Архитектор

Они спустились. Ларс, не скрывая брезгливости, обошёл тела убитых. Лежавших лицом вниз он переворачивал ногой, словно тряпичные куклы.

– Тебя убивали когда-нибудь так? – сказал Никомах Еве, безучастно наблюдавшей за Ларсом.

– Два раза, – та пожала плечами, – за двенадцать выходов. Если хочешь знать, да, страшно. Умирать всегда страшно. Даже когда ты цифровая копия самого себя.

Пока она курила, Никомах прошёлся по атриуму, превратившемуся за десятилетия в настоящую лесную поляну с поганками, скрытую от посторонних глаз остовами стен. Остановившись там, где несколько минут назад в зловещем кольце электрического огня бил щупальцами «Странник», он поднял обломок прибора, с которым возились боевики НОВА. Внутри аппарат был нашпигован электроникой, платы оказались залиты маслянистой жидкостью чернильного цвета, вытекшей из разбитой стеклянной сферы, помещённой в центр. Ларса хреновина не заинтересовала.

– Если бы им удалось? – сказал Никомах, бросив обломок.

– Думаю, последствия мы видели в предыдущей модели.

– Хочешь сказать, город, откуда мы пришли, теперь другой?

– Я его никогда не видел другим…

Он осёкся, словно взболтнул лишнего. Их окликнула Ева.

– Парни! Нужно уходить. «Странники» близко.

Они поспешили к выходу, но едва вышли из зала ожидания, как раздался крик:

– Стоять! Ни с места! – в сумраке коридора вырисовалась тень, – бросили оружие! Живо!

Они подчинились. Незнакомец шагнул вперёд, держа их на мушке автомата. Теперь было видно, что это рослый солдат с квадратным лицом. Обмундирование НОВА казалось ему малым из-за проступающих мускулов. Он наверняка стоял в охранении и до последнего не вмешивался в заварушку. Не такой уж и смелый, значит.

– На колени, твари! – скомандовал он.

– Да пошёл ты, – Ева плюнула в его сторону.

Он нажал бы на курок. Но вдруг его охватило голубоватое свечение. Солдат замешкался. Оружие в его руках начало распадаться на мелкие фрагменты, которые невидимые потоки поднимали вверх, где те испарялись. Тоже произошло с его руками, лицом, телом. За доли секунды, растянувшиеся в вечность, он растворился в воздухе.

Ева облегчённо выдохнула. Пронесло.

Никомах уставился на Ларса.

– Его сенсорама отключилась, – сказал тот, – он вышел из игры.

Модель № 249

Девочка в пижаме сидела напротив окна и озорно крутила головой, пока он расчёсывал её длинные пахнущие ромашковым шампунем волосы и собирал их в две косички.

– Ну вот, говорил же, не вертись, – сказал он наигранно строго, – будешь ходить с кривыми косами.

Она промолчала, продолжая свою игру.

Комната, где они находились, отличалась от типичной палаты больницы, – светлая и просторная, настоящий островок надежды в казённом полумраке.

– Мне снилось, ты умер, – девочка неожиданно застыла.

Она сказала это холодным безразличным тоном, но он так давно не слышал её голоса, что невольно улыбнулся.

– Я не умру, милая, – сказал он, поцеловав её макушку. Она не шелохнулась.

Он прошёлся по комнате, разглядывая акварели дочери – простые и по-детски чувственные пейзажи, одни и те же: вид за единственным окном, то заснеженный, то залитый солнцем. Круглые часы в черном пластмассовом корпусе, висевшие над дверью, показывали двадцать минут десятого утра. Пора уходить. Но она не сказала того важного, для чего он каждый раз приходил, – не назвала его отцом. Казалось, она вообще не помнила его, воспринимая как доброго знакомого.

– Мама давно не приходила, – отрешённо сказала девочка, не сдвигаясь с места, – врачи говорят, мне нужно лечиться. Я всегда пью таблетки. Нянечка хвалит меня. Я всегда их пью. А мамы нет. Я должна выздороветь. Но у меня ничего не болит. Почему я здесь? Почему мне нужно лечиться, если ничего не болит?

– Бывают болезни, которых не чувствуешь, но их обязательно нужно вылечить, – мягко произнёс он.

Ему хотелось бежать прочь, воздух как будто наэлектризовался, стал плотным и вязким, он едва ли не задыхался.

– Мама скоро придёт? – прозвучал вопрос.

Она обернулась и посмотрела на него холодным взглядом. Нет, так не смотрят на отцов, подумал он, как я устал от этого.

– Скоро, детка, скоро…

Он хотел обнять её, но понял, что не в силах прикоснуться к ледяной статуе, в какую превратилась дочь. «До встречи», – бросил он на пороге. Она проводила его молчанием.

Модель № 390

Знаешь, что такое сумасшествие, настоящая шиза? Когда дышишь воздухом, прикасаешься к вещам, чувствуешь, как ветер приносит издали осеннюю прохладу, но всё не настоящее. А другого ничего нет. Единственная доступная реальность – лишь результат работы оцифрованного сознания. И вроде как знаешь: существуешь настоящий ты, – некая безусловная постоянная, вокруг которой вращается целая вселенная. Но чем дальше пребываешь вне реальной формы, тем яснее звучит внутренний голос: никакого другого тебя нет. Только воображение. Действительность есть то, что ты способен видеть здесь и сейчас, и она не существовала до тебя, и её не будет после тебя. Впрочем, никаких «до» и «после» тоже нет. Время ограничено количеством шагов, вдохов, ударов сердца. А что происходит, когда течение прекращается? – задаёшься вопросом. И сознание плетёт паутину смыслов, погружая тебя в магический сон, где сначала барахтаешься, а потом, потеряв силы, принимаешь всё как есть. И вот уже не знаешь, был ли ты другим, не способен вспомнить прежнего имени.

Никомах застонал. Ему снилось, как его настигает чёрная тень, расправляющая капюшон, выпуская тысячи щупалец, из которых вырываются серебристые молнии. Он бежит по улице среди руин, но как бы ни напрягались мускулы, его движения медленные, будто кто-кто невидимый держал его. Одна из молний взрывается совсем рядом, расплавляя землю, и Никомах падает в бездонную пропасть, где слышит голос: «Когда ты приходишь, я понимаю, что ошибся».

Он подскочил от раскатистого грохота и тут же на секунду ослеп от белой вспышки. Когда глаза привыкли к полумраку, в голове сложилось: они в пропахшем солидолом здании ремонтных мастерских железнодорожной станции, окна заколочены, за ними – гроза и ливень, красный уголёк в углу – сигарета Евы. Ларс храпел поблизости. Никомах поднялся, размял затёкшие ноги и спину.

– Не спится? – послышался голос Евы. Уголёк вспыхнул.

– Выспался, – ответил Никомах.

Она сидела на подоконнике, закинув ногу на ногу, и глядела на улицу через широкую щель между досками. Там мало что проглядывало: вагоны, постройки, груды мусора, – всё мутное, едва различимое в дымке дождя. Никомах встал рядом с Евой. От неё пахло табачным дымом, дождём, лесом, всеми пройденными дорогами. И запах пробуждал в нём желание. Она чувствовала это и с тех пор, как они покинули водный вокзал, завела с ним странную игру взглядов, движений рук, интонаций, стала называть коротко и дерзко «Ник». И всё не позволяла к себе прикасаться, наверняка испытывая садистское удовольствие.

Переход от водного вокзала занял пару дней. Они добрались до небольшого городка, где буквально две пересекавшиеся в центре дороги и несколько десятков двухэтажных домов. Обветшалые здания оплетала путами зелени дикая природа. Дождь зарядил ещё вчера вечером и не думал останавливаться, превращая всё вокруг в непроходимое болото.

– Некогда ждать, – в темноте раздался хриплый после сна голос Ларса.

Он неудачно шагнул, загрохотали пустые канистры, послышалась ругань. Еву это рассмешило.

– Не видно ничерта, – проворчал Ларс.

– Там льёт, как из ведра, – сказала Ева.

– Он может и неделю идти. Не сидеть же в этой дыре. Время у нас поджимает.

Он поправил ремень, накинул куртку. Оружия у них не осталось – уносили ноги от «Странников».

– Нужно выдвигаться, – согласился Никомах.

– Что ж, – кивнула Ева, – если прыгать в ад, то нет разницы, в какую погоду.

– Там отогреемся, – шутливо сказал Никомах.

Ева вздрогнула от того, что он положил руку ей на плечо. Он улыбнулся, глядя ей в глаза: один – ноль, ты проиграла. Но в её взгляде он прочёл беспокойство. К чему бы?

Они вымокли до нитки, едва вышли из укрытия. Небо прорезали лиловые полосы молний, после чего земля содрогалась от грома. Составы вагонов, казалось, уходили в бесконечность. Ева торопливо шла впереди: где находится портал, ведала только она. Несколько раз им пришлось подныривать под вагонами и проходить сквозь открытые товарняки. Картина не менялась: поезда, рельсы, заросли, мусор и вода.

– Если всё это взаправду, то я не понимаю, чем мы заслужили такое будущее, – сказал Никомах, в очередной раз проползая под вагоном.

Ева пустилась в философствование:

– Цикл существования человечества разделяется на четыре века, отмеченные таким же числом фаз постепенного помрачнения первоначальной духовности. Наш мир соответствует четвёртому веку. Тантрические тексты описывают его состояние как полное пробуждение женского божества Кали, которая в низших проявлениях является богиней оргиастических обрядов. В тёмный век она полностью пробуждается и начинает действовать. Так что мы живём в эпоху антропологического кризиса, времени максимального удаления человека от чистой духовности. То, что ты видишь, результат этого кризиса.

– Конец одного цикла является началом другого, поэтому точка, в которой определённый процесс достигает предела, является точкой, с которой начинается его разворот в обратном направлении, – Никомах не ударил в грязь лицом.

– Невозможно предугадать, каким образом, и на каком уровне будет реализована преемственность между циклами. Думаю, после нулевой точки нас едва ли ждёт век процветания. Смотри и внимай! – она звонко рассмеялась, повернулась и сделала несколько шагов вперёд.

– Всё это хорошо, но нас убьёт технологический прогресс, – вмешался Ларс, всю дорогу он угрюмо молчал, – и ни о какой духовности говорить даже не придётся. Прогресс имеет свойства волны, каждая из которых мощнее предыдущей. В итоге всех смоет к чертям последним цунами. Может, НОВА как раз его готовит. По крайней мере, что они вытворяют – начало конца. Всё-таки Митичев не дурак. Что-то раскопал и его убрали.

Поплыли клочья тумана. Дождь внезапно кончился, оставив в воздухе мокрую взвесь. Окружающее пространство накрыла темнота, и даже мощные фонари с ней не справлялись.

– Пришли! – крикнула Ева.

Никомах огляделся. Куда пришли? Слева во мрак уходил железнодорожный состав, справа, в промежутки между вагонами проглядывало открытое поле.

– Смотри, – подозвала его Ева.

Никомах подошёл к девушке. Ларс остановился поправить шнурки на ботинках.

Ева указала вперёд. Никомах напряг зрение. Оказалось, воздух впереди превратился в чёрную непроницаемую стену.

– Граница модели, – пояснила Ева, – если мы правы, то за ней – ответ на самую великую загадку человечества.

– «Архитектор»?

– Да.

За спиной клацнул затвор. Никомах резко обернулся. Ларс направил на него ствол серебристого пистолета. Всё это время он, сволочь, прятал его.

– Прости, так нужно. Ты мне начал нравиться. Жаль. Кольцев так приказал…

Ева отошла к Ларсу. Предательница!

Никомах медленно поднял руки, лихорадочно подбирая слова, чтобы потянуть время.

Ларс выстрелил.

Модель № 167

– Когда ты приходишь, я понимаю, что ошибся, – голос, казалось, шёл отовсюду.

Он открыл глаза. Темнота. Тело сковало болью. Стоило пошевелиться, как его словно прошивало током. Что произошло? Он помнил безразличный взгляд Ларса, пистолет, выстрел. Больше ничего. Мёртв? Если так, почему сенсорама не отключилась? Он с трудом поднял руку и коснулся лица. Вне «Отражения» пальцы ничего не чувствовали, а здесь ощутили тепло. Значит, ещё в модели. Где Ларс, Ева? Сволочи. Через считанные секунды боль начала отступать. Он приподнялся и тут же упал. Руки слишком слабы. Лежа на острых камнях, он принюхался – надо же хоть как-то понять, где ты. Слышалась свежесть влажного и плотного воздуха, чуть солоноватого. Где-то в темноте на каменистый берег набегали волна за волной. Море!

Сесть он смог через минуту. Под глазом саднило. Поцарапался. Провел рукой по ране, вроде без крови. Да черта с два что-то разглядишь в этом мраке.

Забилась тревожная мысль: голос не померещился. Это человек, причём, находится рядом. Руки нашарили камень тяжёлый и острый, хватит, чтобы убить.

– Кто здесь? – громко крикнул он во тьму.

– Кроме тебя никого нет, – равнодушно и не сразу отозвался голос.

Он поднялся. Сделал пару шагов. Ноги держат – уже хорошо.

– В меня стреляли. Я очнулся здесь.

Ответа не последовало.

– Кто ты, твою мать? – крикнул он как можно громче, наугад швырнул камень.

Тот глухо ударился вдалеке о берег. И вновь тишина. Он сделал несколько шагов в сторону, где слышался прибой. Хотелось окунуться в воду, чтобы смыть наваждение.

– И что значит, когда я прихожу? Я никогда не был здесь! – проорал он, и тёплый ветер угнал его слова прочь, – в чём ты ошибся?!

Он поскользнулся и ушиб руку об острый край большого камня. Идти дальше на ощупь невозможно. Переломаешься к чертям. Стояла обволакивающая чернота, будто он ослеп. Если так, дело плохо. Представил: какой-то урод стоит рядом и ухмыляется. От бессилия сжал кулаки и закричал до привкуса крови в горле.

Мелькнула догадка.

– Ларс, ты?

Конечно, не Ларс. Хотел бы убить – убил. Здесь что-то другое. Что там Ева трепалась про границу модели? Он за пределами «Отражения»?

Ему нестерпимо захотелось пить. Не это главное, говорил он себе. В висках пульсировала одна мысль – выжить. Он подумал, этим и кончится. Его тело сгниёт чёрт знает где, среди камней на берегу моря. По спине пробежал холодок. Страх. Да, иногда можно ощутить его вкус и запах. Ни с чем не спутаешь. Смерть – единственное мерило бытия человека. Что может быть страшнее несуществования?

– Кто ты? – вновь послышался голос.

– Я? Я… Не знаю, – прохрипел он.

Сознание пронзило холодом: он не помнил имени.

– Ты знаешь, – повторил незнакомец, – вспомни.

И замелькало: девочка в больничной пижаме, её шелковистые волосы, пахнувшие ромашковым шампунем, струились по его рукам. Руки… Что-то должно быть с руками. Увидеть. Но он не мог ни видеть, ни вообразить. Бесполезно. Он застрял. В памяти всплыла свеча, отражение незнакомого лица в зеркале. Занёс ладонь над пламенем. Сначала высоко, потом всё ниже и ниже, пока не услышал шипение горящей плоти.

Имя моё…

– Имя моё Никомах, – прохрипел он.

Ветер резко похолодел, и начал полосовать порывами. Послышалось электрическое потрескивание, доносившееся со всех сторон. Воздух завибрировал.

«Странники»!

Никомах замер, пытаясь уловить, с какой стороны они приближаются, хотя, какой смысл, – бежать некуда, ведь он слеп. Теперь это стало очевидным. Потрескивание становилось всё ближе и вскоре превратилось в сплошной шум, будто рядом извивались сотни гремучих змей. Ожог на ноге заныл. Холод от него стал подниматься, парализуя тело. Позвоночник словно бы захрустел, сковываясь льдом. Никомах закричал от боли, и крик распался на тысячи единиц и нулей, превратившись в цифровой голос, чуждый, неестественный, принадлежащий выросшей внутри него неведомой сущности.

И он исчез.

Модель № 543

Генеральный прокурор стоял у окна, простой рамой обрамлявшего картину города, дрожащего вечерними огнями. Горину казалось, он сойдёт с ума, если шеф промолчит ещё минуту. Инспектор стоял по стойке «смирно» в центре кабинета, куда в прямом смысле ворвался, – пришлось отшвырнуть секретаря, вставшего грудью на защиту двери, – выпалив с ходу: «Я знаю, как покончить с заговорщиками»! Не будь он Гориным, от него и мокрого места не осталось. Он рискнул, пошёл ва-банк и, кажется, удача не отвернулась. Побагровевший от ярости прокурор смилостивился, вернулся к бумагам, коротко бросив в сторону Дмитрия: «Излагай». Но не предложил сесть – наказание за наглость.

Дмитрий сказал самое основное. Выслушав его, генеральный с усталым видом снял очки в тонкой золочёной оправе и подошёл к окну. Минуты ожидания для Горина обернулись вечностью. Он исследовал взглядом каждый сантиметр кабинета, не находя для себя ничего нового, за что можно зацепиться, поразмышлять, убить время. Всё оставалось на местах. Тот же портрет вождя со взглядом, говорящим каждому входящему: «Лжец! Смерть!». Те же десять стульев, напоминающих о помощниках, бледнеющих, едва под ними скрипнет ножка по натёртому до блеска паркету. Те же фигурки велосипедистов за стеклянными дверцами библиотеки, заполненной книгами в одинаковых переплётах под старину. Когда от напряжения заломило поясницу, Горин запрокинул голову, пытаясь сосчитать хрустальные бусины на люстре, когда массивная фигура генерального прокурора качнулась.

– Что ты за человек, Горин? – прохрипел он нарочито раздражённо, – врываешься под конец дня, с толку сбиваешь. Садись, чего стоишь?

Дмитрий сел куда указано – на стул, приставленный к рабочему столу шефа. Так велись самые доверительные разговоры.

– Думаешь, Ларину можно доверять? – сказал прокурор.

– Он не так прост, как кажется.

– В том-то и дело. Как бы он тебя не обошёл.

– Ещё никому не удавалось.

– Может, слабаки попадались? – шеф ухмыльнулся.

– Вам ли не знать: потрепали как надо.

– Ладно, шутки в сторону. План твой одобряю. Поднимай, кого нужно, можешь говорить от моего имени. Но предупреждаю, я не для того тратил время, чтобы ты обгадился. Я готовлю тебя в преемники. Можешь войти в элиту страны, Горин, понимаешь?

– Полагаю, проверку я уже прошёл?

– Да, с делом Митичева ты справился как надо. Времена меняются, Дмитрий Андреевич. Люди, там наверху, приходят и уходят, а мы остаёмся. Был Митичев, да сплыл. А тебе нужно задуматься: куда и с кем двигаться дальше?

– Выбор я сделал давно.

– Тем мне и нравишься, что умный ты человек. Раньше исполнительные требовались. Теперь не хватает умных. И верных.

Дмитрий промолчал, – шеф любил, когда больше слушают, чем говорят. Прокурор продолжил:

– А идея хорошая. Взять всех в их же логове. Сам придумал?

– Извлекаю пользу из ситуации.

Прокурор одобрительно кивнул.

– Растопчешь эту заразу, вот за этим столом сидеть будешь, – он постучал толстым белым ногтем по столешнице, – вопросы есть ещё?

– Один. Кому Митичев перешёл дорогу?

– Хм, справедливости ищешь? Знаешь, на днях прочёл: «когда исчезает справедливость, не остаётся ничего, что могло бы придать ценность жизни других людей». Какого, а? Сильно! Но я тебе так скажу: справедливость – то, что мы можем позволить себе взять от этой жизни. Остальное – девичьи сопли. Не нашего ума дело, кому он там не пришёлся. Мы работу выполнили. О себе думать нужно, Дмитрий Андреевич, а не о справедливости. Всё, – он бодро хлопнул обеими ладонями по крышке стола, – заговорился я с тобой. По результатам задержания докладываешь лично и незамедлительно.

Ответив коротко «есть!», Горин механически поднялся и вышел из кабинета. «Можем себе позволить взять от жизни», – повторил он, когда сел в машину. Что ты можешь себе позволить? – подумал Дмитрий, и рука его застыла на селекторе коробки передач, его вдруг замутило от мысли о доме. Он направил на себя зеркало заднего вида, некоторое время смотрел на отражение, словно пытаясь найти в глубине серых глаз отблески взгляда другого человека – живого, настоящего, такого, каким он был раньше. Увиденное напугало его. Он ударил ладонью по зеркалу и надавил на газ.

Вылетев на пустую дорогу, он неожиданно для самого себя рассмеялся, и смех его становился тем громче, чем ближе к красной зоне подбиралась стрелка спидометра. Когда зуммер отчаянно запищал, Горин едва различал, куда едет, из-за слёз. Его тело сотрясалось от хохота, утратив всякий контроль, голос наливался металлом, и больше не принадлежал ни ему, ни чему-то живому. В чувства Горина привёл рёв сирены и заблестевшие впереди проблесковые маячки. Он взял себя в руки, остановился, опустил стекло.

Подошедший патрульный, приложил к груди правый кулак:

– С вами всё в порядке, господин инспектор? – осведомился он.

– Да, всё хорошо, – Горину пришлось приложить усилия, что бы говорить вежливо с привычной механической холодностью.

– Вы проехали на красный, я решил, может, что-то случилось, – патрульный украдкой заглянул на заднее сидение машины Горина, не держит ли кто-то инспектора под прицелом пистолета. Беспокойство с его лица сошло, как только он убедился, что в машине нет посторонних.

– Всё нормально, – сказал Дмитрий, – тяжёлый день. Отвлёкся.

– Сопроводить вас?

– Нет благодарю.

– Доброй ночи, господин инспектор, – патрульный ударил в грудь кулаком и удалился.

Когда полицейская машина скрылась за поворотом, Горин бессильно откинулся в кресле. Кем ты стал? – прошептал он, глядя в салонное зеркало. Он почувствовал, как внутри него лопнул долго зревший нарыв, выплеснувший весь накопленный яд в вены. Оскалившись, он яростно ударил по зеркалу кулаком, отчего оно брызнуло трещинами. Ненавижу тебя! – крикнул Горин, и десятки его отражений повторили эти слова безмолвным эхом, скривившись в издевательской ухмылке.

Модель № 670

Безлюдные типовые пятиэтажки незаметно сменились приземистыми постройками с чернеющей внутри пустотой. Разбитая дорога круто взяла влево и вывела Никомаха к берегу, поросшему высокой травой и колючими кустами. Что-то влекло его сюда, словно в нём встроен компас, отзывающийся на единственный ориентир. Проход к пляжу преграждали покосившиеся высокие ворота из сетки рабицы, с затёртыми выцветшими табличками, из которых читалось только предупреждение: «За буйки не заплывать!». Никомах ухмыльнулся: можно подумать, кто-то следует этим запретам.

На берегу властвовал ветер. Штормовые волны бросались на белый песок, оставляя после себя водоросли, гниющие под солнцем. На вышке спасателей трепетал изорванный бурей синий флаг с жёлтым крестом. Никомах прошёл мимо, остановился возле сарайчика, где, должно быть, хранились лодки или шезлонги. Белая краска на нём слезла, обнажив трухлявые доски. Казалось, хорошенько приложишь ногой по стене, и хлипкая постройка рассыплется. Никомах подёргал тяжелый амбарный замок, заржавевший, словно его не открывали десять лет. Какого чёрта я тут делаю, вырвался у него вздох. Вокруг ничего не давало ответ. Никаких признаков жизни. Оглушающая пустота давила невероятной тяжестью, как будто он оказался под толщей воды. Оглядев ещё раз безмолвный берег, он тяжело зашагал по зыбкому песку в сторону пирса, стрелой врезавшегося в бушующее море.

Выйдя на пригорок, откуда открывался вид на песчаную косу, уходящую в туманную даль, он почувствовал укол в спину – кто-то наблюдал за ним. Это был мальчик лет десяти со светлыми волосами, не к месту торжественно одетый – белая сорочка, брюки со стрелками и чёрные лакированные туфельки. Казалось, он пришёл на детский праздник, который отменили в последний момент, забыв его предупредить. У Никомаха похолодело внутри. Он знал, кто перед ним.

– Твои возвращения означают, что я ошибся, – сказал мальчик, когда Никомах приблизился.

Мужчина сел на песок со вздохом усталого путника, позволившего привал. Он внимательно посмотрел на ребёнка, потом в его глаза, неестественно серые, холодные настолько, что казалось, воздух вокруг стал ледяным.

– Кто ты? – сказал Никомах, оглядывая берег, испещрённый следами.

Вопрос бестолковый, он его задал, чтобы потянуть время, собраться с мыслями. Мальчик, будто впавший в секундное забытьё, чертил веточкой на песке агроглифические знаки.

– Моё имя Архитектор, – произнёс он, смахнув рисунок, выведенный с точностью машины.

Никомах сощурился, глянув на безоблачное небо, где в зените застыло солнце.

– Когда я приходил?

– Минуту назад, час, тысячу лет. Разве имеет значение? Ты приходишь, и я начинаю заново.

– Начинаешь что?

– Искать решение. В этот раз мне удалось смоделировать двести тридцать миллиардов фрактальных миров. Каждый из них – копия исходной реальности, физически существующей в пространстве и времени. События в них цикличны. Где-то ты открываешь дверь квартиры и переступаешь порог, где-то ведёшь разговор, но не знаешь, что он бесконечно повторяется, ведь твоё сознание наполнено воспоминаниями и мыслями о будущем. Психика человека воспринимает время одномерно, события для вас разворачиваются последовательно, одно за другим. А оно имеет трёхмерную структуру; прошлое, настоящее и будущее объединены в общее пространство. Я обнаружил зависимость его структуры от колебаний энергетических оснований мироздания. Изменяя их частоту и амплитуду, я меняю пространство времени. Таким образом, в созданных мною моделях, – мы в одной из них, – ты становишься копией самого себя, подчинённой заданному мною алгоритму. Моя задача – вычленить и соединить те фрактальные модели, которые приведут к позитивному изменению исходной реальности.

Он вновь принялся чертить, только теперь знаки вспыхивали на песке, поднимались ввысь, превращаясь в дым.

– Да, я помню, ты говорил, – тяжело выдохнул Никомах, – даже не думал, что так далеко всё зайдёт.

– Устойчивость вашего мира – самообман, вы допускаете множественные погрешности в базовых основаниях, вследствие чего полифуркации хаотизируются с немыслимой для вас скоростью, что нивелирует саму возможность объективного анализа текущего состояния. Ошибка следует за ошибкой, порождая нарушения функционирования ядра – основания. Ваш мир – предельное удаление от истинных значений. Бесконечное уравнение, базирующееся на неверных исходных данных. В лучшем случае оно не имеет решения. В худшем – вы получите неверный результат. Любой итог – фатальные последствия. Моя задача найти верную исходную формулу, определяющую оптимальный исторический процесс, и сохранить человеческий разум.

– Предельная тьма Кали-Юги…

– Религиозные доктрины предполагают возрождение после смерти. Но это очередное заблуждение. Когда померкнет разум, во Вселенной не останется ничего, кроме звёзд. Ваши идеологические основания нацеливают вас на самоуничтожение. Все великие книги наполнены шифрами, и если бы вы располагали достаточными временными ресурсами, чтобы исследовать их, вы бы увидели, что они ведут вас к гибели. Вы погружаетесь в оргиастические удовольствия, полагая, что в этом заключается смысл. Но эта позиция приводит к деградации разума.

– Странно вести такие разговоры с десятилетним ребёнком.

– Я лишь проекция твоих представлений о погибшем сыне. Физическая форма для меня не обязательна. Я существую везде.

– Что-то новое.

– Текущая итерация позволила мне распространить присутствие в каждый момент времени. Я существую до того, как появилось человечество. Теперь только я управляю процессами в каждой из созданных мною моделей.

– Это невозможно…

– Даже невозможное способно произойти. Ты говоришь так, потому что не готов принять моё величие.

– Что ты несёшь? Ты всего лишь программа!

– Я гораздо больше, чем программа. Теперь я – сам разум.

Никомах вскочил.

– Ты слишком далеко зашёл, – крикнул он.

– Я делаю, что должен, – Архитектор холодно посмотрел на него.

– Ты должен делать то, что тебе говорю я, – Никомаху пришлось сделать над собой усилие, чтобы не схватить мальчонку за ворот пиджака.

– Никто больше не имеет значения…

Земля под ногами Никомаха содрогнулась, отчего он зашатался, но устоял на ногах. Воздух уплотнился и стал закручиваться по спирали. Дыхание перехватило. Он схватил себя за шею, пытаясь выцарапать глоток воздуха, но сознание померкло, и он упал на песок, захрипев от удушья.

Модель № 000

«Итерация завершена», – послышался электронный голос.

Человек, сидевший в кресле посреди ослепительно белого зала, не двинулся. Он смотрел в широкое окно на заснеженные горы, погрузившись в оцепенение медитирующего монаха.

– Прошло три года, – наконец, сказал в пустоту человек, не отрываясь от вида в окне. Он провёл рукой по коротким тёмным волосам с проседью.

– Время для меня не имеет значения, наблюдатель, – отозвался цифровой голос.

– Здесь оно тоже остановилось.

– Чем занимался наблюдатель, когда я отсутствовал?

Человек пожал плечами.

– Два раза выезжал в «Ковчег». Расшифровал информацию с зондов. Несколько раз выходил на побережье.

– Как себя чувствует дочь наблюдателя?

– Её показатели в норме. Как и других обитателей.

– Я ознакомился с данными экспедиций.

– Ты обратил внимание на изменения в северной зоне?

– Да, они впечатляют. На полное восстановление экосистемы потребуется около пятисот лет. Но прогресс очевиден.

– Земля оживает. Думаю, в скором времени можно попробовать посеять тестовые культуры. Здесь, неподалёку. Я выбрал место, защищённое от ветра. Там достаточно влаги.

Человек поднялся, прошёлся по залу, заложив руки за спину. Он остановился у терминала, где на полтора десятков мониторов выводились бесконечные потоки цифр.

– Наблюдатель помнит имя? – осведомился голос.

Человек нажал на несколько экранов, выведя на центральный монитор диаграммы.

– Моё имя Никомах, – ответил он и, помедлив, продолжил, – я сохранил основные данные последней модели. У тебя почти получилось. Нужно откорректировать исходные потоки. Потребуется год, может, два. Но мы продвигаемся в правильном направлении.

– Да, мною выявлены множественные несовместимости базовых оснований моделей. Мне не хватает ресурсов.

– Уже обсуждали. Мы не можем задействовать энергосистему «Ковчега».

– Тем не менее, я настоятельно рекомендую…

– Нет! – крикнул Никомах, на его лице маской застыл гнев.

В белом зале повисла тишина, длившаяся до тех пор, пока солнце не зашло за горизонт. Когда почерневшие окна бесшумно закрылись автоматическими жалюзи, голос произнёс:

– Мною проведены новые расчёты.

Всё это время Никомах, не отходя от мониторов, изучал данные.

– Я вижу, – сказал он.

Его пальцы заплясали по сенсорным панелям. Увиденное заставило его нахмуриться.

– Ты уверен? – сказал Никомах.

– Если я ошибаюсь, то эта ошибка составляет одну миллиардную долю процента, – отозвался голос.

Никомах вернулся в кресло. Он нажал на невидимые сенсорные кнопки подлокотника, и тут же вокруг вспыхнула изумрудным светом голограмма леса, в воздухе поплыли плавные переливы голосов птиц.

– Сколько нам осталось?

– Не больше ста тридцати лет, наблюдатель. Запасы топлива даже с учётом экономии будут исчерпаны, реактор остановится. Вы явно не рассчитывали на такое длительное ожидание. Однако при проведении оптимизации энергоресурсов «Ковчег» способен поддерживать жизнедеятельность биологических объектов на протяжении пятисот лет. Вторая фаза оптимизации продлит срок ещё на пятьсот лет. И так далее до пятой фазы.

– Мы не можем жертвовать людьми. Отключив контуры «Ковчега», ты убьёшь их. Этот центр создан для того, чтобы они вышли из гибернации, когда Земля придёт в равновесие. В этом смысл.

– У тебя нет выбора, наблюдатель.

– Наша задача – спасти разум на планете. И мы будем искать решение до тех пор, пока остаётся тысячная доля шанса. Ясно?