Читать книгу: «История Лоскутного Мира в изложении Бродяги»

«Если уж рассказываешь историю с середины, то рассказывай её так, чтоб хотелось слушать, а не в морду тебе дать» – сказал однажды гоблин, прозываемый когда-то давно Пройдохой.

Я, пожалуй, попробую воспользоваться его советом, ведь мне никогда не нравилось, когда меня бьют. Особенно, если бьют, по морде.

Можно было бы, конечно, что-то придумать, соврать в конце-то концов, ведь не важно, как оно там на сам деле было, – не осталось тех, кто мог бы рассказать о том, как оно на самом деле было, а значит, было так, как я напишу.

Можно было бы переписать историю, да так чтобы, читающий то, что в результате получится, пусть не с завистью, так хоть с улыбкой на лице сказал: «А весело этот бродяга жил».

Можно было бы… только и без меня найдётся те, кто так сделают, уже делают, поэтому я напишу всё без утайки.

Напишу историю Лоскутного Мира так, как видел её я – Бродяга.

И пусть напишу я историю ту не с начала – не знаю, что было там, в начале.

А кто скажет, что знает, – тот врёт.

Великий Пустой сжёг и Библиотеку, и Архив, стерев тем самым всё, что было до его прихода.

Великий Пустой – точка отсчёта.

Семя, из которого выросли мы, те кто был его Десницей, и те, кто был его Шуйцей.

Великом Пустом известно не много и то в основном враньё.

Я же поделюсь тем, что считаю правдой.

Поделюсь тем, во что я, Бродяга, верю.

Где-то в Легенде. До сожжения Библиотеки, задолго до Падения Небес.

Заплёванный пол таверны. Ноздри, судорожно втягивающие воздух, в котором появился запах крови. Глаза, в которых отражаются алые ручьи, бегущие из разбитого носа паренька. Глупый парнишка, подумавший, что способен защитить девушку. Он в двойне глуп, ведь сегодня увидел её впервые. В этом мире за всё надо платить, тем более за глупость.

Парень даже не успел заметить удара. Кинжал вошёл ему в живот, вошёл по самую рукоять, и его остриё показалось из тощей спины глупца. Парень пошатнулся и, роняя алые капли, опустился на пол.

Десятник громко расхохотался. Кто бы сомневался, что этим всё и закончиться?

– Может ещё кого о помощи попросишь? – улыбнулся он девушке, из-за которой всё это и началось. – Или попробуешь что-то сколдовать?

Улыбнулся и несильно ударил её по лицу. Несильно, ведь удар его ломал челюсти даже закалённых в боях ветеранов. Несильно, ведь ей ещё предстояло ответить на вопросы об истоках своих мерзких сил, прозываемых магией, напасти в последние годы поражавшей всё большее количество людей.

В действительности же дело было не в том, что магия пришла в это мир, а в том, что из-за ошибок в текстах, в этот стерильный мир магия начала в него возвращаться – ненадолго – Авторы уже работали над новыми сценариями.

Монах в одеянии чернее ночи, склонился над умирающим парнем.

Глупый, он шевелил губами, думая, что произносит слова. Глупый, он силился подняться. Глупый, ему показалось, что монах, склонившийся над ним, плакал. Плакал он нём, глупом оборванце, который за всю свою жизнь даже одно доброе дело довести до конца не смог.

Он умер, а монах остался.

Монах не плакал – просто мрак скопился в глубоких морщинах его старого лица.

Когда монах поднялся, в глазах его пылало пламя, которое Авторам удастся потушить не скоро.

Шелестят флаги на ветру. Шелестят флаги на башнях падшей крепости. Вражеские флаги.

Шелестят листы. Шелестят листы, сила строк которых столь велика, что меняет судьбы народов. Листы Легенды.

Маги, лишившись своей хвалённой магии, оказались плохими вояками, и вот уже легионеры заняты тем, что добивают тех, кто не погиб во время штурма.

Архимаг Ангус сорванным голосом уже не пел, хрипел, заклятия, силы которых сейчас не хватило бы даже на то, чтобы воспламенить лучинку, но не могли легионеры добраться до безумного старика, не способного поверить в то, что его мир умер. Не могли, ведь на пути у них был неправильный маг, некогда бросивший академию Высшей Магии ради приключений в компании с практически незнакомыми людьми. Единственный, кто получил звание Боевого Мага Трона, пройдя испытание Семи Смертей.

Единственный, теперь действительно единственный, ведь товарищи его давно полегли от мечей и метких стрел легионеров ещё во время штурма, а он не сдавался. Неправильный маг, обращающийся с клинком не хуже, чем со словом. Он не хотел сдаваться, и ему было всё равно, что магия давно умерла. Так ведь уже было, много раз, в его походах, когда выжить было невозможно, а умирать так не хотелось. Рубить, рубить… и когда-нибудь поток врагов иссякнет, и он победит, а до тех пор не думать о ранах, забыть об усталости и рубить, рубить…

Как рождаются герои? Так же, как и все остальные люди: в боли и страданиях.

В боли и страданиях.

И новый герой родился.

Родился тем страшным способом, каким они чаще всего и рождаются. Родился на поле битвы. Родился слишком поздно, когда не спасти тех, кто дорог тебе. Родился с одной лишь целью – убивать.

Годы шли и серые громадины замков, ещё не успевшие уступить место исполинам из стекла и бетона, всё же стали отходить в прошлое, становясь атрибутом богатства. Мир, уже успевший познать силу пороха и пользу точных наук, но ещё не расщепивший атом. Мир, почти забывший о чудесах, творимых магией, но ещё рассказывающий о ней в сказках.

Скучный мир пользы и логики.

Почти идеально творение тех, кто работал над Легендой.

Почти потому что даже в нём рождались герои – эту проблему всё никак не удавалось решить.

Пусть его будут звать Ромео, а её зовут пусть – Джульеттой.

Пусть это история не о них.

Грохочет под копытами коней камень мостовой. Стучат в унисон два сердца, которые всё ещё верят, что смогут скрыться от погони. Глупые, а ведь их лошадёнка уже сильно устала. Да, Ромео умел любить, любить всем своим глупым существом, но плохо разбирался в лошадях, в тех лошадях, что унесут от любой погони, даже если у них на спине будут двое, унесут, отдав всё, что у них было, унесут и умрут. Возможно, мальчишка умел любить лишь потому, что не знал, что есть цели, ради достижения которых обращать внимание на чьи-то страдания, смерти просто нельзя. Он умел любить… совсем скоро о нём все будут говорить в прошедшем времени, даже его Джульетта в старости вряд ли сможет вспомнить лицо того, кто отдал за неё жизнь.

Карета. Четвёрка коней. Кучер. Они возникли из-за поворота, разделив преследователей и преследуемый. Сияющая тьма среди серости реальности – вот чем были те карета, четвёрка коней и кучер. Басиль, друг того самого Ромео, сумевший найти в себе смелость помочь своему глупому другу.

Изрыгая проклятья, несколько преследователей пытаются стащить нерадивого кучера, чтобы потом самим убрать карету в сторону.

Они наносят ему один удар второй, но не таков Басиль, чтоб его можно было свалить с одного-двух тычков.

Мелькает холодная сталь, падает под ноги коней голова кучера…

…

Задолго до рассвета помощник булочника, шедший на работу, обнаружит на мостовой дюжину изуродованных тел. Убийство спишут на тёмные силы, а в округе начнут рассказывать истории о карете, которой правит безголовый кучер.

О безголовом кучере будут рассказывать и в иных местах, усаживая его править не только каретой, но и повозкой, и дилижансом, а то обращая во всадника без головы.

Великий Пустой, мог появиться и в совершенно другом мирке, не в том, о котором написал Летописец – это на самом деле было особо и не важно, по крайней мере для меня.

Суть тут крылась в другом – истории, подобные этим, слишком глубоко сидели во мне, поэтому даже зная, что действия мои могут привести к последствия куда худшим, чем были бы, оставь я ситуацию на самотёк, я всё равно в них вмешаюсь, чтобы попробовать изменить в них хоть что-то, не дать чужому сценарию осуществиться.

Не умею иначе.

Не научился за тысячи лет жизни.

И самое страшное в том, что это не моя трагедия.

Это трагедия для всех, кто меня окружает – это они страдают, умирают.

Это у них рушатся судьбы.

А что я?.. я опять остался жив… опять остался жив, хотя моя смерть принесла бы всем облегчение.

Всем.

В том числе и мне.

Легенда. Эпоха после Сожжения Библиотеки. 121 год до Падения Небес.

Тот, кого ещё не скоро нарекут Великим Пустым, утратив способность отличать прошлое от будущего, то что будет от того, чему не быть никогда, кутался в своё безумие, как замерзающий путник в дырявый плащ – вкладывая в это последние остатки своих сил и с каждым мгновение всё отчётливее понимая – ему не спастись.

Аверс.

Прошло почти три тысячи лет. Три тысячи лет с того момента, как были открыты Свитки Мёртвых.

Три тысячи лет с того момента, как лопнула тонкая пленка, позволявшая Легенде Изначальному Миру не касаться друг друга.

Облик Мира изменился.

Кровавое безумие, вырвавшееся из Свитков Мёртвых, и захлестнувшее Изначальный Мир, давно схлынуло, оставив об истинных людях лишь легенды, отдав на откуп потомкам обитателей Легенды будущее.

Три тысячи лет войны с Небесами, отказавшимися принимать облик нового человечества.

Люди, не видевшие Мира без этой войны.

И отцы их не видевшие.

И деды их не видевшие.

И Боги, что нужны такому Миру и таким людям, – они уже рождены и дарую своё благословение не первую сотню лет.

На окраине Города, обещавшего поставить точку в войне с Небесами, но обратившегося в нечто совсем иное, поднимая в воздух тучи мусора и пыли, приземляется челнок.

– Чует моё сердце: надо было снять все деньги со счета и пропить их. – расстроено пробурчал Сабон.

– Сердце у него чует, – недовольно прогудел Сержант, – скажи уж лучше: обделался со страху.

Сабон, конечно, ответил бы Сержанту, но в тот момент, когда его рот уже открылся, чтобы извергнуть трёхэтажное творение разума, челнок тряхнуло. Через мгновение Сабон всё же выругался, но уже в адрес матери пилота.

– Твоя мать будто лучше? – хихикнул худой парнишка, сидевший рядом с Сабоном.

– А кто тебя рожал вообще не ясно. – рыкнул обиженный Сабон на своего соседа.

В ответ маленький дампил улыбнулся, обнажив скромные клыки.

– И не надоело вам, мальчики, грызться? – мурлыкнула из дальнего угла миниатюрная особа, которая до того спала, завернувшись в свой плащ.

– Горбатого могила исправит. – пожёвывая ус, высказал своё мнение Сержант, человек уже преклонных лет, и оттого ещё более опасный, когда Сын-Амок одаривает ветерана благословением боевого безумия.

Нет сомнений в том, что вечноломодой парнишка-дампил нашёл бы, что ответить старому вояке, но челнок тряхнуло во второй раз. О да, они умели меняться быстро, эти солдаты удачи, рождённые безумным миром и считающие его своим домом. В раскрывающемся чреве челнока уже не было сонной особы, закутавшейся в свой мягкий и тёплый плащ, её место заняла Лиса, маг из тайного ордена, поклоняющегося Неназываемому, исповедь которого и легла в основу Свитков Мёртвых. Не было и смешливого парнишки, а был дампил, существо возможности которого мало чем уступали возможностям вампиров, а во многом и превосходили их. Оборотень, под шерстью которого играли бугры мышц, занял место Сабона. И лишь Сержант, который иногда в пьяном угаре затягивал странную песню, в которой над ним кружил чёрный ворон, ожидая поживы… лишь Сержант остался прежним, закованным в биокибернетический доспех ветераном-дезертиром, в одиночку уничтожившим отделение, посланное на зачистку поселения, отказавшегося платить Сбор.

– Да прибудет с вами Топор-Отец в силе своей. – на прощание благословил команду пилот. – Да не оставит Мать-Прах вас в своей милости, дав рану малую иль смерть быструю.

Четыре солдата удачи, четыре солдата этой капризной девки по имени Фортуна стояли на стальной площадке, ожидая, когда же из челнока выползет сетевой червь. Таких используют симбиоты, хакеры и некоторые кибернетические создания, чтобы перемещаться в сети Канализации.

Дампил со странным для парня прозвищем Искра сделал несколько взмахов руками, и наблюдавшему со стороны его жесты могли показаться сродни жестам дирижёра, управляющего оркестром. Повинуясь приказу хозяина, червь слегка раздвинул пластины панциря, позволяя героям занять место меж пластинами и нежным тельцем. Трое заняли свои места под спасительным панцирем, Искра же, оседлав своего питомца на подобии того, как осёдлывают коней, направил его к колодцу, ведущему в Канализацию.

Поднималась в небо стальная птица. Поднимались тучи пыли. Дампил, выпестовавший Сетевой Облик, позволяющий своему хозяину свободно передвигаться в Канализации, вёл своего червя вниз, в самые старые участки Канализации, к старому исследовательскому комплексу.

Поток информации, способный в одно мгновение разорвать любое существо на множество составляющих и сделать их частью себя, став тем самым ещё сильнее, этот поток, что сперва назывался рекой Смерти, и лишь позже, значительно позже стал именоваться Сетью, не причинял Искре никакого вреда даже наоборот, наполнял его силой, расширял сознание, позволяя безошибочно выбирать направления и лавировать между смертоносными обитателями Канализации.

Червь был оставлен за спиной, и четвёрка двигалась к шлюзу, который не открывали вот уже… да, что сорок два года… с тех самых пор, как Город, отказавшись принимать внешние управляющие команды начал разрастаться, поглощая благодаря армиям червей-строителей, застроившим почти всю поверхность планеты и уже готовящих жерла пусковых установок, чтобы отправиться дальше, в бесконечность космоса.

Пока всё шло хорошо, но никто не решался высказаться по этому поводу, боясь прогневить Старуху, мать Топор-Отца, пожирающую удачу своим беззубым ртом.

Для Искры не составило проблем подключиться к системе запирания шлюза, слишком древней, чтобы составить проблему для опытного хакера. И это заставляло его нервничать, поминая Смотрящего-в-оба-глаза чаще, чем следовало бы.

Потратив ещё триста двадцать четыре секунды, дампил завладел и центральным компьютером комплекса, который всё ещё исправно функционировал. Всё было слишком просто, поэтому Искра выделил на поиск скрытых подпрограмм ещё две сто две секунды. Ничего не обнаружил. Настроение дампила ухудшилось.

Стерильность помещений раздражала. Оборотень внюхивался, пытаясь различить хотя бы малейший намёк на врага, на тех, кто должен был проходить тут до них, но его старания были тщетны. Настроение оборотня ухудшалось с каждым сделанным шагом.

Лиса, последняя из жриц Неназываемого, нервничала – она не чувствовала опасности. И это пугало больше, чем пугали бы любые создания, решившие напасть их отряд.

Солдаты удачи заходили всё глубже в нутро комплекса, ещё веря, что цель близка, что им удастся выполнить задание, веря во всё, что позволяло им двигаться дальше, а не бежать прочь, ещё веря, но ещё не зная, что Город выстроил внутри себя десятки таких комплектов и, заманивая туда не только людей, но и Ангелов, отбирал сильнейших, тех, кто станет основой для новых его конструктов, тех, чьи действия позволят разработать более эффективных методы противодействия угрозам.

Чудовищная улыбка расплывалась на губах дампила, когда тот поднимал взгляд на яркое пятно света, возникшее под потолком. Первый из появившихся Ангелов умер, лишившись головы. Второй упал рядом, кровь хлестала из разорванной грудной клетки. За вторым последовал третий, а за третьим – четвёртый. Кружились в воздухе белые перья, танцевал безумный дампил, забывший обо всём на свете… обо всём, кроме одного: он не пустит Ангелов дальше этой комнаты.

Температура пулемётов уже почти достигла критической, но времени на охлаждение не было. Были твари, были пули, а времени не было. Это Сержант понимал, поэтому и включил осадный режим. Это было безумием, не оставляющим ему ни единого шанса на жизнь. И смеялся он, благословенный Сыном-Амоком, смеялся, зная, что ни за что не пропустит преследователей.

Оборотень умер, приняв в себя яд заклинания, предназначавшийся Лисе, которая предпочла бы смерть от яда той участи, что приготовил ей Город.

Реверс.

Капельки пота, покрывшие лицо проповедника, яркий свет солнца обратил в драгоценные камни. Властный голос истинного человека проникал в души грязных. Раскалённый воздух дрожал от звуков, вырывавшихся из глотки оратора. Толпа в священном экстазе качалась в такт речи.

Ещё немного и все они, поглощённые раскаянием за грехи предков своих, свои собственные и грехи своих потомков, начнут убить друг друга, а потом, когда убивать будет уже некого, выжившие прекратят и своё полное греха существование.

Соединивший Легенды и Изначальный Мир, оказался глупцом, – у грязных, бывших не больше, чем персонажами книг, что писались по велению Небес, не было и шанса.

Это был просто вопрос времени, когда грязные своими же руками уничтожат самих себя, исключив тем самым и причину по которой Небеса терпели существование истинных людей.

Изначальный Мир будет очищен он грязи, называемой людьми, – нужно было просто подождать.

Ребро.

– Отводи эльфов! Отводи! Мои демоны долго не продержатся. Отводи!

– Драконами их, драконами!

– Прорываться надо, командир, к своим!

– Нет, идём в атаку!

– В атаку!

– Враг в замешательстве! Резерв, резерв в бой.

– Вы что собираетесь жить вечно? В атаку!

– Давай, давай героев в клин и в лобовую атаку!

– В атаку!

– Не зевай!

– Руби их! Руби!

– Всех, всех в бой!

– Всю кровь до последней капли!

– Рубить их!

Крутится монета на ребре.

Всё упасть не может.

Боится выбор сделать.

Монета крутится, кровь льётся.

Будущее и прошлое мелькают в том кружении.

Монета крутится на ребре.

Крутится, но когда-то ей придётся упасть.

Что выпадет?

Аверс ли?

Реверс ли?

Легенда. Эпоха после Сожжения Библиотеки. 120 год до Падения Небес.

Тот, кого ещё не нарекли Великим Пустым, опять копается в сожженных листах.

Вытаскивает из Изначального мира какие-то обрывки, пытается собрать из них хоть что-то логичное, что-то, что может помочь.

Он опять думает, что не стоило сжигать Библиотеку, не стоило устраивать бойню.

Потом опять злится на себя за эти мысли.

Стоило – иначе бы они так и продолжали властвовать над Легендой. Иначе бы он до сих пор ощущал, как чьи-то руки копаются в его мыслях, добавляют одни, убирают другие.

Это повторится вновь, по бесконечному кругу.

Реверс.

Златые доспехи сияют в солнечных лучах. Небеса в очередной раз привели на это поле армии истинных людей.

– Грязными в грехе своём был воздвиг Рубеж. – орал предводитель из истинных людей. – Но сказано Истинным – вышедшее из грязи да вернётся в грязь.

Они опять пришли.

Им даже не известно сколькие погибли до них, они давно не ведут счёт потерям.

Им безразлично, что земля под их ногами впитала кровь бесчисленных армий, оттого и стала мёртвой.

– Истинный с нами! – вопит главарь.

Они бегут к Рубежу.

Мотыльки, летящие на огонь.

Это повторялось вновь, и вновь, так до бесконечности, пока, там на её грани, Рубеж не падёт.

Небеса никогда не откажутся от идеи сделать этот Мир опять идеальным, стереть с его лица грязь.

Аверс.

Когда попытки пробить Рубеж силой не увенчались успехом, за дело взялись учёные.

Они вычисляли, строили, пробовали.

Потом корректировали вычисления, вновь пробовали.

Это будет повторяться вновь, пока не удастся прорваться Рубеж.

Человек никогда не откажется от идеи заглянуть за границы дозволенного, даже если там, за той границей смерть.

Особенно, если там смерть.

Ребро.

Пусть монета кружится.

Пусть.

Пока она кружится – кто-то другой, может, сделает выбор – какая из её сторон лучше.

Легенда. Эпоха после Сожжения Библиотеки. 119 год до Падения Небес.

Тот, кого ещё не никто не назвал Великим Пустым, смотрел на металлическую конструкцию – та ржавела под его беспощадным взглядом, но винить её в том нельзя было, ведь и камень не мог выдержать того взгляда, крошась, рассыпаясь песком.

Ребро.

Костерок.

Пятнышко в окружающей Пустоте.

Фигура у того костра.

Бродяга.

Сидит, наигрывает что-то на старой, расстроенной лютне.

Мелодия виляет, спотыкается, как будто играющий пытается вспомнить забытое давно. Пытается да всё никак не может вспомнить.

На ярмарке за подобную игру и побить могли бы иного музыканта.

Иного б и побили.

Этого – нет.

Бродяга как будто бы вспоминает верную последовательность аккордов, повторяя её раз за разом, но из этого всё равно не выходит музыки, и он пробует крутить колки.

Не в них дело – если знать и уметь играть – тому и расстроенный, потёртый столетиями странствий инструмент не помеха.

В Пустоте, там, где Пространство и Время являются единым целым и не совсем тем, чем их когда-то считал сам Бродяга, а остальные обитатели Лоскутного Мира и продолжают считать до сих пор… там горят любопытные глаза Девочки – ей интересно, кто ж это заявился к ней в гости, что это за Бродяга такой, не обидит ли… там видны глаза Девушки – она верит, что, возможно, этого Бродягу она и ждала всё это время, но может ведь быть и как раз наоборот – он тот, кто всё разрушит… там уставший взгляд Женщины – она понимает, что ничего хорошего от этого Бродяги ждать не стоит, но не спешит уходить, ведь всё ещё на что-то надеется.

– Кто такой? Чего припёрся? – выходит к костерку Старуха.

Бродяга виновато улыбается самой невинной из своих улыбок – зная, что такие вот старушки просто без ума от его улыбок. Особенно от этой.

– Чего лыбишься? – не унимается Старуха, прикидывая, как побыстрее костерок затоптать. – Кто такой – спрашиваю? Чего сюда припёрся?

– Присаживайся, раз уж пришла. – проигнорировав её вопросы, Бродяга отложил в сторону лютню и ловким движением снял с костерка небольшой котелок. – Кушать будем – в компании оно куда вкуснее выходит.

Из его рюкзака как по мановению волшебной палочки появилась небольшая плошка, которая быстро наполнились кашей с поистине царскими кусками жирного мяса. Сверху легли небольшой кусочек ржаного хлеба и вилка, которая, казалось, повидала сражений побольше иного меча из старинных легенд.

– Да кто это есть будет? – попыталась возразить Старуха, но упёршуюся в живот плошку взяла.

Она что-то там ещё пробовала возмущенно бормотать, но видя, что Бродягу куда больше интересует содержимое котелка, чем то бормотание, сперва потыкала содержимое своей плошки вилкой, а потом даже решилась попробовать.

– Драконятина. – ни к кому особо не обращаясь, проглотив очередной кусок вдруг выдал Бродяга.

– Жирновата и уж больно перчёная. – выдала своё мнение Женщина, что трапезничала рядом.

– И потомить можно было ещё с полчасика, но я был слишком голоден, чтобы ждать.

– Все проблемы от спешки.

С последней фразой Женщины Бродяга был не то чтобы согласен, но перечить ей с набитым ртом посчитал ниже своего достоинства.

– А как тебя зовут? – спросила Девушка, она, не съев и половины содержимого плошки, отложила её в сторону – решила, видимо, что разговор куда важнее еды.

– По-разному. – пожал он плечами. – Сам же я предпочитаю называться Бродягой.

– Больше на прозвище похоже.

– Оно и есть. По имени давно никто не называл, вот и забылось имя. Бывает.

– А что за песню ты играл?

От того, что его мытарства посчитали песней, Бродяга даже улыбнулся, хмыкнув в ответ:

– Старая песня, ты её не знаешь, но, если понравилась, – я тебе её сыграю, когда смогу вспомнить.

– Понравилась. – кивнула Девочка.

Бродяга некоторое время смотрел на ребёнка, потом полез в рюкзак и достал оттуда яблоко. Размером чуть ли не в половину головы малютки.

– На вот, мелкая. Яблоко. – протянул он фрукт. – А плошку отдай – сам кашу доем.

Наблюдая за тем, как девочка, скорее облизывала яблоко, чем кусала – уж очень был велик фрукт для неё – Бродяга прикончил остатки каши в плошке и хотел было вернуться к содержимому котелка, да достал из-за голенища сапога нож. Отёр его о штанину, что не прибавило ножу чистоты, и разрезал яблоко на мелкие дольки, с которыми Девочка уже могла управиться.

– Вкусно, мелкая? – доев, поинтересовался Бродяга.

– Вкусно. – то ли мурлыкнула то ли кивнула Девочка.

– И хорошо, что вкусно. – согласился он в ответ.

Хотел добавить, что постарается, чтобы в будущем всегда было также вкусно, но не стал – слишком много прожитых жизней осталось у него за спиной, слишком часто в тех жизнях эти слова звучали – Девочка была достойна слов лучших, чем способны изречь его уста, поэтому Бродяга отложил котелок и вновь взял в руки лютню.

Легенда. Эпоха после Сожжения Библиотеки. 118 год до Падения Небес.

Великий Пустой, приняв своё имя, крутил пальцами монету.

Одну, последнюю.

Остальные отброшены.

Возможно, напрасно, но выбор сделан и менять что-то уже поздно – осталось лишь следовать ему.

Ребро.

Темнота, которая в Пустоте не есть лишь отсутствие света, терзаемая пляшущим всполохами огня.

Существо протягивает руку и из вязкой темноты достаёт сучковатое полено, которое подбрасывает в костёр, затем ещё одно и ещё одно, заставляя тот разгораться всё сильнее, а темноту отступать всё дальше, пока наконец не становится хорошо различимо второе существо, сидящее у костра.

– Человек, наверное, стоило бы отдать должное твоему упорству – ты опять сумел из всей безграничности Пустоты найти именно меня, но ты уже успел меня утомить.

– Я искал, и я нашёл. – ответил тот, кого назвали Человеком.

– Чтобы в который раз я пообещал тебе, при сотворении Десницы убить тебя, Человек, не дав произойти всем тем трагедиями, которые раз за разом приводят тебя ко мне.

– Убей меня. Убей до того, как я успел сотворить всё то, что сотворил. Убей меня, Великий Пустой, убей меня, и пусть тут в Пустоте останутся все мои грехи, но там, в Лоскутном Мире, пусть их не будет, как не будет там и меня, что их сотворит.

– Я убил тебя, Человек, убил, но ты выжил и продолжаешь приходить ко мне раз за разом. Приходить и просить всё о том же.

Вербург. За несколько десятилетий до Падения Небес.

Вербург мёртв.

Убиты все. Не только мужчины, женщины, старики и дети. Собаки, кошки, домашний скот и дикие животные. Мертвы даже растения, просто этого ещё незаметно.

– Тишина! – лишь одной команды Великого Пустого хватило для этого.

Команда отзвучала давно, и тишина пришла. Пришла да так и осталась.

Мёртвая.

Мёртвая тишина на мёртвой планете.

Вне определений «живой» и «мёртвый» стоит изолятор класса Легион, место из которого нет возврата, облачённое в плоть и наделённое разумом.

У ног изолятора лежит нагой парень, скорчившийся в позе зародыша. Нагой и мёртвый, как и всё вокруг.

– Человек. – так его определил Великий Пустой.

– Тот, кем я, возможно, никогда и не был. – так сказал Великий Пустой.

– Ошибка, приведшая меня сюда. – так подумал Великий Пустой.

– Я – милосерднее тех, кто написал меня. – так прекратил существование своего творения Великий Пустой.

– Жаль, не нашлось того, кто сделал бы для меня того же. – так считал Великий Пустой, который научился жалости вопреки всему тому, что довелось ему пережить.

Мёртвое тело у ног изолятора для тех, кто отказался умирать.

Жалость…

Именно её испытывала Легион, смотря на мёртвое тело у своих ног.

Запретное для изолятора чувство.

Жалось двух существ, не знавших до того, что способны её испытывать, она изменит саму Смерть, позволив жить не только Человеку, но и тому, поискам способов убийства которого он посвятит всё свое время до Падения Небес.

Читать подобное для меня – это как подглядывать за тем, как я приходил в этот мир.

Неуклюже, сумбурно и ещё не понятно – в общем-то – «зачем?»

Оно, это «зачем?» будет непонятно ещё очень долго.

И будет находить свои мелкие ответы, каждый раз разные, на каждом этапе моей поистине длинной жизни.

Сейчас, в этот конкретный момент, ответ на это «зачем?» очень прост:

– Чтобы написать историю, написать так, как её могу написать только я, который был не просто свидетелем этой самой истории. Я был её соучастником, творцом, пусть не всегда отдавал себе в том отчёт и не всегда понимал последствия своих действий.

Собственно, обо мне, о Бродяге, и пойдёт речь дальше.

О том, каким я был так давно, что мне уже и не верится, что это и правда был я, а не кто-то другой.

Раст. Год 253 после Падения Небес.

Ржавое небо потолка над головой сияет множеством звёзд.

Крышу, похоже, изрешетило каким-то осколочным снарядом, оттого и столько отверстий в ней.

А может и просто ржавчина, это же всё-таки Раст.

Планета, когда-то населённая возлюбленными детьми Истинного. Теперь же – царство ржавчины.

Где-то на её просторах тот я, который был до меня, отыскал причину рождения мира Легенды, и которым я, возможно, никогда и не был. Отыскал и спрятал, как мог спрятать лишь безумец.

И вот теперь те я, которыми я никогда не стану, спрятали то Поле, через которое прошёл шов, соединивший два Мира в один, меня тоже спрятали, чтобы никто, значит, мне не мешал отдыхать. Не только обо мне беспокоились, конечно, и о себе тоже.

В связи со всем этим вопрос:

– И чего это я очнулся?

Хорошо же время проводил.

Спал, сон видел. Хоть и не упомнить о чём, но – точно хороший. После плохих так легко не просыпаются.

Наверное, о доме.

О родных…

О горячем куске хлеба, на который я мажу масло.

Наверное… не помню.

Ничего другого мне не могло сниться. Не было у меня больше ничего хорошего. Не было и после всего случившегося со мной вряд ли будет.

Монстр я похуже тех я, которыми я никогда не стану. Богоубийца. Кому я такой нужен?

– Мне, мне нужен! – прозвучало совсем рядом.

Ну вот и нашлась причина моего пробуждения. И судя по голосу, довольно милая причина. Уже хорошо. После сна милые девушки куда лучше, чем мужчины в форме и с серьёзными лицами.

– Вряд ли меня можно назвать милой да и девушкой тоже вряд ли можно назвать.

Мысли читает – это хорошо, можно не тратиться на слова. А вот то, что не милая и не девушка – это плохо. Всё-таки как бы было бы хорошо, если бы была девушка, пусть даже и не милая, просто девушка…

– Ты уж извини, но тут только я.

И я, при том что я тут делаю – мне понятно, а вот что ты тут делаешь?

– Ждала, пока ты проснёшься. Дождалась.

И долго ждала?

– Я не считала. Может быть сотню лет, может быть две. Не считала. Могу посчитать, если нужно.

Видимо, раз уж эта не-милая-не-девушка столько времени тут потеряла, я ей действительно нужен. Вот только я ли ей нужен?

– Ты прав, я могла и ошибиться, ведь в это Мире полно тех, кому довелось убить Бога Сотворённого.

Не-милая-не-девушка, оказывается, обладает чувством юмора – это отличная новость, а то сколько помню говорить если и доводилось так только с самим собой или теми я, которыми я никогда не стану. Персонажи Легенды не в счёт – есть подозрения, что моё существование искажало их, вынуждая говорить именно то, что я от них ожидал, а с ангелами и людьми начала-и-конца разговоры водить мне не доводилось.

– Зато я общалась и с первыми, и со вторыми. И скажу тебе – разговоры с ангелами и моими собратьями вряд ли доставили бы тебе удовольствие. Мне, по крайней мере, удовольствия они не доставляли.