Читать книгу: «Последнее и единственное», страница 4

Глава 5. Бумаги

– Не реви, Вера. Будр умер, значит, его больше нет, и жалеть не о ком, – Арша смотрела на рыдавшую Лиаверис спокойными, чуть насмешливыми глазами.

– Жалеть не о ком? – Велес подивился ее цинизму.

   Он хотел возразить, но не нашел в себе сил и лишь глухо закашлялся, отвернувшись.

– Теоретически она права, – заметил Матин.

– Вы звери! – прокричала Лиаверис раздувшимися на пол-лица губами. – Бессердечные звери! Его больше не будет!

– Но только теоретически, Вера. Каким надо обладать каменным сердцем, чтобы декламировать подобное.

– Нельзя жалеть мертвых. Нелепо, бессмысленно, – Арша откинулась на спинку плетеного кресла и с вызовом посмотрела на остальных. – Жалеть надо живых: если они больны или в депрессии. Если жизнь осыпает их незаслуженными ударами под-дых или по голове…

– Замолчи! – крикнула Лиаверис. – Велес, пусть она замолчит!

– …Жалеть можно кого-то, а мертвый уже никто. Плачут и причитают не о покойнике, а о себе, дорогом и единственном. Конечно, – она обвела всех глазами, – исключая верующих. Среди них могут попадаться и скорбящие о покойном. Те, у кого есть сильные подозрения, что их любимый родственник угодит в ад. Но ведь среди здесь присутствующих, насколько я в курсе, нет ни христиан, ни мусульман? Впрочем, прошу прощения. Относительно Велеса ничего не могу сказать, так как он ни разу не высказывался на эту тему. Могу говорить с уверенностью о двух остальных коллегах – Матине и Лиаверис, поскольку они неоднократно позиционировали себя в качестве атеистов и материалистов. Или я в чем-то ошибаюсь? – Ей никто не ответил, и она продолжала, упиваясь атмосферой молчаливо сгущающегося негодования. – Люди с атеистическим мировоззрением плачут в такой ситуации о себе, навзрыд жалеют бедного себя самого – оставшегося без друга, без мужа, без опоры, без спонсора. А если был равнодушен к усопшему, плачешь, потому что смерть – это нечто жутковатое (как принято почему-то считать) и со временем она добредет и до тебя. Наконец, пускаешь слезу оттого, что всхлипывают все вокруг и этим создают экзальтированную атмосферу.

   «Она не врет, – думал Велес, – и не играет. Она говорит то, что думает, и она спокойна».

– Значит, я реву о себе?! – Возмущение настолько захлестнуло Лиаверис, что горе под ним спряталось, и глаза ее были только злые, злые и вспухшие от плача.

– О себе, Вера. Жизнь здесь, представлявшаяся тебе неким симбиозом спортивно-оздоровительной тусовки и аттракциона «ужастиков», обернулась своей шершавой и неприглядной стороной.

– Послушайте, ну как можно по поводу смерти человека устраивать диспут? Ну, если жалости нет, души нет, то хоть такт какой-то должен присутствовать.

   Матин раздраженно скрипнул стулом, подымаясь, и принялся копаться в лежащем на полу чемоданчике с хирургическими инструментами. Шатровая палатка, которую выбрали для житья супруги, была самой просторной, поэтому здесь же все собирались для деловых бесед. В палатке помещался самодельный стол, пара стульев, большое зеркало и плетеное кресло, которое обычно занимала Арша. Но основную массу полезных вещей приходилось держать на полу.

– У тебя нет желания идти со мной, Велес?

– Куда?

– На вскрытие. Ассистент бы мне не помешал.

   Велес взглянул на него с таким ужасом, что Матин поневоле усмехнулся. Усмешка больше напоминала судорогу, пробежавшую от угла губ к виску.

– Занятие из малоприятных, конечно. Ну, что ж. Поскольку мужчин среди нас больше нет… Уже нет… – Он выразительно пожевал губами и вышел, прихватив чемоданчик.

   Арша закурила, хотя в палатке они договаривались не курить.

   Лиаверис хотелось закричать на нее, поставить на место, словесно «высечь», но она знала, что не справится с этим, и молчала.

   Велес вспомнил с облегчением, что у него есть дело. Безотлагательное, срочное занятие. Очень кстати сейчас! Сил никаких не было – разговаривать, утешать Лиаверис, спорить с Аршей, и уж тем более «ассистировать» (!) Матину. Он открыл маленький походный сейф, порылся и вытащил толстую пачку бумаг – личные дела ссыльных.

– А что такое жалость? – опять заговорила Арша, со вкусом выпуская дым. – Сочувствие? Со-чувствие – это значит, я чувствую то, что чувствует другой, его боль, его горе. А у мертвых нет горя. Они ничего не чувствуют, пребывая в нерушимом покое. На честно заработанном отдыхе. Их нельзя жалеть.

– Нет, это невыносимо! – всхлипнув, подавившись дыханием, Лиаверис выбежала вон.

– Прости, ради бога, старую склочную идиотку, – помолчав, попросила Арша.

   Велес не ответил, уткнувшись в бумаги.

– Не могу выносить ее фальшь, понимаешь? Театральные рыдания, заламывание рук, имитация нежной души, растерзанной горем… Да наплевать ей на Будра, глубоко наплевать! Она с ним и двух слов не связала за все это время. Если мужчина не отреагировал в первый же день на ее стеклянные глазки и вертлявый бюст – всё, он для нее смертельный враг, либо неодушевленный предмет. Знаю, что глупо обращать внимание, но все равно завожусь.

– Да нет, отчего же, – пробормотал Велес. – Она переживает вполне искренне. Так же, как ты или я. Как умеет, как может.

   Арша вздохнула отрицательно, но промолчала. Эта немало пожившая, умная женщина никак не могла подавить в себе мелкую бабью неприязнь к Лиаверис. С первого дня на острове между ними шла необъявленная война. К счастью для Лиаверис, большинство отравленных стрел и копий, пущенных амазонкой-Аршей, ее не ранили, не задевали, так как по простоте душевной она не замечала их оскорбительного смысла.

– А еще бес полемики, как назвал этот порок один многомудрый писатель, свербит и беснуется, – негромко пробормотала она. – А главное – пустоту трудно вынести. Огромная пустота обрушивается, когда уходит такой человек.

   Велес ничего не ответил.

   Арша нерешительно протянула руку к разложенным на столе листкам.

– Можно взглянуть? Мне всегда безумно хотелось почитать это.

   Он молча пододвинул листки в ее сторону.

   Велес мог изучить эту объемистую стопку в самые первые дни, но оставил – в виде большого лакомства, на потом. Ему хотелось составить сперва обо всех свое мнение, расселить по разным местам в душе, породниться, привыкнуть… а потом уже узнавать, что этот человек совершил, на кого поднял руку и из каких побуждений. Такой порядок вещей неизбежно должен был вызвать потрясения, разочарования и открытия, а прочти он сразу – никаких открытий бы не было.

   Сейчас время лакомого чтения настало. Правда, повод к этому – не приведи господь. Необходимо дознаться, кто убил Будра, а для этого, в качестве первого шага выяснить, кто мог бы убить. Просмотреть сотню личных дел, проштудировать убористые казенные строки. Влезть в подноготную симпатичных с виду и не очень мужчин и женщин, с которыми вот уже третий месяц он дружно и споро обживает остров.

   Для этой же цели он пригласил на разговор Шимона. Не в качестве осведомителя, нет, и в мыслях своих не унизил бы его Велес подобным предположением. Но за неспешной, непринужденной беседой можно было услышать немало о его сотоварищах, друзьях и подружках. Вникнуть в интонацию и подтекст. Шимон вряд ли глубоко разбирался в людях, но он жил в их среде, варился в суматошном лагерном бульоне и впитывал информацию кожей.

– Ну и пакостные листочки! – заговорила Арша.

   Она положительно не могла сегодня долго молчать.

   Велес протянул руку, чтобы отобрать листки, но Арша не отдала, продолжая жадно глотать сухие судебные строчки. Лицо кривилось брезгливой болью, а пальцы подрагивали.

– Меня тоже содрогает от всего этого, – пробормотал Велес.

– Пакостную работку ты себе выбрал, начальник…

– А ты?

– Я первый раз на острове. Только чтобы узнать, что это такое. Первый и последний.

– Не зарекайся.

– Гляди-ка… «Шимон». Как, по-твоему, что он сделал?

– Наверное, в драке? Обаятельный парнишка. Ужасно жалко его.

– Скотина он обаятельная! – негодующе фыркнула Арша. – Большой оплодотворяющий аппарат, прости господи. («Ну, ты даешь, – ошарашенно пробормотал Велес. – Полегче в определениях».)Полегче? Да я и не начинала определять! Преданный раб инстинктов, один из самых скучных и предсказуемых типов гомо сапиенс – еще и определения на него тратить? Да пусть бы весь лагерь состоял из таких, как он и Губи, но Нелька – почему здесь? И Зеу?..

– Да, Нелька… – Велес грустно улыбнулся, вспомнив ее. – Здесь ты права. Наверное, я даже читать не буду ее листок, не смогу заставить себя. А вот Зеу с её взглядом детоубийцы, по-моему, способна на многое. Ты уже прочла о ней?

– Еще нет.

   Арша, порывшись среди листков, отыскала нужный.

– Подожгла загородный дом, когда там валялся один спящий пьяный выродок.

– Там так и написано – «выродок»? – удивился Велес.

– А как же!.. – пробегая глазами строчки, Арша запнулась.

– И чем провинился перед ней этот… нехороший человек?

– Он… он был по совместительству ее отцом.

– Убила собственного отца?.. – Велес ужаснулся. – И ты еще говоришь: за что она здесь?!

– Да! – Арша кивнула, упрямо и возбужденно. – Именно потому, что дочь, молоденькая девчонка, подожгла дом, где валялся пьяным некто, являющийся ее биологическим прародителем, можно заключить, что этот некто был самый отъявленный выродок. Именно потому, что не посторонний дяденька, а родной отец!..

– Ты чудовищные вещи говоришь, Арша, – Велес поежился. – Прочитай хоть, что такого страшного вытворял с Зеу этот несчастный?

– Тут не написано. Ну конечно, зачем им разбираться, этим холодным и тупоголовым функционерам от правосудия?! Это в прежние времена в суде докапывались до мотивов и принимали во внимание такие вещи, как аффект. Думаю, тогда ей светило бы от силы три-четыре года общего режима. Ты ни черта не смыслишь в психологии, не смыслишь в людях, Велес. Ведь это предельно ясно: ее болезнь, ее отчаянье, ее взгляд, как ты говоришь, «детоубийцы»…

– Ошибся немного: отцеубийцы!

– …Ведь это результат того, что вытворял с ней, как ломал, как зверствовал тот, кого природе вздумалось дать ей в биологические отцы. Думаю, он был отменно жесток и деспотичен, этакий Калигула в размерах одной семьи. А какие применял при этом методы – одному Богу, да несчастной девочке, известно. И он еще легко отделался, умерев от отравления угарным газом в больнице. Да-да! Он заслуживал гораздо более мучительной и долгой смерти.

– Не знал, что ты так кровожадна.

– Вовсе нет! Листочки эти жутковатые меня распалили, только и всего. О Велес, тебе не кажется это диким: девчонку выбросили из общества, сослали на веки-вечные на маленький клочок земли в океане, и крышкой прозрачной сверху прихлопнули, и за что? За то, что одной кровососущей и деспотичной тварью на земле стало меньше!

– Возможно, он действительно был кровососущей тварью, не берусь спорить, – примирительно сказал Велес. – Тем более что спорить с тобой – безнадежное занятие.

– А и не надо спорить! Бесплодное занятие, и не только со мной. Никакой истины в споре не рождается, лишь выброс адреналина да подкормка бесов полемики.

– … И возможно, я ничего не смыслю в людях. Но ведь кара одна – и за тварь, и за праведника и гуманиста.

– В том-то и дело, – Арша вздохнула. – Какая тоска… Совсем не за это следовало бы ссылать и изолировать.

– А за что?

– Перед самой поездкой на остров я обсуждала это с подругой, увлекающейся эзотерикой. Она отговаривала ехать, уверяя, что «сильно утяжелю этим свою карму». Наказывать имеет смысл не за убийство тела, но за убийство духа. Это и есть самое тяжкое преступление.

– Как это?

   Велес смотрел непонимающе, и Арша опять вздохнула.

– Ох, не учла, в какой компании три месяца вариться буду… Не обижайся, Велес! – спохватилась она.

   Велес пожал плечами и отвернулся к бумагам.

– Не за убийство, конечно, я неправильно выразилась. Уничтожить дух невозможно. За растление его, за пригибание вниз. За надругательство над искрой Божьей.

– Десять минут назад ты выступала с позиций убежденной атеистки, – напомнил Велес. – «Мертвых жалеть нельзя, ибо мертвый уже никто!» Теперь оказывается: дух бессмертен.

– Ну, и что из того? Я просто говорила с вами на вашем языке. Ведь это же ни в какие ворота: быть уверенным, что со смертью человек обращается в полное ничто, и, тем не менее, бурно его оплакивать! С подругой я говорила на ее языке.

– Что-то я не пойму! – Велес оторвался от бумаг, нахмурившись. – Ну, а сама-то ты при этом где? Собственные твои убеждения, они существуют или их нет вовсе?

   Арша рассмеялась.

– Ты говоришь сейчас совсем как наш дорогой доктор. Прямоугольный, правильный, застегнутый на все пуговицы отутюженного халатика. Должны быть убеждения, твердые убеждения! Незыблемые, как гранит, принципы. Всем ты хорош, Велес, но надо же иногда и думать. Ох, прости: вырвалось… Ну, напрягись: почему, собственно, они должны быть твердыми? Кто это сказал? В какой небесной книге это написано? Убеждения могут быть жидкими, – Арша повела рукой в воздухе, словно следуя извивам прихотливой морской волны.– Этакими текучими, подвижными. Не имеющими своей собственной формы и принимающими форму сосуда, в который их наливают.

– Понятно, – усмехнулся Велес. – С тобой всё ясно. Хотя, сказать честно, менее всего ты напоминаешь с виду хамелеона.

– Разве я сказала, что это имеет отношение к моей персоне? – удивилась Арша. – Убеждения, милый мой Велес, могут быть еще и воздушными. О! Это свобода, полнейшая свобода! – Она обрисовала ладонью большую сферу и мечтательно подула вверх. – Без конца и без края. Без каких-либо сдерживающих рамок, без догм и условностей…

– Честно говоря, этот вариант мне трудно представить.

– Не мучайся! Есть еще последнее, четвертое, как ты, наверное, помнишь из курса школьной физики. Огонь. Если говорить обо мне, и то ближе всего, наверное, именно это.

– Огонь? – переспросил Велес. – Огненные убеждения, ты хочешь сказать?

– Убеждения, или устремления, или улетания, неважно, как это обозвать. Огонь, как ты знаешь, – стихия, которая вечно движется, уносится в любую сторону, где только может найти себе пищу, и чья направленность – заметь! – всегда вертикальна. Только вверх и никак иначе. К звездочкам. Впрочем, – она встряхнула головой, – куда-то меня унесло не вовремя. Будем дальше читать! Надо сказать, захватывает это чтение. Похлеще Стивена Кинга. Хоть и противно до невозможности.

   Арша уткнулась в листки. Слегка сбитый с толку пространными и ма-лопонятными рассуждениями, Велес последовал ее примеру.

   Но деловая, сосредоточенная тишина длилась не более пяти минут.

– Не верю! – опять раздался неугомонный, прокуренно-хриплый голос. – Читаю сейчас про Нельку, – объяснила она. – И не верю. Ну, просто триллер какой-то, а не настоящая жизнь. Или у меня крыша поехала, и я совсем уже ничего не понимаю вокруг?

– А я про Танауги читаю, – отозвался Велес. – И тоже не верю. Как он мог убить, эта медуза?..

– Он не медуза. Он слишком умен для медузы. И глазки его, глубоко спрятанные, словно дырочки, проковыренные в тесте – ой-ё-ёй какие…

– Бесстрастные, как у Будды. И такая же улыбочка. Ну, разве может такой выйти из себя, взбеситься, взъяриться, возненавидеть?.. Не понимаю.

– Терпеть не могу буддизм, но преклоняюсь перед Учителем Буддой. Поэтому, ты уж извини, Велес, не позволю сравнивать этого хитрого и скользкого толстяка с ним. Мимикрия под Будду, безвкусная и пошлая, только и всего. Его мне не жалко, – Арша выпускала дым по-богемному, изо рта и ноздрей, откинув назад голову. Тон ее был холодновато-уверенным. – Ну и работку ты себе выбрал, Велес… Долго выбирал, должно быть?

– Они все люди, – Велес сдвинул рукой листки и перемешал их по столу, как карты. – Все единственные, уникальные, теплые…

– Не все, – возразила Арша. Два маленьких бесенка полемики продолжали жечь огоньки в сердитых серых глазах. – Не все уникальные. Не воображай, Велес, большинство обитающих здесь мало чем отличаются друг от друга – как листья на одном дереве. Впрочем, как и везде. Меня всегда привлекали крайне редко встречающиеся персоны, что отличаются друг от друга, как рыба от птицы. Или слон от орхидеи… Сейчас найду тебе подобную редкость. – Она порылась среди бумаг, и Велес на мгновение окунулся в ужас. Ему показалось, что Арша вытащит листок, на котором написано «Идрис». («Господи, не его, – попросил он мысленно. – Зачем я ей дал эти проклятые листки…») – Вот, нашла. Смотри, Гатынь. (Велес потихоньку нашел листок с фамилией Идриса и положил среди тех, которые уже смотрел. Никогда не касаться этой бумаги, не читать, не знать…) Ты видел его картины?

– Он разве художник?

– Серость. Правда, ты и не мог его видеть – он выставлялся один лишь раз, на квартире знакомого. Я наткнулась чудом: у меня подсознательный нюх на всё стоящее. Что тебе рассказывать – раз сам не видел, ничего не поймешь. (Велес припомнил Гатыня, собрал в голове его образ. Хрупкость, запуганность, скорбь. Маленький гений-убийца.) Может, и гений. Если не бояться больших слов. Критики, на той единственной его выставке, словно взбесились, соревнуясь между собой, кто хлеще обзовет новое направление. А с простыми людьми что творилось… Я наблюдала, переводя взор с полотен на зрителей: люди дрожали, шалели, впадали в транс, нервно хихикали. Некоторые картины сопровождались музыкой: у каждой лежал плеер с наушниками, к которому выстраивалась очередь. Понятно, что воздействие усиливалось в несколько раз… Наверное, гений. Второго такого нет. «Схватить его, крепче! Любить и любить его лишь!» – с неожиданным юным жаром процитировала она. – А здесь он похоронен. Совсем. Погребен заживо! И я не хочу читать, кого он там убил и за что. Заперев его здесь, убили – погубили, разрушили! – несоизмеримо большее. Боже мой…

– Превышение пределов необходимой самообороны. Я уже читал.

– Самооборона?! Только-то! – Арша задохнулась от возмущения.

– Некто подошел к нему поздно вечером в парке…

– Не рассказывай! Слышать ничего не хочу. И так знаю: какой-то подонок собирался его убить, растоптать, унизить…

– На суде выяснилось, что убитый, даже не был вооружен. Даже перочинного ножа не было.

– Замолчи! – Арша стукнула кулаком по столу. Никогда прежде Велес не видел ее столь возбужденной, вышедшей из берегов. – Растоптать можно и без оружия. Значит, он мысли прочел этого безоружного подонка, его гнилые, подлые мысли!

– Но суд установил, что он не был преступником…

– Значит, собирался им стать в тот вечер! Разве делают что-нибудь гении просто так?! Но если и произошла ошибка, нервный срыв – что из того? Творец – он ведь весь на нервах! Знаешь ли ты, милый мой Велес, что вообще преступно и глупо требовать от творца святости? Праведность и кротость – удел подвижников, отшельников, бегущих от мира и в то же время вносящих в этот самый мир свет. Творец же – расширяет мир, понимаешь? Создает новые законы, увеличивает многообразие, растит космос. Святой смиряет свое эго, а творец расширяет его до предела. Святой отказывается от своей воли, а творец – своеволен и независим, как господь Бог. У них разные задачи, у святых и у гениев, и нельзя с них спрашивать одинаково. Хотя и те, и другие в равной мере нужны мирозданию.

– Что ж, пусть убивает, если он творец и гений?

– Пусть! Пусть! Если кто-то мешает ему проявлять свое высшее предназначение – имеет право. Гений не просто может, он должен быть эгоцентриком! Потому что черпает из себя и никто и ничто не должно отвлекать его от главного. Потому что кроткого и смиренного растопчет толпа и загрызут критики. Потому что ответственен только перед своими детьми, своими творениями, а не перед соседями по лестничной клетке. Вплоть до убийства, да!.. – Арша шумно выдохнула и изнеможенно помахала левой ладонью, давая понять, что диспут закончен. – Боже мой, боже мой… – забормотала она, вновь уткнувшись в листки, мучительно сморщившись и пачкая бумагу пеплом.

   Сразу после ужина (на который ни Велес, ни Арша, не сговариваясь, не пошли) ввалился Шимон.

   Арша тут же вышла, прихватив без спросу недочитанные листки. Шимон плюхнулся в освободившееся кресло, закинул ногу за ногу и с грубоватой непринужденностью скосил глаза в одну из бумаг.

– «Та-на-у-ги», – по слогам прочитал он и ухмыльнулся, словно имя это чем-то его рассмешило. – Интересно, что мог натворить этот чудак? Должно быть, во сне неудачно повернулся и придавил своей тушей того, кто спал рядом?..

   Велес собрал листки в аккуратную стопку и сдвинул на край стола. Он начал без предисловий:

– Видишь ли, Шим. Миссия наша здесь закончена, хозяйство мы вам помогли наладить более-менее, пора улетать. На повестке дня один насущный вопрос: кому отдать власть? Я немного знаю уже людей – присмотрелся, перезнакомился за два месяца. Да еще и бумажки эти прочел, – он кивнул на стопку. – Но, сдается мне, все-таки знаю поверхностно. Пуд соли не съел, ведро водки не выпил…

– Давай выпьем, начальник! – оживился Шимон.

   Велес рассмеялся и помотал головой с сожалением.

– Увы!.. Не съел, не выпил, не сходил в разведку. Поэтому мне необходимо твое мнение. Как ты считаешь, кому из ваших можно оставить власть – с тем, чтобы жизнь на острове была более-менее сносной?

   Шимон думал не долее двух секунд.

– Мне.

   Велес укоризненно улыбнулся. Шимон выдержал его взгляд, а своему придал стеклянную прочность и непроницаемость.

– Это было бы неплохо, Шим, но… – Велес показал глазами на листки. – Тут написано, что ты не всегда умеешь сдерживать вспышки бешенства.

– Все мы здесь не за спекуляцию сидим, – заметил Шимон.

– Тоже верно. Ты смышленый парень, Шим, и ребята тебя уважают – не говоря уж о девушках. Но хотелось бы, честно сказать, кого-нибудь поспокойней.

– Поспокойней одни старики. Выберешь такого, а он через год помрет. И тогда – анархия!

   Шимон улыбался и покачивал ногой, но внутренне сильно сник. Главная надежда не оправдалась. Или еще не всё потеряно?

– Ну, не спокойнее, ладно, добрее. Ведь есть же такие? Сюда ведь самые разные люди попадают.

   Шимон неопределенно пожал плечом.

– Нелидке отдай, – с неохотой протянул он. – Она вообще вроде бы безвинно сидит. Не убивала никого. Хотя власть бабы… это, я тебе скажу, народ не поймет, не одобрит. Из женщины пахан – как из блохи жаркое.

– Как – безвинно?!

– Не знаю, может, врет. Говорит, что судебная ошибка.

   Велес был так ошарашен, что с минуту рассматривал его в упор, стараясь понять, не шутит ли. Шутить такими вещами…

– Да сам у нее спроси, что я, нанялся за нее отчитываться?! Говорит, что улики были против, что следователь – дебил. Может, выдать не захотела кого, кто ее знает.

– Спрошу, – Велес как-то сразу и безоговорочно поверил в невиновность Нелиды. Внутренне он готов был к чему-то подобному. Ну, конечно же! Не может Нелька убить. Даже дождевого червя – не может. И что он за болван, что сам не догадался?.. Чудовищно, – пробормотал он. – Судебная ошибка? Лучше, чтобы тебя по ошибке повесили, чем сослали на остров…

   Мысль об уготованной Нелиде судьбе поразила его до оцепенения. Жить здесь, среди этой публики до самой смерти – и ни за что? Безвинно?..

   Шимон согласно и нетерпеливо кивнул. Совсем не эта тема вертелась у него в мозгу и на языке.

– Я обязательно разберусь, – Велес поднялся и прошелся взад-вперед на нетвердых ногах, чтобы выйти из ступора. – Если она невиновна, мы увезем ее отсюда, только и всего.

   Шимон выразительно усмехнулся. Мели, начальник…

   Потом они перебрали всех более-менее выдающихся обитателей лагеря и поговорили о каждом. Велес отметил смесь затаенного восхищения и недовольства, с которой Шимон высказывался о своем старшем дружке Губи. О Гатыне он отозвался снисходительно, мельком. Танауги был для него личностью непонятной и полу- мистической (хоть он и норовил пройтись лишний раз на тему его объемов). Под конец разговора Шимон решил, что, даже если «био-бластер» и «оберег» вручат Нельке, это будет не так ужасно, как могущество какого-нибудь отморозка, не связанного с ним ни дружбой, ни сексом, и принялся с натугой наделять ее комплиментами. Велес повторил, что с Нелидой они разберутся и увезут с собой, и Шимон проклял себя за болтливость. Нельки лишаться не в кайф, она нужна. Но кто мог предугадать, что начальник решится на такой широкий жест?..

– Тебе не разрешат ее увезти, что ты, как маленький, – хмуро пробормотал он. – Когда приговор вынесен, никто не станет копаться в выводах следствия, никого это не озаботит…– Шимону стало тоскливо и скучно. – На кой черт ты меня позвал? Отдай ты власть первому попавшемуся или никому не отдавай и кати спокойно домой. Какое тебе дело, что тут без тебя будет?

– Да вы вроде как дороги стали все, собаки. Привык. Не хочется бросать на произвол судьбы.

– Даже несмотря на…

– Даже несмотря на Будра.

   Перед уходом Шимон счел своим долгом заявить, что весь лагерь, и он в том числе, считают убийцей Идриса, так как ни у кого, кроме этого отщепенца, не поднялись бы на старика руки.

   Шимон сказал это с нагловатой уверенностью, и Велеса прошибла дрожь.

– И у вас… есть доказательства?

– Доказательств нет. Есть интуиция. У Будра не было врагов в лагере. Славный такой старикан, тихий. А этот мерзавец всегда всё делает наперекор. Он странный.

– Ну, странный – это еще не криминал, – с облегчением заметил Велес.

– Более чем странный, я бы сказал, – Шимон посмотрел со значением.

   Но Велес не отреагировал на его взгляд. Он поблагодарил Шимона за информацию («Спасибо в стакан не нальешь, начальник! Из спасиба обережек не сошьешь…»), и тот, раздосадованный, но не теряя лица, ухмыляясь, почесываясь, поглядывая искоса и многозначительно, растворился за дверью.