Читать книгу: «Когда увидишь меня – плачь», страница 2

2

Неоновый свет больно бил по глазам. Буквы загорались по очереди, потом трижды мигали все вместе, потом гасли, – и всё по новой. Кислотно-зелёные, они будто разъедали сетчатку, но как бы Доминик ни старался, он не мог отвести взгляд надолго. Глаза вновь и вновь возвращались к остроконечной «Р», вслед за которой вспыхивали «У», «И», «Н», «Ы», и слово намертво впечатывалось в его болезненный мозг. Даже закрывая усталые глаза, он видел перед ними лишь эти чёртовы пылающие «Руины». Тогда он опускал взгляд на переливавшиеся разноцветными огнями ряды бутылок, надеясь удержаться от мучительной тяги вновь уставиться на буквы. Он знал, что надолго его не хватит.

Стакан перед Домиником не пустовал ни минуты – пожалуй, единственное преимущество сидения за барной стойкой, – и он машинально глотнул ещё виски. Он точно не знал, сколько выпил, по ощущениям, не меньше половины бутылки, и этого было недостаточно. Он будет пить, пока не уймётся дрожь после синта. Клин клином – так он привык поступать с тех пор, как обнаружил, что виски придаёт ему сил, когда таблетки отпускают. Теперь Доминик не дожидался, пока тело покроется липким потом, а слабость не даст ему выползти из постели. Он держал бутылку рядом с кроватью как экстренное средство, но сегодня ему даже хватило сил дотащиться до бара. И это было к лучшему, потому что синт здесь не продавали, а дома где-то ещё оставалась заначка, и он непременно её отыскал бы.

Как и всегда, в часы тошнотворной слабости Доминика всё бесило. Он думал о том, что мерцающая вывеска способна вызвать эпилепсию и у более здорового типа, чем он, и что этот вечер добром не кончится. Но если на вывеску усилием воли он мог бы не смотреть, то затыкать уши, чтобы не слышать блеяние Боно, было бесполезно. Он ненавидел U2 всей душой и в лучшие дни, а сейчас Доминику и вовсе казалось, что его жестоко пытают.

– Эрик!

Он собирался крикнуть, но голос подвёл, и вышел лишь невнятный хрип, потонувший в пафосном припеве «Головокружения». Доминик признал, что в этом есть какая-то мрачная ирония, потому что голова его действительно кружилась.

– Эрик, мать твою!

Он постучал стаканом по столешнице, но в гуле голосов и звоне бокалов этого тоже никто не услышал. Бармен наливал пиво и болтал с кем-то на другом конце стойки и, как бы Доминик ни старался, даже головы не повернул в его сторону.

– Чёрт бы тебя побрал, – пробормотал он, утешаясь новым глотком.

Он почти жалел, что не остался дома, пусть это и не закончилось бы ничем хорошим. Здесь, среди людей, он неизбежно раздражался и начинал ненавидеть всё и вся. Публика в «Руинах» никогда не отличалась вкусом или хоть маломальским интеллектом, но несмотря на это Доминик бывал тут не реже раза в неделю. Ему нравился Эрик – мрачный длинноволосый тип, разливавший выпивку с суровостью древнего воина. Они почти не разговаривали, но у Доминика сложилась приятная иллюзия того, что Эрик понимает его лучше других. Во всяком случае, он никогда ни о чём не спрашивал, но безошибочно угадывал, желает ли Доминик напиться вдрызг или всего лишь поддержать хрупкое душевное равновесие кружкой пива. Последнее случалось с каждым месяцем всё реже.

Он взял сигарету и задумчиво чиркнул зажигалкой. Невидящий взгляд остановился где-то среди бутылок с ликёрами. Жизнь его давно катилась ко всем чертям, но Доминик не мог не признать, что в последнее время она заметно ускорилась. Он снова подсел на синт, хотя, казалось бы, успешно слез с него года четыре назад. Видит дьявол, он не хотел, он ведь прекрасно знал, какова цена. Но он также знал, что одна только выпивка его больше не спасает. Сны вернулись, да ещё такие, что он мог проснуться к полудню с искусанными в кровь губами или изжёванной подушкой под боком.

Доминик не относился к тем счастливчикам, кто напивался до беспамятства и блаженно вырубался до утра. Нет, всю ночь он смотрел мучительный сериал, спрятаться или вырваться из которого не было ни малейшего шанса. Его отпускало лишь на рассвете, а чаще всего гораздо позже, когда уже не оставалось ни сил, ни желания продолжать эту жизнь.

Кошмаров не было много лет, и он почти поверил, что избавился от них. Всё чаще случались хорошие дни, когда Доминик вспоминал о каких-то иных удовольствиях, кроме саморазрушения.

Главным из них всегда оставалась музыка, но только не то дерьмо, что крутили в «Руинах». Свою коллекцию Доминик собирал годами, обшаривая закоулки Пустого дома и меняясь с другими ценителями в приличных клубах вроде «Розового бутона». А сколько денег он вбухал в стереосистему, – если бы кто узнал, то умер бы на месте от припадка зависти. Ничто не могло сравниться с ощущением гладкости под рукой, которой он любовно проводил по матовому пластику усилителя и колонок, а звук был такой, будто Доминик находился не у себя в квартире, а в зале на десять тысяч человек. Выбрав музыку под настроение, он становился спиной к колонкам, лицом к панорамному окну, и позволял потоку нести себя, смывая начисто все мысли и страхи, всю его личность.

Это было гораздо лучше, чем синт.

И это было не хуже, чем секс. Хотя в последние годы клубные оргии ему наскучили, он больше не находил ничего весёлого в том, чтобы просыпаться в гуще тел, безуспешно пытаясь вспомнить, как его туда занесло. Больная голова и муторная тошнота – вот и всё, что ему доставалось наутро. Иногда он находил в карманах листки с номерами чьих-то телефонов, но никогда не звонил по ним. «Вот и молодость прошла», – с грустью думал Доминик, вытряхивая мусор из одежды. Впереди только разложение и тлен, а ведь, казалось бы, тридцать восемь – ещё не приговор. Но теперь ему хватало и того, что Полли приходила несколько раз в неделю, да и то они всё чаще болтали или ругались, чем трахались.

Пока не вернулись проклятые сны, Доминику казалось, будто жизнь понемногу налаживается. Впервые за долгие годы он чувствовал себя почти нормальным. Нет, он не перестал гонять по городу за рулём, пристроив бутылку виски между сиденьями. Не бросил шататься по клубам и барам, откуда Полли порой приходилось вытаскивать его силой.

И всё-таки он больше не просыпался на улице среди бездомных, потому что накануне отключился из-за выпивки. Не ввязывался в драки с наркоманами, скатившимися ещё ниже, чем он сам, и готовыми прирезать его за дозу. Не мочился на ступени Дворца Совета, откуда его уволакивала охрана.

Он и выглядеть стал лучше: вечные тёмные круги под глазами хоть и не исчезли, но посветлели, сами глаза больше не горели волчьим огнём, а бледные щёки даже тронул здоровый румянец. Доминик как будто поправлялся после долгой болезни – ещё чуть-чуть и нашёл бы работу и обзавёлся детьми. От одной только мысли об этом он громко фыркнул.

Он не мог вспомнить, в какой момент всё пошло наперекосяк. Ничего особенного не произошло, просто однажды ночью Доминик проснулся от чьего-то крика и обнаружил, что кричал он сам. Тот сон забылся почти мгновенно, как будто сознание хотело уберечь его от неведомого ужаса. Он успел ухватить лишь ускользающее ощущение – будто его засасывает чёрное болото и становится невозможно дышать. Там было и чьё-то лицо, – Доминик был уверен, что разглядел бы, чьё именно, стоило немного поднапрячься.

Он намеренно не стал этого делать.

В ту ночь он больше не уснул, а следующие несколько провёл в притонах. Отрубиться пьяным среди такой же толпы было не страшно – его могли разбудить, если начнёт кричать. Но идея поселиться на клубных диванах не прельщала, поэтому Доминик и вернулся к таблеткам. На синте он мог не спать сутками, и только опасение, что хроническая бессонница однажды сведёт его с ума, а то и вовсе угробит, заставляло время от времени устраивать перерывы.

Сперва он надеялся, что тот кошмар был случайностью. Ему почти удалось убедить себя, что это не повторится. Столько лет прошло, вся эта мерзость больше не имеет над ним власти, так какого чёрта?

Он ошибался. Кошмары возвращались вновь и вновь, сначала несколько раз в неделю, потом каждую ночь. Доминик заводил десяток будильников и не слышал их. Он представлял, как они одиноко трезвонят в тишине его квартиры, способные разбудить и армию мертвецов, но только не его. Всё, что ему осталось, – таблетки, единственное его спасение. Если бы существовал способ лучше, Доминик уже знал бы, но способом лучше была только пуля, а на это он малодушно не мог решиться уже много лет.

Всего два дня назад он лежал на полу своей комнаты, а из колонок гремела музыка. «Тебе нужны наркотики, – хрипло пел Ричард Батлер, – тебе нужны таблетки, чтобы вернуться домой». «Как это чертовски верно, дружище», – подумал Доминик и вновь потянулся за пузырьком.

И только сейчас, сидя в «Руинах» второй вечер подряд, он впервые задумался над тем, куда его тащит синт. Собственно, это никогда и не было большим секретом, просто раньше он как-то не придавал значения тому, что и у любимого лекарства могут быть побочные эффекты. Например, галлюцинации.

Всё изменил вчерашний вечер, он напугал Доминика и напугал едва ли не сильнее ночного кошмара. Только на этот раз всё происходило наяву, если оно вообще происходило.

К тому моменту, как это случилось, синт почти выветрился, а выпивка ещё не успела помутить сознание. Он сидел на том же месте за стойкой, и всё казалось достаточно ясным: разговоры и пьяный смех, блики виски в стакане, молчаливый Эрик и его покрытые татуировками голые плечи. Даже музыка – играли Guns’N’Roses, и Доминик осуждающе качал головой, зарекаясь про себя ещё хоть раз переступать порог этого безнадёжного заведения.

Да, он был почти в порядке, только перед глазами немного рябило. Ткань реальности казалась немного зыбкой, и львы на плече у Эрика то и дело скалили пасти и грозили прыгнуть на Доминика, а его собственные ладони, если пристально на них посмотреть, вдруг покрывались безобразными шрамами. Сознание слегка барахлило и выдавало остаточные помехи, но так иногда бывало, когда действие синта подходило к концу.

Когда он услышал смех где-то слева, то сперва не обратил внимания. Потом чья-то рука потянулась к его пачке сигарет и бесцеремонно вытащила одну. Тогда он повернул голову – и лишь для того, чтобы увидеть, как взметнулись светлые локоны и как за ними скрылась острая улыбка. Чиркнула его зажигалка, на мгновение высветив знакомый профиль, затем всё снова потонуло в неверном полумраке бара. Доминика парализовало. Он не осознавал, что сидит, открыв рот, и таращится в пустоту, потому что та, кого он перед собой видел, никак не могла быть реальна. Но она казалась реальной, такой реальной, что он мог протянуть руку и коснуться её волос, и он знал, что они будут на ощупь такими же, как много лет назад.

Но он был не в состоянии пошевелиться.

Оставалось только смотреть, как она затягивается и выдыхает дым, и в те короткие секунды, когда кончик сигареты вспыхивал, Доминик пожирал глазами её лицо. Та же пышная нестриженая чёлка, тот же тонкий нос. «Это она, она», – вопило всё внутри него. Он разлепил губы и назвал её по имени, и она рассмеялась.

Казалось, это длилось вечность, но, когда Доминик очнулся, в пепельнице тлел её окурок, а слева от него никого не было. Прошло не больше пяти минут. Он так и не выдавил из себя ни слова, кроме имени, а она лишь курила и смеялась. Тем самым хрипловатым смехом, который он не спутал бы ни с чьим другим.

Сутки спустя Доминик сидел на том же месте, и в пепельнице дымилась только его сигарета. Он и не заметил, как бешено заколотилось сердце, стоило вспомнить о вчерашнем. Только это не было похоже ни на сладкое возбуждение, ни на радость. Больше всего это напоминало оживший кошмар.

Доминик сидел, обхватив руками голову, и медитировал над пустым стаканом, когда в него откуда-то вдруг полилась живительная янтарная жидкость и не успевшие растаять кусочки льда стукнулись на дне. Он поднял глаза и встретился взглядом с Эриком. Грубоватое лицо с длинным сломанным носом было, как всегда, спокойно.

– Может, съешь тост? Вид у тебя голодный.

Доминик резко выпрямился, отчего всё немного поплыло перед глазами.

– Эрик, ты видел вчера блондинку, которая сидела здесь?

Тот пожал плечами и поставил перед ним тарелку.

– Она просидела совсем недолго… Играли Gun’N’Roses, эта их нудная песня «Не плачь». Она курила мою сигарету. Ну же, ты наверняка видел.

Бармен повернулся спиной, чтобы нажать кнопку на тостере. Доминик смотрел на него воспалёнными глазами, и внутри всё скручивалось в болезненные узлы. Он вдруг осознал, что и впрямь голоден и одного тоста будет явно недостаточно.

Эрик снова повернулся к нему и опёрся мощными руками о столешницу. Лицо его ничего не выражало, хотя Доминику показалось, будто в глазах промелькнуло нечто вроде сочувствия.

– Знаешь, я ведь довольно внимательный. Но вчера тут резвилась компания малолетних идиотов, если помнишь, они всё орали на том конце стойки. Мне пришлось приглядывать за ними, так что я не очень следил за всякими блондинками, особенно если они ничего не заказывали. Мне показалось, что весь вечер ты просидел один. Извини.

Звякнул тостер. Доминик в оцепенении смотрел, как бармен кладёт перед ним поджаренный кусок хлеба, как достаёт откуда-то сыр и кусок ветчины, а затем венчает всё это веточкой зелени. Он не заметил, как Эрик бросил на него озабоченный взгляд исподлобья, прежде чем удалиться.

До этой минуты всё, что с ним происходило, казалось пусть и странным, но не таким уж необычным эффектом таблеток, и вдруг сейчас – только сейчас – Доминика накрыл неподдельный ужас от мысли, что он по-настоящему сходит с ума. Ему могли мерещиться разноцветные драконы и говорящие статуи, он привык к любой чертовщине. Но ни разу, на самом глубоком дне самого паршивого прихода ему не являлась она. Ни разу за все эти годы он не произносил вслух её имени.

– Габи, – он ощутил знакомое послевкусие от сочетания этих звуков, а значит, он действительно вчера сказал это. Вот только кому?

Доминик отказывался отпускать последнюю соломинку и признавать, что разговаривал с пустотой. Бывало, он общался и с куда менее земными существами, чем курящие девушки, но это происходило в те блаженные часы, когда он и самого себя не очень-то осознавал. А вчера он не был под кайфом, он помнил шумную компанию, о которой упомянул Эрик, и даже ту чёртову песню, что действовала ему на нервы. А если так, то либо он и вправду сходит с ума, либо девушка была настоящая. Скорее всего, у неё просто была похожая стрижка или что-то ещё, что вызвало воспоминания. Только и всего. Игра теней, не более.

Доминик гнал от себя её образ, но бесполезно – он встал перед глазами ясно, как и вчера. Слишком много совпадений: волосы, черты лица, улыбка, а самое главное – смех. Так смеялась только Габи – немного неуклюже, если так можно сказать о смехе. Она смеялась, как человек, который не умеет этого делать. За все годы, что он её знал, это было единственное, чему она так и не научилась.

Но каким бы реальным ни казался вчерашний призрак, это был только призрак. Нет такой силы, которая вернула бы Габи сюда. Надо признать это, признать, что он, похоже, действительно плох, если видит такие галлюцинации наяву. Это очень паршивый знак в сочетании с бесконечными кошмарами. Похоже, они решили добить его, выбравшись за пределы снов.

Доминик задумчиво надкусил тост. Рот сразу наполнился слюной, и он понял, что просто чудовищно голоден. Как всегда, Эрик распознал это лучше него. Он сосредоточился на вкусе ветчины и сыра, которые в какой-нибудь другой день показались бы ему дешёвой гадостью, а сегодня были лучшей пищей на земле. Пожалуй, нужно попросить бармена приготовить ещё три-четыре штуки.

3

Лестничные пролёты кружились перед глазами, а спираль сбегающих вниз перил тонула в темноте далеко внизу. Скудный серый свет еле пробивался сквозь грязные узкие окна, и его хватало ровно настолько, чтобы не свернуть шею на ступенях. Полли мчалась вниз, ведя ладонью по пыльным перилам, и, несмотря на подступающую дурноту, не сбавляла скорость. В городе, где здания редко вырастали выше пяти этажей, этот пятнадцатиэтажный дом казался настоящим небоскрёбом. Всякий раз, поднимаясь на самый верх, а потом спускаясь оттуда, она испытывала какой-то мрачный восторг. Даже будь здесь лифт, Полли не отказала бы себе в удовольствии пробежать всю лестницу от начала и до конца, ощутить мощь и величие старого заброшенного бетонного монстра. Уродливый снаружи и унылый внутри этот дом всё же нравился ей, и к тому же, с крыши открывался просто замечательный вид.

Но сегодня Полли было не до видов. Она обнаружила, что квартира на пятнадцатом этаже – единственное обитаемое помещение – пуста, и её настроение, как и планы на день, резко поменялись. Она побежала вниз вне себя от злости, перескакивая через ступеньку и вполголоса чертыхаясь. С каждым следующим пролётом к злости добавлялось что-то ещё: досада, обида, грусть, – пока наконец к первому этажу всё это не смешалось в один липкий клубок, где было ничего уже не различить, и не перекрылось тяжёлой, полной безразличия усталостью. Полли вышла на крыльцо, которое давно уже крошилось от времени, взглянула на стену ледяного дождя и вытащила из кармана сигареты.

Торопиться теперь было некуда. Рано или поздно ей придётся выйти из-под козырька и окунуться в освежающий осенний ливень. Придётся тащиться по городу туда, куда она предпочла бы забыть дорогу. Много чего ещё придётся, но не раньше, чем она покурит.

На торце дома напротив покрывался мокрыми пятнами огромный чёрно-красно-белый плакат. Полли холодно смотрела в глаза человеку с жёстким лицом и усами щёточкой, мысленно проклиная его и всю его родню. Этот хитрый прищур глядел с сотен тысяч похожих плакатов, развешанных по всему городу, с портретов в рамках, украшавших кабинеты учреждений. Это лицо было одним из первых, что видел каждый рождавшийся в Республике человек, как и одним из последних, что видел он перед тем, как покинуть этот глупый мир, – настолько вездесущ был Усатый. Порой его гротескная физиономия начинала казаться роднее, чем собственное отражение.

«Как странно, – думала Полли, – этого человека нет в живых уже больше пятидесяти лет, династия, которую он породил, давно утратила власть, и всё же как символ он до сих пор незаменим». Так и не нашлось никого лучше, никого величественнее, никого страшнее. Безликий Совет Четырёх, правивший страной теперь, предпочитал оставаться анонимным. Он был машиной, издававшей указы, изобретавшей новые запреты, вводившей репрессии. Машиной, которая давала отмашку Управлению на исполнение всего этого. В теленовостях и в газетах его всегда называли просто Советом – это был неделимый организм, и речь никогда не шла об отдельных его членах.

Когда-то, принимая власть в свои руки, Совет демонстративно отказался от публичности, якобы признавая, что в центре внимания должен оставаться Усатый. И действительно, он по-прежнему лучше всех годился на тотемную роль вождя. В то же время, будучи безымянными, члены Совета внушали едва ли не больший ужас, чем почивший лидер Революции, и именно это было их истинной целью. Однако Полли не покидало ощущение, что за их показной скромностью, за подчёркнутым отсутствием тщеславия скрывается банальная трусость. Ни к чему народу лишняя информация, пусть это всего лишь имена правителей, которых мало кто даже знает в лицо.

Усатый покрылся мокрыми тёмными пятнами, и Полли испытала злорадство. Глупо, потому что, если плакат испортится от влаги, солнца, пожара или взрыва, его немедленно заменят на точно такой же, даже если для этого придётся заново отстроить сравнявшийся с землёй дом. И всё-таки она с радостью наблюдала, как это лицо приобретает откровенно нездоровый вид.

Но в следующую минуту её мысли вернулись к тому, что ей сегодня предстояло, и мрачная радость растаяла. Сигарета неумолимо укорачивалась, и Полли понимала – дольше оттягивать поход не получится. Как же ей всё это осточертело. Сегодня её выходной, и она рассчитывала хорошо провести время, а не волочиться под дождём в очередной вонючий бар. Среди заведений, что так любил Доминик, хуже всего были «Руины», и она знала, что именно там его и следует искать. Если он пропадал, это место было первым, куда она отправлялась, и чаще всего оказывалась права.

Впрочем, если бы он зависал в более приятных местах вроде «Розового бутона», её миссия не стала бы легче. Скорее наоборот, ведь туда пришлось бы добираться не меньше часа. Всё-таки в «Руинах» был один неоспоримый плюс – до них отсюда можно было дойти пешком, именно поэтому Доминик туда чаще всего и таскался.

Внезапно Полли осенила идея, и она выскочила под дождь, напрочь забыв о том, как не хотела этого делать минуту назад. Она обошла дом слева и чуть не вскрикнула от радости – у стены стоял высокий чёрный внедорожник, и если ей повезёт, то долго мокнуть не придётся. Доминик не запирал машину и часто бросал ключи в бардачок, потому что иначе запросто мог потерять их во время очередного загула. Он знал, что ни одному идиоту не взбредёт в голову даже близко подойти к его автомобилю, так что угона не боялся. Полли только надеялась, что и на этот раз он последовал любимой привычке. Тогда она в два счёта домчится до «Руин», а главное – погрузит Доминика в салон и довезёт до дома, вместо того чтобы тратить время, приводя его в чувство, а потом ещё и служить костылём, когда они потащатся обратно пешком.

Без всяких сомнений она дёрнула ручку водительской двери и опешила, когда та не поддалась. Полли уставилась на внедорожник, будто видела его впервые, рот её приоткрылся от удивления, медленно перераставшего в ярость. Когда перед ней всё потемнело от злости, она пнула колесо с такой силой, что слёзы выступили на глазах.

Первым порывом было развернуться и броситься прочь – навсегда, нырнуть в метро и уехать домой, к Тому. Какого чёрта она тянет эту лямку, шестой год спасает придурка, которому от жизни не нужно ничего, кроме таблеток и выпивки. Она могла бы сидеть сейчас с Томом на тёплой кухне, пить кофе или вино, болтать и смеяться, не задумываясь ни о чём, что лежит за пределами завтрашнего дня. Как бы она хотела так жить!

Почему-то запертая машина стала последней каплей на сегодня, и Полли бессильно сползла по мокрой стене дома. Дождь поливал её, и тёмные волосы липли к лицу, но она их не убирала. Ей хотелось выть и одновременно крушить всё вокруг – прямо как Доминик, когда на него находит очередной приступ ярости. Но только на это не было сил.

Она закрыла глаза, пытаясь вызвать в памяти тот, другой образ, ради которого до сих пор не бросила всё это. Образ Доминика, с которым можно было гонять на машине по городу, не боясь никого и ничего. Доминика, с которым она чувствовала себя настолько смелой и свободной, что почти готова была поверить в свою неуязвимость. Доминика, с которым можно было ночь напролёт сидеть на крыше и разговаривать о самых немыслимых вещах. С которым можно было трахаться так, что искры летели из глаз. У неё было много причин тащить на себе эту ношу, но Полли предпочитала выбирать лишь те, что приносили ей удовольствие. Она представить себе не могла, как выдержала бы эти годы, если бы не удовольствие. Кажется, чувство долга в ней было не настолько сильным, как ей хотелось бы верить, и Полли стыдилась этой мысли. Но ничего не поделаешь.

Она всё-таки убрала волосы с лица и поднялась. За эти несколько минут она уже изрядно промокла, так что нечего сокрушаться о предстоящей прогулке. Не в первый и не в последний раз – в этом-то Полли не сомневалась.

Если пойти короткой дорогой, она доберётся минут за пятнадцать, но там у неё будет больше шансов встретить патруль. Случись такое, она потеряет время – непредсказуемое количество времени, но Полли было наплевать. Усталость и не остывшая ещё злость породили в ней безразличие, и она без колебаний отправилась коротким путём.

«Небоскрёб» Доминика находился почти в центре города, но район был заброшен, и даже соседние дома наполовину пустовали. Ночью здесь становилось и вовсе жутко от плотной темноты, не разгоняемой ничем, кроме света луны и звёзд, потому что уличные фонари давно не работали. Но сейчас был день, и Полли ничуть не боялась идти одна, тем более зная, что через пять минут картина изменится и она окажется в более благоустроенной части города.

И, действительно, вскоре она выбралась на вполне приличную улицу, вымощенную старой брусчаткой. Настолько старой, что местами она проваливалась вниз, образуя впадины, в которых скапливалась дождевая вода. И таких впадин было много – Полли то лавировала между ними, то перепрыгивала. Иногда приходилось огибать эти лужи на цыпочках, осторожно цепляясь пальцами за стены домов, обклеенные склизкими от дождя афишами и агитационными плакатами. Полли морщилась от брезгливости, но меньше всего ей хотелось промочить ещё и ноги, ведь высушить их ей удастся не скоро.

Улица была пустынна, как ей и полагалось в это время буднего дня. Полли целиком сосредоточилась на полосе препятствий, которой не было конца, и ей некогда было переживать из-за того, что она слишком бросается здесь в глаза. В конце концов, она не делает ничего незаконного. И всё-таки тревожное чувство, когда ты один на виду, было для неё привычным фоном, как и для каждого жителя города. Ты всегда невольно спрашивал себя, а что я здесь делаю? Не нарушаю ли правил, которые по рассеянности забыл? Но даже точно зная ответ, нельзя ощущать себя в безопасности. Никакой безопасности не существует – только не в Республике.

Улица была узкой и сплошь состояла из старых, ещё дореволюционных домов. Окна некоторых из них были заколочены досками, а кое-где разбиты. Эти здания не видели ремонта лет сорок, и Полли прекрасно представляла себе, как выглядят изнутри тамошние квартиры. Примерно так же, как их с Томом двухкомнатная нора: высокие потолки, широкие подоконники, остатки лепнины. На стенах – полувековые обои, местами в уродливых пятнах, потому что крыша течёт в такие дни, как сегодня. Вода, бегущая из старых труб, всегда едко пахнет железом и никогда не кажется достаточно чистой. Мебель тоже не меняется десятилетиями, и приходится мириться с мыслью, что на твоей кровати в съёмной конуре наверняка кто-то когда-то умер.

И эта бедность, это привычное повседневное убожество были такой же неотъемлемой частью жизни, как постоянная тревожность, как привычка понижать голос, когда разговариваешь на улице. Полли иногда задумывалась над тем, во сколько бы им обошёлся хотя бы лёгкий ремонт, и всякий раз усмехалась про себя. Честное слово, лучше потратить относительно свободные деньги на какую-нибудь вкуснятину из Пустого дома или хорошее пальто, чем годами откладывать на новую мебель для съёмной квартиры. Возможно, если бы у неё или Тома были таланты по части создания уюта из досок, бумаги и клейкой ленты, они бы привели квартиру в порядок своими руками. Но в этом они были бездарны, да им обоим было неплохо и так – налегке, не обременяя себя ни лишними вещами, ни обязательствами. В мире, где в любую минуту всё могло покатиться к чертям, они предпочитали оставаться свободными настолько, насколько позволяли обстоятельства. Какой смысл упираться в обустройство гнезда, когда не знаешь, будешь ли ты в живых через год, два или три?

Полли не мечтала о деньгах, потому что деньги ничего не могли исправить. Она видела это по Доминику. Роскошная квартира, дорогие шмотки и лучшая выпивка не делали его ни счастливее, ни свободнее. Он был заперт в клетке вместе с остальными, и его жизнь со стороны могла показаться приятнее только тому, кто ничего о нём не знал. Отчасти он сам был в этом виноват, но даже если бы у него хватило ума распорядиться деньгами иначе, Полли не верила, что это помогло бы ему чувствовать себя лучше.

Да что там, она удивлялась тому, как это Совет Четырёх, имея безграничную власть, не воспользуется ею, чтобы сделать ноги из этого гиблого места. Раз уж они не собирались приводить страну в порядок, могли бы, по крайней мере, позаботиться о себе.

Она задумалась и отвлеклась всего на секунду, но этого хватило, чтобы оступиться и попасть ногой в глубокую лужу. Холод мгновенно окатил ногу выше щиколотки, и Полли громко выругалась. Ботинок набрал воды и противно хлюпнул, когда она сделала осторожный шаг. Вот ведь чёрт. Она так старалась, прыгала через эти дурацкие лужи и успешно проделала больше половины пути. Теперь можно плюнуть на всё и шагать вброд, зачерпывая из каждой из них.

Полли попыталась идти дальше, но быстро поняла, что в полном воды ботинке делать это не только противно, но и тяжело. Тогда она нехотя остановилась, развязала шнурки и, опираясь одной рукой о скользкую стену дома, стянула ботинок с ноги. Ногу в мокром носке она кое-как держала на весу, неловко помахивая ею, чтобы сохранить равновесие. В таком жалком и нелепом виде её и застигли врасплох двое не слишком бравых парней в серой униформе.

Полли сперва почувствовала и только затем увидела, как к ней приближается нечто враждебное, а уже через мгновение подняла глаза и почти уткнулась носом в золотую нашивку в виде ангельских крыльев на груди одного из них. Двое юнцов, явно вчерашние курсанты – своим видом они едва ли могли напугать даже школьника, но Полли не обольщалась насчёт их мнимой безобидности. В их арсенале, помимо простых, но действенных боевых приёмов, было не счесть весьма неприятных маленьких штучек вроде дубинок и шокеров, с которыми она вовсе не мечтала познакомиться ближе. К тому же, молодёжь, ещё не успевшая пресытиться властью, которую давали ей ангельские крылья, была, как правило, особенно кровожадна. Поэтому с этими двумя усачами-заморышами следовало вести себя очень аккуратно и очень вежливо, что Полли и собиралась делать.

Она медленно выпрямилась, и лицо её озарила ослепительная улыбка, как бы говорившая им, что такая встреча – самое счастливое событие дня для любой девушки. Ногу в носке пришлось поставить на холодную плитку, а чёртов ботинок она так и держала в левой руке, потому что боялась сделать неосторожное движение, которое патрульные могли расценить как подготовку к нападению или бегству.

– Добрый день, – сказала Полли, ни на миг не спуская с лица улыбку от уха до уха.

Они смерили её тупыми хмурыми взглядами. Ну да, ничего удивительного, что очарование не подействовало – она ведь сейчас куда больше похожа на ощипанную ворону, чем на королеву выпускного бала, да и по возрасту явно уступает последней. Тем не менее пауза затягивалась, а напряжение нарастало, и это не сулило ей ничего хорошего.