Читать книгу: «За пределами «законов». К более целостному пониманию человеческой природы», страница 8

Глава 6: Распутывая узлы судьбы: в плену невидимых программ, или как характер пишет наш жизненный сценарий (Закон 4)

1. "Я же говорил!" – шепчет Грин, или почему мы обречены наступать на старые грабли.

Ну что ж, друзья, пристегните ремни покрепче, потому что Роберт Грин приготовил для нас очередной крутой вираж в его лабиринте человеческой натуры. Мы уже усвоили, что по его мнению, нами правят слепые инстинкты (Закон 1), мы по уши влюблены в собственное отражение (Закон 2), и вся наша жизнь – это нескончаемый маскарад (Закон 3). А теперь, как будто этого было мало, Четвертый Закон окутывает нас еще более плотным туманом фатализма, утверждая: наше поведение, друзья мои, предопределено не чем иным, как нашим характером, этим причудливым гобеленом, сотканным из глубоко въевшихся, часто навязчивых и совершенно неосознанных узоров поведения.

В чем соль гриновской мудрости на этот раз? Он, словно опытный кукловод, дергает за ниточки нашего самомнения и заявляет: забудьте о сказках про свободных героев, ежесекундно вершащих свою судьбу осознанным выбором. На самом деле, говорит он, мы все – жалкие рабы своих привычек, заложники собственного прошлого. Наш характер, этот слепок души, по Грину, формируется еще в те далекие времена, когда мы пешком под стол ходили – под неусыпным влиянием родителей, первых друзей, сильных впечатлений и горьких обид. Именно тогда закладываются те самые сценарии, по которым мы будем реагировать на мир, те страхи, которые будут преследовать нас по пятам, те желания, что будут манить недостижимым светом, и те способы взаимодействия с окружающими, которые станут нашей второй натурой.

И эти сценарии, друзья, словно невидимый компьютерный код, прошитый в нашей операционной системе, неумолимо управляют нами всю оставшуюся жизнь. Они заставляют нас с завидным упорством наступать на одни и те же грабли, словно это наш любимый вид спорта. Они подталкивают нас к повторению одних и тех же ошибок, будто мы разучиваем сложную, но совершенно бесполезную пьесу. Они ведут нас к выбору похожих, как две капли воды, партнеров, словно мы ищем статистов для одного и того же, заранее прописанного, драматического сюжета. Они заставляют нас действовать до смешного предсказуемо в определенных ситуациях, как хорошо отлаженный, но очень ограниченный механизм.

Грин особенно подчеркивает, что эти паттерны, эти узоры нашего поведения, часто носят компульсивный характер. Это значит, что мы повторяем их не потому, что так хотим, не из-за каприза или скуки, а потому, что просто не можем иначе. Даже если видим, что очередной поворот этой изъезженной колеи ведет прямиком в болото негативных последствий. Характер, в его мрачноватом понимании, – это не просто набор черт, которыми мы хвастаемся или которые пытаемся скрыть. Это, по сути, наша судьба, высеченная на камне. И если вы научитесь читать эти иероглифы человеческого характера, вы с большой долей вероятности сможете предсказать не только его завтрашний обед, но и всю его дальнейшую жизненную траекторию.

Как всегда, у проницательного (и немного циничного) Грина наготове и стратегический вывод из этого неутешительного диагноза. Раз уж люди – это такие предсказуемые автоматы, действующие по своим глубоко зашитым программам, то: ключ к власти над человеком – это умение "читать" его характер. Забудьте о внешней мишуре и блестящих масках (Закон 3). Ваша задача – научиться видеть за ними те самые фундаментальные, как тектонические плиты, повторяющиеся узоры. Грин советует нам превратиться в настоящих детективов души, обращая внимание на мельчайшие детали: как человек ведет себя в стрессовых ситуациях (там слетают все маски!), какие ошибки он повторяет с упорством, достойным лучшего применения, какие темы вызывают у него бурю эмоций, какие люди его окружают, словно отражения его собственных проблем. Все это – бесценные подсказки, ключи к его глубинному коду, к его "операционной системе».

Знание паттерна – это предсказание, а предсказание – это влияние. Если вы сумели расшифровать основной сценарий поведения человека, вы становитесь его негласным прорицателем, способным предвидеть его реакции наперед. А это, согласитесь, дает вам колоссальное преимущество! Вы можете либо мастерски обходить стороной те ситуации, где его "баг" в программе создаст вам проблемы, либо, наоборот, использовать его предсказуемость в своих, не всегда кристально чистых, целях. А если уж у вас проснулись (во что Грин, кажется, не очень верит) благие намерения, то вы даже можете попытаться помочь бедолаге осознать его повторяющийся кошмар.

Но прежде чем лечить других, загляни в себя, о, мудрейший! Грин, не изменяя себе, призывает нас направить этот беспощадный прожектор самоанализа и на самих себя. Попробуйте, говорит он, распознать свои собственные навязчивые сценарии, те грабли, на которые вы наступаете с особым энтузиазмом. Ведь осознание – это первый, пусть и маленький, шажок к тому, чтобы перестать быть стопроцентной марионеткой своих внутренних демонов. Хотя, судя по общему тону, Грин, похоже, не питает особых иллюзий относительно возможности кардинального изменения этих глубинных, въевшихся в плоть и кровь, паттернов.

Итак, Четвертый Закон Роберта Грина рисует нам довольно безрадостную картину: человек – это существо, чья свобода воли стиснута невидимыми, но стальными тисками его прошлого и характера. Мы – всего лишь машины, послушно работающие по заложенным в нас с детства программам. Весь вопрос лишь в том, хватит ли у нас ума и смелости, чтобы попытаться расшифровать этот код – как свой, так и чужой. И снова, это невероятно сильное и, во многом, фаталистичное утверждение, которое буквально кричит о необходимости пристального и критического взгляда со стороны как философии, так и глубинной психологии. Действительно ли мы так жестко запрограммированы на несчастье или успех? Или все-таки в этой сложной программе есть место для импровизации и свободного творчества? Вопрос, как говорится, остается открытым.

2. Кукловод Судьбы или Капитан своей души? Заглядывая в философские бездны под ногами у Грина.

Стоит нам только прислушаться к четвертому постулату Роберта Грина – о том, что наши жизни подобны рельсам, проложенным в далеком прошлом нашим же характером, – как мы тут же оказываемся в самом эпицентре одной из старейших и самых горячих философских битв: есть ли у нас, хрупких созданий, хоть капля свободы воли, или же мы все – лишь винтики в гигантском, неумолимом механизме предопределенности, именуемом детерминизмом?

Детерминизм, если попытаться ухватить его суть без лишних сложностей, – это глубокая философская убежденность в том, что каждое событие во Вселенной, включая каждую нашу мысль, каждый наш выбор, каждое, казалось бы, спонтанное действие, на самом деле является неизбежным следствием всех предшествующих событий, разворачивающихся по строгим, незыблемым законам природы. Вообразите Вселенную как исполинский часовой механизм, безупречно заведенный в незапамятные времена. Если бы кто-то обладал знанием всех до единой шестеренок этого механизма – то есть, знал бы все начальные условия и все законы физики, а в несколько упрощенной, «гриновской» версии, психологии – он мог бы с абсолютной точностью предсказать не только солнечное затмение через тысячу лет, но и то, какой сорт кофе вы предпочтете завтра утром, какой галстук повяжете или какое слово оброните в споре. В такой суровой картине мира свобода выбора превращается лишь в красивую иллюзию, приятное, но в корне обманчивое ощущение, будто мы сами что-то решаем, в то время как наш «выбор» уже давно просчитан и является единственно возможным, фатальным результатом бесконечной цепи причин и следствий.

В противовес этому монументальному фатализму гордо реет флаг свободы воли, который в философии часто именуют либертарианством (не стоит путать с его политическим тезкой!). Приверженцы этой идеи страстно доказывают, что человек – не просто сложный биоробот, слепо реагирующий на каскад внешних раздражителей. Мы, говорят они, наделены подлинной, неподдельной способностью самостоятельно выбирать между различными вариантами действий, и этот выбор не скован железными цепями предшествующих причин. В нас теплится загадочная искра сознания, которая способна властно вмешаться в причинно-следственную карусель и породить действие «из ничего», «из себя», из глубины нашего свободного духа. Эта позиция, как нетрудно догадаться, неразрывно сплетена с понятием моральной ответственности: если мы действительно вольны в своих поступках, то именно мы, и никто другой, несем всю полноту ответственности за их светлые или темные последствия.

Однако, как это часто случается в запутанных философских дебатах, существует и третья дорога, попытка примирить, казалось бы, непримиримых оппонентов, – это компатибилизм, или так называемый «мягкий детерминизм». Мыслители этого направления стараются доказать, что свобода воли вполне совместима с предопределенностью. Да, признают они, наши желания, мотивы, глубинные предрасположенности могут быть полностью детерминированы нашим прошлым опытом, генетическим кодом, биохимическими процессами в мозгу. Но свобода, по их убеждению, заключается не в том, чтобы наши действия вообще не имели причин (это был бы не акт свободы, а проявление хаоса), а в том, что мы действуем в соответствии со своими собственными, пусть и предопределенными, желаниями и ценностями, без какого-либо внешнего насилия или принуждения. Вспомним простой пример: я испытываю жгучее желание съесть сочное яблоко, потому что мой организм настойчиво требует глюкозы, а прошлый опыт подсказывает, что яблоки – это вкусно (полная предопределенность моего желания). Но если никто не держит пистолет у моего виска, заставляя меня есть это яблоко против моей воли, а я сам, радостно повинуясь своему внутреннему порыву, тянусь к нему – вот оно, мое свободное, хотя и детерминированное, действие!

Куда же склоняется наш хитроумный Грин со своим Четвертым Законом, рисующим картину человеческого поведения, управляемого глубинными паттернами характера? О, здесь не остается почти никаких сомнений! Его настойчивые акценты на всесилии прошлого опыта, на тирании сформировавшихся с детства сценариев, на почти фатальной предсказуемости наших поступков – все это мощный и холодный ветер, наполняющий паруса психологического детерминизма. Свобода воли в его мрачноватой картине мира съеживается до размеров микроскопической, если не полностью иллюзорной, величины. Мы предстаем марионетками, послушно танцующими под неведомую музыку наших глубинных, неосознанных программ. Грин, конечно, не обрушивает на нас лавину философских терминов, он не утруждает себя написанием пространных трактатов о природе свободы воли, но его практические, порой циничные советы – о том, как «читать» характер, как предсказывать поведение, как использовать чужие «программы» в своих целях – все они произрастают из этой самой детерминистической почвы.

Почему же для нас так важно осознавать эту философскую подоплеку, разбирая гриновские «законы» по косточкам? Во-первых, следует понимать, что Грин преподносит нам свою идею о тотальной предопределенности характера как некий практический, почти научный «закон», который можно и нужно использовать в своих стратегиях. Но на самом деле он опирается на колоссальное по своему масштабу философское допущение, вокруг которого копья ломаются уже тысячи лет, и которому даже современная наука, будь то нейробиология или психология, так и не смогла вынести окончательный, неоспоримый вердикт. Да, многочисленные исследования указывают на огромную роль бессознательных процессов и нашего прошлого опыта в принятии решений, но точка в споре о свободе воли еще очень далека от того, чтобы быть поставленной. Во-вторых, с головой погружаясь в свою концепцию всемогущества паттернов, Грин почти не оставляет в своей схеме мира места для реальной возможности изменения, для осознанного, волевого выбора вопреки устоявшемуся сценарию, для целительной роли случайности или даже божественного вмешательства в человеческую судьбу. Он словно забывает или намеренно преуменьшает нашу удивительную, поистине человеческую способность к рефлексии, к глубокому обучению на собственных ошибках, к сознательному, порой мучительному, формированию новых привычек и реакций (хотя и бросает нам мимоходом совет «осознать свои паттерны», но, кажется, без особой веры в его эффективность). И, наконец, если мы, подобно марионеткам, полностью запрограммированы нашими паттернами, как это живописует Грин, то как же быть с такой неудобной и фундаментальной для человеческого общества вещью, как личная ответственность за свои поступки? Ведь если нет свободного выбора, то, по логике, нет и вины. Грин, похоже, не слишком обременяет себя этим вопросом – его фокус отчетливо смещается с моральных оценок на холодный, стратегический анализ предсказуемости и, следовательно, управляемости человеческим поведением.

Понимание того, что Четвертый Закон Роберта Грина покоится на весьма шатком и глубоко спорном детерминистическом фундаменте, помогает нам взглянуть на него с необходимой долей критицизма. Да, паттерны поведения существуют, да, они оказывают на нас влияние, порой очень значительное. Но действительно ли они – это наша неотвратимая, высеченная на скрижалях прошлого судьба? Или же у нас, людей, все-таки остается пространство для маневра, для подлинной свободы, для чуда самопреодоления и изменения? Психология личности, в отличие от несколько упрощенной и однобокой картины мира, предлагаемой Грином, открывает нам куда более сложный, многогранный и, возможно, гораздо более обнадеживающий взгляд на этот вечный, как само человечество, вопрос.

3. Бронзовая статуя или живое дерево? Разгадывая тайны характера, или Насколько мы действительно «запрограммированы»?

Один из самых манящих и, пожалуй, самых коварных камней в фундаменте учения Роберта Грина – это его утверждение, будто люди действуют, повинуясь глубоко въевшимся, почти незыблемым узорам поведения, которые он щедро объединяет под всеобъемлющим термином «характер». Расшифруйте этот паттерн, этот сокровенный внутренний «код» человека, вещает Грин, и вы получите универсальный ключ: сможете не только предсказывать его поступки с поразительной точностью, но и искусно влиять на него, а то и виртуозно защищаться от его козней. Эта идея подкупает своей обманчивой простотой: разгадай человека, как сложный шифр, и ты станешь хозяином положения. Но так ли уж соответствует эта черно-белая картина тому, что говорит нам о человеческой душе современная психология личности? Действительно ли мы – пожизненные заложники нашего «характера», отлитого раз и навсегда, подобно бронзовой статуе, не способной изменить ни единого изгиба? Или же в этой картине катастрофически не хватает живых красок, динамики, и, что самое важное, веры в нашу глубинную способность к изменению и росту?

Чтобы распутать этот тугой узел, нам придется аккуратно разделить понятия, которые Грин так легкомысленно смешивает в одну кучу: темперамент, черты личности и, собственно, сам характер. Это не просто игра в синонимы, это разные этажи и грани того сложного, многомерного конструкта, который и делает каждого из нас уникальной, неповторимой личностью.

Начнем с самого фундамента, с темперамента. Это, пожалуй, наиболее «врожденный», биологически обусловленный кирпичик нашей индивидуальности. Вспомните новорожденных младенцев: один спокоен, как летний вечер, и лучезарно улыбается миру, другой – настоящий маленький ураган, активный, громкий, готовый взорваться от малейшего раздражителя. Вот это и есть наглядные проявления темперамента – те самые базовые, заложенные еще до нашего рождения генетические различия в том, как наша нервная система реагирует на мир, какой у нас уровень природной активности, насколько мы эмоциональны или общительны. Эти врожденные склонности дают о себе знать очень рано и, что важно, остаются относительно стабильными на протяжении всей нашей жизни. Например, человек с так называемым реактивным темпераментом, склонный к бурным, интенсивным эмоциональным откликам, скорее всего, сохранит эту особенность и в зрелом возрасте, хотя, конечно, научится лучше справляться со своими реакциями, управлять ими. Темперамент – это как бы тот фундамент, на котором будет возводиться все здание нашей личности. Он задает определенные предрасположенности, влияет на то, как мы будем воспринимать мир и реагировать на него. В этом смысле Грин, безусловно, прав: некоторые наши базовые, глубинные склонности действительно невероятно трудно, если вообще возможно, изменить кардинально. Но ведь фундамент, каким бы прочным он ни был, – это еще далеко не все здание, не так ли?

Следующий этаж – это черты личности. Это уже более устойчивые, но все же формирующиеся паттерны наших мыслей, чувств и поведения, которые выкристаллизовываются в результате сложного взаимодействия нашего врожденного темперамента с окружающей средой – с тем, как нас воспитывали, какой жизненный опыт мы получали, в какой культурной среде мы росли. Пожалуй, самой влиятельной и общепризнанной моделью в современной психологии личности является так называемая «Большая пятерка», которая предлагает описывать личность через пять широких, универсальных измерений: Открытость новому опыту (любознательность и креативность в противовес консерватизму и прагматизму), Добросовестность (организованность и надежность против спонтанности и некоторой беспечности), Экстраверсия (общительность и энергичность в противовес интроверсии и сдержанности), Доброжелательность (дружелюбие и эмпатия против скептицизма и склонности к соперничеству) и Нейротизм (эмоциональная нестабильность и тревожность в противовес эмоциональной стабильности и стрессоустойчивости). Многочисленные исследования показывают, что эти черты действительно обладают значительной стабильностью, особенно когда человек вступает во взрослую жизнь. Мы, как правило, сохраняем свое относительное положение по этим шкалам по сравнению с другими людьми. Если вы были более экстравертированы, чем ваши сверстники в двадцать лет, то, с высокой долей вероятности, вы останетесь более экстравертированным и в пятьдесят. Это, конечно, льет воду на мельницу Грина и его идеи о предсказуемости поведения на основе неких устойчивых характеристик.

Но вот здесь крайне важно отойти от гриновского фатализма, от его идеи о несгибаемости этих черт. Стабильность – это еще не синоним полной неизменности, не приговор. Во-первых, существует то, что психологи называют «нормативной» изменчивостью: по мере того, как мы взрослеем, мы все, в среднем, становимся чуточку более добросовестными, более доброжелательными и менее нейротичными. Это своего рода «социальное созревание», естественный процесс. Во-вторых, действительно значимые жизненные события – будь то вступление в брак, рождение детей, крутой поворот в карьере, курс психотерапии, тяжелая болезнь или горькая утрата – могут ощутимо, порой кардинально, повлиять на наши личностные черты. Человек может стать гораздо более открытым новому опыту после увлекательных путешествий или заметно более добросовестным, получив ответственную, требующую самодисциплины работу. В-третьих, и это, пожалуй, самое важное, люди способны сознательно работать над изменением определенных аспектов своего поведения, что со временем, при должном усердии, может привести и к заметным сдвигам в базовых чертах. Это требует усилий, саморефлексии, но это возможно! Так что, хотя наши черты и задают некий «коридор» нашего поведения, это вовсе не жесткие рельсы, с которых невозможно свернуть. Мы не просто пассивные носители застывших черт, мы – активные деятели, постоянно взаимодействующие с миром и способные к адаптации, обучению и личностному росту.

И, наконец, мы подходим к самому понятию характера. В отличие от более нейтральных, описательных черт личности, термин «характер» часто несет в себе выраженную морально-этическую окраску. Это то, что неразрывно связано с нашими глубинными ценностями, жизненными принципами, силой воли, честностью, ответственностью перед собой и другими. Характер – это та часть нашей личности, которая в наибольшей степени формируется под влиянием социума, культуры, в которой мы выросли, методов воспитания и, что особенно важно, сознательных усилий самого человека. Если темперамент – это наша данность, а черты – это сложный сплав этой данности и приобретенного опыта, то характер – это в значительной степени результат нашего свободного выбора и упорной работы над собой. Можно ли изменить свой характер? Безусловно, и даже более того – это то, что отличает зрелую личность! Истории людей, сумевших победить тяжелые зависимости, избавиться от разрушительных моделей поведения, развить в себе глубокое сострадание или несокрушимое мужество, – это не какие-то редкие исключения из правил, а живые свидетельства удивительной пластичности именно этой, ценностно-ориентированной, волевой части нашей личности.

Грин, с его настойчивым фокусом на «чтении» якобы неизменных паттернов ради предсказания и влияния, трагически недооценивает именно эту динамическую, способную к трансформации природу и характера, и даже, как мы видим, черт личности. Его подход неизбежно склоняет к опасному навешиванию ярлыков («а, он такой, от него другого и не жди», «она всегда так поступает, это ее суть») и к полному игнорированию огромного потенциала роста, развития и позитивных изменений, заложенного в каждом из нас. Взгляд на личность как на нечто застывшее, раз и навсегда определенное, безусловно, удобен для манипулятора, стремящегося использовать чужие слабости и предсказуемые реакции в своих корыстных целях. Но такой взгляд катастрофически сужает и обедняет наше понимание человеческой природы. Он упускает из виду, что люди – это не просто набор фиксированных, легко просчитываемых «законов», а невероятно сложные, постоянно развивающиеся системы, находящиеся в непрерывном, живом диалоге с окружающим миром и, что еще важнее, с самими собой.

Итак, какой же вердикт выносит современная психология личности идеям Грина? Да, в нашей личности, несомненно, есть относительно стабильные компоненты, заложенные в нас генетически (темперамент) и сформированные под влиянием раннего опыта (базовые черты). Эти компоненты действительно оказывают существенное влияние на наше поведение и делают его, до определенной степени, предсказуемым. Однако эта стабильность – не абсолютная тюрьма, из которой нет выхода. Черты личности могут меняться и развиваться под влиянием жизненного опыта, окружения и, что очень важно, целенаправленных усилий самого человека. А характер, эта сердцевина нашей личности, связанная с нашими ценностями, убеждениями и волевыми качествами, еще более податлив к изменениям, самосовершенствованию и развитию. Игнорировать эту удивительную пластичность человеческой натуры, как это делает Грин ради построения своих всеобъемлющих «законов», значит обеднять наше понимание самих себя и других людей, лишая и себя, и их той надежды и той возможности на рост и позитивные изменения, которые и делают нашу жизнь по-настоящему человеческой. Вместо того чтобы воспринимать личностные паттерны как окончательный приговор, куда более продуктивно и гуманно рассматривать их как ценную отправную точку для глубокого самопознания, личностного роста и осмысленного развития.

4. Когда Мозг – не Камень, а Сад: Как теории научения и нейропластичность дарят нам ключ к переменам.

Если предыдущее путешествие в мир психологии личности лишь приоткрыло калитку сомнений в идее абсолютной, каменной неизменности наших черт, то глубокое погружение в океан теорий научения и ошеломляющих открытий в области нейропластичности практически вымывает почву из-под ног фаталистического взгляда Роберта Грина. Его знаменитый «Закон 4», настойчиво призывающий нас распознавать и использовать якобы незыблемые, выгравированные в камне паттерны поведения людей, целиком и полностью зиждется на шатком предположении, будто прошлое безраздельно властвует над будущим, а характер – это нечто вроде древнего манускрипта с предначертанной судьбой, которую остается лишь прочесть. Но что, если сам этот «камень» – наш удивительный мозг и наша многогранная психика – обладает поистине волшебной способностью изменять свою структуру, свою форму, свои пути-дорожки под влиянием нового опыта, свежих знаний и, что самое главное, наших собственных сознательных усилий?

Теории научения, этот краеугольный камень всей психологии ХХ века, рисуют нам совершенно иную, куда более динамичную и обнадеживающую картину формирования нашего поведения. В отличие от гриновской идеи о врожденных, жестких, как стальной каркас, паттернах, они во весь голос заявляют о первостепенной роли опыта, взаимодействия со средой, того непрерывного диалога, который мы ведем с миром с первого до последнего вздоха. Вспомним хотя бы азы, те самые три кита, на которых держится наше понимание того, как мы учимся жить. Классическое (павловское) обусловливание учит нас тому, как мы связываем стимулы в единые цепочки. Прежде совершенно нейтральный звук звонка, если он регулярно предшествует появлению еды, начинает вызывать у собаки обильное слюноотделение. И точно так же у людей формируются мириады эмоциональных реакций: липкий страх перед дверью стоматологического кабинета после болезненного укола, теплая волна радости при виде логотипа любимого бренда, который прочно ассоциируется с приятными моментами, или внезапный приступ тоски от едва уловимого запаха, напомнившего о давно ушедших временах. Эти ассоциации могут быть невероятно сильными, цепкими, но важно помнить – они приобретены, а значит, чисто теоретически, могут быть ослаблены, перестроены или даже полностью стерты (как это с успехом делается в современных методах лечения фобий и тревожных расстройств). Затем на сцену выходит оперантное (скиннеровское) обусловливание, которое объясняет, почему мы стремимся повторять то поведение, которое приносит нам «пряник», и всеми силами избегаем того, за которым следует «кнут». Малыш с усердием убирает разбросанные игрушки, чтобы заслужить ласковую похвалу мамы; офисный сотрудник задерживается допоздна, чтобы получить вожделенную премию; мы инстинктивно отдергиваем руку от горячей плиты после первого же болезненного ожога. Это фундаментальный механизм формирования наших привычек, как полезных (например, регулярные занятия спортом, приносящие бодрость и хорошее самочувствие), так и откровенно вредных (скажем, привычка «заедать» стресс, дающая лишь кратковременное, иллюзорное облегчение). И снова – это выученное поведение! Изменив систему подкреплений, пересмотрев наши внутренние «награды» и «наказания», мы можем коренным образом изменить и само наше поведение. И, наконец, не забудем о социальном научении Альберта Бандуры, которое подчеркивает, что мы – существа социальные, и львиную долю знаний и умений мы получаем, просто наблюдая за другими, подражая их поведению, и видя, к каким последствиям приводят их действия (так называемое викарное научение). Маленькие дети учатся говорить, правильно держать ложку, проявлять агрессию или, наоборот, сочувствие, внимательно глядя на родителей, копируя старших братьев и сестер, подражая героям любимых мультфильмов. Мы бессознательно перенимаем те модели поведения, которые считаются успешными, одобряемыми, престижными в нашей социальной группе, в нашей культуре. Все это ярко демонстрирует колоссальную роль нашего окружения и культурного контекста в формировании тех самых «паттернов», о которых так много говорит Грин.

Все эти теории, сплетаясь в единое полотно, убедительно доказывают: значительная, если не преобладающая, часть того, что Роберт Грин высокопарно именует глубоко укоренившимся «характером» или «навязчивым поведением», на самом деле является результатом сложного, многоэтапного процесса научения. Это не какая-то мистическая, неотвратимая судьба, а скорее замысловатый узор из сформировавшихся нейронных связей и поведенческих сценариев, созданных нашим мозгом в ответ на пережитый опыт, на радости и горести прошлого. А если что-то было однажды выучено, значит, существует принципиальная, незыблемая возможность это переучить, разучиться или научиться чему-то совершенно новому, более адаптивному и здоровому.

И вот здесь, на пике нашего воодушевления, на сцену выходит истинная королева современных нейронаук – ее величество нейропластичность. Долгие, долгие годы научный мир пребывал в заблуждении, считая, что мозг взрослого человека – это нечто статичное, застывшее, как античная статуя; что его сложнейшая структура окончательно формируется в детстве и отрочестве, а затем остается практически неизменной до самой старости. Однако сегодня мы с полной уверенностью знаем, что это далеко не так! Наш мозг обладает поистине удивительной, захватывающей дух способностью изменяться как физически, так и функционально на протяжении всей нашей жизни. Он меняется в ответ на новый опыт, на обучение, на наши мысли и чувства, и даже на физические и душевные травмы.

Представьте свой мозг как гигантскую, запутанную сеть автомобильных дорог и тропинок – это ваши нейронные пути. Каждый раз, когда вы думаете определенную мысль, испытываете какую-то эмоцию или совершаете привычное действие, вы как бы «проезжаете» по одной из этих дорог. И чем чаще вы используете какой-то конкретный путь, тем шире, ровнее, накатаннее и быстрее он становится – так происходит укрепление синаптических связей между нейронами. Именно так, путем многократного повторения, и формируются наши привычки, автоматические реакции, те самые «паттерны», о которых с таким знанием дела рассуждает Грин. Они действительно могут стать очень глубоко «укоренившимися», похожими на глубокую, хорошо накатанную колею, из которой, кажется, уже невозможно выбраться.

Но великая новость заключается в том, что нейропластичность означает: мы вовсе не обречены вечно ездить по одним и тем же избитым колеям! Мы можем: во-первых, прокладывать совершенно новые дороги – изучение иностранного языка, освоение музыкального инструмента, приобретение новых профессиональных навыков или даже просто разгадывание кроссвордов – все это буквально создает новые нейронные связи, новые пути в нашем мозге. Во-вторых, мы можем расширять и укреплять уже существующие, но полезные для нас дороги – практика осознанности и медитации, развитие эмпатии и сострадания, тренировка самоконтроля и силы воли – все это делает соответствующие нейронные сети более мощными и эффективными. И в-третьих, что не менее важно, мы можем позволять старым, неиспользуемым, вредным дорогам постепенно зарастать травой забвения. Если мы сознательно перестаем практиковать старую, деструктивную привычку или нежелательную модель поведения (например, бросаем курить или учимся справляться со вспышками гнева, выбирая другие, более конструктивные реакции), то соответствующие этой привычке нейронные пути со временем ослабевают и атрофируются (этот процесс называется синаптическим прунингом, или «прореживанием»).