Зверь: тот, кто меня погубил

Глава 6

Настя/Стася

– Кто? – непонимающе прошипела пьяная мать Зверя. Когда-то женщина была удивительно хороша собой. Танцовщица вроде. Из большого города приехала за мужем. В школу устроилась – учителем ритмики. Все хорошо было, пока отец Глеба самоубийством жизнь не покончил. Вот тогда она сломалась. На него большую недостачу повесили. Я тогда совсем маленькой была, но помнила её по школе. Уже выпивающей.

– Глеб, он же на побывку приехал, – терпеливо пояснила я. Женщина рассеянным взглядом блуждала по площадке своего этажа, явно не цепляясь за разумную мысль.

– Вроде нет его, – дыхнула перегаром.

– Простите, – я протаранила ненавязчиво женщину. – Я только гляну, – виновато.

– Глеб! – чуть голос повысила, торопливо заглядывая в комнатку однушки. Срач жуткий… И пусто. Вещи, бутылки, коробки… разбросано и вонь стояла несносная. Я поморщилась и на кухню заглянула – тут ещё хуже. Будто сдох кто-то, алкаши за столом о чём-то бурно спорили.

Нос зажала, и прочь из квартиры бросилась.

Наплевав на стыд, к Наташке побежала. Знала, где жила, мы к ней как-то заглядывали в гости. Девушка вышла на площадку… зареванная, подавленная.

– Ты значит? – укором сразу.

– Что я?

– Душу вытрепала, стерва…

– Н-наташ, ты прости, – задохнулась от чувств, от волнения и того, как торопилась, – я готова поговорить, но не сейчас, – затараторила, понимая, что девушка имела право меня ненавидеть, презирать. Могла молча дверь захлопнуть, а того хуже – всем рассказать о нас с Глебом.

А она завыла.

– Ната-а-аш, – проскулила, не в силах выносить её рыданий. – Куда он пошёл?

– Служить! – со злостью выплюнула девушка. – Так сказал. Там хоть по чести всё. И не скрывают своей подлости под масками хороших. Если срут в душу – не таясь. И ждут… В отличие от некоторых… – запальная речь была сильнее пощечины Новика. Я ртом воздух хватала, а Наташка пихнула меня в грудь: – С* ты! А всё манерничала… – я чуть с лестницы не грохнулась от неожиданности. Но не обиделась. Не до того мне было. Прочь из дома бросилась… Пусть Наташка плюётся. Мне Глеба! Глеба догнать нужно!..

Автобусы, как назло, уже не ходили. Машин не было. Я мчалась по дороге покрытой коркой первого льда: в курточку куталась, каблучками по асфальту ритм отбивая. Тут и дождь со снегом подоспел, будто услышал плач безудержный, и извергся с небес, мне подпевая.

Я бежала, не замечая холода и сырости. Промокла куртка насквозь, а я упорно бежала. Спотыкалась, но бежала. Скользила, но бежала.

Выскочила на трассу, мраком объятую. Где же Зверь?! Должен же быть!!! До железнодорожных путей почти полсотни километров, трасса пустовала, не мог же он… пешком пойти. Я застыла в нерешительности и захлебываясь слезами. Дыхание перевела и дальше побежала.

Найти! Поговорить! Объяснить…

Попутка затормозила чуть впереди. Немного подрезала.

– Ты сдурела совсем? – мужчина в годах в приоткрытое окно рыкнул, но взгляд был взволнованный. – А ну, садись, – заботливо кивнул, – дура молодая! – это уже, когда я в салон села. – Ты куда в такую погоду и на ночь глядя?

– Я, – горло резало, першило. Прокашлялась: – Нужно…

– Тебя ж изнасилуют, убьют и выбросят. Времена нынче какие?

– К-какие? – вторила задумчив-отстраненно, в машине тепло было и уютно. Только мне – промерзло и зябко.

– Да, девонька, – покачал укоризненно головой мужчина. – Ты же так заболеешь. Домой? Куда?

– Н-нет, мне… в город.

– Шутишь? – выпучился незнакомец. – Ты же едва зуб на зуб попадаешь.

– Очень нужно, мужчина. Очень! – и слезы покатились.

 Тяжко выдохнул незнакомец. Мотнул неодобрительно головой и свернул на дорогу.

– Опаздываешь на поезд? – участливо уточнил.

– Ага, – кивнула вяло. – Парень… армия…

 Мужчина на миг застыл, глянул как на ненормальную и потом смягчился.

– Любовь?

– Угу, – рассеянно, слёзы по щекам размазывая.

– Ну, милая, и что же ты с ним не поехала? Или поссорились?

Неопределённо пожала плечами. Вроде и не ссорились, да и не мирились… Да и вообще не пойми что у нас.

– Ничего, – примирительно кивнул незнакомец с добрым взглядом, –  дело молодое, коль любишь, помиритесь.

И он ведь правда довез, несмотря на то, что ему было нужно в соседний посёлок. Да только не помогло мне это. Прибежала на перрон аккурат, когда поезд на Москву тронулся.

– Глеб! – орала, не стыдясь и людского недоумения не боясь. – Глеб!!! – бежала следом за набирающим ход поездом. Глазами жадно обшаривала лица отъезжающих, кто в окна выглядывал, но не было видно Зверя. – Глеб… – Так и осела на слякотный асфальт обессиленно, когда и дорога закончилась, дыхание оборвалось. Убито глядела на удаляющийся хвост состава… С тем и надежда рухнула: с треском разлетелись мечты.

*

В себя пришла уже в больнице – больше двух недель пытались не дать умереть. Уколы, капельницы, уговоры знакомых врачей и сестёр, но мне было всё равно, что с плотью… душа умерла. Я потеряла вкус к жизни… похоронила себя, пока записку от Новика не получила: «Вернусь, моей женой станешь!» Вот так… Ставил перед фактом, и даже ультиматум в словах вычитала. Смяла бумажку, откинула. Злость такая накатила, что я решила не сдаваться. Быстро пошла на поправку, и себе дала клятву поговорить с Глебом. Хоть вживую, хоть на листе бумаги.

Раздобыла адрес части, где служил, и написала письмо. Короткое: «Жду! Тебя…»

Почти месяц ждала ответа, но его не пришло. И тогда написала второе.

«Жду. Всё ещё жду!»

Прождала немного, следом ещё отправила.

«Жду и буду ждать…»

А потом каждый день отправляла… Почти полгода до дембеля.

Но он молчал.

Глеб/Зверь

Письма… письма имели странную способность.

Ждешь их, а их нет. Тишина на смерть медленную похожа. И нет тебя убить – уж лучше бы новость, что тебя в Чечню отправили.

Если пришло – ничего более счастливого в жизни не случалось. Ты рад так, что мир ослепляешь.

А бывало, не ждёшь – оно пришло… и ты растерян!

Я вот тоже растерялся, когда первое прилетело. Буквально в лицо… спланировало – я ведь завис, услыхав своё имя. Глашатай попытался докричаться, а я рот раскрыл, не в силах уточнить, что за шутка глупая, как конверт в меня угодил.

Я не поверил. Покрутил в руках, а потом увидел от кого, и сердце припадочно ёкнуло.

Был уверен, что убил… похоронил само воспоминание о с*, раздавившей меня в одночасье. Уверился, что смогу… без неё. Смирился… Главное не возвращаться к прошлому, и жить настоящим, а это… Служба!.. Лучше на ней сфокусироваться. Дальше либо по контракту да в Чечню, либо на гражданку… на вольные хлеба. К кому податься в большом городе уже есть. А с моей способностью проходить стены, так вообще все лазы открыты. И даже больше – мне рады будут в любой из столиц.

И тут на тебе… письмо… удар под дых. Полный вышиб почвы из-под ног.

Сослуживцы улюлюкали, подвывали – им невдомёк, что тут любовью не пахло. Если только признанием, как Настя ошиблась и теперь сожалела, что я случился тогда, а любовь у неё неземная к Новику. Возможно, попросить хотела, чтобы молчал… Я так понял, она обо мне Илюхе не сказала. Он бы так просто меня на порог не пустил – разборки бы точно устроил, чтобы точки и запятые расставить.

Вот и не мог себя заставить открыть письмо. Оказалось, ни хрена я не умер к этой истории. Рана большая и больная.

Сослуживцы ждали подробностей или фотку, чтобы посмаковать чужие чувства, ну и подрочить, у кого счастья не случилось личного. Чем ещё в армии вдали от женских тел заниматься?

А мне нечего им сказать. Так и стоял с письмом…

Парни смекнули, что дело более глубокое, и умолкли. Самые догадливые прочь из казармы потекли.

Я уж было махнул конверт в мусорку, да рука дрогнула. Глупо, но как маньяк, вдохнул запах.

С*!!!

Письмо же сотню рук прошло, миллионы запахов впитало, а я Стаськин чётко уловил и сразу. Аж до щемящей нежности пробрало. Из тягучего канцелярского амбре именно Настюхин отыскал, тот самый, что будоражил во мне Зверя и тот, что уже сводил меня не раз с ума.

Нежный, приятный, цветочный, от которого кишки в узлы скручивались, да кровь в пах устремлялась.

Давно так было, ох как давно. Никому о том не говорил, да и от себя мысли гнал прочь. Но еще тогда, когда в первый раз во взрослой жизни еще девушкой окрепшей увидал, зло понял, что хочу именно её.

Худенькую, долговязую. С копной густых длинных волос, огромными глазами и ртом… Боги! Губы её… полные и такие не невинные, перечащие всему её образу хорошей девочки, кою Стаська из себя строила все эти годы.

Молодая, глупая, что бы она в парнях понимала, да в наших желаниях?! Смотрела на всех с высоты. А я вот не верил в её непорочность. В её напускную благодетель. Не могла девчонка агнцем вырасти, когда в таком болоте жила. Порок, он таков… скрываться может под любой личиной, а в какой-то момент – хоп, – и свобода!!! Он вырывается…

Знал это… И всё равно, как идиот, поддался на уловку. А может сам себе накрутил о её чистоте, когда взял в подъезде и понял, что она не спала еще ни с кем… Подонком себя ощутил до тошноты.

Зло, молча глотку срывал – я ведь не романтик. Далёк от этого, но Первый раз он ведь… быть другим должен был. В другой обстановке!!!

Подыхал после насилия. Потом решил, ладно, в армию отправляюсь, а девчонка тут с чувствами справится, но увидав ее на перроне… жалкую, потерянную… на меня сквозь толпу смотрящую, вновь сломался…

Панцирь, который упорно с детства укреплял, треснул под напором светлых глаз Стаси, а как вспомнил вкус её губ, окончательно пропал…

ВОТ ЗАЧЕМ ОНА КИВНУЛА???

Может план у неё был? Отомстить за то, что взял её против воли? Разругать с Илюхой?

Тогда почему сама не рассказала? Могла бы приукрасить… эмоций добавить. Бабы любят передавать момент и в выгодном для них свете выставлять. Меня-то рядом не было. Я бы не оправдывался. Даже не попытался бы…

Да и вообще, разговоры не моё. Болтовня – удел слабых мужиков и женщин. Они эмоциональные создания – им, если не выговорятся, нет жизни. И если им нет, то и другим не дадут.

А я вот… не привык о душевном с кем-то трепаться. Я сам по себе: всё в себе. И от того сильнее кажусь и для себя и для глаз других. Не знал никто о моих страхах, боли, радости и переживаниях, значит не мог этим ранить сильнее. А в собственном котле мыслей и чувств я поварюсь, не впервой… с детства к этом себя приучал.

Больно, но в одиночку.

Тошно, зато другим об этом не известно.

Ладно, то дело прошлое…

Я запретил себе думать о ней! Письмо нераскрытое в мусорку бросил. Выдохнул свободно, а уже через несколько дней очередное прилетело. А за ним следующее. И ещё одно… Парни больше не зубоскалили. Эта тема ни разу не поднималась, если только за спиной, ибо любой, кто бы попытался пошутить или влезть со своим мнением, попал бы под кулак.

Я уже рычал от бешенства. Ненавидел Стаську и её упрямство, пока… не настало молчание. Долгожданное и такое… уничтожающее.

Я молился на него, а получив, сдох ещё раз, ведь уже не думая о том, любой конверт глазами выхватывал. Пристрастился к письмам, как наркоман к дозе. И пусть не читал, но само осознание – ОНА ПИСАЛА – уже похлеще героина дурманило.

И сколько бы ни орал, что не нужна, и письма её тем более, не получив очередное – умер в тот же миг. Сердце ёкнуло как-то болезненно и тихо, словно боялось, что выдеру его к чертям собачьим, чтобы не смело меня беспокоить, и всё… душа атрофировалась.

Я еще заставлял себя жить: дышать, слушать приказы, есть… даже ловил фамилии тех счастливчиков, кому письма приходили, но мне больше не было конверта. Вот оно, чистилище… Чечня с её бессмысленными жертвами ничто в сравнении с болью сердца, которое предали, унизили, растоптали. Сердца, которое решилось на удар, страшась обмана, и всё же на него наткнувшись, теперь, получив урок, едва трепыхалось в агонии.

– Может, случилось что? – старший лейтенант Петренко бросил украдкой, когда я опять не получил весточки. Реплику стоило ждать, все наслышаны, как я с письмами поступал. – Суров ты, парень. Дело, конечно твоё, но с девушками так… – поморщился, затылок почесав, – слишком ты категоричен. Не знаю, что случилось. Обманула, изменила, просто не дождалась… то неважно. Уметь прощать – хорошее качество. Прости и отпусти…

– Я то и делал: принимал и посылал… Молча.

– Сгоряча не рубят! Так лес вырасти не успеет. В сердечных делах хорошо бы говорить…

Мужик хороший, да только много пьющий. Хотя, видать потому и пьющий, что хороший. Вокруг грязь и бесчинство – порядочному не выжить, а он как-то тянул. Заливался алкоголем и тянул… Чтобы не видеть и приглушить мразь нашей великой державности.

И я бы промолчал, да в данный момент он зря с советом полез – и без него пекло.

– Я не спрашивал мнения, – рыкнул, уже злобой одолеваемый.

– Ты, парень, не рычи, – отмахнулся Петренко.

– А вы не лезьте в душу, – опасливо мирно буркнул я.

– Не прав ты, Зверь, – устало мотнул головой лейтенант и медленно пошел прочь из казармы.

Вот и хорошо!

Одному лучше!

Одному надежно…

Глава 7

Настя/Стася

На учёбу забила, бросилась к поезду в тот день, когда по слухам Зверь и Илья должны были приехать. Макс сказал, что парни встретились в Москве. Ему Новик звонил, сообщил, что скоро приедут. Поэтому и летела к поезду, никого не замечая. Стояла на перроне с сотней других людей, кто встречал своих. Судорожно мяла лямку сумочки и жадно вглядывалась в лица, мелькающие в окнах прибывающего состава.

Тут были не только дембеля, но и простые люди: женщины, мужчины, дети… Я шла вдоль состава, выискивая нужный вагон, и застыла, когда из очередного повалили долгожданные парни, хотя скорее уже мужчины. В военной форме. С улыбками… и тогда перрон потонул в криках, слезах, радости, я а… пожирала глазами всякого вновь появляющегося, и с каждым «не Глеб» сердце студило всё больше. Лицо за лицом, солдат за солдатом. И так каждый раз: то с грохотом в грудь забивалось, то ухало в пустоту.

А потом увидела знакомых… Макс, Петруня и еще пара знакомых. Они меня тоже заметили. Обменялись фразами, Славик презрительно покосился… А в следующий миг толпа взбодрилась. Тут же орать начали… к ним Ильюха спешил, руки раскинув, словно хотел обнять всех и сразу. И отец его, не пойми откуда взялся. Сына обнял, по спине похлопал…

Мне было уже никак. Пресно.

Я отвернулась. Жива… и не жива. Чуть подождала Зверя, но когда поняла, что его нет и не будет – покинула перрон, автовокзал…

Домой шла, не помнила как.

А тут мать завела пластинку, которую включала последние несколько месяцев, как узнала, что я с Ильей рассталась.

– Что, опять приперлась? – зло выговаривала, только я обувь сняла. – Проку от тебя никакого. Идиотку вырастила. Мозгов много, а чем думаешь – непонятно. Как жить будешь, медсестричка-отличница? – не мелочилась. – Не думаешь же ты, что я буду тебя терпеть долго? И так жизни нет… Всё о тебе думаю. Собой некогда заниматься. Алешенька с ног сбился, чтобы нас прокормить…

О да, уж этот Лёшенька… Душу как бритвой резануло мамино волнение о «золотом человеке». Отчим… Меня передернуло от омерзения.

Они познакомились, когда я уже школу оканчивала. Мужик был блатным, разок сидевшим. Деньги водились шальные, любил показуху и золото. Мать была избалована, порой бита, но упрямо за него держалась. Не мне судить о вкусах и нуждах, но раз её устраивал, её дело. Только он последние годы в делах почти не бывал, денег приносил и того реже. Больше дома за бутылкой сидел или со своими приятелями разгуливал.

А еще – этот урод руки стал распускать, пока мать не видела.  Обнимет, ущипнет, то дыхание его на затылке ощущала, прикосновения… отнюдь не как к дочери, падчерице.

Потому я старалась поменьше дома находиться – усиленно училась, на работе смены брала и ненавидела те редкие вечера, когда оставалась дома одна… наедине с отчимом.

В задумчивости глухой сняла верхнюю одежду, разулась, да к себе в комнату пошла.

Порыдала в подушку, а затем решила: хватит убиваться. Всё, что смогла – сделала. Не желал Глеб нашу ситуацию разрешить, даже банально поговорить – не буду больше напрашиваться. Утерла слезы… нужно поспать, с работы отпросилась, чтобы… уже неважно на что рассчитывала, но теперь посплю.

Из сна вырвало жуткое ощущение чужого прикосновения. Я сонно огляделась, да чуть от ужаса не завизжала – отчим сидел на краю постели, рукой водил по моей ноге, а другой надрачивал своё хозяйство.

На меня ступор накатил, горло сдавило, вместо крика зашипела, прочь от извращенца отползла.

– Да ладно, – пьяно рыкнул отчим, – не девка давно… Знаешь ведь, что мужику нужно. – Вверх-вниз ладонью по стволу своему, на меня хмельно смотря, да улыбаясь криво. – И на меня давно любуешься. Только боишься, что пошлю тебя, мерзавка развратная, – продолжал самозабвенно плоть дёргать. Толстую, небольшую, в мохне волос. – Ну же, с*, – тихо прошептал, ко меня потянувшись, – не стесняйся. Возьми его… рукой… А лучше в рот… – сладко сглотнул. – Что тебе стоит? – с мукой и в то же время требовательно.

– Вы, – не выходило громко звучать, я как змея шипела. От испуга, от отвращения голос надламывался и дрожал. – Я орать буду, – понимала, что урода тормозить нужно, не позволять меня трогать. Шарахнулась от него на другую сторону, к стене прижалась.

– С*! – плюнул злобой и ко мне двинулся Алексей с торчащим причиндалом. – Сначала дразнишь, а потом не даёшь…

– Никогда не дразнила, – вела бестолковый спор, на деле просто отвлекая от насилия.

– Я кормлю, одеваю… Неужто сложно меня ублажить? – перешёл на крик, и тогда я метнулась прочь.

– С*! – досадливо рявкнул отчим, за мной ныряя. Как вскочила, уклоняясь от его рук, плохо понимала, я сама не спортивная девочка, но у меня вышло. Прям через спинку дивана перешагнула, голыми ногами на пол приземляясь. А боров, несмотря на нетрезвость, тоже с диванчика лихо за мной подорвался. Дорогу перекрыть не успел: я из комнаты первее выбежала, в чём была – в трусиках и футболке.

– Мам! – с воплями в спальню родительницы заскочила, да так и остановилась, как вкопанная. Не было матери!

– Ну что, – хмыкнул за спиной отчим. – Сама пришла! А потом скажешь, что я тебя заманил? – глумился Алексей, даже не пытаясь убрать свой торчащий член.

Подступал ко мне медленно и хищно. Знал, что я в ловушке, несмотря на то, что попятилась от монстра.

– Не трогайте меня, – суматошно думала, как выбраться из переделки. – Дядя Лёша, образумьтесь, – грозно посоветовала, стараясь отвлечь. – Скоро мама придёт. Ей не понравится, что вы ко мне лезете.

– Я? – гоготала отчим. – Так это ты меня соблазняешь! Задом крутишь, сиськами светишь.

– Я? – теперь подивилась недоумением.

– Ты! Ты! – закивал мужик, уже почти оттеснив меня в угол.

И тогда я решилась – метнулась в сторону Алексея, но в нескольких шагах до, сиганула на постель. По ней промчалась, да спрыгнула по другую сторону, уж близ двери. Спасение маячило перед глазами. Даже в коридор успела выбежать, но входная дверь оказалась закрыта на все замки, а если учесть, что мать у меня мнительная и их три!!! Было! Истерично замки прокручивала, а пальцы, как назло, не слушались. А когда Лёшу увидела, ещё теплилась надежда, что успею с последней щеколдой справиться… да не вышло. Вроде уже открыла, на себя дверь потянула, да отчим меня за волосы выдернул с порога. Слёзы аж брызнули от боли, зато от ужаса и паники у меня голос прорезался. Я заорала:

– Помогите!!! – Вместо истошного вопля, сопение в ладонь потную и вонючую получилось. Урод пьяный меня пленил. Рукой поперёк талии удерживал, другой рот зажал, да так, что захлебнулась собственным криком. Как куклу встряхнул: грубо развернул, пальцами в плечи врезаясь и только опять заголосить решила, оплеуху врезал. Вот теперь я потерялась в прострации: звон в ушах, перед глазами всё поплыло. Ничего не видела, но то, что отчим дверь захлопнул – точно. Сморгнула неожиданную пощечину, а в следующий миг меня в стену спиной воткнули, и в лицо мерзко перегаром дыхнуло:

– Шлюха надменная. Думаешь, не знаю, что ты уже под всей шайкой Новика была? С* невоспитанная. Всем даешь, а мне в падлу? Что?.. – в стену припечатал грубее. – Не так хорош для тебя? – треск ткани раздался. Отчим безжалостными руками тело моё ощупывал.

Я рыдала, пыталась закрыться, увернуться. Извивалась, отбивалась, а дядя Лёша тискал меня с садистским наслаждением. Мерзким языком на коже влажные следы оставлял: то на шее, то на щеке, то на руке, плече…

Я вопила, брыкалась, как припадочная, а урод лез с поцелуями, насильно меня к стене прижав. Мужик он крупный, мощный, куда мне с моей тощей комплекцией против озверевшего борова?

– Пусти! Пусти!!! – задыхалась злостью, отчаянием и слезами.

А она уже между ног моих протиснулся, плавки сдирая.

– Это что такое? – голос мамы нарушил потасовку: мои истеричные трепыхания и гнусные лапанья отчима. Алёша отступил резко, в расширенных от испуга глазах мелькнула паника.

– Он меня, – всхлипнула я, справляясь с бурей эмоций, что до сих пор била ключом. Меня колотило крупно, а дыхание надламывалось.

– Соблазняла с тех пор, как ты ушла, – поверх меня рыкнул наглец, искажая праву. – Малолетка бесстыжая, – ткнул в меня пальцем. – Только ты за порог, эта с* сразу ко мне приползла. И глянь, в чём пришла? – словно в доказательство кивнул на мой вид.

– Ах ты… – Мама с лютой ненавистью уставилась на меня.

– Неправда!!! – возмутилась я. И мои правдивые слезы не пройняли родительницу. Во мне бурлило возмущение и негодование. – Лжёт он!

– Да ну?! – бросил с наездом отчим, уже силу своего слова для матери моей ощутив. Скривился: – Я отказал, да спать отправил. А она, дрянь такая, – теперь на мать глянул, продолжая открыто лгать: – разозлилась! Так и сказала: «Матери расскажу, что ты, мол, ко мне пристаешь! – вранье лилось, как из рога изобилия. – Ну я и не выдержал… Решил с* проучить, – выкрутился из положения. – Трепку решил ей устроить! Хотел в ванную закинуть… и водой ледяной умыть… но она драться со мной решила… вот и застопорили в коридоре…

– Мам, – от возмущения даже слов не находила. Но матери уж всё равно было. Она и не желала дослушивать. Окатила лютым презрением, и в следующий миг меня вновь оглушила затрещина.

– Вот как ты мне платишь за любовь, паскуда! – зашипела гневно родительница. Красивое лицо побагровело от ярости, голубые глаза сверкнули ненавистью. – Пою, кормлю! Одеваю! А ты, мразь, моего мужика решила объездить?! – и новая затрещина прилетела. – Шмотки собрала! – в бешенстве меня в стенку влепила, да затылком о твердь приложила мать. – И прочь… с глаз моих! Нет у тебя больше матери!!! – брызгала слюной от гнева. Пока я мысли собирала, за шиворот футболки порванной, толчком грубым отправила в сторону комнаты моей:

– Пять минут! – в спину бросила. – И плевать, куда пойдешь, паскуда! Не звони, не вспоминай… Иначе я за себя не ручаюсь!!!

Она и правда не дала больше пяти минут.

Я быстро собиралась. Но… видимо не слишком.

Мать не сжалилась даже на уговоры отчима дать мне ещё шанс, и ему затрещину прописала. Поэтому он зверем диким зыркал, когда она меня по коридору толкала полураздетую в одном ботинке… и чемоданом не закрытым.

 Так и вышвырнула: сначала поклажу, потом меня, ещё и сапог второй следом швырнув. Прямо в меня. Пока приводила себя в порядок в холодном подъезде, она ещё и сумку с пакетом, которые я собрала, но подхватить не успела, тоже благородно на площадку выставила. И для пущего эффекта ногой притопнула ко мне… с лестницы. И только злорадно отметила, что вещи по ступеням рассыпались, дверью хлопнула. Всем видом показав, как мосты сжигала, да точку жирную ставила.

Никто из соседей не выглянул. Что ж… время такое. Всем плевать на других – самому бы выжить.

А потом я ковыляла с чемоданом и сумкой до остановки на трассе. Мне повезло, город ещё спал. Поэтому радовалась – не придётся оправдываться или лгать знакомым, которых часто встречаешь… особенно, когда момент неподходящий. А идти был долго. Ничего, я сильная… смогу…

И плевать, что холодно. Плевать, что слезы уже на лице ожоги оставили. Плевать, что больно и обидно. Села на остановке убогой, не видавшей ремонта десятки лет. Прикрыла глаза и с грустью подытожила, что теперь и семьи у меня нет!

Ни семьи, ни друзей…

С подругами не заладилось еще со школы. Странная зависть, нелюбовь, презрение сверстниц и девчонок постарше привели к тому, что я была одиночкой. Нет, у меня случались знакомые, но они быстро в стан врагов переходили – ведь если быть со мной, им тоже перепадало, а мало кто был готов к такому испытанию.

Школьники – злые, завистливые… вот и клевали, кто не с ними, кто слабее. Выживать слабому характером в своре диких шакалов невозможно. В городе были случаи суицида. Кто-то считал, что это выход, но я для этого была слишком увлеченной и влюбленной в жизнь.

Поэтому просто делала вид, что не замечала злых шуток, приколов, обзывательств, сплетен… Вот, собственно, почему и дотянула аж до одиннадцатого класса, хотя многие торопились школу покинуть в девятом.

И даже последний год был жутким. Частенько прилетала тонна радости и приятности со стороны Глеба. Парень из шкуры вон лез, чтобы отравить мою жизнь и учёбу подпортить. При том, что уже не учился в школе, но упорно подтрунивал.

Пару раз девчата стрелки устраивали, до драк не доходило, но гадости о себе выслушивала. Вот на такой разборке меня и заметил Ильюха. Они с ребятами шли откуда-то, а девчата меня заловили в парке, когда я возвращалась поздно… Обычные упреки: за мать, отца, шмотки, красоту – за всё сразу, много чего, о чём понятия не имела. Мол, ворона белая. С* умная. Заносчивая. Высокомерная…

Новик, нас заприметив, замер недалеко. Я видела, как угорал над бабскими разборками. А когда самая активная, Ирина Сявикова, уж очень меня не любила не пойми за что, руками передо мной стала махать. Нахмурился:

– Чё это вы к моей девушке лезете?– подошёл ближе, сигарету пожевывая.

– Твоя? – ахнула Ирка, на меня диким взглядом зыркнув.

– Ага, – кивнул зло Илья. – Окурок вышвырнул. Секунду толпу девчат изучал: – У вас проблемы? – с недовольством.

– Н-нет… – заблеяли девчонки, затравленно оглядываясь.

– А я услышал, что есть, и не врубился, с какого х*! – грубовато чеканил. – Претензии себе в зад воткнули, и прочь отсюда! – жест широкий и категоричный. – Увижу еще раз – мало никому не покажется…

Его слова вес имели для любого человека в нашем городке. Вернее, боялись его отца, но дело после этого случая поменялось кардинально.

Молодёжь страшилась попасть ему под руку, вот и избегали со мной пересекаться. Нет, меня не стали любить и боготворить, но откровенные издевки прекратились. Да и уважения особого не прибавилось – скорее зависть…

А если учесть, что Илья первый, кто стал ухаживать за мной, как за девушкой, конечно, я поддалась его очарованию. Крутой, популярный, красивый, благородный…