Ведьмы Чёрного леса

Художник Евгения Забровская

© Алексей Гужва, 2021

ISBN 978-5-0055-3217-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Разобранная крыша

Торговец ножницами медленно брёл по заснеженной тропе и мечтал о кружке тёплого взбивня и баньке. Впереди деревня, вот там и найдёт он свой отдых. Торговцев всегда встречают с радостью, а тут и товар у него такой, нужный. Точно что-то да купят. А если не купят, так он мастер наточки ножниц неплохой. И на этом сможет себе на постой, да и сверх того заработать.

Редкие снежинки крутились в хороводе по ветру подобно белым мошкам. До деревни оставалось всего ничего, но ноги уже отказывались топать. Очень долго он был в пути. Дойдя до первого плетня, что окружал небольшой дворик и старую хату, торговец удивился. В такую погоду, в такое неблагоприятное время года, мужики затеяли крышу разбирать. Неужели нельзя было до тепла дотерпеть, чтоб ремонт сделать?

Остановившись посмотреть, торговец нарвался на крепкое слово со стороны возящихся на крыше мужиков. Им явно неинтересны были зеваки.

– Иди куда шёл и не таращи зенки свои любопытные. Тут тебе нет ничего интересного! – заорал один из мужиков, явно руководящий процессом.

– Мил человек, – окликнул его кто-то поодаль. – отойди сюда. Не надо тебе там стоять!

Через две хаты стоял седовласый старик. Приметен он был знатным горбом за спиной.

– Я вижу, ты не наших мест будешь. Подойди. Кем будешь? Чего в нашей глуши забыл?

Торговец послушно подошёл к горбуну. Старик был дряхлый. На вид ему зим сто можно было дать. Даже удивительно, как он ещё сам мог ходить по земле.

– Здравствуй, старче. Да ножницами я торгую, да бритвами. С лугов я. Волей случая в ваши края попал. Надо было мне к деревне у горы, у той, что Бабкой ваши кличут. Да там хворь чёрная взыграла. Дорогу местные перекрыли, меня погнали. Вот топал вокруг, да к вам вышел. У вас, смотрю, тоже что-то неспокойное?

– У нас то? А, ты про это? – равнодушно ответил старик, махнув рукой в сторону хаты, где полным ходом работа кипела. – Да то всё просто. Ведьма там наша живёт. Вредная баба, на самом деле, но соседка всё же. Весь свой век отмотала тут, никуда не ушла, даже когда мор чёрный по деревне прошёлся и многих к Кондратию отправил.

– Неужто так и ведьма? Настоящая? – усмехнулся торговец. – Уж не серчай, дед, да только не верю я в это всё. Всё это сказки, какими у нас детишек пугают на лугах.

– Сказки? Ну да. Сказки Чёрного леса. Только вот, любые сказки, даже самые глупые, не с пустой головы взяты. А ведьма она настоящая. Пакостей много кто от неё натерпелся. Хотя и польза была от неё. А вот от сыночка еёйного, Яра, так все плакали горькими слезами.

– Ну, так, расскажи. А я тебе объяснение найду всему.

– Найдёшь? Ну, коль найдёшь, так слушай.

– Яр у мамки слабым родился. Нагуляла она его от силы гнилой. Толь Летавца манила, а кто говорит от другой какой гнили ночной. Обычно, такие дети крепышами родятся, а Яру не свезло. На второй день и похолодел. Ведьма тогда его взяла, в пруд ледяной опустила, да туда козу подвела. Полосонула по глотке комолую, кровь в пруд и выпустила. А потом и своей крови с запястья струйкой пустила. Открыл Яр глаза, да прям под водой и завопил так, что вся деревня чуть под себя не сходила разом. Вся живность в пруду дохлой всплыла. Потом два года ничего в том пруду не жило. Яр же, рос и креп. Да сила ему от мамки передалась. Ещё в детстве малышню пугал, кошмары насылал. А с кем повздорит, так и болезнь наслать может, и смерть.

– Да ну. – прервал торговец. – Пустое это. Всем детям и кошмары снятся, и болеют все. Совпало просто так.

– Ну пусть так. – продолжил горбун. – Рос Яр и сильнее становился. На первую ночь костров девка ему одна приглянулась, да пошла она уединиться с двумя молодцами нашими. Здоровые оба были, как слобни. Другие девки подшучивали, что та из-под них выползет не живая. И только Яр с ухмылкой сказал, что не выйдет ничего у них. Как сказал, как бабка прошептала. Оба в нужный момент силу мужицкую потеряли. Да так, что до следующего года как в воду утопленные ходили.

– Да тут вовсе всё просто. Переволновались парни, перебрали. А может и хворь какая с этим местом. У нас на фермах такое случалось. Врачевателя приглашали. Тоже мне, ведьмы. – засмеялся торговец.

– Ну, может и тут ты прав. – задумался старик. – Так вот. Вырос Яр очень вредным парнем. Дня не проходило, чтоб с кем-то поссорился. Один на своей телеге с сеном дорогу ему перекрыл, так этот фыркнул, глазами зыркнул, весь сноп вспыхнул и в прах. А телега даже и не обуглилась. Другой, по пьянке, обхаял его. Так сел мужик на лавку и провалился сквозь неё, как в дыру. Выбраться не может. Прибежали, а дыры нет. Он просто сквозь лавку задом прошёл. В деревяшке, как во льду застрял. Достать ни как. Лавку порубили, да только доска в нём, внутри. Два года из задницы во все стороны щепки выходили. Сколько портков порвал, не сосчитать. Так деревянной задницей и кличут того мужика по сей день. Вот он тебя сейчас и послал подальше. А баба тут одна, так та и вовсе, в шутку, аль от злобы, метлой Ярку по заднице хлопнула. Наутро рука у неё отсохла.

– Ну да. Тут сложнее. Хотя, и этому можно найти объяснение. Может, оно и не так всё было, а вы страхом своим тут нарисовали то, чего нет? Уж не в эпоху вечной ночи живём. Время другое сейчас. Где Яр то этот сейчас?

– А не знает никто. Той зимой в лес пошёл, к силе гнилой. Приход нового года встречать. Они тут, недалеко, в лощине встречаются. Да не вернулся. Видать с ними и ушёл.

– Знатно ты брешешь, старче. Повеселил. А вот скажи мне, на кой вы крышу ей разбираете, ведьме вашей?

Старик достал клочок бересты, из рукавицы вытряхнул на него махорку, скрутил и зажал самокрутку зубами. Похлопав по карманам тулупа он посмотрел на путника.

– Не будет огнива у тебя?

– Эх, темнота. Огниво ему. Есть лучше! – торговец достал из сумки прозрачный пузырёк с жидкостью. Как следует, встряхнув пузырёк, он открыл крышечку.

Из горлышка выскочил язычок пламени. Дав деду прикурить, мужик дунул на огонь, затушив его, и плотно закрыл крышку.

– Держи, дед. Подарок от меня. Встряхнул, открыл, прикурил, задул, плотно закрыл. Тебе до конца жизни его хватит.

– Спасибо. – ответил старик, рассматривая подарок. – Так вот. Ведьма наша надумала помирать. А ведьмы, как очень близкие к силе гнилой, не так, как мы с тобой к Кондратию уходят. Это мы, окочурились и всё. А ведьма перед смертью подготовиться должна. Если в хате своей, запертая, помрёт, навсегда в ней и останется. Мраком бледным станет. Будет губить тех, кто в хату еёйную потом вселится. Окочуриться она должна так, чтобы небо ночное видеть. Тогда сможет она прогуляться, насладиться последней ночью среди живых и уйти с миром. Баба она вредная, поэтому не в наших интересах, чтоб Мраком тут осталась.

– Так чего из хаты не вынести? Зачем вы всё в такую трагедию обращаете. Тысяча лет, как небо рухнуло, а вы тут в глуши своей, так за тысячу лет и не научились ничему.

– Вынести то можно, да не осмелится никто. Умирающая ведьма, она как зараза. Руками коснись и с собой утянуть может. Пока не охладеет, трогать старуху нельзя. Вот, крышу к ночи разворотят, небо ночью увидит и окочурится.

– Знамо дело, окочурится. Мороз то, какой. Старухе лежачей в хате без крыши не долго живой быть. – задумчиво пробормотал торговец. – Ладно, скажи мне, дед. На постой у тебя можно встать? Мне не много надо. Ужин, где поспать, да баньку очень уж хочется. А если кружку браги найти сможешь, так вовсе благодарствовать буду. А за мной не встанет. Я тебе ножницы, ножи да бритвы наточу так, что камни резать будут. Ну и серебром за труды приплачу.

– Ножниц у меня нет, а нож только один. Мне его ещё дед мой подарил. Никогда не точился и не требует заточки. Из когтя крипа смастерил. Серебро своё ты себе оставь. Мне, старику, оно уже и не надобно. Ты мне, вон какую чудо бутылочку подарил, этого и хватит. Баня топлена, лишь дров накидай на угли. Банник у меня добрый. Погрей косточки с дороги, да в хату проходи. Я на стол поставлю. Не так, как Фроня, жена моя, будь Кондратий с ней ласков, но тоже сытно будет.

Путник расположился на полоке в бане и замлел от пара. Запах веников и трав успокаивал и нагнетал приятную дремоту. Холод, что пробрал до костей в пути, мелкой дрожью покидал его тело и вот, на коже выступили первые капли пота.

– Ух, хорошо-то как. – подумал торговец откинувшись на полок, подложив под голову душистый веник. – Народ тут, конечно, дикий, запуганный сказками всякими. Ведьмы у них, твари лесные… Ха. Ну и глупости. Да было бы это всё, колдуны с востока уже давно бы эти леса под себя подмяли в поисках силы. Или Княжество тут бы давно уже свои границы установило. Обычный лес. Обычные люди, хоть и дикие. Но, бани у них отменные. – на лице торговца появилась улыбка блаженства и глубоко вдохнув он томно произнёс в слух. – Ух, хорошо-то как.

– Хорошо? Вот сейчас хорошо будет! – послышался приятный девичий голос.

Торговец открыл глаза и протёр рукой лицо, сбрасывая с него пот. В бане с ним была молодая девка. Не высокая, не крупная. Скорее, миниатюрная. Светлые, длинные волосы спадали на грудь, почти полностью скрывая её от глаз. Девушка улыбнулась и плеснула на каменку отвар. По бане заклубился ароматный пар приятного розового цвета.

Девушка откинула волосы назад, подвязала их в хвост лентой и томно потянулась.

– Вот теперь хорошо! А сейчас будет и ещё лучше.

Грациозно, подобно дикой кошечке, она медленно взобралась на полок к торговцу и, не обращая внимания на его смущение, подобно наезднице, оседлала его сверху. Наклонившись к мужчине, она нежно поцеловала его в губы и тихо произнесла. – Вот сейчас будет хорошо. Эту ночь ты запомнишь на всю жизнь. На всю жизнь ты запомнишь ночь с Оляной.

Торговец смотрел в её голубые глаза, в которых просто тонул и не мог поверить, что всё происходит по-настоящему. Он слышал про простые нравы живущих в Чёрном лесу. Но такое. Может ему это снится? Да нет, же. Оляна настоящая. Её бархатная, влажная кожа пахла лесной ягодой и цветами. На плече был шрам в виде птички, на бедре ожёг, как от калёного клейма. Небольшой шрам через бровь делал девушку только выразительнее. Родинка на левой груди, мелкие веснушки. Все эти детали нарочно не придумаешь. Она настоящая, и он сейчас с ней.

Проснулся путник только на рассвете, когда в дверь бани начал стучать горбун.

– Мил человек, жив ты там? Не перепарился с непривычки? – закричал старик и вошёл в баню. Торговец огляделся, больше никого не было.

– А та девушка, это внучка твоя, старче? – просил он.

– Какая девушка? Нет у меня внучки. Путаешь ты что-то.

– Да как же. Вчера, когда я прогрелся, девушка пришла. – торговец описал её в подробностях. – где она живёт?

– Нет такой у нас в деревне, хотя… Шрам через правую бровь, говоришь? А звали как её? Сказала, чего?

– Сказала, что всю жизнь буду помнить ночь, проведённую с Оляной.

– Вот оно как. – старик прикрыл рот рукавицей и тихо захихикал. – Олянка, это ведьма наша. А так, как ты её описываешь, я такой её помню зим так пятьдесят назад. Красивая была. Ты, когда в баню пошёл, она в аккурат и преставилась. Видать, напоследок решила на полную погулять среди живых. Она хоть баба и вредная была при жизни, но дело это любила. И той ещё мастерицей в делах любовных была. Ну, знать довольная ушла, раз ты такой взволнованный. Знать мраком бледным не станет, людей губить не будет. – старик вышел из бани и уже было хотел захлопнуть дверь. – Ты давай, вставай. Завтрак готов. За завтраком расскажешь, как это вот ты объяснять будешь. А потом на погост пойдём. Хоронить сегодня будем твою любовницу ночную. – горбун захихикал и закрыл за собой дверь.

Снежинки, подобно белым мошкам кружили в воздухе причудливые хороводы. Из деревни вышла небольшая процессия. На похоронных дрогах стоял дубовый гроб. В нём покоилась старая женщина, в морщинистом, сером лице которой едва ли можно было разглядеть былую девичью красоту. И если бы не аккуратный шрам через правую бровь, торговец бы не признал, что это именно она, Оляна.

Подмастерье живоеда

Давненёхонько было это, да не в наших краях, а по ту сторону змеиного карьера, аж на том краю великого оврага. Там, где лес пореже, деревья пониже, а солнца побольше. Селение большое было там, а управлялось не так, как наши, общим сбором. Барин там правил. Власть эта от отца к детям передавалась почитай сотен пять лет. Уклад нашим местам чуждый.

В наших-то краях, каждый за шкуру свою, прежде всего печётся. Коль не касается его, так и гибнуть незачем. А в тех местах иначе всё. На страхе, да силе всё держится. Окружал барин себя разбойниками, да каторжниками беглыми, они и службу ему служили, как охрана. А что? Кто слабее не подступится, а те, кто сильнее, тем и дела нет до того, чтоб селение в чёрном лесу затерянное искать. За барина всяк житель голову положить мог. Да не с того, что воля такова собственная была, а с того, что-либо так, либо сживут со света в миг и тебя, и семью твою. Всё там барину принадлежало, и все. Все его боялись, и слова поперёк не говорили. И имя у барина подходящее было. Властом отец нарёк. Хоть имя и такое, частое, да ему очень оно уж подходило. Шибко властным был Власт.

И жила в селении том семья. Жена Жилена и два мужа у неё было. Гоенёк, что помладше, и Зорько, что постарше, да посильнее. Не богато жили, но молодые и работящи. А главное, жили в согласии. Мужики землю возделывали, да съестное растили, а девка эта, по округе грибы, да ягоды собирала, запасы делала. И себе хватало, и соседям продавала.

Шёл как-то Зорько на рынок, а на него прихвостень барина налетел пьяный и за оскорбление принял, что парень не бросился извиняться и ниц перед ним падать. Бить его начал. И может, побил бы, да оставил, но Гоенёк неподалёку был, кровь горячая. Кинулся в заступники. Так их двоих скрутили, да к барину на суд.

Прибежали соседи, да рассказали Жилене, что мужиков её барин в холодную приказал кинуть. Собрала она угощения самые вкусные, запасы редкие, на воз погрузила всё, да к барину отправилась. Не сразу впустили её стражники, поглумились, посмеялись. Шутками грязными разразились. Стерпела девка. Глаз не подняла, слова не сказала. Привели к Власту.

Сидит пузатый, ну не меньше князь, а вокруг него все на цыпочках ходят, на корачках ползают, прислуживают. Поклонилась до земли Жилена.

– Господин наш. С прошением я к тебе пришла. Отпусти мужей моих. Не хотели они людей твоих оскорблять, головы у них горячи просто. Не будут больше они вреда и оскорблений людям твоим чинить. А в благодарность, да в уплату ущерба причиненного, принесла я тебе все, что было в запасах наших. Всё что на год заготовили. Возок у ворот стоит.

Посмотрел Власт на девку и прищурился хитро.

– Ты, встань. – говорит – Возок твой людям моим на один вечер, голод притупить. Не хватит этого, что бы вину твоих мужей искупить. Доплатить бы надо.

– Так, чем же доплатить, господин наш? Нет больше ничего. Разве что хата, так не большая она и старая. Дед мой ещё строил.

– Ну как же? А сама ты? – захохотал барин, встал с места своего и ленивым индюком к Жилене подошёл. Обошёл вокруг, посмотрел. Схватил за запястье, руку за спину заломив, к столу дубовому прижал. Задрал юбку девке, да снасильничал. Просто всё у него это было, будто яблочко с ветки сорвал. Не посмотрел даже на то, что народу в горнице полно.

Плакала Жилена, но слова о пощаде не проронила. Закусила губы и терпела, слушая, как вокруг толпа смеялась, да шутки грязные бросала. А как кончил барин, упала на пол и разрыдалась, лицо ладонями закрыв. А барин надел штаны и говорит – Ну всё, в расчёте. Домой иди и жди своих мужей.

Себя не помня, на подкашивающихся ногах, дошла до своей хаты Жилена. Поплакала, да баню истопить решила, смыть смрад, что барин на ней оставил. А как мыться начала, так кровь на ногах у себя и увидала. Поняла, что дитем тяжёлая была уже и дитя лишилась. Упала на полок, и пущи прежнего зарыдала, да так, что ласточки под крышей в гнезде от испугу замолчали.

Проплакавшись, привела себя в порядок, да к калитке вышла. Солнце уже к закату клонится, а мужей всё нет. И тут, подъезжают на слобнях рыжих, прихвостни Власта, а в руках у одного из них мешок окровавленный. Вытряхнул он мешок, а там головы отрубленные.

– Барин сказал, что отпускает твоих мужиков домой, прощает их за содеянное. А чтоб впредь головы их не такие горячие были, вот, приказал он отделить их от туловищ. – посмеялись прихвостни и ускакали.

Жилене не осталось ничего, как головы возлюбленных своих из пыли поднять, обмыть, да в тряпицы похоронные обернуть. Сложила она головы на возок, чтоб на погост свести, да задумалась. Как же так, головы земле придавать, а тела на поругание оставить.

Отправилась она к барину.

Предстала девка перед барином, бледнее мрака белого. Смотрит он на девку, глаза прищурив.

– Понравилось тебе со мной, али другое дело у тебя ко мне? – спрашивает.

– Мольба у меня к тебе, господин. Отдай мне тела мужей моих, что бы по-людски схоронить их и к Кондратию проводить. Нечем мне платить за добро твоё. Вот, только я и осталась. Коль хочешь, так бери. По доброй воле лягу. Только дозволь мужей похоронить, как следует.

– Это ты верно, девка, подметила. Нечем тебе платить. Да и сама ты мне в плату не угодная уже. Я любую возьму, коль захочу. Да и хотел бы, не отдал бы уже тела твоих мужей. Приказал я их свиньям бросить. Поди, дожрали уже.

Ослепила Жилену ярость. Рванула она к барину, со стола вилку схватив, да в морду его прищуренную ударила. Только промахнулась и лишь щёку ему продрала. Скрутили её и бить начали. А она и кричит – Что ты мне сделал, тебе всё тоже вернётся!

Осерчал барин, обозлился. Приказал прихвостням своим связать девку, на погост вывести, да бросить там, на съедение мертвячинникам. А хату её спалить до головешек, что бы впредь остальным как напоминание было, что нельзя благодетелю своему злом таким платить и зла ему желать.

Везут бандиты девку связанной, а сами шутки гнусные выкрикивают. Как на привал остановятся, так снасильничают, да не по разу, побьют. Пока до погоста довезли, Жилена умом уже и тронулась. Бросили они её на одной из старых могил, да ускакали.

Лежит девка, от боли завывает, от злобы себя не помнит, рассудком помутилась, да так и провалилась к Кондратию. Упала она как в перину пуховую, и чем глубже тонула в неё, тем боль быстрее отступала. Облегчение пришло. А вокруг тьма такая, что и не скажешь сразу, вниз падаешь или наверх летишь. Только вдалеке где-то огонёк светит точкой тусклой. К нему, как комар на свет, устремилась Жилена, спокойствие обретая. Как вдруг схватил кто-то её за косу, да назад силой поволок, будто по камням. И чем дальше от огонька заветного, тем боль сильнее становилась.

Открыла глаза девка. Полумрак землянки вокруг. Сыростью, да кровью пахнет. Слышно, как черви землю грызут. Подняла голову, осмотрелась. Видит, не землянка это вовсе, а логово живоеда. Части тел человеческих и звериных кругом, кувшины с брагой стоят. Посередине очаг, а рядом стол. За столом и сам хозяин логова сидит. Повернул он голову со скрипом и глазами мёртвыми на девку посмотрел. Та бы разум и потеряла, если бы в полноте его прибывала.

Не стал живоед девку грызть. Выходил, в чувства привёл. Разум постепенно к ней вернулся. А, как окончательно в себя пришла, и говорить смогла, так всё у силы этой гнилой расспросила.

Оказалось, живоед этот не простым был. При жизни колдуном оставался, да не просто каким-то, а по поручениям владыки своего по свету странствующим. А вот как звали его, сам уже и позабыл, потому как давно в облике мертвяка ходячего. Забрёл он, как-то, в места у змеиного карьера, по поручению важному. И остановился в аккурат в селении, откуда Жилена. Принял его у себя барин, ещё прадед барина нынешнего. Как гостя дорогого принял, даже жену свою молодую на ночь предоставил. Но, польстился барин на ценности, что у колдуна были в дорогу собраны, завладеть захотел. А чтоб гнева колдовского не взыскать, подлил яд гадюки в чарку гостю. Умертвился гость, да в мир иной не отправился. К могильной земле прикован он на вечно остался, голодом неутомимым терзаемый. С тех пор выходит он из логова своего, то человека сгрызёт, то зайца неосторожного. Повезёт, если не местные путники на погост забредут, так там и выпивкой поживиться можно. Только она голод притупляет.

И рассказал живоед, что вышел он на охоту, аккурат, когда разбойники Жилену приволокли. Сожрать, было, хотел, да злобу в ней великую почуял. Дал ей дух испустить, да обратно вернул к жизни, знаниями своими воспользовавшись. Коль духом и злобой не сильна девка была, умертвилась бы через день – другой, тогда бы и сгрыз. Для голода неутомимого днём ранее, днём позднее – не важно. А так как очухалась девка, предложил он ей подмастерьем его стать. Многому не научит, да и силы колдовские в прошлой жизни, почти все, оставил. Но и по эту сторону силы тоже имеются. Научит, как долг барину вернуть, если слушаться его будет. На том и порешили.

Живёт Жилена в логове живоеда, хозяйство ведёт, зверей в ловушку заманивает, да мудёростям всяческим у мертвяка учится. Уж и сама времени счёт потеряла. Время, оно то, под землёй могильной, своими законами течёт. Когда год пройдёт, а наружу выйдешь, час всего потерян. А когда чарку опрокинешь, а наверху и год пробежал. Многому научилась Жилена и пришло время ей в селение вернутся, как живоед сказал. То и будет последним этапом обучения.

Вышли они из могилы под луну круглую, а живоед и молвит девке.

– Многому я тебя научил, многому научить не смогу. Но, главная наука, которую помнить должна, темнота не мать ласковая, но и не враг тебе. Она порядок любит, и соблюдать его требует. Вспомни, какое проклятье ты барину проговорила. Так вот, слово своё сдержи. Отомсти не меньше, но и не больше. А коль нарушишь закон этот, не простит тебя порядок.

Обняла Жилена живоеда, как отца родного поцеловала. Пообещала вернутся в скором времени. А тут и трухлявые из могил вставать начали, в сопровождение.

День спустя, въехали в селение дроги золотом обшитые, с палатой, шкурами и мехами обтянутой. С огромным сундуком в задней части, небрежно шкурой прикрытым. Три слобня алых, красоты невиданной, впряжены были. А восседала на дрогах дева в платье чёрном, вида откровенного, с кожи, да тканей дорогих, в украшениях бесценных. Красива на столько, что селяне дара речи лишились, пьяницы протрезвели, а псины забыли как лаять. Сопровождали её с десяток воинов крепких, угрюмых на лицо, шаг строевой чеканили.

Проехали дроги через всё селение и прямиком к дому барина. Барин лично встречать гостью такую выбежал, да в поклон ударился. Лично руку деве столь изысканной подал.

Рассказала дева, что от самого Княжества едет. Путь её лежит через чёрный лес в земли далёкие, где колдуны свой город от глаз людских скрывают. Везет она, по поручению самого великого Князя, сундук серебра да камней ценных, самому владыке колдунов, что бы мир между землями заключить. Устала она в дороге, да и люди её устали. В баньке бы попариться, на перине поспать, да еды не дорожной, а домашней поесть. Коль позволит барин, в убытке не останется. Может серебра из сундука взять столько, сколько кружкой зачерпнёт. Да и не всё это. Как мир между колдунами да князьями настанет, будет мимо змеиного карьера тракт прокладываться. А значит, нужно будет, где работников расселить. За что барину тоже будет причитаться. А как тракт построят, поскольку земли эти барину принадлежат, сможет он плату за проезд со всякого путника собирать.

Такого подарка судьбы Власт на старости лет и не ожидал. Обрадовался очень. Сопровождающих девы во дворе расквартировал, а саму деву в терем повёл. Туда же и сундук внесли. А как открыла дева сундук, да как увидал Власт, каково богатство там огромное. Понял, что если не досчитаются владельцы, то вмиг и все его селение и его самого спалят, сразу приказал охрану выставить, из лучших.

Водит барин гостью по терему. Жене молодой представил, дочке от первой жены. Угодить на каждом слове пытается. Баньку истопили, ужином гостью и людей её накормили, да так, что сами такое по большим праздникам ели.

Дело к ночи, а дева и молвит.

– Устала я с дороги. Ласки давно не чувствовала. Не уступит ли мне барин по гостеприимству, как гостье, жену свою молодую на ночь?

Удивился барин, слышал, что бывают женщины такие, но сам не встречал. Гостю дорогому жену или дочку уступить, оно то, бывало. Но вот гостье. Даже интересно самому стало.

А барыня молодая, как услыхала это, аж в краску ударилась. Сердце у самой забилось. Она то, давно в фантазиях своих с девкой опробовать хотела, но виду не подавала. А тут фантазия сама сбывается, да и не с девкой-селянкой, а с благородной госпожой из самого Княжества. Мало кто мог в Княжество это попасть, ещё меньше, кто оттуда возвращался. Но, от тех, кто возвращался по миру истории ходили. Говорили, будто место это огромное, чудес и богатств там столько, что не сосчитать. Каждый день праздник большой. Нет там селян, все господа.

Представила барыня, что коль ублажит как следует госпожу, то та её сама в Княжество это позовёт. Уйдёт она тогда от старого и толстого барина и будет жить как в сказке.

Ночь настала. Проводили барыню и госпожу в покои. А барин от любопытства, в щёлочку поглядеть решил. Смотрит и слюни с пола подбирает.

Скинула с себя госпожа платье и стоит в чём мать в этот свет принесла. Начала она барыню молодую ласкать, целовать. А та в ответ. Стянула госпожа с барыни юбку, да рубаху и улеглись обе на перину, ласкам предавшись. И так засмотрелся барин на это, что и не заметил, как дева лицом поменялась. Как на спине её шрамы от плетей и палок появились. А как понял это, сначала глазам своим не сразу поверил. Девка в опочивальне с женой его была. Та самая, у которой он с десяток лет назад мужиков убил, а саму её приказал мертвячинникам скормить.

Ворвался он в комнату, да остолбенел. Держит девка барыню перепуганную за волосы, а у горла нож. Смотрит на барина глазами, в которых огонёк жёлтый и говорит.

– Что ты мне сделал, тебе всё тоже возвращаю! Мужей моих убил. Так получай и себе горе. – одним движением резким отсекла она голову барыне и к ногам старика кинула. Закричал барин, а девки и след простыл. Как дым растворилась. Пока с мыслями собирался, слышит, а из опочивальни дочери крики. Охрану позвал, дверь выбили и застыли. Стоит девка голая, за глотку дочку барина держит и говорит.

– Что ты мне сделал, тебе всё тоже возвращаю! Дитя моё сгубил. Так получай и себе горе. – обратилась туманом девка. Обволок туман дочку барина и вихрем в окно и вынес.

Кинулись за ней, да вихрь быстрее. Над деревьями в сторону погоста и унёс.

Послал Власт погоню, да бес толку всё. Не догнать. Приказал схватить тех, кто ведьму сопровождать, да хватать некого. В спальниках только трупы истлевшие давно. Кинулись к сундуку с серебром, отворили комнату, а не сундук там. Гроб старый стоит, доверху костями набитый. Да и дроги, что золотом обшитые, похоронными оказались. Старыми, разваленными. А вместо слобней благородных три борова мёртвых, личинками кишащих.

Много дней прошло. Дочку барина так и не нашли. Лишь рубаху ночную, окровавленную, да драную принесли. И послал барин тогда гонцов, чтоб привели ему сечника вольного, что на гниль всякую охотится. Любые деньги заплатить готов, коль изловит ведьму. Долго ждали, но нашёлся один. Лицом смуглый, в плечах широкий. Глаза суровые, всякой твари видавшие. Родом был с востока, если по облику судить.

Вошёл в селение на рассвете. И столь вид грозный был у него, что псины под себя мочиться начали. Сразу к дому барина отправился и выяснять начал, что и как. Осмотрел и дроги похоронные, и гроб старый, что за сарай снесли. Опочивальни барыни молодой, да дочери барина.

– Зло ты над кем-то совершил, вот и приклеилось оно к тебе, как муха на мёд. Просто так не избавиться. Вернётся за тобой ведьма ещё два раза. Надо отогнать гниль эту от тебя. – говорит сечник. – Вели баню истопить. Буду тебя в бане розгами стегать, а ты кричать не должен, только вспоминать будешь, что ведьме сделал. Так мы связь вашу разорвать сможем. И вели всем мужикам своим, чтоб под баней охраняли, а коль закричишь ты истошно, чтоб в баню ворвались.

Так и сделали. Собрались все прихвостни, под баней сторожат. Лёг барин в бане на полок, потом обливается, а сечник его розгами бьёт.

Удар, и вспомнил барин, как вчера всё было, как Гоенёку голову рубили. Ещё удар, и перед глазами Зорько, которому он сам, потехи ради, голову с плеч снёс. Третий удар, и вспомнил старый Влас, как приказал тела к свиньям бросить, как головы несчастных с насмешкой Жилене отослать. Четвёртый удар, и встало перед глазами, как будто сие мгновение происходит, как Жилену он собственноручно снасильничал. Всё в деталях. И звуки, и запахи. Только, вот, на месте Жилены он сам, а позади кто-то пристраивается.

Услышали прихвостни, как барин завопил истошно, выбили дверь, ворвались и как каменные встали. Лежит барин, за полок руками держится, вроде и не связан, а как будто прикован кандалами невидимыми, что и двинутся не может. Глаза стеклянные, кричит истошно. А сечник сзади его насильничает и твердит. – Что ты мне сделал, тебе всё тоже возвращаю! Надо мной перед людьми своими надругался. Так получай и себе горе.

А как закончил, обратился Жиленной на краткий миг и, будто в пару банном, растворилась она. Только тогда охранники с места сдвинуться могли.

Почитай года три с той поры прошло, а Влас на грани умопомрачения всё это время жил. В каждом враг ему чудился. Да так, что приказал он всех, кто в селение войти пытается, немедля головы лишать. Сам в тереме заперся и трясся, дальше двора своего ногой не ступал. Ворота всегда заперты. Помнил о том, что ещё раз ведьма должна явиться. Но, уверен был, что теперь не подступится.

Вышел он как-то ясным днём на крыльцо, а его кто-то за рукав потянул. Обернулся, старуха дряхлая, нищенка. Осерчал Влас на стражу, что всякую шваль во двор против наказа его впускают, хотел было пнуть бабку, а та тряпки сбросила и встала перед ним Жиленной.

– Что ты мне сделал, тебе всё тоже возвращаю! Хату мою спалил и рассудка лишил. Так получай и себе горе. – обратилась девка пламеницей и пошла плясать по терему. Быстро огонь терем охватил, а потом и на всё селение кинулся. Спалил, правда, только дома прихвостней барина. Хаты простого люда не тронул.