Читать книгу: «Сон Эртурула. Земля и кровь. Книга III», страница 2

Глава 5. Город радости и теней: Возвращение и первое подозрение

Ворота, встречающие героев

Когда авангард армии Османа показался на холме перед Биледжиком, в городе ударили не в набат, а в праздничные колокола.

Весь город, казалось, высыпал на улицы. Женщины, старики, дети, ремесленники, торговцы – и тюрки, и греки. Они стояли вдоль дороги, ведущей к главным воротам, и ждали. Ждали своих мужей, сыновей, отцов, братьев. Ждали своего Бея-победителя.

Шествие было медленным и величественным. Впереди ехали воины, чьи лица были усталыми, но глаза горели гордостью. За ними тянулись повозки с ранеными, и при виде них радостные крики сменялись тихими, сострадательными вздохами.

Женщины выбегали из толпы, протягивая раненым кувшины с водой и платки, чтобы утереть пот. Затем шли трофеи – сотни захваченных коней, горы оружия и доспехов. Это было зримое доказательство великой победы.

Осман ехал во главе, и сердце его сжималось от этого зрелища. Он видел радость в глазах своего народа, и эта радость была для него дороже любых трофеев. У ворот он увидел ее. Бала-хатун.

Она стояла не в стороне, а в самом центре, вместе с другими женщинами, руководя распределением помощи раненым. Она больше не была просто дочерью шейха. Она была Хатун этого города, его хозяйкой.

Их взгляды встретились. Он спешился и подошел к ней. Он хотел обнять ее, прижать к себе, но на глазах у всего народа это было неуместно. Он просто остановился перед ней, и в этой тишине было больше, чем в тысяче слов. Она смотрела на него, и в ее глазах была не только любовь и радость от его возвращения.

В них была гордость за своего мужа-победителя и тихая скорбь о тех, кто не вернулся. Она увидела на его лице не только копоть битвы, но и тень новой, глубокой усталости.

– Потери велики? – тихо спросила она, и ее голос был полон сострадания.

Осман лишь на мгновение прикрыл глаза и медленно кивнул.

– Но победа стоила того, мой Бей, – так же тихо ответила она, давая ему понять, что она разделяет с ним не только триумф, но и бремя. – Твой дом ждал тебя. Добро пожаловать домой.

Пир победителей и тихий разговор

Вечером в главном зале цитадели Биледжика гремел пир. Столы ломились от яств. Вино и кумыс лились рекой. Атмосфера была пропитана счастьем и облегчением.

Бамсы-бей, уже залечивший свои раны, оглушительно хохотал, рассказывая молодым воинам преувеличенные истории о своих подвигах в битве. Самса Чавуш, к всеобщему восторгу, сидел за одним столом с ветеранами Кайы и, попивая крепкое вино, травил свои морские байки, вплетая в них подробности недавнего сражения, где его «акулы» показали себя во всей красе.

Кёсе Михал и Тургут, два серьезных воина, вполголоса обсуждали тактические детали прошедшей битвы, рисуя на столе схемы пальцами. Это был пир победителей, пир братьев по оружию.

Осман сидел во главе стола. Он улыбался, поднимал свой кубок, отвечал на приветствия. Но его душа не была здесь. Он смотрел на своих друзей, на своих братьев. На честное, открытое лицо Бамсы. На верного, как скала, Тургута. На мудрого Кёсе Михала, который не раз доказывал свою преданность. На хитрого, но прямолинейного Самсу. И ядовитые слова Филарета эхом отдавались в его голове: «Он среди тех, кому ты доверяешь…».

Он незаметно покинул шумный зал и вышел на тихий балкон, откуда открывался вид на спящий город. Прохладный ночной воздух немного остудил его разгоряченную голову.

Через некоторое время рядом с ним бесшумно появилась Бала. Она накинула на его плечи теплый плащ.

– Твое сердце не на празднике, мой Бей, – сказала она мягко. – Оно все еще на поле боя.

Он тяжело вздохнул и решил поделиться с ней тем грузом, который не мог доверить больше никому. Он рассказал ей о последних словах Филарета. О ядовитом семени подозрения, которое тот бросил в его душу.

Бала долго молчала, внимательно слушая его, ее рука нашла его руку и крепко сжала.

– Яд действует, только если позволить ему проникнуть в кровь, Осман, – сказала она наконец, и ее голос был спокоен и мудр. – Враг умер, но его слова пытаются воевать вместо него. Не дай им этой последней победы. Ты построил этот союз на доверии. Если ты убьешь доверие, ты разрушишь все своими же руками. Верь своим глазам и своему сердцу, но пусть твой ум остается холодным. Пусть Аксунгар ищет змею, если она есть. А ты – строй государство. Не позволяй тени управлять твоей рукой.

Ее слова были как целебный бальзам. Она не развеяла его тревог, нет. Но она дала ему опору. Она напомнила ему, кто он такой. Он – правитель. И он должен быть выше этого.

Первая нить паутины

В то время как в цитадели гремел пир, в одной из самых тихих и неприметных комнат горел одинокий светильник. Аксунгар не праздновал. Он работал.

Перед ним на столе были разложены сокровища, куда более ценные, чем золото из вражеских сундуков. Это были захваченные документы «Руки». Торговые реестры, шифрованные донесения, списки…

Его единственный глаз внимательно скользил по строкам, а мозг, острый как бритва, сопоставлял факты. Он был охотником, идущим по едва заметному следу. Он искал нестыковки. Аномалии. То, что выбивалось из общей картины. И он нашел.

Это была мелочь. Пометка в торговом реестре магистра Деметриоса. Запись о получении крупной суммы от одного из купцов Биледжика. Сама по себе запись ничего не значила. Но дата… Дата была за два дня до того, как на один из караванов шейха Эдебали было совершено нападение, в котором чуть не погибла Бала. Тогда все списали это на обычных разбойников.

Но Аксунгар не верил в совпадения.

Он начал копать глубже. Купец, отправивший деньги, был уважаемым в городе греком, одним из ближайших сподвижников Кёсе Михала. Но в то же время, его торговые пути вели далеко на восток, к землям других тюркских беев, которые не скрывали своей зависти к успехам Османа.

Нить была тонкой, почти невидимой. Но она была. Греческий купец из окружения Михала, связанный с завистливыми беями и отправлявший деньги «Руке» прямо перед нападением на невесту Османа.

Это была первая нить в паутине предательства. Аксунгар аккуратно занес все свои наблюдения в отдельный свиток. Завтра он начнет слежку за этим купцом. Охота началась.

Ночная встреча и новая клятва

Пир закончился далеко за полночь. Но Осману не спалось. Слова Бала успокоили его, но не излечили. Ему нужно было посмотреть в глаза своим братьям.

Он послал за Тургутом, Бамсы и Аксунгаром. Он встретил их не в зале совета, а у подножия цитадели, где был установлен символический камень в память о его отце, Эртугруле-гази.

Они стояли вчетвером в ночной тишине.

– Филарет хотел посеять между нами недоверие, – сказал Осман твердо, глядя поочередно в глаза каждому. – Он не преуспеет. Наше братство – это фундамент, на котором стоит все, чего мы добились.

Он положил руку на холодный камень.

– Положите свои руки рядом с моей.

Тургут, Бамсы и Аксунгар без колебаний сделали это. Четыре руки, покрытые шрамами от сотен битв, лежали на камне рядом.

– Клянемся духом моего отца, – продолжил Осман, и его голос эхом разнесся в тишине, – что мы доверяем друг другу, как самим себе. И если среди нас или рядом с нами есть предатель, мы найдем его и вырвем, как гнилой зуб.

Но мы никогда не позволим яду подозрения отравить наше братство и разрушить то, что мы построили на крови и верности.

Они произнесли эту клятву. Момент был сильным и искренним. Их братство, закаленное в огне, стало еще крепче.

Но когда они расходились, и Осман смотрел им вслед, он видел перед собой не просто трех воинов. Он видел верного и прямого Бамсы. Он видел мудрого и несгибаемого Тургута. И он видел Аксунгара, который только что поклялся в доверии, но в чьих глазах уже началась его собственная, тайная война.

И Осман знал, что эта тайная война необходима. Потому что внешний враг был разбит. Настало время искать врага внутреннего.

Глава 6. Тихая охота в мирном городе. Осман становится отцом

Утро новой эры

Первые недели после возвращения армии были наполнены гулом мирной жизни. Биледжик, еще недавно бывший лишь греческой крепостью, на глазах превращался в столицу нового, молодого государства.

Осман, сбросив доспехи, с головой ушел в дела правления. Каждое утро он обходил город. Он больше не видел в нем лишь стены и башни. Он видел, как на рынке греческий гончар с улыбкой торгуется с тюркской женщиной, покупающей кувшин.

Он видел, как кузнецы, еще вчера ковавшие мечи, теперь выковывают лемеха для плугов. Он видел, как его воины, получившие свою долю добычи, строят себе дома, женятся, пускают корни в этой земле. Это было то, за что он сражался. Не за золото. За это утро. За этот гул мирной жизни.

Вместе с Акче Коджой и Кёсе Михалом он часами сидел над картами и свитками, но теперь это были не планы битв, а планы будущего. Они разрабатывали систему справедливого налогообложения, чтобы казна пополнялась, но народ не стонал под бременем.

Они решали, как наладить торговлю, как обеспечить безопасность караванных путей. Осман впитывал мудрость своих советников, как сухая земля впитывает влагу. Он учился быть не только воином, но и государем. Он строил свой дом.

Но каждую ночь, оставаясь один, он смотрел на спящий город, и в его душе шевелился холодный змееныш сомнения, оставленный последними словами Филарета. Он строил дом, но знал, что где-то в его стенах, возможно, уже есть трещина.

Первый допрос

В отличие от Османа, Аксунгар не знал отдыха. Для него война не закончилась. Она просто перешла в тень.

Его первой целью стал греческий купец Андроникос, чье имя он нашел в реестрах Деметриоса. Аксунгар не стал врываться к нему в дом. Он действовал тоньше. Двое его самых верных людей, переодетых в обычную городскую стражу, подошли к лавке купца на рынке.

– Господин Андроникос, – вежливо сказал один из них. – Осман-бей желает говорить с вами по поводу поставок для войска. Пройдемте, пожалуйста, в портовый склад, там вас ожидают.

Лицо купца мгновенно побледнело. Он был достаточно умен, чтобы понять: если бы бей хотел говорить о поставках, он бы позвал его в цитадель, а не на заброшенный склад у реки. Но отказаться он не мог.

Место для допроса Аксунгар выбрал идеально. Старый, пустой склад, пахнущий пылью и мышами. Никаких камер, никаких цепей. Лишь стол, два стула и один-единственный фонарь, свет которого выхватывал из темноты их лица.

– Я не понимаю, в чем дело, – начал лепетать купец, когда остался наедине с Аксунгаром.

Аксунгар молчал. Он просто положил на стол перед купцом копию торгового реестра, где была отмечена его сделка с Деметриосом.

– Пять тысяч золотых, – тихо сказал Аксунгар, и его голос в гулкой тишине склада прозвучал, как шелест змеиной кожи. – Очень щедрое пожертвование монастырю, не находите? Особенно если учесть, что через два дня после вашего «пожертвования» на караван шейха Эдебали было совершено нападение.

Андроникос начал заикаться, отрицая все. Он клялся всеми святыми, что это простое совпадение, что он благочестивый человек.

Аксунгар не перебивал. Он дал ему выговориться. А когда тот замолчал, он сказал еще тише:

– Я не палач, Андроникос. Я не буду тебя пытать. Но Осман-бей издал новый закон. За пособничество врагу и предательство – смерть. А все имущество предателя отходит в казну. У тебя большая семья, я знаю. Красивый дом. Уважаемое имя. Подумай о них. Потому что если о твоей связи с «Рукой» узнает не только я, но и весь город… твоим детям придется просить милостыню на паперти. Я вернусь через час. Подумай хорошо.

Он встал и вышел, оставив купца одного в темноте, наедине со своим страхом, который был страшнее любых пыток.

Признание и новая нить

Когда Аксунгар вернулся, Андроникос был сломлен. Он сидел, обхватив голову руками, и плакал.

– Я не хотел! – зашептал он. – Они заставили меня!

И он рассказал все. Несколько лет назад его единственный сын попал в беду в Никее, связавшись с азартными играми и большими долгами. Люди Деметриоса предложили ему сделку: они прощают долг, но взамен Андроникос становится их человеком в Биледжике. Он должен был передавать сведения и иногда выступать посредником в финансовых операциях.

– Я не знал, что это деньги на нападение! Клянусь! – всхлипывал он. – Мне сказали, что это просто дань одному из их людей.

– Кто сказал? – голос Аксунгара оставался бесстрастным. – Опиши человека, который передавал тебе приказы.

– Я не знаю его имени. Он не грек, он тюрок, – ответил купец. – Он приезжал несколько раз. Всегда ночью. Высокий, молчаливый…

– Особые приметы, – настойчиво повторил Аксунгар.

– У него… у него на запястье татуировка! – вдруг вспомнил Андроникос. – Маленькая, черная. Скорпион.

Сердце Аксунгара пропустило удар. Скорпионы. Элитные убийцы «Садовника». Одного из трех «Пальцев», казненных на площади. Это означало, что ячейка убийц все еще действует. И ее член свободно приезжает в Биледжик.

– Этот человек… он говорил, от чьего имени действует? От какого бея?

– Он не говорил… Но однажды он обмолвился, что его господин очень недоволен тем, как ты, Осман-бей, возвышаешься. Что тень от твоего шатра скоро накроет его земли. Его господин… бей племени Гермиян.

Гермияногуллары. Могущественное и гордое племя. Их земли граничили с землями Османа. И их бей всегда с завистью смотрел на его успехи.

Нить потянула за собой целый клубок. Не просто предатель. А могущественный сосед, работающий на остатки «Руки».

– Ты будешь моим глазами и ушами, Андроникос, – сказал Аксунгар, поднимаясь. – Ты продолжишь делать вид, что служишь им. А обо всем, что узнаешь, будешь докладывать мне. И тогда, возможно, твоя семья не пострадает.

Он оставил купца, который был теперь не только сломлен, но и навсегда пойман в двойную ловушку.

Доклад в тени и рождение наследника

Той же ночью Аксунгар доложил обо всем Осману.

Они стояли в оружейной комнате цитадели, среди холодной стали. Осман слушал молча, и его лицо становилось все мрачнее.

– Гермиян… – проговорил он. – Я думал, он просто завистник. А он, оказывается, змея, которую пригрела «Рука».

– Он опасен, бейим, – сказал Аксунгар. – У него сильное войско. И теперь, когда Филарета нет, он может стать их новым «мечом». Они попытаются натравить его на нас. Окружить нас враждебными тюркскими племенами.

Осман понимал, что это значит. Победа в Долине Волков не принесла мира. Она лишь изменила характер войны. Теперь враг будет действовать не в открытую, а через предательство, интриги и союзы с его же соплеменниками. Эта война будет долгой и грязной.

Он чувствовал, как на его плечи снова ложится тяжелый груз. Не успел он отпраздновать одну победу, как на горизонте уже сгущались новые тучи.

В этот самый момент тяжелая дверь оружейной распахнулась, и в комнату, задыхаясь, вбежал слуга.

– Бейим! Осман-бей! – прокричал он, его глаза были круглыми от волнения. – Быстрее! Ваша госпожа! Бала-хатун! Началось!

Осман замер. Все мысли о войнах, интригах и предателях мгновенно вылетели из его головы. Он бросился из оружейной, на ходу отталкивая слуг, и побежал в свои покои.

Весь этаж был наполнен суетой. Повитухи, служанки… Его не пустили внутрь. Он остался стоять в коридоре, сжимая кулаки. Великий полководец, победитель армий, чувствовал себя совершенно беспомощным перед величайшей тайной жизни. Он слышал приглушенные стоны, тревожный шепот…

И вдруг все стихло. На несколько секунд воцарилась звенящая тишина, которая показалась ему вечностью.

А затем из-за двери раздался он. Громкий, требовательный, полный жизни плач новорожденного ребенка.

Осман прислонился к стене и медленно сполз на пол. Он, не знавший слез на поле боя, почувствовал, как по его щеке катится горячая слеза. Слеза облегчения, счастья и огромной, всепоглощающей любви.

В тот самый день, когда он узнал о новом, коварном враге, в его доме родился тот, ради кого стоило вести все эти войны. Его сын. Его наследник. Будущее его народа.

Глава 7. Имя для наследника: Первый крик и первая клятва

Шаги на пути к отцовству

Плач новорожденного затих так же внезапно, как и начался. Для Османа тишина, что наступила после, была еще более мучительной. Он сидел на полу, прислонившись к холодной стене, и боялся дышать. Он, не знавший страха перед армиями, сейчас был во власти первобытного, иррационального ужаса.

Дверь тихо скрипнула. На пороге показалась старая повитуха, лицо которой было уставшим, но светилось мягкой улыбкой. Она молча кивнула ему, приглашая войти.

Осман медленно, как на чужих ногах, поднялся и шагнул в комнату. Его верные Бамсы и Тургут, стоявшие поодаль, почтительно склонили головы, но в их суровых глазах стояли слезы радости за своего бея. Они остались за порогом, понимая, что это священное пространство принадлежит только ему.

В комнате пахло травами, чистым бельем и… жизнью. Все было тихо. Служанки бесшумно убирали следы тяжелых родов. Вся суета мира осталась за дверью. Здесь был только покой. И в центре этого покоя, на большой кровати, лежала она. Его Бала. Бледная, измученная, но с такой счастливой и светлой улыбкой на губах, что, казалось, она освещает всю комнату.

Он медленно пошел к ней. Каждый его шаг, обычно твердый и уверенный, сейчас был осторожным, почти робким. Он чувствовал себя чужаком в этом царстве женщин, в этой обители, где только что свершилось величайшее из чудес.

Взгляд, в котором отразилась вечность

Он подошел к кровати и опустился на колени, взяв ее слабую, прохладную руку в свои.

– Ты подарила мне мир, моя Хатун, – прошептал он, и его голос дрогнул.

– Нет, мой Бей, – ответила она так же тихо. – Я подарила тебе будущее.

Она чуть подвинулась, показывая ему маленький, туго спеленутый сверток, лежавший рядом с ней.

– Посмотри на него.

Осман затаил дыхание. Он осторожно, боясь потревожить это хрупкое создание, заглянул в сверток. Оттуда на него смотрели два крошечных, еще мутных, но уже внимательных темных глаза. Пухлые щечки, крошечный нос и еле заметный пушок темных волос на голове. Его сын. Его кровь. Его продолжение.

В этот миг мир для Османа перевернулся. Все его битвы, все завоевания, все планы по созданию государства вдруг обрели новый, высший смысл. Все это было ради него. Ради этого крошечного комочка жизни.

Он осторожно, одним пальцем, коснулся его щеки. Кожа была нежной, как лепесток розы. В ответ младенец издал какой-то звук, и его крошечная ручка, высунувшись из пеленок, инстинктивно вцепилась в палец отца. Хватка была слабой, но для Османа она была крепче любых цепей. Она приковала его сердце навсегда.

Он смотрел на своего сына, и в его взгляде, взгляде воина и правителя, отразилась вечность. Он видел в этом младенце не только своего ребенка. Он видел в нем своего отца, Эртугрула. Он видел в нем будущих правителей, своих внуков и правнуков. Он видел то самое мировое древо из своего сна, которое только что дало свой первый, самый главный побег.

Имя, выбранное сердцем

Днем, когда Бала-хатун немного отдохнула, а в цитадель прибыл шейх Эдебали, чтобы увидеть своего первого внука, состоялась церемония наречения имени.

Это был не пышный праздник, а тихий семейный ритуал. В комнате собрались лишь самые близкие: сам Осман с Бала, шейх Эдебали, Акче Коджа, Тургут, Бамсы и Аксунгар.

Повитуха передала младенца в руки отца. Осман, держа своего сына на руках с непривычной, но удивительной ловкостью, подошел к окну. Он прикоснулся губами к правому ушку младенца и трижды прошептал в него Азан – призыв к молитве, первые священные слова, которые должен был услышать мусульманин.

Затем он повернулся к собравшимся и громко, чтобы не было никаких сомнений, произнес:

– Твое имя будет Орхан!

Он посмотрел на сына.

– Ты будешь Орхан-гази, мой лев. Твое имя означает «правитель крепости», «великий вождь». Твой дед Эртугрул был воином, что проложил путь. Я – вождь, что закладывает фундамент. А ты, мой сын, ты будешь строителем. Ты будешь править из крепостей, которые мы построим. Ты укрепишь наше государство и понесешь наше знамя дальше, чем я могу даже мечтать.

Шейх Эдебали подошел, его глаза светились от слез гордости. Он возложил руку на голову младенца и прочитал над ним длинную, красивую молитву, прося у Всевышнего для своего внука здоровья, мудрости, справедливости и веры.

Первая клятва отца

Поздней ночью Осман вошел в комнату сына. Орхан спал в своей новой колыбели, которую лучшие мастера Биледжика сделали за один день. Бала-хатун тоже отдыхала в соседних покоях.

Осман стоял над колыбелью и смотрел на своего спящего сына. Крошечное, беззащитное существо. И в то же время – центр его вселенной.

Вся радость этого дня, все поздравления и улыбки схлынули, оставив место холодному, ясному осознанию. Он вспомнил доклад Аксунгара. Зависть беев Гермияна. Таинственного убийцу со скорпионом на запястье. Всемогущую «Руку», которая все еще пряталась в тени.

Он понял, что каждый его враг теперь был врагом этого крошечного существа. Каждая угроза его государству была угрозой жизни его сына. Его борьба перестала быть просто борьбой за мечту, за народ, за землю. Она стала чем-то первобытным. Борьбой самца за свое потомство.

Он медленно опустился на одно колено рядом с колыбелью и осторожно положил свою руку на ее резной деревянный край. Это была его первая клятва не как вождя, а как отца.

Он не произнес ее вслух. Она прозвучала в его сердце, и эта клятва была страшнее любой, произнесенной на мечах.