Ричард Третий и Генрих Восьмой глазами Шекспира

Ну, Ричард-то наш Глостер всегда найдет, что ответить, он и тут не смолчал, кинулся перечислять жестокие поступки Маргариты Анжуйской.

– Когда ты моего отца, взятого в плен, венчала бумажной короной, он тебя проклял. Потом ты дала ему платок, смоченный в крови нашего брата Эдмунда, которого безжалостно убил твой приспешник Клиффорд, да еще поглумилась: дескать, на тебе платочек, утри слезы. Вот теперь Бог тебе мстит за эти злодеяния.

– Бог справедлив, – поддакивает ему Елизавета, – он всегда мстит за невинно пострадавших.

Гастингс тоже вставляет свои три копейки:

– Это ж какая неслыханная жестокость – убить ребенка! Мерзость!

Что-то, господа хорошие, в этом месте логика явно захромала. Эдмунду Йоркскому, графу Ретленду, было 17 лет, когда он погиб в битве при Уэйкфилде. Эдуарду Вестминстерскому, сыну Маргариты, тоже было 17 лет, когда он пал во время битвы при Тьюксбери. То есть сторонникам Йорков убить семнадцатилетнего юношу – нормально, возраст позволяет уже давно и жениться, и воевать, и страной править, а сторонникам Ланкастеров убить точно такого же парня – это мерзость и убийство ребенка? Да полно!

Тут и все прочие участники действа отметились со своими репликами.

Риверс:

– Даже самые бездушные – и те плакали тогда.

Дорсет:

– Все просили Бога, чтобы он тебя покарал за эти прегрешения.

Бекингем:

– Герцог Нортемберленд там присутствовал, так он тоже рыдал.

Одним словом, полное единство мнений. Маргарита, конечно же, тоже замечает, что люди, только что отчаянно скандалившие друг с другом, вдруг выступили против нее единым фронтом, сплотились. Она выражает удивление такой метаморфозой, а потом «включает бухгалтера» и начинает сравнивать потери и считать убытки:

– Я потеряла мужа, потеряла сына, утратила власть, отправилась в изгнание – «и все за жалкого того мальчишку»? Нет, неравноценно. Мои потери куда больше, поэтому вы тоже должны как следует пострадать. Пусть ваш король сдохнет от обжорства! Пусть ваш маленький Эдуард, принц Уэльский, расплатится за моего сына и безвременно сгниет в могиле! А тебе, королева Елизавета, я пожелаю, чтобы ты так же, как и я, пережила свою власть и стала никем. Поживи подольше и переживи смерть своих детей. Доживи до того времени, когда на трон сядет новая королева, и прочувствуй, каково это: смотреть на ту, которая украла твои права, твою корону, твое положение. «Будь долговечней счастья своего, а умирая горестно, ты будешь не королева, не жена, не мать»! А вы, Риверс, Гастингс, Дорсет, ничем не лучше, вы же были там, вы стояли и смотрели, как моего сына убивают. Так вот, я вам желаю, чтобы никто из вас не умер своей смертью!

– Ну все? Ты закончила? – спрашивает Глостер, которому весь этот поток проклятий уже изрядно надоел.

– Забыв тебя? – ехидничает Маргарита. – Нет уж, постой и послушай, чего я лично тебе желаю. У Бога в резерве есть много всяких наказаний, так вот я прошу его, чтобы не наказывал тебя сейчас, а подождал, когда ты еще больше мерзостей наделаешь, и вот тогда пусть обрушит на тебя все полной мерой. Самые страшные муки – муки душевные, и покоя тебе не будет никогда. Ты будешь считать друзей врагами и останешься без поддержки, ты будешь считать врагов друзьями и окажешься преданным, ты не сможешь спокойно спать и будешь мучиться жуткими кошмарами.

Добрые искренние пожелания я изложила, как сумела, в прозе, а вот оскорбления, которыми Маргарита осыпает Ричарда Глостера, лучше процитировать по первоисточнику:

 
Горбун ты, недоношенный свиньей!
Ты, заклейменный в час, когда родился,
Как раб природы, как отродье ада!
Ты, чрева материнского позор!
Ты, семя мерзкое отцовских чресл!
Бесчестное отребье.
 

Согласитесь, услышать о себе такое – приятного мало. Но Ричард старается не потерять лицо и сохраняет хладнокровие, даже неловко острит в ответ. Маргарита же не унимается, у нее на очереди королева Елизавета, и здесь тоже лучше прибегнуть к прямой цитате:

 
Ты, крашеная горе-королева!
Ты, блеск пустой моей судьбы счастливой!
На паука раздувшегося сахар
Ты сыплешь, путаясь в его сетях.
О глупая, нож точишь на себя!
Наступит день – меня умолишь ты
Проклясть с тобой кривую, злую жабу!
 

В этих словах мы слышим не только выплеск ненависти, но и честное предупреждение (если, конечно, под раздувшимся пауком имеется в виду герцог Глостер): не доверяй ему, не поддакивай, не становись на его сторону, придет время – и он такое сотворит, что ты эту «кривую злую жабу» будешь проклинать так же, как я сейчас проклинаю его.

Гастингс решает прекратить такое безобразие и обращается к Маргарите:

– Хватит уже клеветать и врать! Остановись, пока нас всех до греха не довела.

Маргарита отвечает, что она в ярости (как будто это и без того не заметно), а когда Риверс (он же Энтони Вудвилл, брат Елизаветы) предлагает ей поучиться вести себя как должно, бывшая королева взрывается:

– Если бы вы все вели себя как должно, вы бы служили мне, потому что я – королева, а вы – мои подданные. Служа мне, вы бы исполняли свой долг.

– Да не слушайте вы ее, она сумасшедшая, – говорит маркиз Дорсет, старший сын Елизаветы.

Но остановить разъяренную Маргариту Анжуйскую не так просто. Теперь она обрушивается на Томаса Дорсета, пренебрежительно называет его наглым «маркизенком», попрекает тем, что его титул новый и не связан с древним родом, а новому дворянству, по ее мнению, не дано понимать чувства тех, кто получил дворянское звание от предков, и не дано проникнуться всей глубиной их страданий. «Тот, кто высоко, вихрям всем подвержен, и, падая, он вдребезги разбит».

Эдакие вариации на тему «высоко взлетишь – больно будет падать». Однако ж Глостеру и тут есть что возразить, дескать, те, кто рожден высоко, с детства приучены к высоте, им ветер – друг, а солнце – не враг, так что гуляющие в выси вихри им не опасны.

Вмешивается Бекингем, пытается остановить Маргариту, снова осыпающую Ричарда упреками и обвинениями, и Маргарита вдруг меняет тон. Теперь она говорит только с Бекингемом, причем негромко, обращаясь лишь к нему.

– К тебе у меня нет претензий, ты честный человек, и твоя семья всегда служила нам, Ланкастерам. Ты нашей кровью себя не запятнал, и я тебе желаю только счастья. Не бойся, мои проклятия тебя не коснутся.

– Пусть они никого не коснутся, – отвечает Генри Стаффорд, герцог Бекингем. – Вы же знаете: проклятия всегда обращаются против того, кто их произносит.

– О нет, – возражает Маргарита, – они летят прямо вверх, на небо, к Богу в уши. А ты, дружок, остерегайся пса, у него ядовитые зубы, и укус его смертелен. Лучше всего вообще не имей с ним дела. Рядом с ним всегда грех, смерть и ад. Послушай моего совета.

Ричард замечает, что Бекингем ведет какую-то приватную беседу с опальной королевой, и строго вопрошает:

– Лорд Бекингем, что она вам сказала? О чем разговор?

– Да так, ничего существенного, ерунда, – пытается увернуться Бекингем, но Маргарита грубо и глупо мешает ему:

– Мои слова – ерунда?! Мой добрый совет – ерунда?! Погоди, ты еще вспомнишь мои слова, когда он тебя подставит по-крупному. Вот тогда ты скажешь, что я была пророчицей. Пусть отныне среди вас царит только ненависть: Глостер будет ненавидеть каждого из вас, вы все будете ненавидеть его, а Бог – всех вас вместе.

И с этими словами Маргарита гордо удаляется за кулисы.

– От ее проклятий волосы на голове дыбом встают, – говорит Гастингс, и Риверс его поддерживает. Ричард же изображает глубокое сочувствие, мол, не судите женщину строго, она так намучилась, бедняжка, столько горестей претерпела, и даже добавляет:

– Я каюсь в том, чем перед ней виновен!

– Но я-то ни в чем перед ней не виновата, я ей никакого вреда не причиняла, – беспокоится Елизавета. – За что она меня проклинала?

Глостер отвечает довольно витиевато, но общий смысл его слов сводится к «не делай добра – не получишь зла». Вот он столько добра сделал – и в ответ черная неблагодарность, вот братишка Джордж тоже добро делал и теперь сидит в тюрьме. Однако ж нужно молиться за тех, кто виновен в такой несправедливости. Граф Риверс умиляется (или только делает вид, что умиляется?) подобному благочестию.

Входит Кетсби.

Если просто читать текст пьесы, то может сложиться впечатление, что входит слуга или лакей. Но ничего подобного! Сэр Уильям Кетсби (он же Кэтсби, он же Кейтсби) – рыцарь, приближенный Ричарда, а в годы правления Ричарда Третьего – спикер Палаты общин, один из самых богатых рыцарей Англии. То есть не кот начхал.

Кетсби приглашает всех присутствующих пройти к королю. Первой идет, само собой, Елизавета, все-таки она жена и королева, остальные тянутся за ней, но Глостер, как и в более ранней сцене, задерживается. У него тут осталось еще два дела. Первое – произнести свой знаменитый монолог «Творю я зло», чтобы те, кто еще не понял, догнали, наконец, какой он злодейский злодей и как ловко плетет интриги, делает пакости и сваливает их на других, натравливая группировки придворных друг на друга, а простаки вроде Бекингема и Стенли ему верят и сочувствуют, когда он делает вид, что переживает за брата, которого сам же и упек за решетку.

 
…Я же
Вздыхаю, повторяя из писанья,
Что бог велит платить добром за зло.
Так прикрываю гнусность я свою
Обрывками старинных изречений,
Натасканными из священных книг.
 

Достаточно искренне и весьма цинично. Когда этот монолог в спектакле Театра им. Вахтангова произносил гениальный Михаил Ульянов, у меня, помнится, волосы на голове шевелились.

Появляются двое убийц, и мы узнаем, какое же второе дело осталось у Ричарда и почему он не покинул сцену вместе со всеми и не поспешил к королю.

– А вот и мои парни! – радуется их приходу герцог Глостер. – Ну как, готовы дело сделать?

– Готовы, – рапортует Первый убийца. – Нам бы пропуск, а то в Тауэр не пустят.

– Пропуск есть, – отвечает Ричард. – Вот, держи. Значит, слушайте сюда: действовать надо быстро, четко, решительно. Главное – не давайте Кларенсу втянуть вас в разговор, он мастер убалтывать, разжалобит вас, и вы потом с ним не справитесь.

– Не боись, хозяин, мы не из болтливых, мы ж руками работаем, а не языком.

Глостер благословляет наемников на подвиг и отправляет убивать Джорджа Кларенса, своего родного брата.

Сцена 4

Лондон. Тауэр

Входят Кларенс и Брекенбери.

Ну, насчет того, что «входят» – это просто фигура речи, так у Шекспира написано. На самом деле ниоткуда они не входят, потому что место действия – комната, в которой заточен Джордж, герцог Кларенс, время действия – ночь, узник спал, теперь проснулся от кошмара. Но комендант Тауэра по имени Брекенбери (между прочим, тоже реальная историческая фигура) почему-то находится там же. По идее, в помещении не должно быть никого, кроме самого заключенного, за дверью – тюремщики, а комендант – высокое начальство, у него собственные апартаменты. Да, он может посетить любого заключенного, но почему это нужно делать посреди ночи? Если только из уважения к принцу королевской крови Брекенбери решил посидеть рядом со спящим, покараулить его тревожный сон…

Кларенс рассказывает коменданту, что провел горестную ночь, потому что ему приснился страшный сон. Будто бы он бежал из Тауэра и плывет на корабле в Бургундию. Почему именно в Бургундию? Предполагается, что зрители – современники автора сами все понимают, мне же придется пояснить: у Ричарда Йоркского, графа Марча, были не только четверо сыновей (Эдмунд погиб, трое остались), но и дочери, и одна из них вышла замуж за Карла Смелого, герцога Бургундского. Так что в своем сне Джордж плывет не абы куда, а в гости к родной сестрице. С ним вместе плывет Ричард Глостер. Ричард все время старается выманить Джорджа из каюты на палубу. Братья стоят на палубе и вспоминают битвы Йорков с Ланкастерами, все беды и тяготы войны, и вдруг Глостер сталкивает Джорджа за борт. Джордж захлебывается, тонет, умирает, и дальше в этом кошмарном сне он уже мертвый и встречается в загробном мире с покойниками: со своим тестем, графом Уориком (вы ведь не забыли, что Кларенс женился на старшей дочери Уорика), и с Эдуардом Вестминстерским, сыном Генриха Шестого и Маргариты Анжуйской. При этом Уорик называет его клятвопреступником и обещает всяческие кары, а Эдуард называет его лживым и вероломным и обвиняет в собственном убийстве. Да еще легион чертей вокруг него кружится и в уши завывает… В общем, ужасно.

К тому же продолжает висеть вопрос: кто же все-таки (по Шекспиру) убил несчастного принца Эдуарда Вестминстерского? Король Эдуард Четвертый, Ричард Глостер или Джордж Кларенс? То один брат признает за собой вину, то другой, то валят друг на друга…

Брекенбери от души сочувствует Кларенсу:

– Не удивительно, что вы испугались, мне от одного только вашего рассказа жутко стало.

– Ох, сторож, сторож, – причитает Джордж, – ведь я все это делал для Эдуарда! И где его благодарность? Пусть Господь меня покарает, если мои молитвы его не смягчат, но пусть пощадит мою жену, которая ни в чем не виновата, и детей!

Тут у нас тоже некоторая неувязочка. Жена Джорджа, Изабелла, старшая дочь графа Уорика, к моменту его смерти уже давно скончалась, не оправившись после очередных родов. Ну да ладно, таких неувязочек в исторических пьесах Шекспира полным-полно, это все-таки художественный вымысел, а не хроника. Но в целом слова Кларенса вызывают массу вопросов. Про непонятки с убийством Эдуарда Вестминстерского мы уже сказали. Теперь выясняется, что он предал своего тестя и сподвижника графа Уорика, чем заслуживает страшную месть. «Все, что сделал я и что теперь меня же уличает, – все было для Эдварда. Как он платит!» Все бы ничего, но почему уличает-то? Кто обвиняет Кларенса в убийстве и предательстве? Никто. Если следовать тексту пьесы, это действительно было сделано в интересах брата-короля. На самом деле все было, конечно, не так, и никого Кларенс не убивал, Уорика не предавал, поскольку приполз с повинной уже после поражения и гибели графа, а предавал как раз своего брата, когда переметнулся к Уорику в надежде получить корону. И за это предательство Эдуард Четвертый имел полное право выкатить Джорджу претензии. Но Шекспир-то уверяет нас, что Джордж – хороший парень, осознал ошибку, вернулся, покаялся, получил прощение и помог королю одолеть коварного Уорика.

Кларенс просит коменданта посидеть с ним, чтобы не так страшно было спать.

– Конечно, я посижу, спите, милорд, – с готовностью отзывается Брекенбери и размышляет вслух:

– Властителям многое дается: слава, титулы, внешний блеск, но за это они и расплачиваются многим. На них постоянно давит внутренняя тяжесть, огромная ответственность, бесчисленные горестные заботы.

И делает неутешительный вывод:

 
Меж титулами их и нищетой
Одна лишь разница – почет пустой.
 

Входят двое убийц.

Они показывают Брекенбери бумагу, полученную от Ричарда, тот соглашается передать им узника, поскольку так написано в документе, но предупреждает:

– Конечно, не мое дело рассуждать, что означает этот приказ, как написано – так я и сделаю, но королю немедленно доложу.

И уходит. Хорош комендант, да?

Кларенс мирно спит в кресле, меж тем душегубы прямо у него над ухом держат совет: как лучше убить принца? Прямо во время сна грохнуть или все-таки сначала разбудить? Кроме того, Второй убийца принимается рассуждать насчет совести, но Первый убийца быстро ставит ему мозги на место, напомнив об обещанном гонораре за ликвидацию объекта. Вспомнив о деньгах, Второй убийца тут же находит кучу аргументов в пользу того, что иметь совесть вообще вредно, потому что если есть совесть, то никогда не будет ни денег, ни достатка и благополучия. «Совесть – опасная штука, – говорит он. – Она превращает человека в труса. Человек хочет украсть – совесть его осуждает… <…>

Совесть – стыдливый краснеющий бес, который бунтует в человеческой груди и мешает во всех делах… <…>Она всякого человека сделает нищим… <…>Всякий, кто хочет ладно жить, должен постараться прожить собственным умом и без всякого совестливого беса».

Что ж, вполне современная позиция, очень созвучная тому, что мы видим сегодня.

В ходе обсуждения Первому убийце приходит в голову идея стукнуть спящего рукоятью меча по голове, оглушить и потом бросить в бочку с мальвазией. Пока сообщники уточняют детали, Кларенс просыпается, спрашивает, где его тюремщик, и требует себе стакан вина. Королевские замашки не покидают принца даже в узилище. Потом замечает двоих незнакомцев и начинает задавать вопросы: кто такие, откуда и зачем здесь околачиваются. Убийцы мнутся, жмутся, слова выдавить не могут, и только на прямой вопрос Джорджа: «Вы пришли, чтобы меня убить?» блеют:

– Да, да.

– У вас едва хватило духу это произнести, а уж сделать – точно запала не хватит, – замечает герцог Кларенс. – Чем я вас обидел? За что хотите меня убить?

– Вы не нас обидели, а короля, – объясняет Первый убийца.

– Да бросьте, мы с королем родные братья, помиримся, не в первый раз.

– Нет, милорд, не прокатит. Готовьтесь к смерти, – говорит Второй убийца.

Вот тут и начинается то, о чем предупреждал своих наемников Ричард Глостер: Кларенс заговорил.

– Вот же не повезло вам, ребята: столько людей на свете – и именно вас выбрали на исполнение этого заказа, чтобы на вас потом пало проклятие за убийство невинного. В чем я виноват? Вы обвинение читали? Доказательства видели? Приговор, подписанный судьей, в руках держали? Никто не имеет права угрожать мне смертью, пока нет вступившего в законную силу приговора. Вы, ребята, сильно рискуете быть проклятыми и навлечь на себя огромные неприятности.

Убийцы, чистые душою, честно признаются, что у них есть приказ, и приказ этот подписан самим королем.

– Вот же ты глупый! – восклицает Кларенс. – Король-то – он только третий после Бога, а первый, сам Господь, на скрижалях написал: не убий. Ты что, собрался нарушить божеский закон в угоду бумажке, написанной человеком? Тогда берегись: рука господня карает так, что мало не покажется.

Тут убийцы вступают в пререкания, дескать, ты сам все божеские законы понарушал сто раз, ты клялся защищать дом Ланкастеров, а сам убил их принца, Эдуарда Вестминстерского, так что не надо ля-ля.

Герцог Кларенс и убийцы

– Да, – признается Джордж Кларенс, – я его убил, но сделал это ради брата, короля Эдуарда Четвертого. И я никогда не поверю, что это он вас нанял, чтобы меня убить, потому что смерть принца Ланкастера была и в его интересах тоже, и он в этом грехе виновен так же, как и я. Если Бог считает нужным меня покарать – он и так покарает, не сомневайтесь, без вашей помощи обойдется. Не спорьте с божьим промыслом, он сам разберется, кому что причитается, и уж, во всяком случае, он не станет избирать беззаконных путей.

Ох ты ж боже мой! Так кто же все-таки убил Эдуарда Вестминстерского? Сначала Ричард утверждает, что это сделал король Эдуард Четвертый, потом – что он сам, а теперь и Кларенс пишет явку с повинной. Полная каша!

Но киллеры уперлись намертво: у нас приказ от короля, мы его любим и уважаем, так что наш долг – выполнить, что велено.

– Так я тоже люблю короля, он же мой брат, – продолжает уговаривать Кларенс. – Слушайте, а может, дело вовсе не в приказе, а в деньгах? Вам заплатили за меня, что ли? Тогда все еще проще: идите к другому моему брату, герцогу Глостеру, он заплатит намного больше за то, чтобы вы оставили меня в живых.

Тут Второй убийца (который про совесть рассуждал) расслабился и всех сдал.

– Не выйдет. Именно Глостер вас и заказал.

Но Кларенс не верит.

– Да быть не может! Он меня любит! Идите к нему, он решит вопрос.

– Ага, идем, шнурки только погладим, – ехидничает Второй убийца.

Но Кларенс в запале и волнении не почуял подвоха.

– Идите, конечно, идите скорее! Напомните ему, как наш отец, Ричард Йорк, благословил нас, троих сыновей, и наказал нам любить друг друга! Разве мог он тогда думать, что наша дружба разобьется… «Скажите Глостеру, и он заплачет».

Ну можно ли быть таким наивным? Просто удивительно! Заплачет Глостер! Здесь, наверное, более уместны были бы слова: «Скажите Глостеру, и он заплатит».

Первый убийца замечает в ответ на последнюю реплику насчет «Глостер заплачет»:

– Ага, камнями, он и нас этому учил.

Кларенс возмущенно возражает:

– Не клевещите на него – он нежен.

Но Первого убийцу с дороги не сбить.

 
Да, да.
Как снег во время жатвы. Не надейтесь!
Он нас прислал сюда, чтоб вас убить.
 

Но Кларенс все еще не верит:

– Не может такого быть! Когда мы расставались, он обнимал меня, плакал и обещал сделать все, чтобы меня освободить.

– Он так и делает, освобождает вас от земных тягот, чтобы вы могли спокойно предаваться райским благам, – рассудительно замечает Второй убийца.

Кларенс предпринимает последнюю отчаянную попытку убедить киллеров, выдвигая аргументы о том, что они же погубят свою душу, если убьют невинного, и взывая к милосердию и жалости. Второй убийца в какой-то момент дрогнул и слегка заколебался (все-таки он же знает слово «совесть», хоть, возможно, и не совсем верно его трактует), но Первый быстро пресек намек на проявление слабости:

– Жалеют только бабы или трусы, – сурово произносит он и требует, чтобы Второй не стоял без дела, а помогал: – А не то скажу герцогу, что ты ленился.

В общем, все дело провернул именно Первый убийца, а Второй струсил-таки.

– Забирай себе весь гонорар, – говорит он Первому, – и скажи заказчику, что я горько раскаиваюсь и жалею, что вообще во все это ввязался.

– А я не раскаиваюсь, – спокойно заявляет Первый. – Вали отсюда, трус! Так, куда бы мне труп запрятать, пока не дали команду, куда его зарывать? Получу деньги и смоюсь из этих краев подальше, пока все не открылось.