Русский разговор с «Красной графиней»

Эхом прозвенел дневной трамвай.

Усталость и тоска были привычны, но в тот миг он не мог знать долгого ужаса, который его ждал.

Всё.

Один на улице, в городе, во вселенной.

Жену только что поцеловал, она ушла. Сын уехал неделю назад.

У ног, на земле, – два рюкзака и сумка. В них ноутбуки, куртка, рабочие башмаки. Паспорт с бесполезными уже штампами, в папке с бумагами – решение суда о выписке из той, далёкой, квартиры.

Шум толпы, но никого нужного, родного, рядом нет.

И его самого – нет.

Бинт, спички, карандаш. Старый походный нож.

Телефон – на два звонка.

Без работы. Без денег.

Бездомный.

Почти нищий.

В длинной и бесшабашной кочевой жизни, в переездах, в случайных жилищах, в его рюкзаке всегда было только несколько книг. Одна, купленная отцом в детстве; другая, та самая, в которой когда-то был напечатан его первый рассказ, и ещё шеститомник Грина, подаренный ему женщиной с голубыми глазами. Своих изданных книг не хранил.

Но он же писатель, может и должен говорить о важном для многих…

Произошедшее было почти неожиданным, в растерянности не получилось сделать ничего нужного, но за несколько дней до рухнувшей жизни он всё-таки обратился к одному случайному знакомому, человеку, которого в минуту отчаяния можно было о чём-то спросить.

Без шансов, без логики. Без надежды.

Телефон. Сквозь уличный шум.

Странно, но сейчас звонил именно тот самый человек.

– Привет, ты уже нашёл, где будешь жить?

– Нет.

– Слушай, есть вариант…

– Записываю.

Его ждали, и это было первой необходимостью дня.

Внезапно мелькнула искра мелкой надежды, но постоянно и сильно думать о ней он не хотел, опасаясь ненароком загасить, лишиться так же неожиданно, как и обрёл. В голове по-прежнему ворочались, сталкиваясь в безответном страшном молчании, гулкие камни вопросов.

Автобус исправно выбрался из города, проехал по шоссе меж обычных полей, и скоро остановился посреди высокого, ровного леса.

Повернуть налево и пройти полтора километра пешком по тенистой грунтовке.

Он устроил рюкзаки на плечах, сумку повесил на шею.

Усмехнулся.

Без груза – пятнадцать минут, с неудобным жизненным багажом – двадцать пять.

Такое было знакомо. Он готов. Вперёд!

После города оглушила другая тишина.

О чём-то коротко и звонко разговаривали в кустах птицы, некоторые по каким-то своим крылатым надобностям перелетали через пустынную дорогу, замечали его и тогда кричали громче. Сухой гравий под ногами скрипел, выворачивались отдельные мелкие камни, отскакивали по сторонам. Пыли не было, вчера и в городе шёл небольшой дождь.

На неожиданный стук дятла он попробовал быстро обернуться, пытаясь увидеть птицу в высокой плотной листве, но не получилось. Через минуту дятел начал громыхать по пустой сосне уже позади него, метрах в пятидесяти.

Он продолжал улыбаться.

По ровной дороге шагалось привычно, хотелось расправить плечи и с силой дышать, но мешали рюкзаки.

Справа вдоль дороги краснел богатый шиповник. Не зная ещё ничего, не загадывая надолго, он по привычке замечал мелочи. Ягод было много.

Строились дачники. Иногда шумели за лесом далёкие инструменты, по-рабочему уверенно кричали люди.

Из ближнего болотца за обочиной ярко глянули на него сквозь темноту тины и ряски, через нетронутые никем камыши, жёлтые кувшинки.

С весёлым отчаянием, одним движением, подкинул, поправил на шее неудобную сумку.

Сразу же за поворотом, после моста через тихий ручей, он увидал странный длинный дом. Наверно, тот самый, в котором когда-то жила графиня.

Грохотало сердце.

Открыл калитку.

С деревянной скамьи посреди двора поднялся высокий, грузный старик.

– Ты кто?

– Писатель.

– Хороший?

– Самый лучший.

– Хвастаешься?

– Смеюсь! Мне хорошо.

Действительно, без рюкзаков и скинутой на землю сумки стало удивительно легко. Детским ароматом полевых ромашек коснулось давно уже забытое чувство предстоящей свободы.

– Пожить пустишь?

– Живи.

– А сколько платить? Условия?

– Нисколько. Книгу про графиню сможешь написать?

– Смогу.

И тут же придавила сердце тёмная, скользкая осторожность. Задрожали руки, заверещал внутри знакомый жалкий испуг. Опять впустую? Снова издательствам его книга не будет нужна. Сколько раз уже с ним было такое, обжигало, бросало лицом в грязь…

– А зачем? Кто напечатает такую книгу?

Старик хитро поплевал на окурок, вдавил его в почти полную стеклянную банку.

– Создам условия. Ты будешь думать, писать, а я – показывать тебя туристам за деньги, ну, вроде как знаменитость. Вот, мол, приехал из города, живёт у меня в имении, пишет роман про богатую немецкую графиню. А там, как получится, – у неё же куча наследников за границей осталась! Договорились? Сможешь?

– Да.

Немного ещё так хорошо подышать – и он, действительно, сможет всё.

– Пошли, покажу окрестности. Чтобы знал обстановку, когда попрошу по хозяйству помочь.

Хозяин провёл его по владениям, рассказал историю места.

В молодости, во времена бешеных автомобильных и таможенных денег, Хозяин купил недалеко от города двести гектаров земли, край леса, озеро и развалины бывшего графского имения. Давно ещё, сразу же после войны, новая власть взорвала главное здание, испытывая нужду в кирпиче для строительства рабочих бараков, а вот вспомогательные постройки остались.

– Здесь была конюшня, в этом доме жили птичницы и кухарки, а правая пристройка – каретный сарай. Хочешь увидеть, что осталось от графских хором?

Хотелось слушать, соглашаться видеть и узнавать.

Тот далёкий, случайный доброжелатель, который дал ему этот удивительный шанс, успел предупредить по телефону о характере Хозяина, немного рассказал и о графине.

Всё совпадало.

Вздорный, нелюдимый, себе на уме.

Так оно и есть.

А графиня…

Звали её Марион.

Жила она здесь, молодая, в прежние немецкие времена, продолжала семейное дело, управляла огромным имением. Во время большой войны, когда наши наступали и были уже совсем близко, собралась графиня в один момент, вскочила на своего коня и по весенним дорогам, забитыми беженцами, рванула в Германию.

Там она стала знаменитой на всю Европу журналисткой, скучала по родным местам, но никого не винила в том, что всё так получилось. Была Марион честной, умной и прожила хорошую, интересную жизнь.

Всё было удивительно близко: вековая буковая роща, просторное озеро, место, заросшее одинаково ровными молодыми берёзами.

– Вот.

Хозяин высморкался на кусты, махнул в сторону берёзок.

– Здесь было огромное трёхэтажное здание, дворец, больше сотни комнат. Зимний сад, каминные залы, картинная галерея. Говорят, что там висел даже Рембрандт, в прежние времена короли сюда приезжали, фрейлины. Потом привезли однажды на грузовиках наших военных курсантов, разобрали они ломами здание до ровной земли, мраморные и бронзовые скульптуры в аллеях взрывали толовыми шашками, в учебных целях.

– Идиоты.

– Ага. Пошли в дом, покажу твоё жильё.

Тихо.

Грязь, запустение, большой проходной двор, заросший одуванчиками.

Ржавый мангал в углу.

Вдоль длинного забора валялось какое-то непонятное хозяйственное барахло, из последних сил держалась на центральных шестах огромная армейская палатка, раздёрганная по многим швам дождями и ветром, с оборванными верёвочными оттяжками.

– Бывали времена, сюда на корпоративы мужики из города толпами ломились. Деревенское мясо, хорошие шашлыки, без лишних глаз…

За калиткой во внутренний двор звякнула цепью собака. Через щели забора – большая.

– Не грозная?

– Чего?

– Пёс, говорю, не кусачий? Без тебя, если в дом соберусь идти, не набросится?

– Дай ему лопатой в лоб или косточку с мясом – сразу же подружитесь.

Огромный жёлтый пёс, испуганные прозрачные глаза, встал на дыбы, забегал, радостно зарычал, запрыгал вокруг Хозяина.

– Сейчас, сейчас, принесу тебе пожрать, подожди…

Ошейник, длинная прочная цепь, трава около будки вытоптана до земляной грязи, всё завалено сухими, не раз грызенными костями; собачьим дерьмом, недавним и давно уже закаменевшим на летней жаре в светлые катышки. Всё это вокруг будки – насколько хватает цепи.

Побитая эмалированная миска с остатками тухлой воды, с присохшими листьями и травинками.

Хозяин хмыкнул.

– Чего, не нравится?

– Нормально.

– В доме я живу один. Всего здесь тысяча двести квадратных метров. На втором этаже есть несколько комнат, кухня, все пустые. Так что мешать друг другу не будем, в гости буду к тебе иногда заглядывать, постучусь, если что. Жильё бесплатное, как и договорились, но еда – твоя, покупай за свои, готовь, что хочешь. То, что там всё старое, ну, газовая плита, дверца у холодильника сломана, не обращай внимания, оно мне всё равно сейчас уже без надобности. Менять ничего не буду, нет денег, чтобы безо всякого толка тратить. Устраивайся, спрашивай, если что не поймёшь. У меня в моих комнатах есть всё.

– А с интернетом тут как?

Старик-хозяин широко и беззубо улыбнулся.

– Повезло тебе, писатель! Только вчера должники провели сюда сеть, вон, столбы и провода из окна видно, можешь посмотреть. Компания, которая этими делами занимается, лет десять назад проложила по моим полям свой кабель в соседний посёлок, а платить всё забывала. Недавно я намекнул им на долг, ребята предложили не деньгами рассчитаться, а интернет мне сделать. Я-то в нём мало что понимаю, но подумал, что пригодится. Вот, пригодилось. Так что ты везучий!

Мощная стальная дверь в старинной кирпичной кладке первого этажа объясняла многое: и осторожность, и одиночество. Сварная, с прочным внутренним замком.

– Вот, держи, твой ключ от входа. Только не потеряй, сам платить будешь за новый, если потеряешь.

Широкая деревянная лестница со стоптанными толстыми ступенями скрипела, но подниматься по ней было удивительно удобно.

– Древняя лестница?

– Да, по ней ещё графиня мелкой пацанкой к своим дворовым подружкам бегала.

– Ого!

Хозяин остановился, отдышался в полумраке этажа.

Прямо – такая же глухая стальная дверь.

– Здесь живу я. В случае надобности – стучи, или позвони по телефону. По пустякам не колотись, не люблю. По утрам просыпаюсь долго. Вот, ещё…

Стены в старой штукатурке, пыльные, в паутине.

Хозяин нащупал на стене чёрный выключатель, щёлкнул.

– Ну вот, свет в порядке. Смотри, это – котелок. Прежний жилец, жил тут один умелец до тебя, работал в цеху, настроил отопление по гостевым комнатам, разводку сделал. Проверить только надо, в рабочем состоянии сейчас система или нет. Дрова есть, правда немного. У меня-то отопление электрическое, мне хватает.

Откашлялся, нагнулся, бросил окурок в поддувало котелка.

– Всё, я пошёл отдыхать. Осматривайся, живи. Потом поговорим.

Жизнь.

Случайно, зыбко и странно.

Ему в очередной раз дали кусок жизни. Без ясного, чёткого горизонта, безо всего того, что хотелось бы иметь прямо сейчас, но…

Вокруг тишина и нет рядом явного зла и обмана.

Это – факт. Выдохни прежнее, сумей начать новое.

Но ведь всё, о чём он писал раньше в своих рассказах, происходило!

Герои и жертвы, короли и простолюдины, ярость драки и нежный смех в те самые утренние мгновения, когда весь мир ещё обязан спать, – всё это было в его жизни. Рядом с ним свободно жили преданные могучие собаки и чудесные весёлые женщины…

Торопливый осенний вечер.

Рассмотреть всё подробно не удалось, да и не хотелось. Потом.

Легкомысленная и беззамочная входная дверь в гостевую половину, после неё – квадратный коридор; слева, в большой комнате, – чёрный, вонючий, в ржавых потёках, с высохшей от ненадобности водой унитаз.

Рядом с ним – подбитая жестяная ванна с кирпичом вместо одной ножки.

Зеркало на стене, в мыльных разводах и потёках.

В зеркале – худое, измученное, усталое лицо.

Не надо…

Есть же стеклянная полочка! Есть и стакан для зубной щётки! Правда, в пятнах какой-то жижи и пены с чёрточками бритвенной щетины. Ерунда! Промыть кипятком, протереть сухой бумагой – пустяк работа. Это потом сделаем легко, так, что дальше?!

В кухонной раковине – блестящий дохлый жук, опять паутина, толстенный слой жирной грязи. Вода из крана – сначала тонкой струйкой, ржавая; потом посветлела, побежала быстрей…

Сейчас бы кофе!

Ему давно уже был знаком приход после первой утренней чашки кофе. Через полчаса почти всё становилось ясным, казалось простым, требовало движения и дел.

Сейчас бы только немного крепкого кофе…

Дверцы почти всех кухонных шкафчиков болтались на сломанных петлях, внутри каждого валялся одинаково бесполезный многолетний мусор.

Единственное, что нашлось, и было пригодно для ведения хозяйства, – оббитый по краям двухлитровый металлический ковшик.

Отлично!

Ковшик – в раковину, под воду, полностью, отмокать.

Нашлась ещё столовая ложка с иностранными буквами.

И ложку – в ковшик.

Большой холодильник у дальней стены, подпёрт стулом.

Внутри – электрический свет, смрад.

Дверца морозилки вырвана с креплениями, забита пакетами с огромными мясными костями: мослами и лопатками.

Кровь годами капала из этих и прежних пакетов на нижние полки, на раздавленные пустые коробки кефира, на упаковки с остатками недоеденных убогих сосисок.

Здесь будет новая еда.

Завтра.

Жужжали в вечернем оконном свете мухи, огромные, зелёные, и множество других, маленьких и стремительных.

В каждой из трёх комнатах на тумбочках стояли телевизионные монстры. Древние и бесполезные иностранцы таращились в пространство своих саркофагов выпуклыми толстостенными экранами, запомнив ими навсегда ушедшую богатую жизнь. И внутри себя, и снаружи.

Проводов и антенн, которые связывали бы их с действительностью, обнаружить не удалось.

Спальная мебель была изготовлена и приобретена примерно в то же самое время, что и богатые телевизоры.

Диваны смешные и пыльные – ну и что?!

Есть, где жить! Есть, где сегодня спать…

Заколотило.

Непривычно маленькие деревянные окна.

В одном из них всё ещё опускается осеннее солнце, за стеклами другого, противоположного, поэтому уже тёмного, настойчиво посвистывает незнакомая близкая птица.

Теперь так будет каждый вечер…

Без предпочтений, наугад, выбрал дальнюю комнату, составил рюкзаки в угол, достал старые джинсы, майку, переоделся.

Гостевая кровать площадью в десять квадратов когда-то кому-то зачем-то дарила блаженство. Ничего из белья рядом не было: ни простыней, ни наволочек, ни одеял.

Грязный, в разводах, мощный матрас.

Тощая, насквозь пыльная подушка валяется рядом с кроватью.

Поднял, отряхнул.

В комнате ещё сохранялось ранневечернее тепло уходящего солнечного дня.

Отдохнуть.

Нужно немного отдохнуть, подумать, а потом…

Лёг и провалился в сон, как в пропасть.

Очнулся от вежливого, аккуратного стука в дальнюю дверь.

– Да, да, я здесь!

Вскочил, пробежал по череде непривычных ещё, сумрачных, комнат к выходу. Проковылял, не успев даже завязать шнурки на башмаках.

Хозяин уже стоял в дверном проёме.

Мощный, высокий, в брезентовой рабочей куртке, в резиновых сапогах.

– Не разбудил?

– Да я так, немного…

– Я костей взять собаке. И чайник принёс тебе, он у меня на кухне давно уже без дела валяется. Включи, попробуй. По-моему, не перегоревший. Воды плесни немного, воткни-ка. Ну вот, зашумел…

Хозяин выгреб из кровавого холодильника пакет с костями, присел на стул.

– Воду из крана прямо так пить не нужно. Она здесь из колодца во дворе, электрический насос качает, без всякой очистки. После сильного дождя иногда бывает ржавая, болотиной пахнет, но умываться, суп из неё сварить можно. Ладно, я пошёл.

– Спокойной ночи.

Обернулся. Прозрачный, пристальный взгляд. Непонятный и равнодушный.

Тёмная комната к позднему вечеру уже остыла от дневного тепла.

Не засыпалось. Как только приходила мягкая дрёма, его начинало колотить, в судорожном ознобе сводило руки, шею.

Вскакивал, разминался, пробовал снова уснуть.

Куртка в рюкзаке была, но её следовало беречь в чистоте на случай каких-то непременно важных встреч. Единственной приличной курткой укрываться никак нельзя.

В очередной раз поднялся с кровати, включил мутную лампочку, поочерёдно, стараясь не скрипеть, открыл полированные платяные шкафы вдоль стен.

Разное житейское барахло. Разломанный радиоприёмник, теннисная ракетка с рваными струнами, несколько баночек с пуговицами. Запутанная поплавочная удочка, электрический шнур с вилкой, смятая картонная коробка с мелкими гвоздями.

Из просторного и возможно тёплого имущества – несколько негнущихся, плохо, не до конца выделанных звериных шкур. Четыре енота, одна волчья. Сухие, но не воняют.

Перетащил их ближе, набросал на кровать, лёг, попытался удобнее укрыться добытыми шкурами. Получилось, как лохматыми листами жёсткой фанеры…

Очень скоро сквозь сон почувствовал, что от холода заколотило в очередной раз, но уже гораздо сильнее. С первой попытки не смог даже разогнуться, зубы сжимались сами собой, до скрипа, до боли в скулах.

Встал, выпрямился, кое-как добрёл до унитаза.

Возвратился в комнату с уже принятым решением, поочерёдно швырнул шкуры в шкаф. Приподнял огромный матрас, лёг на второй и укрылся верхним, рваным, ватным и толстым, как огромной бетонной плитой.

Болеть нельзя!

Будильник поставил?

Да.

Сон.

И снились ему хорошие дома, счастливые семьи, живущие в них; умнейшие люди, которые были бы рады повстречать именно его…

Утро, звонкие птицы.

Решения, принятые в минуты отчаяния, чаше всего бывают неправильными. Но иногда случаются отнюдь не грустные исключения.

Думал. Думал. Думал.

Не позволяя появляться никаким воспоминаниям думал.

Вспоминать нельзя! Ничего. Никого.

Вот как только настроится жизнь, можно будет разрешить вернуться воспоминаниям.

Сейчас не надо, ни к чему это, бесполезно…

Думать нужно только о мелочах. Досадно, но именно от мелочей зависит его сегодняшняя жизнь.

Неожиданно понял, что его жизнь уже разделена на три части.

Было прекрасное, удивительное прошлое, есть бредовое настоящее.

Каким будет его будущее? Нужно ли будет улыбаться многим необязательным людям? Сможет ли он сидеть рядом с ними за праздничным столом, слушать их пустые, тупые, жадные разговоры, есть зачем-то придуманные ими салаты?

Как он будет возвращаться в тот мир?

Какой будет его новая, третья жизнь?

Но она будет.

Обязательно.

Как приветствуют язычники долгожданный восход солнца, так и он обрадовался, когда сквозь деревья в окно сверкнули первые утренние лучи.

Не голоден. Выспался. Успокоился. Теперь нужно просто думать.

На цепи…

Работы нет. Остатка денег хватит только на еду и, иногда, на автобус до города. Искать жильё в городе? За него нечем платить. Искать работу? С таким деревенским жильём работа возможна только сменная. Попался. Ловушка.

Думать…

Без фантазий, только факты, как бы ни хотелось уютно помечтать о свершениях.

Есть жильё, пусть убогое, грязное, но есть. Что ещё? Немного расходных денег. Есть время.

Заняться книгой о графине? А вдруг действительно получится? Вдруг – выход?!

Да, конечно, стоит попробовать. Пока не придумаются какие-нибудь лучшие варианты.

Хорошо. Правильно.

Бедный поэт, умей удивляться собственной жизни…

Графиня Марион?

С ней ведь тоже когда-то случилась беда, но она смогла справиться с жизнью. И он тоже сможет…

Нетерпеливо умылся, побрился. Стараясь быть тихим спустился по древней лестнице.

В хрупкой тишине солнечного утра медленно вышел за ворота.

Птицы, птицы, птицы… По-разному шелестели деревья.

Озеро в безветренный полдень сверкало полосой до самого дальнего берега, только под тенью высоких буков на воде держались плотные полотна темной ряски.

Он поднялся на крутой холм.

Тонкие солнечные лучи пробивались сиянием через листья больших деревьев, и падали узорными дрожащими пятнами на густую траву.

Вырезал из ольхи палочку, шёл по давней тропинке, внимательно раздвигая и рассматривая заросли.

Приятного спокойствия не получилось.

В одной из глубоких ям на лесном склоне, которую давно оставили после себя местные искатели сокровищ, лежал мёртвый бобр.

Стены глинистой ямы были высокие, отвесные, после последних дождей – скользкие. Бобр оступился в темноте или был слишком любопытным. Выбраться из ловушки у него не получилось.

Жалобно кричал, наверно…

На берегу разжёг костёр.

Всё, как и прежде… Только тихо у огня, не слышно знакомого смеха и голосов.

Потом.

Сейчас – о сегодняшнем.

Всего лишь второй день здесь, а мысли уже о том, как вырваться.

Больше не хочется суетливо вертеть головой по сторонам, жадно замечая интересные, но совершенно непрактичные дела, с тем, чтобы немедленно и безрассудно бросаться заниматься ими.

Многие люди счастливы, но почему у него нет ничего, что в полной мере имеют они?

Он, безусловно, умён, его жизнь получилась волшебной и удивительной. Почему же в последнее время ничего не складывалось так, как он задумывал, не приносило радость и не подтверждало правоту собственных решений и действий?

Мечта.

Ради неё он создавал свои миры, ради мечты он с такой лёгкостью часто страдал, преодолевая очередную неудачу. Терпеть можно было всё, но самые близкие люди, которые встретились в жизни, не понимали его мечты, не были уверены, что ради такого итога можно какое-то время быть несчастным.

В чём же тогда их вина? Ни в чём. Они верили, что он сможет сделать для них многое, но у него раз за разом ничего не получалось…

Сейчас ему нужна тишина, спокойствие, уверенность в том, что делаешь самое главное.

Всё для этого уже есть. Жильё, пусть жалкое и убогое, но ничего, он стерпит и это.

Его – нет.

Нет ни для кого в мире. Никто не знает, что с ним и где он.

Значит, будет покой. Впрочем, он уже есть. Но скоро должен быть покой такого качества, который позволит иметь возможность заняться делом, непременно ведущим его к мечте.

Он же писатель, должен им быть. Настоящим. Вот этим и нужно заниматься прямо сейчас.

Книга?

О графине? Да.

Небольшой костёр прогорал.

Дров он с расчётом собрал примерно столько, сколько времени отвёл себе, чтобы смотреть на озеро и думать о мечте.

А потом – нужно будет доесть хлеб и работать.

С ближнего пригорка длинный дом показался уже давно знакомым, милым, понятным.

Всего несколько шагов.

Пора возвращаться.

Торопился, в азарте нетерпения сбежал вниз по травяному склону крутого холма.

Уже привычно открыл калитку, прошагал по кирпичной дорожке, потрепал по огромной башке жёлтого пса, бросившегося ласкаться.

Хозяин по-прежнему сидел во дворе за деревянным столом, дымил сигаретой, не выпуская из руки привычную стеклянную банку для окурков.

Не приподнялся со скамейки, но подмигнул.

– Выспался?

– Нормально. Прогулялся немного.

– А-а, это хорошо… Про графиню скоро начнёшь писать?

В ответ он захохотал громко, с удовольствием.

– Сегодня же, немедленно! Обещаю. Это совпадает с моими жизненными планами. Только вот сейчас немного похожу, жильё подробней посмотрю, а там и за твою графиню возьмусь.

Хозяин помолчал, прищурился.

– Теперь-то она и твоя. Чайником пользуешься, работает?

– Не пробовал ещё. Кофе немного одолжишь? И воды.

– Ого, аристократ! Кофе, прогулки ему… Да, кстати. Осторожней по траве ходи, смотри под ноги. Здесь везде змей очень много.

– Опасные?

– Гадюки, ужи. Места тут низинные, водяные, летом лягушек туча, кузнечиков всяких, змеям рай. За калиткой увидишь большой старый пень, обрати внимание. Попросил лет пять назад тракториста выкорчевать, тот пень дёрнул, но никуда в сторону не отволок, так посреди поля и бросил. К чему это я? А, да! В пне этом самое змеиное гнездо, тепло им, мокро, спрятаться есть где. По весне они там целыми клубками шипят на солнце. Сжечь нужно будет этот пень, облить солярой и сжечь. Как только ветра не будет, чтобы на сухую траву не перекинулось…

То, что хочется больше всего в жизни, – жить без суеты.

Без мелких, нудных обязательств, без принуждений, без обязанностей, не вовремя определённых для него кем-то.

Хочется сделать много, очень много для милых, родных людей. Но только обязательно самому, без ножа у горла и оскорбительных пинков… Ведь когда-то у него неплохо получалось делать хорошее для других.

Но сейчас он беспомощен. Поэтому нужно ждать.

Знал, с чего начнёт: у костра попробовал подробно придумать, как будет действовать.

Сначала – быт.

Нельзя, чтобы мелочи отнимали какое-то время, даже простую минуту, которая скоро может стать очень важной. Он помнил сладкую дрожь настоящего дела, когда мысль настроена как тетива лука и точные строки летят туда, где им положено быть.

Прошёлся по комнатам, выбрал самую маленькую мансарду.

Скоро наступят холода, в такой крохотной будет проще согреться.

Обои смешные, с машинками, воздушными шариками и лукавыми иностранными малышами с рыболовными удочками в руках.

Детская. Для гостей.

Раскладной диван передвинул вплотную к стене, потом кое-как, с остановками, перетащил из дальней комнаты тяжеленную подставку для телевизора. Она больше всего напоминала письменный стол и очень удобно встала у окна.

Позабыв про намеченную очерёдность дел, и понимая, что суетится уж очень как-то по-мальчишески, нетерпеливо устроил рядом со столом обычный стул и сел.

Положил руки на стол.

Напротив – окно.

Простое зелёное поле, далёкий лес. Внизу – кусты, какое-то деревце еле дотягивается и постукивает ветками по стеклу; чуть в стороне, но тоже близко, – густая высокая ель, широкие лапы.

Восток.

Солнце обязательно станет его другом, рассвет будет приходить именно в это окно.

Как же здесь здорово…

Притащил ещё одну тумбочку, поменьше, устроил её у двери. Для вещей. Для рюкзаков.

Опять сел, ещё раз, но уже пристально, внимательно посмотрел в окно.

Тишина!

Только птицы, только птицы, крохотные, стремительные птицы…

Стол, компьютер, блокнот. Рядом ручка, карандаш на всякий случай. Всё ровно, аккуратно.

Опять вскочил, прошёлся по череде пустых распахнутых комнат, собрал все удлинители, какие нашёл.

Ведь когда-то должна быть и у него настольная лампа!

Ещё утром Хозяин, ещё раз пристально рассмотрев свою толстую записную книжку, продиктовал ему все необходимые цифры.

Всё было подключено, он волновался.

Интернет есть! Невероятно…

И раньше, приступая к любой важной работе, он всегда первым делом готовил таблицы. Создавал папки, называл их, придумывал простое название темы.

Как звали графиню? Марион. Отлично.

Тема «Марион».

Файл «Текст. Марион. Старт»

При работе со своими книгами ему так было привычно и удобно контролировать себя.

Поэтому следующий файл – «График. Марион».

День первый, день второй, третий… Он всегда отмечал, сколько написано знаков с пробелами на начало дня, сколько их стало в тексте ночью, в тот момент, когда он, обессилев в торопливой истоме череды образов, занемев неудобно согнутой спиной, выталкивал себя из-за письменного стола, отправлял умываться и потом спать, спать…

Субботы и воскресенья всегда отмечал в таблицах жёлтым цветом; а причины, если не получалось написать в этот день ни строчки, записывал коротко, чтобы помнить.

И это готово.

Дальше. Что же дальше?

Ах, да, кофе!

Многие из тех, с кем в жизни приходилось общаться, были уверены, что он очень брезглив. Во всём и со всеми. Вряд ли это было полной правдой, но его такая оценка устраивала.

Ковшик в раковине уже отмок, он выскреб его сначала начисто ножом, потом тщательно протёр куском грубой рыболовной сети, остатки которой нашёл в шкафу. Аккуратно повесил ковшик на гвоздик над плитой. Полюбовался. Пригодится.

Вода действительно шла из крана страшно вонючая, но для мытья посуды вполне подходящая, тем более, что маленький пузатый водонагреватель под мойкой исправно мигал красным огоньком.

Промыл чайник сначала горячей водой, потом покупной, питьевой, тоже взятой в долг.

Кофе!

С утра осталось ещё немного хлеба.

Сахар в кружке размешал своим охотничьим ножом.

Единственную ложку, большую, столовую, грязную и с немецкими клеймами, он, нетерпеливо ожидая первого горячего глотка кофе, не стал пытаться отчищать, оставил в кухонной мойке.

Уселся за письменный стол.

Окно.

Компьютер.

Кто ты такая, Марион?

Интернет.

Ссылок было много. Действительно, его графиня была знаменитой.

Совсем скоро стало интересно. Потом – очень интересно.

Дерзкая девчонка, аристократка, родители важные персоны, мать – фрейлина императорского двора, отец – депутат рейхстага.

Училась в Швейцарии, в юности много путешествовала по Африке. Очень любила скоростные автомобили, гоняла отчаянно и умело.

Ненавидела тогда ещё только вылезающих из нор нацистов, с молодыми друзьями, просвещёнными и образованными, тоже из аристократических семей, активно участвовала в коммунистических митингах. За свои левые взгляды получила прозвище "красная графиня"…

Ого! Вот оно то, ради чего любому писателю стоит некоторое время пожить в свинарнике рядом со змеями.

Так, что там дальше?..

Марион участвовала в подготовке путча, несколько раз ездила в качестве курьера в Швейцарию.

После провала покушения на Гитлера молодую графиню вызывали на допрос в гестапо, но потом отпустили.

Высокое происхождение? Связи?

В январе сорок пятого, спасаясь от приближавшейся советской армии, Марион бежала из своего имения в Берлин. Дороги были забиты беженцами, гоночные автомобили выглядели бы там бесполезными игрушками. Верхом на любимом белом коне Аларихе графиня за семь недель добралась до Берлина.

Вместе с прежними друзьями составила меморандум с перечислением мер, которые следовало бы осуществить западным союзникам. Позже на Нюрнбергском процессе…

Чего?! Она и там была?!

На Нюрнбергском процессе графиня предложила осудить преступления нацистов против собственного народа.

После войны журналистка Марион начала писать для еженедельника «Die Zeit».

Скоро стала главным редактором, немного позже – издателем «Die Zeit».

В качестве журналистки сопровождала канцлера Германии Конрада Аденауэра в его поездке в Москву…

Прожила Марион больше девяноста лет.

По случаю столетия со дня её рождения правительство Германии отчеканило памятную серебряную монету достоинством в десять евро с изображением профиля "красной графини".

Не отметив, но прочитав какое-то особенное из всех этих удивительных, огромных, значительных слов, он вскочил из-за письменного стола, с дикой, восторженной улыбкой принялся беспорядочно и взволнованно расхаживать не только по своей убогой каморке, но и по всем остальным тёмным комнатам.

Запомнил мгновение, когда точно захотел, чтобы Марион стала его другом.

Старшим, опытным, честным, очень умным и проницательным.

Её старые фотографии, кадры видео и кино поражали настоящестью. Спокойное уверенное достоинство, пронзительный взгляд. Способность не уронить себя.

Это же целый континент!

И он – здесь, где жила Она…

Он будет работать, он сделает всё, он напишет книгу о Марион!

Чуть тёмное окно.

Мелькнула первая робкая звезда.

Вздрогнул.

Он хорошо знал эти звонки.

Ненавидел столичные номера телефонов.

Звонили из банка.