история грехопадения с дьяволом в виде змеи или козла.