Читать книгу: «Ничто и глупости», страница 4

Кошечки

*цензура*

Кладбищенское искусство

В детстве я совершенно не сталкивался с кладбищами. Повзрослев, я заметил некоторую тягу к ним. Там тихо, спокойно, мирно, осмелюсь даже сказать, что как будто это место отличается от других абсолютным блаженством достигнутой цели. Я имею ввиду, что кладбище как бы имеет определённо выполненную когда-то цель и после выполнения цели оно облеклось в новую форму существования, в котором – как же это радостно! – нет конкуренции, пресловутой борьбы для соблюдения баланса.

Я ходил на разные кладбища и как-то они меня не цепляли что ли… Нет. Точнее – они разочаровывали. Мои ожидания не то что не оправдывались, но действительность проходила вскользь и получалось призрачное ощущение, которое нельзя было воспринять даже призрачным и в конце концов чувствовалось следующее: ожидаемое действо происходило, ожидаемый эффект реализовывался в ничто. Короче, я только на одном городском кладбище, в центре города, мог поймать всё, наверное оттого, что оно располагалось в лесу.

Позже я растерял и его. Непонятное чувство. Я хотел очень сильно настоящего кладбища, я бы даже сказал кладбищенского искусства. Я хотел именно чего-то выделяющегося среди призрачного, ненастоящего и всё не мог отыскать. Мне приходило в голову сравнение с Егором Летовым. Но такого кладбища найти не удавалось.

Спустя года два, уже потаскавшись по многим местам, я впал в глубокое отчаяние. Немного оправившись, хотя это почти не было заметно, решил посетить могилу Егора Летова (уже в который раз) с надеждой, что как-нибудь по-иному предстанет передо мной захоронение. И… как-то не выходило… Кладбище оставалось таким же противно-тривиальным, жалким, лицемерным; и ведь оно обнимало Егора Летова – человека противоположного этому пафосно-никакому кладбищу.

Мне до того стало обидно, что аж детский ком закорчился в глотке и глаза налились свинцовой слезой. Я оглядывался, чтобы найти хоть что-то родственное, но всё очень отторгало. Каждый отдельный объект будто радовался ничтожеству происходящего. Мне стало обидно за себя и вдвойне обидно за мёртвого Летова. Мучительное издевательство нависло над нами. Они все смеялись. А Егор, разложившийся, под тяжестью земли не мог ничего сделать. Это выглядело, как если бы толпа пинала инвалида без рук и ног. Я достаточно труслив и могу ради физического благополучия стерпеть некое моральное унижение (хотя это всё так призрачно; иллюзорность классификации), но во мне всё-таки затвердела определённая грань, напоровшись на которую противник может получить во мне воина, готового умереть совсем за… В общем, сознание мигало красным чувством, подбивающим во что бы то ни стало действовать. Я ещё раз оглянулся по разным сторонам и расстегнул ширинку. Взглядом, полным обиды, посмотрел на кроны и на другие безмолвные надгробия, ослабил ремень. Подошёл вплотную к плите, даже, так сказать, взобрался на неё, вынул член. Я стал ссать на могилу Летова. Моча была желта. Я почувствовал победу. Всё умерло, но в уме мелькала необратимая победа. Победа! Я нассал на могилу Летова в знак протеста. И если бы дух Егора смог бы поговорить со мной, то он бы согласился.

Теперь все плебеи, призраки, куклы, и т.д. не смогут более целовать его ментально, целуя физически могилу, претендуя тем самым на протест, на неоспоримую правду… не смогут… Я окончательно схоронил Летова от их пагубных ядовитых губ.