Записки невролога. Прощай, Петенька! (сборник)

Клевета

В известной желтой газете напечатали сенсационное сообщение. Инсультная бабка, лечившаяся в пригородной больнице, была изнасилована инсультным дедом.

Я позвонил информатору.

– Да ну, – засмеялся информатор. – Ты бы видел этого деда! Он сидеть не может… Поступила тетка, после третьего инсульта, положили в коридор… Дед вышел ночью поссать, не дошел до палаты, упал… завалился к ней на кровать… и вся сенсация…

– Камень с души, – обрадовался я.

– У нас интереснее есть, – вздохнул информатор. – Об этом в газетах не пишут…

…Дежурная терапевт пила с утра. Большая, толстая. Вечером санитарка бегала за пивком, прихватила водочки. Вскоре в приемное зарулил южный человек – никто в итоге так и не понял, с чем он приходил.

Вызвали терапевтиху. Она пришла: халат разодран, чулок спущен. И стала плясать перед южным человеком вприсядку. И еще петь:

 
Приходи ко мне лечиться,
И жучок, и паучок!..
 

Спела и пошла прочь. Зато появился охранник. Воззрился на пациента, пихнул:

– Доктор пляшет перед тобой, а ты лежишь!..

Пришелец, столкнутый на пол с лежака, смекнул, что к чему, и тоже заплясал вприсядку. Потом, улучив момент, скрылся и больше не приходил.

Калабатоно

Побывал в больнице, навестил маменьку. Операция была. Нет, ничего ужасного, но лежит.

– Все сложно, – негромко сказала маменька, указывая глазами на соседнюю койку.

Там лежала молодая кавказская женщина, тоже прооперированная. Рядом сидел ее муж, разворачивался диалог:

– Ах-вах-вах-лак-лак, бла-бла-бла.

– И так много часов, – шепнула маменька.

Потом супруг ушел. Кавказская женщина приступила к рассказам. Она отличилась тем, что сняла на телефон удаление дренажа из личного сустава.

– Из меня трубы вытянули, уй!

Маменька, привыкшая за полвека работы в гинекологии к некоторым преувеличениям, возражала:

– Ну что же так уж, трубы! Маленькую резиновую трубочку…

– Бабушка, вам какой спорт нравится?…

Маменька поджимала губы. Она бабушка, да, но ей это обращение не очень нравилось. Перевела разговор на другое:

– Вот как у вас обращаются к женщине – батоно?

– Не! Батоно – мужик. Калабатоно!

– Полубатоно?..

– Калабатоно!..

Маменька морщила лоб:

– Вот еще есть ужасное обращение: женщина…

Калабатоно с энтузиазмом откликнулась:

– Да! Ужас просто! Я когда слышу «женщина» – так злюсь, что ударить могу! В нокаут! Да! Ха-ха. И все!

Калабатоно работает инструктором по карате. Попала на койку с повреждением сустава и связок.

Приемный час

На улице воцарилась некоторая стужа. Способная вцепиться в мужское достоинство так, что оно сокращалось и превращалось в дамское счастье.

Я летел по улице, размахивая нарезным батоном в пакете, но был остановлен горбатой бабонькой, старенькой. Из рода сумчатых, но без сумки.

Бабонька моргала и слезилась на меня снизу вверх, искательно.

– Миленький, а вот скажи мне, где тут мне можно померить давление?

Я прицелился батоном в светофор.

– Вон там аптека, бабушка. На углу.

– Как, как ты сказал? Где? Что? Я не понимаю!

– Аптека. Бабушка. Ночь и Фонарь. На углу.

– Ах, на этом углу! А-да-да-да!.. Миленький, нет… они там не мерят давление…

Красные крокодильи глазки прикрывались и распахивались.

– Ну, я не знаю. Бабушка. Вон есть на той стороне еще…

– Как? как ты говоришь? Я не понимаю… Ааа, на той стороне! А как же она называется? Не, это на той стороне…

– Вон очки продают. Оптика. И написано: Врач. Может, там умеют…

– Ничего я не понимаю, что ты говоришь…

Я танцевал. Образовавшееся при мне дамское счастье, названное выше, уменьшилось до призрачной мечты.

– Бабушка, там глаза проверяют. Может, и давление. А иначе только в поликлинику.

– Да? А где поликлиника?

Бабушка оживилась.

– Остановка отсюда, вон там…

Та расстроилась.

– А-а, да… Миленький, вот я таблеточек пью – надо, да? Мне дома говорят пей, а я не хочу. – Бабушка скорбно качала головой. Память у нее оказалась завидная: – Верошпирон, кардиомагнил и гинкгобил. Верошпирон, миленький, это от чего?

Черт возьми. На роже, что ли, написано у меня, кем я работал? Почему меня тормозят гуляющие бабушки?

– Это мочегонное… Писать будете, бабушка. Немножко.

– Немножко? А кардиомагнил, это от сердца?

– Да. А третье от головы. Бабушка, я спешу, мне бежать надо…

– Щас, постой, – бабушка протянула руку и придержала меня за рукав. С недетской силой. – Как ты сказал, от чего верошпирон?

– Чтобы пописать. Бабушка! Вы здоровее меня… Я не здешний!

– А я тоже не здешняя… я тут временно…

Я мелодично звенел гонадами и гаметами. На бабушку мороз ничуть не влиял.

– Бабушка, прощай…

Маменька, когда я принес батон, принялась меня упрекать: надо было, дескать, привести эту бабушку, померить давление. Я взлаивал в ответ, подпрыгивал и ударял по себе руками.

Херня

Жил да был заведующий отделением, и вот вырос на нем жировик. В смысле липома, и прямо, страшно сказать, на боку.

Заведующий отнесся к этому свысока: «Херня!» И вообще наплевательски. Но походил так около года или трех и решил, что лучше ее вырезать.

Ну, в больнице все друзья. Пришел к хирургам, в ходе рабочего дня, то есть заглянул. Тут в отделении вырубился свет.

– Херня! – сказали хирурги. – Это же липома.

Развернули стол, начали резать. Оказалось, липома глубокая! Много крови. Но ничего страшного, что не было света, херня. Вырезали, зашили, велели заведующему полежать три часа под чем-нибудь холодным сверху.

Куда там!

– Херня, – сказал заведующий. Встал, надел халат и пошел на обход.

Увлекся, не замечая, что на халате расплывается кровавое пятно. Вошел в ординаторскую, там сидел доктор Никита, смертельно боявшийся крови.

– Что это, шеф? – доктор Никита стал медленно подниматься из-за стола и сразу же медленно заваливаться обратно.

– Где? А, это… – заведующий не успел договорить слово, доктор Никита упал в обморок.

Объемы и полости

Навестил маменьку. Маменька варила картошку.

– Когда ее много, когда она не влезает, – поделилась со мной маменька, – я всегда вспоминаю биомеханику родов и череп новорожденного. До чего мудра природа! Не лезет – пожалуйста, косточка идет за косточку, все предусмотрено…

Мы разговорились о гинекологии вообще и в частности – о пиявках. Такая уж нынче у меня наметилась тема, профдеформация. Маменька рассказала о какой-то сотруднице своей, которая лечила этой пиявкой некий инфильтрат. И пиявка скрылась. В альковах и полостях. Ее не нашли днем с огнем.

– Пиявка способна месяца два прожить внутри организма, – успокоили сотрудницу.

У той округлились глаза.

Так ничем и закончилось. Я-то думал, что зараза не липнет к заразе, однако нет, абсолютно сродство, доходящее до взаимопоглощения и слияния.

Еще матушка очень ругалась, когда насосавшихся разной гинекологии пиявок так прямо и выбрасывали в туалет. Санитаркам доставалось на орехи, но они все равно бросали, вместо того чтобы предварительно уморить в банке.

Раздувшиеся твари выползали из фановой системы и водоплавали, имитируя опасные выделения. Дамы паниковали, не разобравшись.

Тампон

Комедия положений.

Лежала в гинекологии одна такая юридическая женщина по фамилии Маклина, что важно. Все у нее шло хорошо! Только она была недовольна, постоянно. Мало ее лечат! Где уколы, таблетки? Где капельницы? На выписку назначили через восемь дней – вообще уже ни в какие ворота…

Короче, ныла. Бессердечные люди вокруг.

А другая больная была довольно тяжелая, и вот понадобилось ей удалить откуда-то тампон. Все было плохо, понадобилась премедикация.

– Сделай ей промедол с седуксеном, – распорядилась докторша, обращаясь к анестезиологу. – Надо вынуть тампон, марлевый…

– Тампон? Маклиной?

– Ну да, марлевый…

И юридическая женщина удостоилась промедола с седуксеном. От такого внимания она вознеслась на седьмое небо, ибо добилась уважения. Ее унесло в космос, и жаловаться она передумала, да и расхотела.

Мефистофель

Беседую с приятелем-доктором. Интересуюсь, как обычно, веселыми сумасшествиями. Я ведь человек не только циничный, но и вежливый: говорю на темы, интересные и приятные собеседнику. Ну, и классикой следствия то же самое рекомендуется.

– Да был тут один с делирием… Но это не передать… Не знаю, как… Он все смеялся так, демонически. Хохотал… Как Мефистофель… Зловеще так… По любому поводу…

– А знаешь, – отвечаю, – мы ведь в бригаде нашей капустной задумывали такой номер. КВН. Идиотский абсолютно. Приходит на прием Фантомас. Ему: на что жалуетесь? А он демонически: Ха! Ха! Ха!

– Ну да… Так и было… Теперь замолчал, на трубе лежит… Устал…

Регистратура

Консультативно-поликлиническое отделение института протезирования, куда мы приехали с маменькой, впечатляло принципиальной непритязательностью. Нас предупредили, что раздеваться не следует, ибо холодно. Добрые люди! Спасибо им.

В коридоре по раскуроченному деревянному полу змеились какие-то шланги. Плотная женщина административной наружности бушевала:

– Нет, я сейчас просто вызову милицию… пойду и вызову милицию!

Собеседница поддакивала. Мы удалились, и я сумел разобрать лишь, что некая сестра просыпала-пролила натронную известь, на которую до того глупо таращилась около получаса, и что это возымело неприятные последствия.

Мы прошли в регистратуру, обнаружили ощетинившуюся костылями очередь и усвоили местное правило.

Нам полагалось выстоять очередь в регистратуру, чтобы получить карточку – сбегать в кассу и заплатить – выстоять очередь к доктору – выстоять вторую очередь в регистратуру, чтобы отдать карточку и получить пригласительный билет. Ибо все это процедура. В итоге каждый был вынужден занимать очередь в регистратуру дважды, и нетрудно представить, к чему это привело.

А регистратура ушла на обед.

И все.

Градус отчаяния возвысился до трансформации в повальное веселье.

В ходе дебатов мне пришлось произнести фразу следующего содержания: «Какая разница, мужчина я или женщина?» Я не стану расписывать полифонию – ради мелкой художественной недоговоренности.

От скуки изучил настенный рукотворный санбюллетень «На страже печени». Заголовки привлекали: «Предупрежден – значит, вооружен», «Немая битва». От скуки же нашалил: привычно заштриховал букву «д» в настольном лозунге «Время худеть».

Потом, после некоторого приема, образовалась регистраторша.

– Извините, граждане дорогие, но нам компьютер тоже надо отключать. Я два часа перед ним сижу, и больше нельзя.

И направилась к выходу.

– А вы надолго?.. – понеслось ей вслед.

Регистраторша осведомилась через плечо:

– В туалет мне можно сходить?

– Пошустрее там ходите! Очереди создаете!

– Это если вы мне поможете!

– Помогу! Дубиной! Не делаете ни хера!..

Так говорил человек с деформирующим артрозом всех крупных и мелких суставов.

…То есть классика отечественной выделки: придумать идиотство – это полдела. Дальше – тадададам! Выстрел дуплетом! Надо туда посадить самую ленивую и беспробудную дуру. Бинго! Тромбоэмболия существования.

Итальянец

Что такое итальянская забастовка?

Это когда на работу приходят, а работать не работают. Или работают строго по протоколу, от и до, без неформальных излишеств.

Итальянской забастовкой занимается доктор Апанасенко, если не давать ему денег. Если давать, то он сразу всех бесконечно любит. А если нет, то извините.

Я пришел к доктору Апанасенко в поликлинику, по мелкому процедурному поводу, да к тому же не для себя, а для маменьки, которая меня попросила. Ей было трудно доковылять самостоятельно. Ей надо было всего-то закрыть очередной больничный, то есть написать одну строчку.

В поликлинике, естественно, сидела очередь.

С очередью доктор Апанасенко борется следующим образом. Он, до поры до времени сокрытый, вдруг нарисовывается и обводит собравшихся взором.

– Так, ты зачем пришла? Тебе то-то, то-то и то-то, и не ходи сюда. А тебя чтобы я вообще больше здесь не видел!..

И очередь ощутимо сокращается.

Ну так вот, передо мной оказалась птичьего вида особа лет шестидесяти, с отросшими ухоженными ногтями, которые она проворачивала в носу, а после чистила один о другой; эта женщина была в придачу обута в угги. Мне предстояло обойти ее на повороте. Плевое дело! – подумал я. Тоже мне, квесты и квейки. Начальный уровень.

Не вышло.

Не вышло и после. Доступы к доктору Апанасенко перекрывала непробиваемая медсестра, заранее знавшая всех и видевшая насквозь. В скором времени я устроил театр единичного актера и рассказывал, что сам занимаюсь лечением нервных болезней, и вот опаздываю на прием, потому что сам стою к доктору в очереди, а у меня между тем под дверью накапливается точно такая же. В итоге вся очередь была за меня.

Но не медсестра.

И не доктор Апанасенко.

…Старичок, сильно хворый ногами, отбросил сканворд и пришел в исступление. Он хотел никошпану, для ног, а в аптеке засел очередной доктор Апанасенко, считавший никошпан наркотическим веществом и не дававший его без рецепта. Старичок пришел выписать рецепт. Он был оснащен палкой и плохо передвигался дикими, подпрыгивающими шагами. Он имел несчастье сидеть в коридоре при собственной куртке, свернутой рядом.

– Отправьтесь в гардероб и оставьте там верхнюю одежду! – гаркнула медсестра. И скрылась за дверью, не слушая про рецепт.

Старичок заплясал по холлу.

Он проклинал ступеньки, которые вели в преисподнюю гардероба. Потом уставился на куртку:

– Затолкаю-ка я ее вот сюда, от греха подальше, а то и вправду…

Он принялся ожесточенно утрамбовывать куртку в какой-то урне, в каком-то дальнем углу. Очередь ругала доктора, говоря внутри себя, что он грубо хватает, гнет и мнет.

…Наконец, когда старичка обслужили, я проник в кабинет к доктору Апанасенко.

И доктор Апанасенко отказался мне помогать, желая видеть маменьку лично на костылях. Итальянская забастовка развернулась во всей красоте. Вся беда была в том, что маменька обычно платила доктору в начале курации, сводившейся к заполнению карточки, а ныне решила в конце. И я принес доктору Апанасенко бутылку. Но доктор Апанасенко разговаривал со мной в манере трамвайно-троллейбусного жлоба, и бутылку эту не получил.

Вообще, система алкогольного обращения в медицине – захватывающая вещь, напоминающая рулетку. Сколько раз бывало, что принесут мне бутылку, а я ее несу кому-то еще, в качестве подношения за какие-то другие услуги. А он ее дарит кому-то третьему. Конечно, на каком-то этапе выпадает черное или красное бинго, и бутылка опустошается, но гуляет, случается, довольно долго. Так и сейчас: бутылку, естественно, преподнесли моему родителю-неврологу, а дальше шарику полагалось угодить в лузу и там осесть. Или нет. Лузой мы наметили доктора Апанасенко.

Но он ею не стал.

Сволочь.

Бутылку я от него унес, и она продолжит круговорот, пока не достанется хорошему человеку.