Читать книгу: «Сказки для Белого волка», страница 6

Варвара Седова

В крае северном

Давно то было аль недавно – никому не ведомо, а приключилось то в крае северном, где племя жизнь вело кочевую. Там молодцы за оленями ходили, девицы чумы в порядке держали, а как вся травушка в округе повытопчена да повыедена будет, так ускачут прочь, усаженную степь искать.

И сказывали люди добрые о своём крае северном, мол, сотворили его Божества могущественные, породившиеся из хаоса великого – Нум и Нга. Схватку вечную вели эти Боги. Нум, с неба являвшийся, всё созидал, добро творил, свет им дал и землю. Нга лишь худое нёс, всяких нечистей насылал из царства своего подземного, дабы перебить род людской. Так и бьются они, бьются, да не перебьются никогда, ибо мира равность так соблюдают. Не может добро без зла быть, а зло без добра.

То и вечность их борьбе. Да говорят люди добрые, что не всё дурное Нга творил. Он и землю-матушку сотворить помог, и хребет ей дал, горы возложив великие. Вот и пришёл он к свояку, взмолился, дай мне, мол, солнышко да месяц, а то ведь холодно мне, темно в царстве моём подземном, на углы острые семи слоёв мерзлоты вечной натыкаюсь частенько. Пожалел его Нум, вот и отдал ему месяц с солнышком.

Наступила тогда на земле тьма кромешная, тьма вечная. Звездочки светили слабенько, махонькие они ещё. Дальше носа не видно было вовсе. Все олени со страху прочь убежали, света конца испугавшись. Бросились за ними молодцы, так во тьме и сгинули. Загоревали девицы красные, старики мудрые да детки малые, завыли. Куда ж подевались мужики крепкие да как жить дальше без них? Дрова кончались скоренько, еды уж вовсе не было, а тьма всё гуще, гуще, все звёздочки попрятала.

И собрались тогда старейшины, покумекали, да порешили, мол, пора бы обратиться к Нуму, дабы солнышко красное да месяц ясный назад воротил. Да только надобно для того оленя белого, оленя Нума самого, сыскать, да с Богом Великим сговориться. А олень белый не родился в стаде нынче!

Ан как же его в тьме густой сыщешь? Да поделать нечего. Думать стали, кого ж пустить на поиски оленя белого, на смерть верную? Закряхтели старики немощные, завыли матери отчаянные, попрятали деток малых. Только сиротинушки две остались, девичка большенькая Нечейко да малютка Ейне. Мать их от хвори, Нга посланной, померла, едва дочку родить успев, отец-оленевод во тьме с пропал.

Некуда пойти им боле. Собрали девочки котомочку, сложили хлеба кусок, ниток клубок, ножичек точенный, взяли чашу с жиром рыбьим подожжённую, дабы путь свой осветить, да побрели в чащу еловую по снегу скрипучему.

Только в лес вошли, так послышался крыльев хлопот. То гагарка с пути сбилась, в лесу дремучем застряла. Оголодала, небось, бедняга, не летит аж. По земле круги наворачивает ослабшая.

Жалко птичку стало Ейне, потрепала за шубейку сестрицу, помоги, мол, птичке, прикорми голубушку. Нечей-ко хмурилась, головой качала, ан перечить не могла. Всё птице скормила. А та встрепенулась, на свету чаши огляделась да вспорхнула, к воде полетела. Девички ж дальше пошли.

Как прятаться стали за елями могучими огоньки чумов, так надо стало ниточку на сучок повязать, дабы дорогу назад найти. Только взяли клубочек, как рёв услышали протяжный. То медведь-шатун от спячки пробудился, спросонья все деревья посшибал, чело своё разодрал.

Ан путь продолжать было надобно, солнышко красное да месяц ясный возвращать. Только Нечейко потянула за собой сестрёнку, как та горькими слезами залилась, мол, как же мишеньке не помочь-то?

Делать нечего. Сорвала девица с ёлочки иголочку поострее да потоньше, намотала ниточку с клубочка да принялась мишутке головушку буйную штопать. Раз стежочек, два, три – да и кончился клубочек. А голова у медведюшки как новенькая! Поклонился он спасительницам да в лес пошёл.

Нет клубочка боле, не вернуться назад. Делать нечего, побрела Нечейко с Ейне по следам медвежьим, по елям обваленным, а на пути их собака лежит племенная, что оленей пасла, деревом прибитая. Скулит, воет, из последних сил выбраться пытается.

Нечейко даже дожидаться не стала, когда слезами зальётся сестрица: сама из котомки ножичек вынула, сама ель колупать стала. Раз удар, два, три – да и разломался ножичек. А ель, как соломинка, пополам треснула! Выбралась собачка целая, невредимая, завиляла хвостиком радостно да прочь с полянки понеслась.

И Ейне от того радостно было, в ладошки хлопала, ножками топала. Только Нечейко прикручинилась, села на пенёк, ручки свесивши. Ни орудия, ни пищи, ни дороги назад. Не найти так оленя белого. Не видать им Нума могучего. Не видать людям боле солнышка с месяцем. Раскисла б да нельзя при дитятке, а то заревёт ведь. Как быть-то им?

Вдруг, откуда ни возьмись, лай раздался. Вышла на полянку собачка спасенная, а за ней олень белоснежный, олень Нума самого. Скок раз, два, три – и растаял олень белоснежный в небесах, растянулся сияньем северным. И треснуло небо в тот же миг. Показалась из трещины голова огромная. То сам Нум глядел, кивал, внимал, мол, знает беду людскую, знает, что натворил.

И протянул Нум деточкам коробок да валеночки. Мол, солнышко красное жарче пламени, в коробок ловить надобно, дабы ручки не сожгло. А месяц ясный холоднее льда на реке, в валенки нарядить надобно, дабы не заморозил. А сам под землю провалился.

И развалилась поляна на половинки, словно шов на шубе. Недра зловещие обнажила земля, затряслась. Смех раскатился громом. То Боги бились.

И увидала Нечейко солнышко красное да месяц ясный, прикидывать стала, как добраться к ним. Тут как тут захлопали крылья – то гагарка вернулась со стаей птичьей. Подхватили девчушек да понесли вглубь щели, в царство Нга.

Вот уж солнышко ближе и ближе – жарит. Вот уж месяц рядышком – холодит. Бросила Нечейко коробок в солнышко – там оно и спряталось. Месяц в валеночки обули да подхватили под ноги. А на их месте Ейне чашу с жиром рыбьем оставила – пусть не прознает сразу Нга, что обокрали его.

Но стала земля назад сходиться – видно, прознал Бог мира подземного, что гости у него незваные. Не успевали гагарки девочек вынести, вот-вот их раздавит!

Вдруг, глядят – остановились стены земляные, перестала сшиваться щель. То медведи края её держали. Средь них и заштопанный был, выл, словно резанный, силы в себе ища.

Только выскочили из шва земного девочки – захлопнулась щель пастью страшной. Поклонились девицы и гагаркам, и медведям, и псу, и небу, на ком олень белый да Нум обывали, благодарили сердечно.

Вдруг затрещал коробок сам из котомки выскочил, раздулся, вытянулся на ноге куриной до небес. Тут и месяц ясный из валенок выскочил, подлетел к коробушке, подсобил солнышку красному, сестрице своей, выбраться из заключения. В высь улетели вмиг они.

И осветило тут же весь край северный. Воротилось домой стадо оленье. Воротились мужики рукастые. Зажило племя по-прежнему. Нечейко величали Сатане за храбрость, а Ейне, когда подрастет маленько, порешили Нядмой звать за сердце доброе.

А когда то было али будет – никому не ведомо, ибо то приключилось в крае северном. Не видать там следов людских да оленьих – перекочевали, небось, перекочевали…

Любовь Кунгурова

Наследница

В небольшом хантыйском поселении, куда несколько семейств перебрались на лето для охоты, заболел шаман. Его близким – жене и дочери – приходилось справляться с обязательствами самостоятельно. Наття собирала ягоды, охотилась и учила этому свою единственную дочь – Суру. Другие семьи сочувствовали и помогали в меру своих сил, принося, например, немного рыбы или пойманного на неделе зайца.

Шаман по имени Мискув и рад был пригодиться хотя бы в хозяйстве по дому, да вот только не мог. Ему не помогало ничего: ни сон, ни травы, ни даже талант к лечению, которым он обладал. Все понимали, что долго ему не протянуть.

В тот день была хорошая погода – в меру теплая, не жаркая. Разве что ветер изредка накапливал силы и резвым, пыльным порывом склонял пушистые кроны берёз в сторону. Сура с утра до обеда заботилась об отце, готовила скромные обед и ужин и помогала матери с двумя оленями.

– Тебе помочь собрать ягоды? – Сура любила маму и была готова делать все, только бы ей не приходилось брать на себя всю работу. Уже схватив корзину, дочери пришлось остановиться.

– Иди лучше прогуляйся, – Наття приблизилась к дочери и нежно поцеловала её в лоб. Досадно понимать, что за многими делами забывается главная задача – быть матерью. – Работой детство не заменишь, а ягоды я и сама соберу. Только далеко не уходи, чтобы я не переживала.

Дочь на секунду расстроилась, но сразу повеселела, вспомнив, что с небольшого холмика, немного дальше от чума, ветер часто гнал аромат каких-то ярко-розовых растений, густым облаком лежащих на его верхушке. Ей давно хотелось туда сбегать, но времени всё не было.

Хорошо, что сейчас появилась возможность – жаль было бы поздней осенью возвращаться в зимнюю юрту за много километров, так и не удовлетворив свое детское любопытство и не побегать среди душистого запаха цветов. Повезёт еще, если к зиме удастся перебраться назад и самый старый из оленей не издохнет. Шаман и себе-то лучше не мог сделать, а лечить оленя ему было не под силу тем более.

Перед выходом Сура схватила корзину и сложила туда несколько самодельных кукол и одного оленя из палок:

– Я на холм, его видно отсюда! – крикнула она, выбежала из чума и резво помчалась по поросшему высокой травой полю. Слышался только отдаляющийся стук игрушек в корзине, но и он потом стих.

По мере приближения к возвышению высотой в метров десять, цветущий запах всё усиливался. Полуденное солнце приятно грело макушку, трава щекотала оголенные лодыжки, а среди нее где-то проскакивали кузнечики. Взбираться на холм, стоящий почти под прямым углом, было непросто, но того стоило. Пару раз подвернув ногу и чуть кубарем не скатившись вниз, девочка вскарабкалась наверх. Она отряхнула платье от песка, повернулась и огляделась, поражаясь виду, что открывался с этого места.

По левую руку виднелся чум – с высоты казалось, что находится он далеко-далеко, а размер его – максимум с муравейник, если не меньше. Луг блестел под лучами солнца, которое то и дело пряталось за суетливыми облаками. По правую руку распростёрлось поле с растущими на нём ягодами, которое лежало, как цветной ковёр у входа в лес. Всё это было одновременно таким могущественным и бескрайним, но в то же время крохотным и до удивительного неважным.

А сзади, среди согретого воздуха, томился иван-чай. Сура обернулась, и её глаза тут же вспыхнули от восторга. Неожиданно насыщенный розовый цвет почти что слепил, но отворачиваться не хотелось. Растение заполонило всю вершину холма, длиной доходя до пояса, а иногда и до груди девочки.

Сура сделала глубокий вдох, от которого по телу пробежали мурашки умиротворения и счастья. Она села в месте, где трава была не такой высокой, положила возле себя корзинку и засмеялась. Она не могла найти причину своему хорошему настроению – ей просто казалось, что в этот момент её питает весь мир, что в ней сосредоточена вся сила, какая только может быть. Об этом было смешно думать, но ощущения были именно такими.

Из корзинки выглядывали несколько кукол. Они были сделаны из двух кусков дерева – один для туловища, второй для головы, – а одеты в расписанные аккуратные платья.

Еще среди фигурок был олень из палок, который в прошлом году девочка нашла у речки. Но Сура взяла только одну куклу и зверя.

– Ты будешь… – Девочка задумалась, рассматривая игрушку без лица, но одетую в платьице, – мамой! И тебе нужен второй олень. – Сура поставила фигурки человечка и животного рядом с собой и огляделась. Вокруг на земле было много длинной и достаточно прочной травы иван-чая, что и стало материалами для второго оленя. У нее уже был один, но ей хотелось изобразить сценку, какая могла бы быть в реальной жизни. Кукла для роли мамы есть, олень тоже есть, а теперь нужен и второй – для полноты картины.

С фантазией у Суры не было проблем, ведь все игрушки были сделаны её руками, и даже платья для них шила тоже она. Из трех изначально взятых травинок девочка, подкладывая новые зелёные ниточки к закончившимся, легко сплела длинную косичку, которая вскоре послужит ей веревкой. Три палки для туловища и задних ног оленя Сура перевязала крест-накрест, а оставшийся конец сунула под обернутую вокруг ветки траву, чтобы не торчал. Тем же самым способом она оформила переднюю часть игрушки, а затем гордо поставила ее рядом с «мамой» и другим оленем.

Окончив с этим, Сура начала играть.

За юртой послышался странный гул, похожий на стон ужаса. Наття, отложив корзину для ягод, без раздумий накинула на голову платок, чтобы защититься от солнца, быстро его завязала и побежала на улицу. Возле чума обычно паслись олени, но они, видимо, что-то не поделили. Один из них словно взбесился: он подрывался на месте, бил рогами второго, копытами разворошил всю землю рядом с собой, а теперь еще и издавал глубокие, шедшие из глотки недовольные звуки. Наття приняла попытку оттянуть оленя, успокоить его, ведь второй и так уже хворал: бегать толком не мог, аппетита у него не было, а иногда внезапно начинал хрипеть, как на последнем издыхании. Разъяренное чем-то животное не поддалось рукам хозяйки и лишь оттолкнуло ее в сторону. А нападение продолжалось. Копыта с особой, ранее невиданной жестокостью, поднимались вверх и падали на бедного ослабшего оленя.

Ветер всё усиливался. Он рывками пробирался всюду, извиваясь между травами и стволами деревьев. Суру иногда пробивала дрожь, хотя её платье было плотным. И тут её деревянного оленя выбило из рук, подбросило вверх и унесло вглубь поляны.

Наття вскрикнула – внезапно олень, прекратив бой, подскочил, толкнул ее своим крупным боком и дернулся так, что колышко, держащее поводок, выскочило, дав ему возможность умчаться прочь. Словно гонимый лихим ветром, зверь в считанные секунды скрылся из виду.

Сура огляделась в поисках игрушки. Поблизости лежали только один деревянный олень, кукла с корзинкой да густые заросли иван-чая. Найти утерянную вещь среди ярких пятен розовых цветов было сложно, практически невозможно, и девочка, сделав несколько попыток разыскать деревяшку, смирилась с пропажей. Она поднялась, в последний раз огляделась, полная смутной надежды внезапно что-то найти, и взяла корзину.

Сура напоследок вдохнула полной грудью сладкий запах, словно в попытке сохранить его в себе, и пошла в обратную сторону.

Дома её ждала неприятная новость:

– Это ужас! Один олень сбежал куда-то, совсем, видимо, из ума выжил… а второй лежит, еле дышит, – Мать была обеспокоена и огорчена. Она резко жестикулировала и была в таком нескрываемом напряжении, что её брови подрагивали на каждом слове. – Мы с Мискувом не понимаем, что делать. Ему не хватит сил вылечить оставшегося оленя.

Дочь всё еще была в приподнятом настроении и не знала, как реагировать на произошедшее. Она с сочувствием покачала головой, но вдруг встрепенулась, вспомнив о своем «олене».

– Вот это совпадение!.. А у меня как раз игрушечный олень потерялся, – Наття уже не слушала, она все хваталась за голову и думала, что же ей предпринять. Только отец, чуть приподнявшись, заговорил.

– Никакое это не совпадение, дочурка, – шепотом сказал шаман и жестом подозвал Суру к себе. Она подошла, присела на корточки, позволив ему погладить себя по заплетенным в косички волосам. – Видимо, пришел твой час. А мой почти ушел.

Сура сначала растерянно взглянула на отца, но поняла, что это, видимо, правда. На глаза навернулись слёзы, но она быстро проморгалась, стараясь оставаться сильной, какой она ощущала себя на поле, среди душистого аромата и розового цвета вокруг нее. Ей не хотелось «своего часа», она просто хотела, чтобы отец был тоже рядом.

– Милая моя, послушай. Твои игрушки – лишь посредники. Ты можешь творить чудеса и без них, – Отец перешел на шепот, улыбнулся и продолжил: – И даже больше, чем мог я сам.

В ночь, пока все спали, Сура вышла из чума и подошла к избитому старику-оленю. Он хрипел, его копыта дергались, а все остальное тело слабо извивалось, словно в попытке избежать чего-то неминуемого. Зрелище было жуткое. Девочка обошла зверя вокруг и закрыла глаза. В ту же секунду она почувствовала, как возле нее проносится ветер, подкидывает её темные косы, шепчет что-то на ухо, а её саму толкает назад. Среди темноты закрытых глаз мелькали силуэты двух озорных оленей в розовом поле. И где-то там же звучали их громкие копыта.

На утро шамана не стало. Но когда заплаканная и убитая горем Наття вышла на улицу, то увидела на холме двух здоровых, полных сил и энергии оленей. Они резвились под лучами солнца, а заметив свою хозяйку, сразу ринулись ей навстречу, так осознанно и легко, словно их забрали и заменили новыми. Но это были те же олени, только теперь излечившиеся и помолодевшие на несколько лет. У Суры получилось, она смогла.