Читать книгу: «Заметает»

Шрифт:

Тёплый и живой

Стихи Алексея Сальникова многие называют предтечей, базой, основой его знаменитых романов. И поспорить с этим сложно даже в историческом аспекте: великолепные стихи Сальникова появились сильно раньше его прекрасной прозы и долго, больше десяти лет, оставались для него ключевым способом художественного высказывания.

Эти поэтические тексты роднит с прозой Сальникова далеко не только фамилия автора. Их роднит и общность взгляда на мир, с невероятным вниманием к каждой мелочи, с причудливыми переключениями от максимально крупных планов на план ультраобщий. Их объединяют и безошибочно узнаваемые сальниковские интонации, сочетающие в себе безусловную нежность с неотменяемой иронией, и механика сюжета (во многих стихах Сальникова есть сюжет), в которой чувствуется довольно редко встречающееся у большинства других поэтов буквально дружеское уважение к читателю.

Наконец, стихи Сальникова, как и его романы, как и его рассказы, для читателя – школа преодоления нежности, наука отстраивания от любви. Этот мир уже давно нельзя любить, и тем более уже давно неприлично говорить о любви к этому миру. Но Сальников принимает и ценит «любое из этого ада», со всеми простыми людьми, со всеми кошками и собаками, трамваями и заснеженными улицами.

И он даже, в общем‐то, не сдерживается, когда об этой нежности и о любви к безнадёжной нашей реальности говорит. Но, будучи человеком и писателем необычайно умным, он почти всегда скрывает эти свои любовь и нежность за коконом длиннющих контринтуитивных метафор, за колючестью всё время идущего в его стихах снега, за немытыми окнами трамваев, за парадоксальной банальностью ситуаций, в которые мы вдруг, читая его тексты, проваливаемся, за тщательно выстроенными нагромождениями цитат и отсылок.

Говоря о формальной составляющей стихов Сальникова, столичные критики нередко ограничиваются сравнением с Бродским, наивно попадаясь на удочку действительно в чём‐то созвучной ритмики, цепляясь за конфликтность метафорики и за очевидную литературность. Но – Бродским здесь ограничиваться не стоит.

Более того: Сальников и Бродский – поэты противоположные по темпераменту и радикально отличающиеся по самоощущению. И свои стихи Сальников писал и пишет, не взаимодействуя с Бродским, как это делают вот уже десятки лет очень многие, а просто – в мире, где Бродский есть. А взаимодействует Сальников в своих стихах с авторами совсем другими, которых сегодня, возможно, многие уже и не помнят.

Стихи Сальникова произрастают (иногда – «оставив только шум и заготовки») в первую очередь из стихов уральских поэтов. Эти стихи перекликаются, переплетаются со стихами поэтов нижнетагильской школы (Евгений Туренко, Елена Сунцова, Екатерина Симонова), отталкиваются от стихов уральских же метареалистов (от Виталия Кальпиди до Александра Петрушкина), вбирают в себя обречённый абсурд Тараса Трофимова и Максима Анкудинова, а где‐то и романтизируют свердловские окраины с упрямой безответной влюблённостью в них, напоминающей, конечно, о Борисе Рыжем.

И тут важно, конечно, сказать, что Сальников в результате – потрясающе уральский, самый уральский поэт. Возможно, это не совсем то, о чём следует писать в предисловии к выходящему в Москве избранному, но когда сегодня обсуждается невероятная популярность регионального высказывания в русскоязычной что прозе, что поэзии, важно понимать, что одним из первых и главных писателей, который стал на актуальном живом русском говорить о том, что рядом с ним (географически), и для тех, кто рядом с ним (на уровне мыслей, чувств и соседних улиц), был именно Алексей Сальников.

Сальникова в его стихах никогда не интересовали далёкие столицы, «Москва, что пропахла Москвою», и глобальные процессы. Для него всегда были более важны полузаброшенный парк на окраине Екатеринбурга, тихий до изумления дачный посёлок возле железной дороги Свердловск – Нижний Тагил или одиноко играющий во дворе на какой‐нибудь улице Энтузиастов ребёнок, на валенках которого тает снег.

И последнее. Сегодня Алексей Сальников – один из самых успешных и самых известных русскоязычных прозаиков, и это чрезвычайно справедливо. Но если мы с вами поищем поисковиком словосочетание «Алексей Сальников поэт», то столкнёмся мы в первую очередь с эпитетом «недооценённый». И вот эта недооценённость несправедлива совершенно, и её давно пора устранить.

Так что немедленно начинайте читать эту книгу, теряйтесь в этих стихах, преодолевайте эту нежность, «без жалости, но с тоской», пробирайтесь сквозь сальниковский снег и меняйтесь.

Василий Чепелев

«Ты можешь забрать меня, только верни до пяти…»

Ты можешь забрать меня, только верни до пяти,
Иначе тебе же самой и не станет покоя.
Я – город, хотя и не знаю, куда мне идти.
Я – Гойя, хотя и не знаю, что это такое.

Пока десятичная дробь набирает разбег
(Ведром) и неряшливо сопоставляет размеры,
Такими же лапами нам натянуло проспект
На мыльную плёнку покрытой пылинками склеры,

Открыло последнюю банку, того, что внутри
Выводит и выведет общая наша кривая.
Ты просто возьми и холодной ладонью сотри
Сплошное стекло и сплошное железо трамвая,

Который идёт параллельно, отсюда – назло,
Оттуда – по швам расползается, как барахолка,
Но, как ни торопится он, загоняя число,
Часы отстают, и поэтому это надолго.

«Мгновенно истаявший в сладости…»

Мгновенно истаявший в сладости
солоноватый следок твоих пальцев,
положивших мне на язык
белую дольку порезанного яблока.

О дольках: прохладная апельсиновая,
если поднести к губам, точно указательный палец
племянника,
что поиграл в снежки.

В хорошем стихотворении
обязательно должен быть снег,
ребёнок и трамвай,
но сейчас июль,
ты уже взрослая особа,
трамваи не ходят в Тарту.

«На хладокомбинате пустота…»

На хладокомбинате пустота,
Фреон прозрачен,
Линзой обозначен,
Стекает с долгоногого моста,
Сама себя копирует вода
И в темноте слоями и слоями
Лежит песком, спокойным, как суоми.

Разрежь, увидишь – впаяны в бархан
Твои фигуры,
Тени, пассажиры,
А не проглочен лишь левиафан,
Все льёт и льёт финляндию стакан,
И сломано последнее колено,
И всё накрылось полиэтиленом.