Оскар

Голос.

Почти каждую ночь она просыпалась и плакала.

Громкий голос, страшный. Чёрный. Без слов.

Крик, почти стон.

Её голос.

Солнце.

Старенький, белобородый дедок уютно сидел на передних санях, дёргал понемногу вожжи и малозубо улыбался.

Рядом с санями шла молодая женщина.

Дедок поправил шапку, махнул лохматой рукавицей.

– Да садись ты, училка! Вот, рядышком, места всем хватит. Нечего ноги зря ломать.

Снег хрустел под подошвами недавно подшитых валенок, ветра не было, зимнее солнце светило приятно и радостно.

– Спасибо, дедушка! Я пошагаю, не устала ещё нисколечко!

– Ну, раз так, смотри сама…

Старый возница помолчал, но видно было, что ему уж очень хочется поговорить.

Далеко позади, почти в середине обоза громко кричали и звонко хохотали мальчишки.

Дедок намотал на левую рукавицу вожжи, правой рукой достал цветной кисет, ловко соорудил самокрутку. С удовольствием затянулся, ещё раз расплылся в доброй улыбке.

Вежливо откашлялся.

– От твоего-то никаких новостей с фронта нет?

– Да ты что, дедушка! Забыл, что ли?! Ещё в начале войны похоронка пришла. Погиб он.

– Позабыл, верно… Прости уж старика, память совсем худая стала. Разное чего такого за эти годы случилось, всё как-то забывается.

Виноватая, растерянная стариковская улыбка казалась жалкой.

Он пробормотал ещё что-то о долгих жизненных годах и затих.

Потом всё-таки повернулся.

– Много чего уже не помню… Ты же у нас учительница в селе, верно?

Мария расхохоталась, любуясь милым стариком.

– Да не учитель я, дедушка Трофим, а библиотекарь, сколько раз тебе уже говорила!

– Всё одно – людей чему-то учишь.

Солнце по-прежнему было ярким и чётким. Несколько минут помолчали. Старик, прищурившись, взглянул на пронзительное небо, тихо было запел, но скоро умолк.

– А чего у тебя в узелках-то? Чего так бережёшь, прижимаешь-то к себе?

– Книги. Обменный фонд, десять экземпляров. В райцентр везу, чтобы сменять на новые. Наши любят читать. Ты, деда, тоже ведь много читаешь…

– Да-а, точно… Когда-то Пушкина наизусть знал.

Старик приложил руку к глазам. Смахнул рукавицей иней с бровей.

– Чего там, деда, увидел?

– Слепит, больно уж яркое солнце… Чего-то над лесом в небе чиркнуло, на самолёт похоже. У тебя глаза помоложе, посмотри ты.

– Не, ничего там нет, только солнышко.

Дед широко развёл руками, собираясь обсудить важную тему.

– Припоздали мы с обозом сегодня. По уму-то нужно было бы затемно выехать. Теперь вот приходится не под берегом ехать, а напрямки, по самой середине озера, по-белому…

Старик снова посмотрел на небо, хмыкнул.

– Бабы говорят, что немцы уже рядом… Прошлой ночью за ручьевым лесом сильно громыхало, сам слыхал.

– Что ты, дедушка! Наши отсюда никуда не отступят!

Сморщился в улыбке, пыхнул самокруткой.

– И то правда, врагов нам в этих местах не надо. Да и кому мы нужны-то здесь, на озере: десяток лошадок, да деревянные сани. Рыбу мороженую в мешках везём, на склад. Чай не дивизия какая, боевая. Разве что для баловства немчуре, для любопытства…

Мария поправила нижний платок, обернулась.

– Мальчишки ничего не натворят? Одни ведь они там, на санях, сами так, в свою компанию, без взрослых, напросились…

– Ничего, ничего, ребятишкам погуртовать в радость, пусть… Кобылка-то у них там в санях смирная, не забалует. А сынок-то твой большой?

И опять Мария радостно выдохнула, улыбнулась.

– Если бы не война, в прошлом году в школу бы он у меня пошёл. Лётчиком мечтает стать! Сегодня вот с собой его взяла, пусть со старшими приятелями покатается. Всё забава, не дома же ему в такую погоду сидеть!

Всхрапнула белая лошадка, что-то закричали позади мальчишки, весело споря, продолжал ровно хрустеть плотный снег под полозьями.

Мелькнула через солнце тень.

Взрыв. Грохот. Тишина.

Звуки пропали.

Мария обернулась. Всё почему-то уже было не так.

Над обозом стоял дым, бегали там по сторонам и вокруг чего-то чёрного люди. Рвалась из упряжи, вставая высоко на дыбки, чья-то рыжая лошадь.

– Миша-а-аня! Ми-и-и-ша-а-аня!

И голоса своего Мария тоже не услыхала.

Мгновения ещё поприжимала книги к себе, потом спохватилась, швырнула их в сторону, на снег, и побежала.

Обоз, расколотый взрывом, был ужасен внезапной неправильностью.

Все ближние лица казались искаженными одинаковым страхом.

От последних возов к чёрной водяной яме тоже бежали люди.

Наверно, они все кричали, но Мария их не слышала. Только видела сплошь открытые рты.

На месте взрыва бросилась прямо в черноту.

Бабы в десяток рук оттаскивали Марию от ледяной дыры, хватали за плечи.

Старичок, весь мокрый, в крови и в снежной воде, суетливо бегал вокруг неё.

Внезапно прорвались звуки и первое, что донеслось, был голос знакомого, доброго дедушки.

– Не надо, милая, тебе туда! Не надо! Ишь чего удумала, в воду прыгать. Глыбко здесь, всё равно никого не достанешь!

Подбегавшие к взрыву бабы начинали реветь громко и похоже друг на дружку. Некоторые с визгами растаскивали по сторонам, бросали в снег своих мокрых, оглушённых взрывом мальчишек.

Кто поотчаянней, из молодых, хватали Марию и за одежду.

– Глубоко же здесь, Машка! Не надо!

В воде, среди кусков мёрзлого снега, – солома, пучками и с мусором, кровь, много крови в воде.

А дед всё продолжал соваться перед ней со своими рукавицами.

– Не евоная это кровушка-то, не его! Не смотри, голубушка, туда так, не смотри! Лошадиная кровь-то! Вспороло её проклятой бомбой, во как! Разок только она и поднялась, морду высунула из воды, крикнула и утонула.

Всё стало ненужным.

Мария рывком дёрнула рукав полушубка из чужих рук.

– Пустите.

Бабы переглянулись.

Спокойно шагнула, опустилась на колени у воды. Стояла молча, смотрела в грязную воду.

Тихо.

Плавала солома, бурый снег, льдинки.

– Ты помолись, помолись, Маша!

Упала навзничь, заколотилась.

Всё.

РЕШЕНИЕ

Молодая женщина, в тёмном жакете и фетровом беретике, с чемоданчиком в руке и с плотным рюкзаком на плечах, не вызывала интереса ни у кого из спешащих людей. Конечно, мало ли таких дамочек проходило по мрачным перронам этого огромного вокзала в последние бешеные дни.

Чёрные немецкие надписи на красных кирпичных стенах, незнакомые указатели и странные надписи на эмалевых табличках…

Толпа приехавших недолго просуществовала в суете и неразберихе. Люди, наконец-то освободившись от трудной дороги и ожиданий, торопились выбраться из сумрака здания на воздух.

Только что прибывший эшелон опустел, затих, паровоз тоже устало шумнул паром и замолк.

У дежурного по вокзалу Мария спросила, где находится городская комендатура.

Пожилой толстый железнодорожник объяснил всё толково, подробно, но покачал при этом головой.

– Не советую добираться туда пешком. Часа полтора идти. Возможны неприятности, на улицах до сих пор опасно. Часов в тринадцать с вокзала наша машина в комендатуру пойдёт, могут вас захватить

Мария усмехнулась.

– Опасно даже днём?

– Смотрите сами, ваше дело…

Сквозь стекла высоких входных дверей вокзала уже виднелась солнечная площадь, но Мария толком не рассмотрела её, едва успев выйти на улицу.

– Эй! Эй, гражданочка! Да-да, вы!

Железнодорожный дежурный толкнул дверь на улицу почти сразу же за ней. Видно было, что он очень спешил, внезапно выскочив из своего кабинета, запыхался, догоняя Марию, но улыбался.

– Извините! Нет, нет, ничего страшного, не волнуйтесь! Просто наша машина подошла пораньше, вот она стоит! Рекомендую всё-таки добраться до комендатуры на ней. В любом случае – безопасней. Да и с вещами поудобней, не нужно в руках нести.

И день оказался солнечным.

И люди в этом городе неплохие.

Мария рассмеялась.

– Хорошо! Уговорили.

Пожилой человек в белом форменном кителе продолжал быть добрым.

Открыл перед Марией дверцу кабины грузовика, помог сесть.

– Давайте, я ваш чемоданчик в кузов аккуратненько закину. Ого! Тяжёлый какой!

– Там книги.

– Так много?!

– Штук десять, не помню точно.

Город напоминал вдребезги разбитую тяжёлую чугунную решётку.

Его немецкое название было похоже на кусок такой же чёрной узорной чугунятины, казалось колючим и трудным.

А новое, советское, имя города вообще мало подходило для того, чтобы стать смыслом продолжения жизни Марии.

Кёнигсберг.

Калининград.

Она смотрела по сторонам, шептала эти два слова и привыкала…

Машина трудно, спотыкаясь на битых кирпичах и замедляясь между засыпанными камнями ямами, проехала через мосты.

Справа, на острове между рек, стояла огромная, без крыши, немецкая церковь с выгоревшими чёрными внутренностями. Даже без рухнувшего шпиля её величественные стены и фасад продолжали стремиться в небо.

– Это собор у фрицев был. Какой-то знаменитый.

Шофёр снова чертыхнулся и дёрнул руль в сторону.

Казалось, что после тех уже далёких военных пожаров городская земля и камни всё ещё оставались раскалёнными и продолжали медленно остывать даже в это пронзительно прохладное и солнечное майское утро.

Чёрные руины с пустыми оконными проёмами походили на толпы молчаливых каменных мертвецов.

Насколько было видно, дальние, почти безлюдные улицы в стороне от главной, по которой они ехали, были засыпаны обугленными обрывками бумаги, тряпками и недогоревшим деревянными рамами.

После реки и собора поднялись в горку.

Стены и башни каменного чудища, возникшего перед ними, были видны издалека, но то, что Мария на ходу продолжала с внимательным восхищением и испугом рассматривать ещё минут пять, поражало каждым новым изгибом.

– А это здешний замок. Главный фашистский. Короли здесь всегда жили и прочие псы-рыцари.

Марии казалось, что она позабыла выдохнуть.

Мощь! Чёрная мощь. Вот ведь откуда они пришли…

Ехали дальше.

Большие жилые дома по обе стороны широкой когда-то улицы были одинаково развалены взрывами.

В начале просторной площади торопилась по своим делам стайка молодых гражданских ребят и девчонок. Кто-то чего-то там задорно кричал, некоторые пели, девчонки хохотали.

– С завода ребята, наши… У них здесь почти каждый день субботник, город понемногу помогают восстанавливать, по нескольку бригад сюда с утра привозят.

Другие парни в майках, уже совсем по-летнему загорелые, таскали на ломах трамвайные рельсы, укладывали под них шпалы. Девчата занимались газонами, сидели, как птички, на клумбах, прикапывая небольшие кустики и цветочную рассаду.

– Как думаешь, гражданка, получится у них?

Выехав на ровную дорогу, на площадь, шофёр повеселел, прищурился лукаво.

– Получится. Обязательно получится…

Мария вздохнула и счастливо улыбнулась, прижимая к себе рюкзачок.

В комендатуре ей пришлось толкнуться в несколько кабинетов, пока не определился нужный.

Моложавый, стройный майор предложил присесть.

– Вас куда направлять? В промышленность хотите? В сельское хозяйство? Есть большие разнарядки на строительство.

– Только не в город!

– А откуда вы сюда прибыли? Кем работали, служили?

– Вот, в документах всё есть. В нашем посёлке, в Новгородской области, артель большая была, рыбу ловили на озёрах… Я библиотекарем там после техникума работала, а в военное время – ещё и учителем в начальную школу преподавать привлекали.

– Ага.

Офицер задумчиво приподнял кончиком карандаша козырёк фуражки.

– Вот, точно! Недавно сообщили, что требуются рабочие кадры в рыбную промышленность. На заливе в данное время организуются рыболовецкие колхозы и артели. Дело вам знакомое, думаю справитесь. Обратитесь к местному уполномоченному оргбюро Рыбакколхозсоюза или вот, напрямую в тамошнее МРС, это…

Офицер привычно, аккуратно, по одной, поднял папки на столе, открыл крайнюю, прищурившись, прочитал там точно по бумажке:

– Это одно из предприятий Управления моторно-рыболовных станций Министерства рыбной промышленности Западных районов СССР. Вот! Все новые рыбаки-колхозники на заливе им сейчас подчиняются. Только вот ведь какая закавыка имеется…

Майор мило почесал карандашом переносицу и достал из стола ещё одну папку.

– У нас сейчас приказ, ну, не приказ, а правительственное постановление такое имеется… Установлено, что в каждой переселенческой семье должно быть не менее двух трудоспособных членов. Вот ведь как. А вы – одна… Могу предъявить для ознакомления.

– А мне вам предъявить похоронку на мужа и свидетельство о смерти малолетнего сына от немецкой бомбёжки?

Мария побледнела, дрожала без слёз.

Офицер поднялся со стула, отвернулся от Марии, откашлялся, молча посмотрел на стену с вождём, прошёлся по кабинету до двери и обратно.

– Ладно, там на месте разберётесь! Вижу, вы гражданка грамотная, лишних вопросов и требований не имеете. Выписывать направление на залив?

– Да, да!

Открыл сейф и, не опускаясь на стул, твёрдо стукнул печатью.

– Вот ваши бумаги.

Поднёс руку к козырьку фуражки.

– Удачи!

– Спасибо!

Слёзы?! Нельзя.

Мария вытерла лицо.

– Спасибо вам.

– Ждите во дворе. Как начнёт грузиться машина в посёлок, вас позовут.

В тени большого закрытого двора – суета.

Вокруг – глухой кирпичный забор, поверху его – колючая проволока.

Солдатик с автоматом скрипел широкими железными воротами, каждую минуту подскакивая к водителям грузовиков и требуя у тех какие-то бумажки, доставал при этом из-за оттопыренного уха красный карандаш и чирикал им что-то разрешительное в предъявляемых бумажках.

Иногда солдатик уходил в свою будку у ворот, садился там на табуретку и минуту, другую отдыхал.

Водители по-свойски шутили над ним, одинаково вынимали из карманов папиросы, прикуривали друг у друга, иногда помогали людям грузиться.

Машины уезжали, заезжали во двор новые.

Ворота скрипели.

Солдатик взмок от исполнения обязанностей, автомат бесполезно болтался на его худенькой шее и был необходим ему гораздо меньше, чем красный карандаш.

Чтобы не мешать никому и не пропустить свою машину Мария отошла в сторону, в тенёк, села там на скамейку.

Красивая скамейка была явно гражданской принадлежностью, её наверняка притащили служивые из какого-нибудь ближнего парка. Литые перильца, чуть облупившаяся чёрная краска, удобно отогнутая спинка, по спинке – ажурные металлические буквы. Что-то про немецкую любовь…

За забором начинала цвести черёмуха.

Люди во дворе казались настороженными, временными, все с одинаковыми вещами, одинаково просто, бедновато, по-дорожному, одетые. Одни выходили из дверей здания, внимательно рассматривая только что полученные бумаги, грузились в кузова подъезжающих машин, другие, скучные, снова уходили в город через железные ворота комендатуры.

– Можно к вам присесть?

Вещей у девчонки было много.

Два громадных чемодана и плотный клетчатый платок, стянутый в тугой узел, с чем-то мягким.

Смешная. Молодая, розовощёкая. Кудрявая. Шарфик на шее.

– Садись.

– А как вас звать?

– А сколько тебе лет?

– Девятнадцать уже…

– Мне гораздо больше, так что давай попросту. Я – Мария, можешь звать меня Маша. А ты кто? Тоже переселяешься?

– Да! Тамара. Звать Тамара, Тома.

– Очень приятно. А ты откуда?

Девчонка не расслышала, пристраивая чемоданы на траве, а узел – рядом с собой, на скамейку. Попыталась сесть, но места всё равно было мало.

– Можно это убрать?

Девчонка тронула чемоданчик Марии.

– Что? А, да! Ставь его рядом с твоими.

Томка решительно переставила все вещи на скамейке в правильном порядке.

– Вот так! А чего у тебя чемодан такой тяжёлый?! Вроде как небольшой… Чего там?

– Воспоминания.

– Уф!

Девчонка с улыбкой посмотрела на Марию.

– Я из Рыбинска сюда приехала, из Ярославской области. Знаешь такой город?

– Знаю.

Томка отмахнулась от комара, потом ещё раз. Приподнялась со скамейки, ловко сорвала веточку черёмухи, принялась обмахиваться ей.

– Училась там, окончила ремесленное училище. Когда началась война, пошла на авиационный завод, на «двадцатый», собирать рации для самолётов. Потом потребовала по комсомольскому набору отправить меня сюда, в Калининград. На восстановление.

– Так уж и потребовала?

– А чего такого-то?!

Томка звонко рассмеялась.

– Я там на этого парня, ну, который направления в нашем рыбинском горкоме оформлял, так напёрла, что он мне за пять минут нужную бумагу подписал! Бабушка дала мне с собой одеяло и подушку, вот, видишь, узел какой получился?! Вот я и поехала сюда.

– Работать?

– Ага. Ну, конечно, ещё места новые посмотреть, что за область такая, про которую все говорят. Вот так.

Томка снова беззаботно махнула веточкой.

– А ты?

– Я?

Мария помолчала.

– Там, дома, никого уже после войны нет. До войны я библиотекарем была, а здесь – другие люди будут, новые дела, заботы.

Хотелось плакать.

Пришлось ещё помолчать.

Томка тоже молчала.

– Маш, а ты замужем была?

– Была.

– А-а…

Мария негромко продолжила.

– У нас в райцентре только семейных сюда и отправляли. Я показала им свои бумаги. Так мол и так, вся моя семья – это я. Одна осталась, так что не имеете никакого права меня не отправить в Калининград! Буду со всем советским народом восстанавливать город, я же сознательная! Не нужно мне никаких ваших переселенческих билетов, никаких ссуд на корову, на хозяйство. Просто разрешите ехать, а со всем остальным я справлюсь сама.

– Разрешили?

С тревожным вопросом Томка взглянула на Марию, куснула ноготь на мизинце.

– Видишь же – я здесь.

– Ах, да!

Томка болтала не останавливаясь. Рассказывала про свою довоенную жизнь, про школу, между делом изредка спрашивала у Марии о ней. Снова вспоминала свой волжский Рыбинск, друзей, бабушку.

Мария откинулась на спинку скамейки, прикрыла глаза, слушала, изредка отвечала.

Пахло тёплой черёмухой.

– Я ведь ещё вчера в Калининград приехала. Тётечка одна по дороге подсказала, что лучше всего в рыбный колхоз нужно оформляться, мол, работа на воздухе, да и еда всегда своя будет. Ну, узнала я в здешнем рыбтресте что и как, сказали, что машина в посёлок будет отсюда ехать, вечером. Я опоздала, пока с чемоданами добежала, людей много в машину грузилось, несколько семей, разные, и молодые, и пожилые. Дед один даже козу с собой привёз! Коза орала на весь двор, пока её в кузов поднимали!

Томка вздохнула.

– Вот я вчера и не уместилась, не хотела семейных по отдельности распихивать. Сказали, что сегодня ещё машина будет, отправят. Пошла местный горком комсомола искать, а он оказался на соседней улице. Рассказала там ребятам свою историю, что, мол, отстала от машины. Показала комсомольское направление. Девчонки, которые на ночь оставались в горкоме дежурить, приняли меня хорошо, чаем сладким напоили! Сказали, что на стульях в ленинской комнате можно будет переночевать. Мы с ними целый вечер болтали, они мне такого про этот Кёнигсберг порассказывали, просто ужас! Я каждую секундочку ахала. Ты не поверишь!

Девчонка в восторге взяла Марию за руку.

– Слушай, Маша! А давай-ка к нам, к рыбакам! Этот колхоз, оказывается, на заливе сейчас организуется! Всё с самого начала, всё самим придётся делать! Интересно же! Поехали?! Сюда переселенцы из Белоруссии, Пскова, из Ростова, из твоего Новгорода тыщами, семьями едут! Даже из самой Москвы приезжают, представляешь! Власти демобилизованных парней целыми бригадами на новые места, на залив отправляют! Девчонки в местном горкоме комсомола по секрету мне сказали, что там уже есть астраханская бригада, человек двадцать, все неженатые! Женихов себе найдём, Машка! Ты же вон какая видная! Ну, поехали, а?! А то ведь у меня здесь, кроме тебя, никого знакомых совсем нет…

Мария помолчала, прищурилась, посмотрела на молоденькую, бойкую Томку.

– Думать надо…

– А чего тут думать-то?! Я ж тебя понимаю. Едем, едем! Ну? Места новые, люди другие, непривычные, быстрее всё своё плохое позабудешь.

Жаль было дальше терзать девчонку, расхохоталась и Мария.

– Ты чего?! Не хочешь к рыбакам?

– Как же не хочу, глупая! Хочу, ещё как! Я уже и направление туда выписала! Это же какое совпадение, что мы с тобой тут сидим, болтаем, а, оказывается, в одно место едем!

– Ах ты… Машка, какая же ты молодец! Ты хорошая! Мы с тобой там вместе держаться будем, помогать во всём станем! Как здорово! Вот это да!

Не усидев от волнения Томка вскочила, затанцевала возле скамейки.

– Ура! У меня уже есть подруга! Ты же мне подруга, Маша, да?! Знаешь, как нам там месте веселее будет!

– Да, да, знаю, конечно. Успокойся ты, егоза, люди смотрят!

Мария уговаривала девчонку, а сама волновалась, не веря.

Всё начало совпадать.

Какие же здесь хорошие люди!

Они обе устали.

На тёплом солнышке тянуло в сон.

Томка вздремнула, опустившись кудрявой головой на свой узел.

В ворота зашли и скоро ушли две женщины с детьми, приехала машина с чем-то военным, солдаты сноровисто разгрузили в дальнем углу комендатурского двора какие-то ящики.

– Томка!

– А?! Чего?

Девчонка вскочила, поправила волосы.

– Что, уже ехать? Где? Куда вещи нести?!

– Никуда. Проснись сначала, тюха. Причешись, лохматая вся после сна. Вот, держи…

Мария вынула из своих волос гребенку.

– Ты есть хочешь?

– Немного.

Томка с улыбкой зевнула, потянулась, поправила светлое платьице.

– Тогда узнай у солдата, где тут у них можно кипятку взять. У меня последняя банка тушёнки осталась, из дома брала…

– А у меня хлеб есть!

Томка захлопала в ладошки, затараторила, окончательно проснувшись.

– Вчера, у комсомольцев, в горкоме, всем, кто документы у них оформлял, давали паёк под роспись, по буханке в одни руки!

– Тогда бегом за кипятком.

– Бегу!

Мария развязала рюкзак.

И кипяток на комендатурской кухне отыскался, и повариха три кусочка сахара Томке там дала, так что всё у них получалось хорошо.

– Только кружка одна! Тётечка сказала, что мы с тобой справимся, и из одной хорошо попьём.

– Справимся.

Мария уже постелила на скамейку платок, открыла тушёнку. Томка опустила на доски скамейки большую жестяную кружку, подула на пальцы.

– Еле донесла! Горячий.

Хлеб порезали экономно, по два кусочка на каждую.

– Договариваемся не барствовать. Когда ещё придётся за стол садиться, не знаем, согласна?

– Ага…

Томка жадно откусила от горбушки, поддела ножиком тушёнку из банки.

– Вкуснота!

– Оказывается, здесь, в этом фашистском городе, жить та-ак страшно!

Томка жевала и размахивала руками.

– Мне девчонки в горкоме комсомола такое об этом проклятом Кёнигсберге понарассказывали! На ночь глядя – жуть! Я потом долго заснуть не могла.

Томка опустила руки, горько вздохнула.

– …Как только в позапрошлом году здесь наша область образовалась, люди сюда толпами поехали, по двадцать тыщ в месяц! А продуктов-то нет, на всех не хватает! Ни нашим, ни гражданским немцам, которые ещё здесь оставались, не хватало. Хлебные пайки даже для своих страшно урезали, иждивенцам хлеб вообще отменили.

Неработающие немцы продовольственного снабжения не получали, были голодными и истощенными. Начальство говорило, что немецкое население отрицательно влияет на ударное освоение новой области!

А тут ещё страшные морозы грянули! Даже местные немцы таких не помнили. Они поели всех собак и кошек в городе, даже людоеды здесь тогда появились!

– Не может быть!

– Может, ещё как может!

Томка горячилась, доказывая недавно услышанное.

– Девчонки говорили, что в прошлом году в этом проклятом Кёнигсберге наши органы замучились ловить немецких преступников! Те продукты воровали, грабили, даже убивали! Аптекарь один, немецкий, убивал людей, даже своих родных, а их мясо раскладывал по банкам и продавал…

Томка затихла, совсем по-девчоночьи пригорюнилась.

– Но и нашим переселенцам было очень трудно… Только летом, да по осени, с новым урожаем стало полегче.

– Понимаю.

Мария встала со скамейки, выпрямилась, поглядела по сторонам.

– Я, когда ехала сюда по городу, всё думала, как же люди в такой разрухе, после бомбёжек-то жили, зимовали?! Наша армия тоже ведь никого здесь не жалела, наступали изо всех сил…

– Так ведь не так всё было, Маша!

Томка снова повеселела, начала размахивать почти пустой кружкой и недоеденным хлебом.

– Не наши же это город так изуродовали! Он же красивый был, древний! Ещё в сорок четвёртом союзники наши, англичане, сожгли Кёнигсберг! Налетели своей авиацией, зачем-то набросали на мирные улицы кучу бомб! Пожары, говорят, неделю стояли! Всё, что сейчас видно, – это после тех самых бомбёжек! Вот так, и не наши это совсем сделали.

– Погоди-ка…

Мария заметила, как солдатик в будке поднял трубку телефона, дисциплинированно покивал, посмотрел через стекло во двор, потом выскочил на вечернее солнце, внимательно рассматривая из-под ладошки угрюмую, уставшую ждать толпу, в которой каждый занимался чем-то своим.

Увидал, опознал под деревьями Марию, рысцой, громыхая подкованными сапогами по брусчатке, подбежал к скамейке.

– Товарищ майор приказал вас поторопить! Велено грузиться! Ваша машина – вон та, крытая, справа от входа! Попрошу собирать вещи быстрее, а то не успеете.

Не успели.

Тамарку, с её богатыми чемоданами и клетчатым узлом, удалось последней запихнуть в тесноту кузова, а Мария осталась.

– Машка, Машка, давай! Попробуй, ну! Давай же!

– Не. Не получится.

– Местов больше нет! Отправляемся!

Весёлый кудрявый водитель высунулся из кабины, густо погудел сигналом.

– Постерегись!

Грузовик тронулся.

Мария опустила чемоданчик и рюкзак на брусчатку двора, поправила сбившийся беретик.

Помахала Томке.

– Ничего! Я скоро! Скоро тоже приеду!

Перед самыми воротами водитель ещё раз высунулся, захохотал, посмотрел назад, в сторону Марии.

– Не волнуйтесь, дамочка! Не скучайте тут без меня! Я завтра тоже на залив, в посёлок, с утра поеду. Путёвку уже выписал, в восемь ноль-ноль буду здесь, так что не проспите!

Одна.

Железные ворота скрипнули, закрылись.

Другой солдат, сменщик прежнего, смешного, отметил что-то в бумажке и скрылся в будке.

Ну, ничего, не получилось с первого раза, с кем не бывает…

Мария спросила разрешения у часового, с рабочего входа прошла в здание комендатуры, на кухню.

– Здравствуйте!

Откликнулись двое поварих, плотных пожилых женщин, мешающих что-то деревянными лопатами в дальнем варочном котле.

– И вы здравствуйте. А что вам в служебном помещении понадобилось?

– Ничего. Отстала вот от машины, ночевать буду где-то здесь. Хочу пойти в город, походить немного, посмотреть. Вещички можно у вас временно оставить?

– Да, конечно. Ставь вот здесь, в угол, на сухое. Мы сегодня дежурим допоздна, так что присмотрим за твоим богатством, не беспокойся.

– Спасибо!

Старшая повариха, совсем седая, подошла поближе, посмотрела внимательно.

– Переселенка?

– Да.

– А куда тебя направили?

– В рыбный колхоз, на залив. Пока так, а там посмотрим.

– Хорошее дело, не бросай. Ты это…

Повариха замялась, поправила под белой косынкой волосы.

– По городу до темноты не броди, возвращайся засветло. У нас тут всякое бывает…

– Я скоро! Посмотрю немного – и сразу же вернусь. Кипяточку потом дадите?

– Заходи, заходи! Дадим. Кипятку у нас много, не обеднеем.

За воротами комендатуры в обе стороны тянулась большая, широкая улица.

Направо, в центр города, почти все дома были разрушены, груды неприбранного кирпича исчезали только за далёким поворотом.

В другой стороне, близко, можно было рассмотреть и подойти, виднелись аккуратные домики, в весенней густой зелени, целые, чистые.

Мария решительно повернула налево.

Где-то на соседней улице проехала гружёная машина, ещё одна. Всё. Больше ни звука. Тишина.

Людей тоже нет.

Прошло десять минут, пятнадцать. Ни звука.

Солнце садилось.

Одинаковые дома, домики.

На фасадах домов побольше – одинаковые надписи на немецком, сделанные, видно, впопыхах, но аккуратно. Чёрные буквы – по тёмно-красному кирпичу…

Одна, две, три…

Что-то вроде «мы…, никогда».

Мария достала карандаш, блокнотик, старательно переписала немецкие буквы.

Потом, со словарём…

И снова – тишина, никого.

Донеслись только издалека, из зелёного вечернего тумана прямой незнакомой улицы, твёрдые, звонкие шаги по брусчатке.

Стало жутко.

И двадцати минут не прошло.

Как в спасительный родной дом Мария вошла, почти вбежала, в приоткрытую для неё калитку ворот комендатуры.

– Извините…

Солдат молча слушал её, плотно прижимая к себе автомат.

– Это я… Вы узнали меня?! Я от вечерней машины отстала. Выходила прогуляться. Всё! Я больше никуда не пойду до утра. Спасибо!

– Проходите.

Почти дом!

Всё знакомое.

На кухне улыбаются.

– Ну как, город понравился?

Помотала головой.

– То-то же. Летом тут конечно будет получше, поживей…

Опять кипяток в большой жестяной кружке, снова – три кусочка сахара.

– Держи, путешественница, угощайся. Завтра на заливе не очень сытно будет.

Привычно устроилась на знакомой скамейке, достала из рюкзака недоеденный второпях кусок хлеба, полбанки тушёнки. Особого голода не было, просто хотелось чем-то заняться. Да и ночь нужно было коротать сытой…

Пуховую шаль, давнишний подарок, постелила на ровные, лакированные доски скамейки. Под голову положила рюкзак, взбила его помягче. В ноги, так чтобы упереться для сохранности вещей, – чемоданчик.

Усталость.

Неимоверное удивление увиденным за последние часы.

Горячий чай…

Сон.

Крепкий, крепкий! Почти счастливый. В ожидании счастья.

Мария заснула мгновенно.

Не видела, как из кабинетного окна комендатуры выглянул через плотные шторы молодой майор, как выслушал по телефону приказ часовой и улыбнулся; как он подбежал к скамейке, стараясь быть тихим, укрыл её шинелью.

Она спала.

Шинель колючая, тяжёлая.

Тёплая.

Даже весенняя ночная прохлада под таким укрытием нипочём.

Проснулась. Рассмеялась.

Пели птицы, наверху, в листьях высоких деревьев, уже блестело солнце.

Мария умылась из крана в углу двора, перевязала потуже, поаккуратней, рюкзак. Села на скамейку ждать, смотрела на прибывающих, на проходящих через ворота людей.

Вроде знакомая машина.

Точно!

Парень тот же самый, смешливый.

Въехал во двор, закричал ещё на развороте.

– Говорят, что я должен отсюда дамочку одну интересную забрать к нам в посёлок; говорят, если не заберу её или потеряю по дороге, то не жить мне на белом свете! Верная у вас подружка. Только уж больно грозная, не по годам!

Водитель захохотал, пыхнул папиросиной.

На другую сторону из кабины спрыгнул ещё один парень, в военном, правда без погон.

Ладный, стройный, в начищенных сапогах. Потянулся, широко развёл руками, обернулся.

Маша вздрогнула.

Чёрный глаз.

Чёрная повязка наискосок и дикий шрам наверх, через лоб.

– Здравствуйте!

Одноглазый шагнул в её сторону, ловко поправил фуражку.

– Вы – Мария?

– Да, я. А что такое?

Страшный парень по-доброму рассмеялся.

– Да у нас в посёлке с вечера воздушная тревога поселилась, в шарфике! Одна маленькая ведьмочка топает там ногами и требует срочно вас к ней доставить. Иначе грозит немедленно разорить наш замечательный новый колхоз!

– Томка?!

– Ага. Она самая. Орёт – крик дальше самых высоких сосен! Так что прошу вас, уважаемая гражданка Мария, немедленно проследовать на посадку и впредь никуда больше не теряться и от нас не отставать.

Утро.