Вилы

Подполковник-грубиян

Весь декабрь 1773 года Пугачёв провёл под Оренбургом. Бунт забуксовал: Оренбург держался стойко. Досаждало и то, что на задворках мятежа огрызался Яицкий городок, где в «транжементе» прямо в центре городка засел непокорный подполковник Иван Симонов с двухтысячным гарнизоном и 22 пушками. Пугачёв понимал, что может повести казаков на Москву, даже если Оренбург не покорится, но казаки никуда не уйдут с Яика, пока не покорён Яицкий городок.

В декабре пугачёвский атаман Михаил Толкачёв собрал по крепостям Нижне-Яицкой линии пушки и казаков и попробовал выкурить Симонова, но тот отбился. Ярким Рождеством 1774 года государь Пётр Фёдорыч оставил Оренбург и явился в Яицкий городок личной венценосной персоной.

На «транжементах» Пугачёв научился ломать русскую дворянскую честь. Ему противостояли только датское солдафонство Рейнсдорпа и французская дерзость де Марина. Но русский офицер Иван Симонов, грубиян и пьяница, уже наплевал на дворянскую честь, когда 19 сентября, в самом начале бунта, не вышел на бой к Чагану. С таким противником Пугачёв ничего не мог сделать.

Симонов без всякого благоговения приказал стащить припасы и порох в подвал Михайло-Архангельского собора. На колокольне установил батарею, и храм поздравил паству не рождественским благовестом, а канонадой. Своим солдатам Симонов посоветовал жрать конину. Калёными ядрами он выжег в городке вокруг своего «транжемента» 255 казачьих домов с усадьбами, чтобы супротивник не подполз к обороне тайком.

Пугачёв послал Симонову приказ «выйти из кремля» и, не надеясь на сдачу гарнизона, распорядился рыть подкоп под батарею. Казаки взялись за лопаты. Через две недели подкоп был готов. 20 января подземный взрыв подбросил пушки «транжемента», словно лодки на волне. Пугачёв поднял над головой саблю и повёл казаков в атаку на куртины.

На колокольне хрипло орал небритый, похмельный подполковник в съехавшем набок парике. Колокольня, словно артиллерийская башня крейсера, извергала залпы. Солдаты стреляли из ружей, бежали, кричали, кидались в штыковые. Казаки под пулями забирались на бастионы – и скатывались обратно. «Транжемент» отбился.

Раздосадованный Пугачёв бросился в сани и на неделю уехал из Яицкого городка. Сапёры мятежников лихорадочно рыли новый подкоп – теперь уже под колокольню. В промёрзших землянках «транжемента» солдаты на кострах топили в котелках снег и варили сапоги. Грязный, нечёсаный Симонов, отогревая дыханием чернила на пере, писал донесения, не надеясь, что они будут донесены.

Пугачёв отметил своё возвращение гульбой – напоказ голодающим защитникам. «Транжемент» несколько раз гавкнул пушками. А 19 февраля новый взрыв потряс берег Чагана. Вороны, что отъелись на мертвечине, повалились с колокольни замертво. Однако Симонов уже знал от перебежчика, что мятежники рванут колокольню. Всю ночь солдаты выносили из подвала собора припасы и снимали пушки с верхотуры. Пустая колокольня от взрыва треснула, но не рухнула. Мятежники взвились на куртины, рассчитывая увидеть ужас и разрушения, а их встретили дружным огнём. Симонов опять отбился.

Мрачный Пугачёв уехал, и в третий раз вернулся только 8 марта. Дела шли плохо, и ему хотелось хоть какой-нибудь победы. Но ничего не изменилось. Грубиян Симонов встретил Пугачёва вылазкой голодных солдат. Вымещая гнев, Пугачёв сам рубил атакующих саблей.

14 марта со стороны Чагана в «транжемент» прилетел бумажный змей с письмом Пугачёва. Симонов прочитал послание и спокойно отметил в гарнизонном журнале: самозванец «угрожал зверояростию своею проклятою злобою». Вместо ответа «транжемент» бахнул из пушки. Пугачёв молча принял это и утром уехал.

«Транжемент» простоит в осаде ещё месяц, до подхода войск генерала Павла Мансурова. Осенью того же года Пугачёв снова увидит треснувшую колокольню Михайло-Архангельского собора: Пугачёва привезут в Яицкий городок связанного. А грубиян Симонов после пугачёвщины станет обер-комендантом губернского Белгорода и бригадиром.

Атаманская дочка

Казаки желали сами верховодить бунтом, но Пугачёв набирал собственную силу. Разный мятежный народ, что приходил под Оренбург в Бёрды, не знал, кто в бунте первый, и служил не казакам, а самозванцу – то есть, Пугачёву. Емельяна следовало покрепче привязать к казачьему интересу. Для этого казаки решили женить Пугачёва: будто подменить царский венец брачным.

В жёны Емельяну яицкие хитрецы подобрали молоденькую девку Устинью Кузнецову. Её отец, отставной казак Пётр Михалыч, бунтовал в 1772 году и многим важным людям Яика приходился роднёй. Такой не предаст и проследит за новым зятем. Пётр Михалыч согласился с планом.

Емельян не был парнем, который женится по указке батюшки, но сейчас замысел казаков пришёлся ему по руке. К Оренбургу приближались войска князя Голицына, и Емельян тоже хотел породниться с казаками, чтобы те не выдали его князю, спасая свои головы. Пугачёв приехал в Яицкий городок брать «транжемент», а в доме Петра Михалыча ему приготовили смотрины Устиньи и сразу устроили сватовство.

Здесь неизвестно, кто кого переиграл: казаки – Пугачёва, или наоборот. На венчании не супруги клялись в верности друг другу, а вся свадьба клялась в верности бунту. Мрачный получился праздник. По степям свистела пурга, рвала на клочья дымы из печных труб. Пьяный городок пел и плясал – воистину, «последний раз гуляем». А посреди городка молча вздымались обледеневшие валы осаждённой крепости. Там люди умирали от голода, а здесь брага текла по усам.

Низкую горницу освещали церковные свечи, а собор стоял за куртиной, и с коренастой колокольни чугунная пушка целилась в снежную крышу кузнецовского дома. Вместо венчального благовеста – картечный визг. Губы невесты холодны, как крест, который целуют перед казнью. И весёлые гости тотчас растерзают жениха, если он поступит по-своему или перестанет побеждать.

Невеста сидела, опустив глаза. С какой стороны ни глянь, жених уже был женат. У казака Емельяна была супруга Софья, у царя Петра Фёдорыча – супруга Екатерина. Но Пугачёв объявил, что десять лет живёт с Катеринкой порознь, а по-божески хватает и семи годов, чтобы считаться разведённым. И потом произвёл сестру Устиньи и её подружек во фрейлины и статс-дамы.

Емельян Пугачёв не был подлецом. Он взял от Устиньи то, что ему навязали, но ничего лишнего. Отношения Емельяна с Устиньей, похоже, сложились отчуждённо-сдержанные. Когда в марте Пугачёв ушёл из Яицкого городка отражать атаку князя Голицына, Устинья осталась в отцовском доме. Больше она не увидит супруга: её арестуют в апреле, когда Емельян укроется в Башкирии.

Женитьбу «царя» народ расценил как признание в самозванстве. Простые казаки считали, что до свадьбы Пугачёв «воевал счастливо». Дескать, войска князя Голицына тоже сдались бы ему, как все прочие, но солдаты узнали про женитьбу – и поняли, что Пугачёв не Пётр Фёдорыч: от живой жены не женятся. Капитуляции теперь не жди.

У казаков Устинья будет виновата в разгроме. У мужа Емельяна – в смерти Татьяны Харловой. У государыни Екатерины – в самозванстве. У бога – в обмане венчания. Судьба атаманской дочки окажется не лучше судьбы капитанской дочки. И эта судьба не дозволит Устинье пожаловаться хотя бы одним словечком.

Пугачёвщина разметалась по времени и пространству. Далёкая от Яика Прибалтика помнит мучеников мятежа, и суровая крепость Корела, построенная при Иване Грозном, – тоже участница великого бунта

Власть не пощадит ни «царского тестя», ни «царицу-казачку». Пётр Михалыч умрёт в оренбургской тюрьме, а Устинью сошлют в крепость Кексгольм, в древнюю Корелу. Всю свою безрадостную жизнь Устинья проведёт на холодной Ладоге в одном каземате с Софьей Пугачёвой.

Через много лет после смерти Устиньи по Яику вдруг прошелестит слух, что в Кексгольме Устинья родила от Пугачёва сына. Ребёночка забрала Екатерина и «подарила» его какому-то бездетному королю, чтобы унаследовал престол. Эта наивная сказка – жалкая попытка народа переиграть печальную историю несправедливости по-хорошему.

Осада Оренбурга

Нынешний Оренбург – большой степной город, подпоясанный неширокой тёплой рекой и продутый горячими ветрами. Он весь в пыльной зелени, чуть смуглый от загара, ненавязчиво-многоэтажный, разнообразный лёгкой азиатской пестротой. Он с достоинством изжил в себе травму бунта и ничем не похож на Оренбург образца 1774 года.

Тот город был обширным плоским селением высотой в один этаж. Зимой он был чёрно-белым, как голод и дисциплина. В осаде его держали не столько пугачёвцы, сколько дикие степные снега. Сквозь них можно было пробраться только по наезженным санным трактам, а на трактах дежурили конные разъезды башкир и калмыков, готовых в любой миг свистнуть подмогу из Бёрдов. Караульные солдаты Оренбурга угрюмо вышагивали по валам туда-сюда от бастиона до бастиона и смотрели, как по окоёмам ходят огромные сизые бураны.

Вопреки решению военного совета от 7 октября, губернатор Рейнсдорп несколько раз дозволял своим офицерам вылазки против мятежников, но каждый раз это кончалось плохо. Мятежникам тоже было скучно, и они дрались охотно и с азартом.

Главный бой осаждённые решили дать, когда Пугачёв укатил в Яицкий городок. 13 января из Оренбурга, хрустя снегом, вышли три колонны: 1700 солдат и 400 казаков на отощавших лошадях. Канониры тянули 29 заиндевелых пушек. Войско медленно побрело к Бёрдам. Разбойничье гнездо оживилось: наконец-то потеха! Пугачёвские полковники Хлопуша, Максим Шигаев, Тимофей Подуров и Дмитрий Лысов второпях опохмелились и вскочили на коней. Мятежники потащили к оврагу пушки. Казаки шомполами выбивали лёд из стволов ружей и пистолетов.

Оренбургские колонны подошли к оврагу, что отделял Бёрды от Оренбурга. Солдаты глянули вниз и увидели кучи мёрзлых трупов. И тут другой берег оврага взорвался залпом из шестидесяти орудий. Войско словно очутилось в лесу из снежных фонтанов. В овраг полетели оторванные ядрами руки и головы солдат. А едва фонтаны рухнули, во фланг колоннам врезалась конница мятежников.

Мятежники на пиках донесли солдат обратно до Оренбурга и бросили за ворота. На растоптанной дороге осталось три сотни убитых и 13 пушек. Валы и бастионы крепости заполошно затрещали ружейной пальбой, не давая мятежникам ворваться в город, но те и не думали, довольные одержанной победой. Больше осаждённые не пытались ударить по Бёрдам: «однакож свалки бальшой не было».

Рейнсдорп решил ждать избавленья извне, но и Пугачёв тоже ждал избавленья извне. Он знал, что его атаманы уже взяли Самару и Челябинск. Под угрозой трепетали Екатеринбург и Тобольск. Чика осаждал Уфу, а Салават – Кунгур. Пугачёвская идея казачьего переустройства России кружила по огромным пространствам, а сам Пугачёв сидел возле Оренбурга, как пёс на цепи. Казаки Яика урезали Пугачёву поле свободы до своего огорода. Пускай тогда генералы разгромят казачий бунт на Яике, зато он, Пугачёв, вырвется на простор.

Взаимное терпение яицких казаков и Пугачёва лопнуло 1 марта. В этот день Пугачёв, Ванюшка Почиталин и атаман Митька Лысов ездили в Каргалу к хлебосольному Мусе и набрались по брови. Лысов, яицкий казак, был с Пугачёвым с самого начала, с Узеней. Но сейчас, как и многим на Яике, ему не нравилось, что в бунте самозванец стал самым главным. И на обратном пути из Каргалы пьяные Лысов и Пугачёв разодрались насмерть. Митька схватил пику и ткнул Емельяна в бок. На счастье Пугачёва, под шубой у него была надета кольчуга. Верный Ванюшка вцепился в пику Митьки, не давая снова ударить Емельяна.

В Бёрдах Пугачёв устроил суд над Лысовым. Суд оказался недолгим: яицкие казаки уговорили Емельяна простить Митьку. Пугачёв вроде как простил. А потом, уже на попойке, мигнул верным людям, и те, круша столы и лавки, повалили Лысова и уволокли из-за стола сразу на виселицу.

Пугачёв поднял руку на своего сподвижника. Это означало, что он больше не будет служить интересам Яика. Он берёт бунт за горло и дальше поведёт туда, куда сам считает нужным. Начиналась весна перемен, последняя весна в жизни Емельяна Пугачёва.

Оренбургский Фауст

В осаждённом Оренбурге летопись обороны добросовестно писал старенький академик Пётр Рычков. Эту летопись потом прочитает Пушкин.

Рычков попал на южный Урал в 22 года. Он был бухгалтером Оренбургской экспедиции. Тихий счетовод, он увидел древние сарматские курганы, яростные атаки батыров, сожжённые карателями аулы, залпы орудий с бастионов новых «транжементов». Рычков остался здесь навсегда.

Он работал с Кириловым, Татищевым, Неплюевым. Когда Иван Неплюев предъявил России Оренбургскую губернию, Пётр Рычков предъявил свой первый серьёзный научный труд: обзор губернии. Никакая другая российская губерния не создавалась с такой описательной базой.

В 1759 году вышло в свет капитальное исследование Рычкова «История Оренбургская», а в 1762 году – «Топография Оренбургская». За эти труды по настоянию Ломоносова Рычкова приняли в Академию наук.

Жизнь Рычкова проходила на степных ветрах. Рычков прокладывал дороги и чертил карты, собирал гербарии и минералы. В зарослях на дне оврагов он видел страшного зверя бабру – «отродие тигра», а на камышовых старицах Яика – лебедей, огромных, как волшебная птица Рух. Их всех потом перебили казаки.

Рычков первым рассказал о нефти Заволжья. Подземное нефтяное море простирается от Волги до Агидели под Татарией и Башкирией. А пугачёвский бунт таинственным образом обошёл это море по кругу.

Академик Рычков оказался хорошим бизнесменом и чиновником: основал в Оренбуржье три медеплавильных завода и стал управителем конторы соляных дел. Этими делами он управлял так успешно, что бароны Строгановы, главные солеторговцы России, вскоре потеряли барыши и тоже принялись строить заводы.

Рычков был награждён сельцом Спасское под Бугульмой. Здесь он построил завод и возвёл церковь, под алтарём которой его и похоронят.

Младший сын Петра Рычкова Николай продолжит отцовские дела в науке, а старший сын Андрей – в службе. Андрей Рычков будет жить в Симбирске. После того, как пугачёвцы в Бёрдах казнили симбирского коменданта полковника Чернышёва, Андрея назначили новым комендантом. Командовать городом Рычков будет примерно полгода – летом 1774 года он погибнет в бою с мятежниками. Бунт отнимет у академика Петра Ивановича слишком многое: заводы сожгут, поместье разграбят, соляные промыслы разрушат, и ещё вот сына убьют…

Когда пленного Пугачёва привезут в Симбирск в клетке, Рычков-старший прорвётся мимо охраны к «злодею», чтобы спросить с него за сына. Но в итоге оба они, академик и бунтовщик, словно царь Приам и герой Ахилл, титаны троянской войны, только расплачутся друг у друга на плече. Жизнь несправедлива ко всем, что уж тут поделать.

Оренбург был заметён буранами и окружён бунтовщиками, и в голодающем городе старый степной академик бросил вызов самому Господу Богу. Доктор Фауст хотел бессмертия и связался с дьяволом. А Рычков отверг приговор Всевышнего добывать себе пропитание «в поте лица своего».

На кровле его дома-лаборатории лежал толстый сугроб, а Рычков варил в тигле, травил кислотами, соединял с экстрактами бересту и щепки, солому и кости. С крепостных валов грохотали пушки, картечь неслась по улицам, а Рычков, не отвлекаясь, дерзал сделать несъедобное съедобным. Ведь питаются этой натурой другие живые твари – коровы, птицы, жуки. Если опыт удастся, Оренбург будет спасён. Да что там Оренбург! Всё человечество спасётся, когда перестанет молить небеса: «хлеб наш насущный даждь нам днесь…»

Ничего у Рычкова не получилось. Но этого и поныне не получилось ни у кого. Однако в давно чужом окошке давно спасённого Оренбурга вечно горит лучина голодного академика.

В 1777 году Петра Рычкова назначат Главным начальником горных заводов Урала. В дороге от Оренбурга до Екатеринбурга старичок Рычков простудится и умрёт. Его отпоют Общий Сырт, река Яик и сказочный зверь бабра, отродие тигра.

«Узкая дверка»

Посреди Великой Степи, где путь открыт на все четыре стороны, устье Яика оказалось той узкой дверкой, в которую толкались и хозяева, и захватчики этих просторов. Здесь наводили свои порядки хан Джучи и эмир Тамерлан, стояли ногайский город Сарайчик и генуэзский город Лаэта.

Яицкие «лыцари» в скитах на острове Камынь недолго делили одиночество с жёлтыми камышовыми тиграми, что драли тюленей по каменистым отмелям Хвалынского моря. В 1640 году в полусотне вёрст от руин Сарайчика появился ярославский купец Гурий Назаров с тремя сыновьями. Гурий выпросил у сарачинов разрешение восстановить учуг через Яик. Городок подле учуга назвали Гурьевым.

Яицкие казаки разъярились, потому что Гурий перехватил рыбный ход вверх по Яику. Атаманы трижды водили свои станицы в поход на Гурьев городок и сжигали учуг Назаровых. А Гурий, богатевший на осетрах и стерляди, бросил к ногам астраханского воеводы мешок с золотом, и в 1647 году в устье Яика началась большая стройка. На острове яицкой дельты вырос каменный кремль с восемью шатровыми башнями, зубчатыми стенами и двумя десятками пушек. Кошель купца Гурия Назарова обязал казённый гарнизон из астраханских стрельцов охранять частные учуги сыновей Гурия.

Надёжный кремль приглянулся потом Степану Разину. В 1667 году Разин взял его приступом, порубил стрельцов и зазимовал в Гурьеве. Весной царское войско вошло в город и осадило кремль, но разбойники огнём пушек проложили себе путь от крепости к пристани, сели на струги, распустили паруса и сквозь «узкую дверку» яицкого устья усвистали через Хвалынское море грабить богатых толстопузых персов.

В 1689 году Назаровы разорились, и казна забрала себе их городок вместе с учугами. Жизнь в городке была шаткой и буйной. То сарачины нападали, то казахи, то яицкие казаки, а порой и царские воеводы, потому что Гурьев жил сам по себе, забыв о московском подданстве. По городку взад-вперёд катались бунты. При царе Петре князь Шереметев приводил вольный Гурьев к присяге, а князь Бекович собирал здесь войско для похода на Хиву. Но Каспий, море Хвалынское, не оскудевал рыбой, и российская держава желала владеть «узкой дверкой» Гурьева-городка.

Наконец дочь Петра императрица Елизавета всё-таки отдала Гурьев яицким казакам. Казаки выстроили «транжементы» от Яицкого городка до Гурьева, сожгли гурьевские учуги и с наслаждением снесли ветхий каменный кремль: ненавистную память о стрельцах, отнявших у них щедрый промысел.

Поднимая бунт, на случай разгрома Пугачёв предусмотрел и отступление мятежных казаков в Персию – по Яику и через море. Но из «узкой дверки» надо было убрать царскую стражу – гарнизон Гурьева.

Пугачёв дважды посылал на Гурьев своих атаманов, но всё без толку. В январе 1774 года на Гурьёв пошёл сам Андрей Овчинников. Комендант Гурьева прапорщик Иван Мякишин поднял в ружьё полуроту солдат и казачью сотню. Гарнизон стойко оборонялся, даже гурьевский поп Димитрий палил по супостатам из пушки. Но Мякишина свалила пуля, а бунтовщики прорвались за укрепления.

Яик-Урал удивителен. Летом, в межень, он мелкий и узкий, а весной, в половодье, по объёму воды он превышает Волгу. Он блуждает по степи, теряя свои притоки, и выпускает из себя странные реки-«оттоки», умирающие в песках

Офицеров и казачьих командиров повесили. Повесили и отца Димитрия. Трижды верёвка обрывалась, и Димитрий падал на землю, но всякий раз сам снова вставал под виселицу, не желая помилования, только выправлял из петли и раскладывал на груди свою бороду.

Атаманом Гурьева Овчинников назначил казака Евдокима Струняшева, который бунтовал ещё в 1772 году. Струняшев стерёг «узкую дверку» для Пугачёва, но Емельян ею так и не воспользовался. В мае 1774 года к мятежному городку подступила пришедшая из Астрахани команда подполковника Кандаурова. Гурьев капитулировал. Царский суд решил оставить городок и Струняшева без наказания. Ни к чему сеять новые обиды у защитников столь важного места.

Сейчас море отошло от Гурьева на тридцать вёрст. А Россия – ещё дальше. В 1991 году Гурьев и Уральск, бывший Яицкий городок, были отданы Казахстану. Гурьев-городок стал городом Атырау, что означает «дельта реки». «Узкую дверку» яицкого устья Россия беспамятно уступила соседу.

Разгром

На косых плоскостях Общего Сырта крутились мартовские бураны. От Волги по всем дорогам вглубь степей двигались войска государыни, выбивая мятежников из крепостей в снега. Пугачёву следовало бы громить генералов на Сырте поодиночке, но казаки держали Пугачёва между Оренбургом и Яицким городком.

Пугачёв попробовал остановить врага у деревни Пронкиной под Сорочинской крепостью, но был разбит и откатился. Все царицыны генералы сошлись в Сорочинской крепости, соединив свои силы. Эту армию возглавил и повёл на Оренбург молодой князь Пётр Голицын. Под его командованием было 6500 бойцов и 25 пушек.

Отступивший Пугачёв решил встретить Голицына в Татищевой крепости. Здесь собралось 9000 бунтовщиков с 36 пушками. Пугачёв сам шагами промерил вокруг крепости секторы обстрела и воткнул в сугробы колышки – ориентиры для артиллерии.

22 марта колонны Голицына домаршировали до Татищевой. Казалось, что «транжемент» стоит пустой. Разведчиков Голицына в воротах крепости мирно встречала баба с хлебом-солью. Но разведчики заметили мятежников, которые прятались за куртинами и углами цейхгаузов. Разведчики метнулись прочь. Ловушка Пугачёва была раскрыта.

Голицын отреагировал мгновенно. Его лыжники-егеря по сугробам потащили пушки на окрестные высоты. Колонна генерала Павла Мансурова повернула к илецким воротам Татищевой крепости, а колонна генерала Фердинанда Фреймана – к оренбургским. Голицын взял Татищеву в клещи. С холмов загрохотали пушки. Мятежники сбились в «транжементе» в кучу, и ядра валили их целыми рядами. Из ворот крепости на колонны Голицына бросилась крестьянская пехота – и вся повисла на солдатских штыках. Казачья конница увязла в сугробах вокруг Татищевой, и её секла картечь.

Андрей Овчинников крикнул Пугачёву убегать в Бёрды, «чтоб не попасся в руки» Голицыну. Сам Овчинников отступит в Илецкий городок, а Емельян пущай забирает тех, кто хочет сражаться, и прорывается к нему на илецкий плацдарм. С малым отрядом Пугачёв проломил строй солдат генерала Фреймана и помчался к Бёрдам. За снежными холмами угасал гром погибающей Татищевой крепости.

Овчинников дрался в «транжементе», «докудова все заряды не выстрелял», а потом, «падши на коней, пробился прямо сквозь каманду Голицына». Гренадеры и гусары князя уложили в Татищевой крепости полторы тысячи бунтовщиков, и почти две тысячи попали в плен ранеными.

А Бёрды раздирало паникой. Здесь Пугачёв оставил атаманом Максима Шигаева, но Шигаев заметался и не смог усмирить буйную толпу в двадцать тысяч человек. Пугачёв приказал вылить на улицу всё вино, швырнуть в толпу деньги казны и распустить всех с богом – но переколоть тех, кто побежит в Оренбург.

С двумя тысячами конных казаков Пугачёв рванулся в Илецкий городок по тылам князя Голицына. Но в этих тылах Переволоцкая крепость разослала по дорогам аванпосты егерей, и Пугачёв не решился на схватку.

Он отступил в Каргалу. Гостеприимный Муса уже исчез, успев сдать врагам атамана Хлопушу. Порубив местных татар, Пугачёв оставил в слободе заслон и отступил ещё дальше – к Сакмарскому городку. На середине дороги от слободы к городку, у мельницы на речке Каргалке, Пугачёв приказал занять оборону. Здесь мятежники наморозили валы из речного льда и зарядили последние пушки.

Голицын смял заслон в Каргале и ударил по рубежу у мельницы. Ядра покрошили ледяные валы. В атаку ринулись гусары. Бунтовщики не выдержали. Восемь вёрст Сакмарской дороги гусары на всём скаку рубились с казаками и вместе вкатились в Сакмарский городок. По кровавым следам, хрипя, бежали батальоны. Солдаты похватали выбитых из сёдел атамана Подурова, поэта Ванюшку, старика Дубовского, судью Витошнова. От товарищей оттеснили Максима Шигаева, он бросился в Илецк и по пути угодил в плен.

За победу над бунтом Голицын заплатит жизнью. Его, победителя, на балу представят Екатерине. «Как он хорош! Настоящая куколка!» – лукаво скажет государыня о молодом князе. В мужчинах Екатерина разбиралась не хуже, чем Пугачёв – в лошадях. Тёмная туча найдёт на чело Григория Потёмкина, фаворита государыни. И вскоре родственник Потёмкина вызовет князя Петра Голицына на дуэль и сразит ударом шпаги.

Пугачёв сумел вырваться из бойни в Сакмарском городке. Он укрылся в деревне Ташла под заснеженным хребтом Накас. С ним было всего пять сотен казаков. А Оренбург праздновал освобождение после шестимесячной осады. За «славное и неувядаемое знамение верности» государыня на два года освободила город от налогов, а губернатор Рейнсдорп был награждён орденом Александра Невского. Иван Рейнсдорп и дальше останется губернатором и на своём посту умрёт в Оренбурге в 1781 году.