Читать книгу: «Люди и звери», страница 2

– Ты по поводу трупа в Мойке?

– Ты же прекрасно знаешь, из-за чего у меня задница в мыле! Кого сейчас интересуют люди?

– Ты слишком торопишься. Нам с твоими мохнатыми любимцами придется возиться не меньше недели, так что не мешай нам продлевать удовольствие.

– Анализ по образцам из квартиры готов?

Смолин несколько секунд раздумывал.

– Заключение тебе принесут после обеда.

– Не тяни кота за хвост!

Он хмыкнул.

– Как раз этим мы сейчас и занимаемся по твоей милости! – он выдержал паузу. – Конечно, это кровь.

Он опять замолчал.

– Ну?

– Очень старая.

– Черт тебя возьми! Ты перестанешь меня дразнить?

– Ладно, ладно! – он засмеялся. – Предварительный анализ показал, что кровь не принадлежит представителю вида гомо сапиенс. Чтобы определиться конкретнее, мы должны еще немного поработать. Так что поздравляю, – одним убийством меньше.

Я положил трубку. Радоваться пока мне было рано. С одной стороны, версия о том, что Сосновская была убита у себя дома, действительно не подтвердилась. Но с другой, если окажется, что кровь собачья или кошачья, значит постояльцы 72-й квартиры имели непосредственное отношение к трупам на чердаке. Возможно, именно на этой кухне или в ванной они пытали и убивали животных, и та влага, которая просачивалась к Митькину, была следствием того, что они слишком усердно пытались отмыть следы своих экзекуций. Меня передернуло, когда я представил, какие ужасные вещи могли происходить в этой квартире.

Я, конечно, понимал, что от Сосновской могли избавиться где угодно и когда угодно. Но утверждать это у меня никаких оснований не было. А пока формулировка «нет тела – нет дела» устраивала всех. Профессиональный долг обязывал меня завершить начатое лейтенантом Синицыным, а именно, – поехать в Ольгино, разыскать сестру Сосновской, которая, судя по всему, являлась единственной ныне здравствующей ее родственницей, и заставить написать заявление об исчезновении человека. Только в этом случае я мог официально приступить к розыскам пропавшей женщины. Но тогда дело о мертвых животных принимало совсем другой оборот. Если квартирную хозяйку убили те же люди, которые убивали животных, то тогда мы имеем дело не просто с бомжами или хулиганами-малолетками, а с представляющей реальную опасность хорошо организованной бандой психически неполноценных людей.

От таких выводов у меня мурашки поползли по спине. Захлопнув дело и стараясь не думать о сестре Сосновской, которая, возможно, была единственной ниточкой, которая могла мне помочь, я принял решение весь остаток рабочего дня посвятить более спокойным и обыденным вещам, то есть ограблениям и изнасилованиям.

                              * * *

Заведующий производством ресторана «Долмама» меньше всего походил на «лицо кавказской национальности». Высокий голубоглазый мужчина лет пятидесяти с абсолютно седой шевелюрой бабочкой порхал по пустому в это время залу, обслуживая меня и пожилую даму из санэпидстанции. Мы сидели за накрытым красной скатертью столом, на котором то появлялись, то исчезали тарелки с закусками, супом-харчо и национальными грузинскими приправами. Оркестр в одиннадцать часов утра, естественно, не играл, поэтому репертуар типа «Сулико» и песен Вахтанга Кикабидзе доносился из музыкального автомата. Вытирая салфеткой жирные губы, чтобы в очередной раз приложиться к бокалу с «Саперави», я успокаивал свою совесть тем, что ради интересов дела я меньше всего должен быть похож на мента, а напоминать наглого, жадного и пресыщенного санитарного врача, совершающего очередной рейд по борьбе с вредительством. Сидевшая напротив меня дама, прекрасно знавшая кто я такой, все время пыталась делать вид, что угощаться за чужой счет ей неприятно и непривычно. Хотя по тому, как она мялась и косилась на меня, когда перед началом инспекции нам предложили пообедать, я понял, что она этот ресторан посещала не в первый раз, и отказаться от такого предложения ей было нелегко. Когда же я, старательно улыбаясь, согласился, она вздохнула с явным облегчением.

Когда нам принесли горячий аппетитный шашлык, у меня вдруг пропал аппетит. С трудом сдерживая подступивший к горлу комок, я с ужасом смотрел на женщину, с удовольствием уплетавшую сочное мясо за обе щеки. Ее можно было понять. Ведь она не видела того, что видел я. Начальнику санэпидстанции я наврал, что один из наших генералов почувствовал себя плохо после ужина в «Долмаме», в связи с чем меня заставили негласно проверить это заведение.

Плотно и с удовольствием пообедав, мы прошлись по подсобкам и отправились на кухню. Судя по тому, как уверенно и покровительственно по отношению ко мне вела себя врач, обед и, тем более, выпитые полбутылки вина пошли ей явно на пользу. Я ей не мешал. Скромно держась сзади, я прислушивался к умным вопросам о состоянии водяных фильтров, контрольных замерах взвешенных частиц в воздухе и тому подобной ерунде, а сам все больше склонялся к тому, что моя затея была полным идиотизмом с самого начала. Даже если при приготовлении мясных блюд в этом ресторане действительно использовали собачатину, никаких доказательств этому нам никогда не обнаружить. Судя по заметным невооруженному глазу признакам коррумпированности с контролирующей службой (улучив момент, заведующий производством на минуту уединился с врачом в подсобке, наверняка, чтобы сунуть ей в сумочку несколько купюр, а я сделал вид, что ничего не заметил), к нашему приходу все было вылизано и убрано. Теперь я понимал, почему начальник санэпидстанции попросил отсрочку проверки на сутки, мотивируя свою просьбу отсутствием квалифицированных специалистов.

Я с умным видом осмотрел холодильники, разделочную, в которой злой мужик, напоминавший, скорее, чеченца, чем грузина, остро отточенным топором рубил мясо на куски, сделал пару проб готовящегося плова и люля-кебаб и, в конце концов, заявил нагло улыбавшемуся заведующему производством и выглядывающей из-за его плеча врачу:

– По-моему, все в полном порядке. Только, Надежда Андреевна, я бы попросил вас взять несколько проб говядины, или что там у них, в варочном цехе и холодильнике.

Они недоуменно переглянулись, словно никогда раньше не слышали подобной ереси.

– Ну, вы же знаете наше начальство, – виновато улыбнулся я. – Анализы, письменное заключение и все такое. Если мы не отчитаемся, неизвестно, кого еще пришлют.

Заведующий производством пожал плечами, словно жалея зря потраченный на нас обед или то, что ограничился одной взяткой, а не двумя, и хмуро кивнул. И потому, как он легко согласился, я окончательно понял, что зря теряю здесь время.

Когда мы вышли в коридор, нас догнал пожилой повар в белой униформе. В одной руке он держал два шампура с дымящимся шашлыком, с которого на его круглый живот капал жир, а другой попытался схватить меня за плечо. Я резко вывернулся, мгновенно представив, какие последствия может вызвать прикосновение его толстых жирных пальцев к моему единственному плащу, и обернулся, с удивлением разглядывая его рассерженное лицо.

– Это тебе мой шашлык не нравится, да? – щеки повара, который, похоже, здесь был единственным грузином, тряслись от праведного гнева. – Слушай, дарагой! Что ты людям в сердце плюешь? То не ем, это не ем! Вино не нравится, боржом не нравится! Если грузин, так можно как с тварью поступать, да?! Я тебе что, кореец, да? Я тебе свежий овощ дал, я тебе молодого барашка дал, а не пса какого-нибудь!

Я сделал шаг вперед и, дыхнув повару в лицо вчерашним перегаром, замешанном на только что выпитом вине, сдавил пальцами ему плечо.

– Если это не так, я тебе своими руками этот шампур в жопу засуну!

Заведующий производством и врачиха смотрели на меня разинув рты. Я знаю, что меня многие не любят. Теперь же я понял, что путь в ресторан «Долмама» мне заказан до конца моих дней.

После плотного и вкусного, а, самое главное, дармового обеда, сразу возвращаться в управление особого желания у меня не было. Договорившись в санэпидстанции, что они нам пришлют не только заключение по результатам анализа проб, но и само мясо (не то, чтобы я им полностью не доверял, но для демонстрации активности мне бы не помешали результаты экспертизы нашей собственной лаборатории), я решил пройтись в сторону рынка. Я понимал, что занимаюсь сейчас абсолютно бесполезным и бесперспективным делом, но желание приносить своими поступками, которые никто никогда не оценит, пользу обществу у меня пропало уже давно.

Потолкавшись в шумной толпе, я нашел полтора десятка точек, в которых торговали кулинарной продукцией. Купив в киоске полиэтиленовый пакет, я по очереди складывал в него упакованные в кульки пирожки с мясом, котлеты в тесте и беляши. По крайне мере, если не работой, то приличной закуской Смолин и его бригада будут на сегодня обеспечены.

Рынок был вечерний, но даже сейчас, в двенадцать часов дня, все прилавки были заполнены, а мимо безостановочно двигался хоть и не очень плотный, но достаточно многочисленный поток покупателей. Я вклинился в него и не спеша побрел вдоль рядов, равнодушно рассматривая разноцветные пирамиды фруктов, выставленные в витринах головки сыра и ярко-розовые колбасы. В этот раз обильного слюноотделения они у меня не вызывали.

Возле контейнера с товарами для животных я задержался, наконец-то впервые за день почувствовав легкие угрызения совести. Демонстрируя резкий контраст моему сытому настроению, на земле, обернув лапы куцым хвостом, сидел облезлый кот, не сводивший гипнотического взгляда с заставленного мисками с сухим кормом прилавка. Тратить на него вещдоки, которыми был плотно забит мой пакет, я не собирался. К тому же уверенности в том, что он будет есть неизвестного качества мясо, у меня не было. Поэтому, нащупав в кармане несколько мятых рублей, я попросил взвесить грамм сто подушечек со вкусом рыбы.

– Не мало? – молодая продавщица с сомнением посмотрела на мое опухшее лицо.

– Это не мне, – усмехнулся я и кивнул в сторону кота. – Вон у вас клиент заждался.

Она улыбнулась.

– Можно подумать, его здесь не кормят!

Тем не менее, кот с жадностью набросился на угощение, которое я высыпал ему в стороне у столба. Пару раз оглянувшись, в глубине души надеясь хотя бы во взгляде животного уловить невысказанную благодарность, я пошел дальше. И буквально через несколько минут, как раз после того, как с Нарышкинского бастиона Петропавловской крепости ударила пушка, уже на выходе с территории рынка я оказался непосредственным участником происшествия, которое вместе с целым множеством других непредсказуемых и случайных событий повлекло глобальные изменения не только в моей судьбе, но и в судьбе одного из самых красивейших в мире городов и миллионов его несчастных жителей.

Отчаянные крики и дикий лай нескольких звериных глоток доносились со стороны небольшого пустыря, расположенного по пути к оптовым складам и холодильникам. У меня и так хватало своих проблем с животными, поэтому я, не обращая на крики внимания, собирался пройти мимо, когда раздался полный такого ужаса женский вопль, что проходившие мимо меня люди застыли на месте. Несколько мужчин, опомнившись, бросились, расталкивая толпу, за киоски. Напомнив себе, что у меня во внутреннем кармане пиджака лежит удостоверение офицера милиции, я чертыхнулся и побежал за ними.

Эту картину мне не забыть, наверно, до самой смерти. На противоположной стороне огороженного облупившимися стенами складов пустыря в пыли и клочьях дыма, клубившегося от медленно тлевшей кучи прелых листьев, бешеным хороводом кружилось около десятка бездомных собак. Пасти их были оскалены, с непрерывно щелкавших клыков слетали сгустки пены, и сочилась слюна, а из глоток рвался уже не лай, а какой-то хриплый протяжный рык, заставлявший цепенеть от страха перед бешенством доведенного до крайности зверя. В центре этого круговорота виднелось нечто, что вряд ли было собакой, но и на человека походило меньше всего. Только подбежав ближе, я понял, что скрюченная, повалившаяся ничком на землю фигура была девочкой, на вид лет десяти. Лицо ее, которое она пыталась прикрыть искусанными ладонями, превратилось в кровавую маску, с которой свисали клочки вырванной клыками кожи. Горло, за которое пытались ухватить собаки, было, скорее всего, машинально прикрыто судорожно сжатыми локтями. Тело, на котором уже почти не осталось одежды, проглядывало через окровавленные лохмотья где-то еще молочно-белым, но в основном багровыми рубцами от десятков полученных укусов.

Собаки рвали ребенка со странным, не поддающимся объяснению остервенением. Они хватали зубами незащищенные ноги и тянули за них, вырывая при этом целые куски мяса. Маленькая собачонка, которой к центру событий не давали пробиться более крупные сородичи, накинулась на соскочившую с девичьей ступни туфлю и трепала ее со злобным лаем.

В нескольких метрах, не решаясь подойти ближе, криком исходили выбежавшие с какого-то склада женщины. Они размахивали метлами, кидали камни, но собаки не обращали на них внимание. Бежавшие передо мной мужчины, подобрав по пути разбросанные по земле булыжники, смело ринулись в самую свору, ударами и пинками отгоняя животных. К моему удивлению, собаки не разбежались, а, оставив в покое неподвижное детское тело, развернулись и единым фронтом бросились навстречу людям. Завязалась настоящая схватка. Большой черный пес, который, по всей видимости, возглавлял стаю, рвался вперед, в пылу сражения расталкивая остальных зверей корпусом. Цапнув одного из мужчин за лодыжку, он выскочил из круга, заметил меня и бросился мне навстречу.

В другой ситуации я бы, возможно, десять раз подумал, прежде чем выстрелить в животное. Более того, я был уверен, что в случившемся, как это обычно бывает, виной всему поступок не зверя, а человека. Но сейчас у меня не было выхода. Отшвырнув пакет, я одной рукой рванул на груди плащ, а другую сунул подмышку, где на кожаных ремешках была закреплена моя кобура. Выхватив пистолет, я, не раздумывая, сделал предупредительный выстрел в воздух, который произвел на всех абсолютно одинаковое впечатление. Мужчины, испуганно оглянувшись, отскочили в стороны, а собаки, поджав хвосты, шарахнулись прочь через выломанные в заборе дыры. И только черный пес в полном молчании несся на меня. Я слышал только его тяжелое дыхание, с хрипом вырывавшееся из ходивших ходуном легких.

Подняв оружие на уровне лица, я нажал на курок. Чтобы прицелиться, у меня были доли секунды, но и этого мне было достаточно. Пуля попала прямо в белое несимметричное пятно на мохнатой груди. С визгом пес ударился головой о землю, перевернулся через себя и пролетел, уже мертвый, в нескольких сантиметрах от меня. Только его хвост задел по моей левой ноге.

Не оглядываясь на убитого пса, я смотрел на девочку, к которой уже подбежали человек пять женщин. По-моему, она шевелилась. Вокруг начала собираться привлеченная шумом и выстрелами толпа. И тут я обратил внимание на тихое поскуливание. В глубине угла между двумя сараями, возле металлических мусорных баков стояла большая картонная коробка, из которой выглядывало несколько рыжих щенков. Их мать, небольшого размера сука с набухшими, свисающими почти до земли сосками стояла, загородив своим телом коробку, и молча наблюдала за нами. Глядя на ее жалкий, потерянный вид, я, кажется, начинал понимать, что здесь произошло на самом деле. Возможно, девочка, решив поиграть со щенками, повела себя чересчур неосторожно, а стая собак, возившаяся в мусоре в поисках отбросов, расценила это как нападение и встала на защиту самки.

Рыжую собаку заметили и остальные. Несколько обозленных мужчин, выкрикивая ругательства, стали швырять в нее камнями. Но собака не уходила. Даже когда один из камней попал ей в голову, и из раны над глазом потекла кровь, она лишь жалобно заскулила, но осталась на месте. Ободренные ее нежеланием сопротивляться, люди бросились вперед. У двух или трех в руках были сорванные с пожарного щита багры и лопаты. Я отвернулся. А когда сзади раздался визг убиваемых щенков, подобрал валявшийся в стороне пакет и пошел прочь.

Буквально через несколько шагов меня остановил милицейский патруль. Козырнув, молодой сержант попросил предъявить разрешение на ношение оружия, а после того как я протянул ему служебное удостоверение, и он несколько раз перечитал его, козырнул еще раз.

– Простите, товарищ подполковник. Сами понимаете, служба. Если бы не вы, они бы ее точно загрызли.

Я равнодушно пожал плечами и оглянулся.

Коробку с мертвыми щенками загораживали чьи-то спины. А истекающую кровью девочку, страшно искусанную, но живую, какой-то мужчина в сопровождении плачущих женщин нес на руках.

                              * * *

– Ты не можешь без приключений, – шеф стоял у окна и нервно курил в открытую форточку. Прямо за ним в пасмурном небе отливали тусклым мерцанием позолоченные купола соборов и пронзал низкие тучи шпиль Адмиралтейства. – Открыть стрельбу среди бела дня в самом центре города!

Я молча кивнул. Мне самому никогда не нравились вестерны. Но шеф стоял ко мне спиной и не видел моего безоговорочного согласия с его точкой зрения.

– Газеты видел? Ты опять на первой полосе! Не прошло и недели, как подполковник Мальцев дважды становится самой известной личностью Санкт-Петербурга!

Я вздохнул и снова промолчал.

– Хорошо, что хоть стрелял по собакам.

– Журналистов поблизости не было, – не удержался я.

Наконец он повернулся и посмотрел на меня.

– Пишут, что ты спас ребенка.

– Врут, наверное.

– Тебе не кажется это странным? – шеф раздраженно раздавил окурок в стоявшей на подоконнике пепельнице.

– Что именно? То, что я спас ребенка?

– То, что происходит в последнее время. Ты думаешь, это первое в городе нападение собак на людей? Месяц назад на Московском проспекте стая набросилась на подростка. Прямо возле проезжей части. Они трепали его, а мимо спокойно проносились десятки машин. Остановились только какие-то приезжие армяне, отогнали собак и отвезли мальчишку в больницу.

– Не понимаю, что тебя беспокоит. Взаимоотношения биологических видов или национальный вопрос?

– Не знаю. По крайней мере, первое, как оказалось, приводит к не меньшим жертвам, чем второе.

Он опустился в кресло, нацепил на нос очки, которые моментально превращали его из живой легенды уголовного розыска, грозы питерских бандитов в безобидного пенсионера, коротающего дни за решением классических кроссвордов, и открыл блокнот. Перевернув несколько страниц, он взглянул поверх очков на меня.

– Вчера мне звонили насчет тебя.

– Из «Долмамы»?

– А ты и там уже отличился?

Я скромно потупился.

– Тобой интересовались из Смольного. Хотели узнать, как идет расследование по делу об убийстве животных.

– Можешь им сказать, что, по крайней мере, один убийца животных работает у нас в управлении, – хмуро произнес я. Меня совсем не устраивала перспектива прославиться на столь высоком уровне.

– Зря ты так! Как это ни странно, но о тебе, именно о тебе, наверху очень высокого мнения. Просили тебя всячески поддерживать и, по возможности, поощрить.

– С чего бы это?

– Не знаю. По-моему, после этого случая на рынке ты у них в героях.

– Таких героев сотни по городу. Только работают они не в милиции, а на живодерне.

– Да что с тобой! – шеф сердито сорвал очки и швырнул их на стол. – Ты на моей памяти не меньше десятка человек на тот свет отправил, а сейчас из-за какой-то суки целку из себя строишь!

Я внимательно посмотрел ему в глаза, но он, похоже, действительно не понимал. Впрочем, я сам до конца не понимал, почему в последнее время люди, а точнее, их поступки и образ мыслей стали вызывать у меня такое отвращение. Возможно, я был неизлечимо болен рассудком. И лекарства от этой болезни я не знал.

– Это был кобель, – уточнил я.

– Ты знаешь что, – шеф деликатно кашлянул, – сделал бы себе, на всякий случай, прививку. Я, конечно, понимаю, что перспектива получить сорок уколов в живот тебя не радует, но…

– Сейчас от бешенства колят кокав в плечо. Шесть раз за трехмесячный курс. А этому псу уже сделали вскрытие. Бешенством он не страдал.

– Ты хочешь сказать, что девчонку могли так покусать абсолютно нормальные собаки?

– Ты сам меня грызешь каждый день. Я же не говорю, что ты взбесился.

Конечно, по нормам деловой морали я был с ним излишне фамильярен, но когда человек спасает твою жизнь, а ты его жизнь спасаешь дважды, взаимоотношения между людьми претерпевают порой странные метаморфозы. Во всяком случае, тыкал я ему только тогда, когда мы были наедине.

– Ладно, – шеф снова поднялся и стал ходить взад-вперед мимо длинного приставного стола. – Что там у тебя с подозреваемыми?

– Работу по фотороботам уже закончили, – я раскрыл папку и протянул ему несколько рисунков. – К сожалению, сотрудничать с нами согласились только четыре человека. Причем, одна женщина живет в другом подъезде. Хотя, как мне кажется, ее показания наиболее объективны. Со злосчастным Митькиным, которого проклинает полдома, она почти не знакома, зато довольно-таки часто видела интересующих нас постояльцев. Несколько раз по вечерам она сталкивалась с ними во дворе чуть ли не нос к носу.

Шеф остановился и уставился на меня.

– У нее есть такса, которую она выгуливает перед сном, – я моментально понял его невысказанный вопрос. – Сам понимаешь, последнее дефиле, вечерний туалет на свежем воздухе…

– Дальше! – довольно-таки резко прервал меня шеф.

– Пару раз эти люди подходили к ней, восхищались собакой и интересовались родословной. Она, может быть, рассчитывала на нечто большее, все-таки дама одинокая, но лично к ней они интереса не проявляли. Никаких там «чашечек кофе» или «послушать музыку».

– Еще Фрейд говорил о скрытых сексуальных комплексах, – шеф давно знал мое больное место, но именно сейчас, почему-то, нанес удар ниже пояса. – Если ты живешь один…

– С котом! – зло поправил я.

– …Это не значит, что у всех такие же половые проблемы, как и у тебя!

– Я только…

– Продолжай!

– В общем, – я демонстративно вздохнул, – дальше разговоров о собаке дело не пошло. Что не помешало ей хорошо запомнить ночных незнакомцев.

– Откуда мы можем знать, что это и есть интересующие нас люди?

– Они заходили именно в тот подъезд, где находится 72-я квартира, и, кроме того, фотороботы и описание этих человек, которые нам дали соседи из подъезда и эта женщина, полностью совпадают. Благодаря ее показаниям, мы можем утверждать, что, по крайней мере, у одного из подозреваемых есть особая примета, – я не мог удержаться, чтобы не выдержать паузу. – Он картавит.

– Еврей, что ли? – удивился шеф.

Честно говоря, его вопросу я удивился не меньше. Все управление знало, что, несмотря на фамилию, шеф имел иудейские корни. Ничего зазорного в этом, конечно, не было. Тем более что его отец, ветеран Великой отечественной войны, во время блокады проявил чудеса героизма и даже попал в Книгу памяти героев Ленинграда.

– Не знаю! – я пожал плечами. – Его маму мы еще не нашли. А физиономист из меня плохой. Посмотри сам.

Я разложил на столе несколько карточек с собирательными, если можно так сказать, образами двух человек. Оба были мужчины. Один, по описанию невысокий и с заметным брюшком, был почти полностью лысым, и только над висками и на затылке оставалась короткая редкая поросль. Глаза его были прищурены, а уголки полных поджатых губ слегка задирались вверх словно в легкой полуулыбке. По словам соседей, этот тип проявлял редкую по нынешним временам доброжелательность и внимание, всегда здоровался и даже пару раз кому-то помог вынести мусор. Как мне удалось установить, именно он разговаривал с женщиной из другого подъезда о ее таксе, и именно он сообщил соседке о том, что сдававшая им квартиру хозяйка, то есть Сосновская, уехала в Ольгино погостить к родной сестре.

Второй мужчина был повыше, худощавый и слегка ссутулившийся, с коротко стрижеными пепельными, с проседью волосами. Если верить опросам жильцов дома, он практически ни с кем не общался, и видели его в основном только поздно вечером или ночью. Пару раз люди обращали внимание, что у него в руках был темный полиэтиленовый пакет.

– Кто из них картавил? – спросил шеф, по-прежнему думая о чем-то своем. – Этот лысый?

– Нет, другой.

– Ты же говорил, что с этой собачницей разговаривал картавый?

– Не совсем так. Когда она разговаривала с лысым, второй неожиданно появился из подворотни и подошел к ним. К женщине он не обращался, только своему приятелю сказал несколько фраз.

– Что именно?

– Черт его знает! Она не помнит. Да, по ее словам, один раз этот стриженый с кем-то встречался поздно ночью. Предположительно, в августе однажды она проснулась в районе двух часов ночи от громкого лая на улице. Выглянув в окно, она увидела какую-ту иномарку, возле которой разговаривали два человека. Один из них все время находился в тени, а в другом, когда он отступил в круг света от фонаря, она узнала худощавого жильца из 72-й квартиры.

– Шум подъезжающей машины она слышала?

– Нет, только громкий лай. Какая-то псина облаивала этих двоих до тех пор, пока они не расстались. Неизвестный сел в машину и уехал, а второй вернулся в подъезд.

– Он мог быть вместе с ними в квартире. Номер, марку, цвет машины она запомнила?

Я покачал головой.

– Нет. Помнит только, что окраска была светлой.

Шеф остановился напротив меня и посмотрел так, словно видел меня впервые.

– Тебе не кажется, что мы занимаемся не своим делом? Столько усилий тратится только на то, чтобы найти пару садистов, замучивших нескольких сучек. Да по этой статье можно привлечь половину подростков Санкт-Петербурга!

Я пожал плечами. Мне и самому, честно говоря, хотелось побыстрее закончить это расследование.

– Сам же говорил, что дело у мэрии на контроле.

– Херня все это! – он махнул рукой. – Они, так же как и мы, заинтересованы поскорее его закрыть. Шум уже улегся, газеты пугают людей новыми страшилками, и только подполковник Мальцев продолжает разгребать собачье дерьмо!

– Легко сказать, закрыть дело, – я чувствовал себя так, как будто меня серьезно кинули. – Если бы нам дали время, а не торопили в спину, все бы было нормально.

– Все бы было нормально, если бы подполковник Мальцев не захотел стать телезвездой! А как закрыть дело, не мне тебя учить. Я сегодня был в прокуратуре, встречался с первым замом. Они тоже получили указание спустить все на тормозах. Поговори со Смолиным, пусть подумает, как поаккуратнее составить заключение экспертизы. Естественные причины смерти, большая степень разложения. Ну и тому подобное. Хотя нет, вызови его ко мне, я сам с ним поговорю.

Но Смолин был не такой человек, которого можно было бы легко уговорить сыграть роль «шестерки». Выслушав указания шефа, он поднялся на четвертый этаж, на котором находился мой отдел, предварительно заглянув в лабораторию и захватив из сейфа прозрачный полиэтиленовый пакет. Со злостью распахнув дверь, он ворвался ко мне в кабинет и почти от порога швырнул пакет на мой заваленный бумагами стол.

– Вы полны сюрпризов, мистер Бэггинс! – я приветствовал его фразой гнома Гимли из фильма «Властелин колец».

– Доволен? – его большое тело с трудом втиснулось в расшатанное кресло. – Заварил кашу, а я теперь должен прикрывать твою задницу?

– Можно подумать, тебе хочется возиться в этом дерьме.

– Нет, конечно! – он фыркнул. – Тем более, ради такой уникальной личности как ты, я даже готов пойти на должностное преступление. Только что мне прикажешь делать со всем этим?

Его толстый палец с аккуратно обрезанным широченным ногтем несколько раз тяжело опустился на по-прежнему валявшийся на моем столе полиэтиленовый пакет. Я взял пакет в руки и стал внимательно рассматривать.

В запаянной пленке находился пятисантиметровый обломок узкого трехгранного лезвия. Тот самый, который я нашел в затылке у одной из мертвых собак. Край слома был с той стороны, где начиналось утолщение. Острие, на удивление, не выглядело затупившимся. На узких матово блестевших гранях не было ни узоров, ни рисунка, только застывшие потеки и пятна ржавого цвета.

– Ну? – я раздраженно посмотрел на Смолина, который всем своим видом давал понять, что добровольно ничего рассказывать не будет.

– Баранки гну! – он фыркнул еще раз и так навалился на мой стол, что тот затрещал. – Как ты думаешь, что это такое?

– Заточка?

– Зах…ечка! Это трехгранный клинок, предположительно тайный или, так называемый, «почечный» кинжал, который в истории холодного оружия известен как стилет. Был распространен с пятнадцатого по семнадцатый век.

Он сознательно сделал паузу, и я был вынужден поднять на него глаза.

– Ты хочешь сказать, что этому ножичку не менее трехсот лет?

Он пожал плечами, и кресло предательски заскрипело.

– Возможно. Но, чтобы утверждать это, мне нужно сделать радиоуглеродный анализ металла. Во всяком случае, первоначально у меня были разные версии. Это лезвие могло оказаться как обломком японского йорой-даши или кансаси, женского стилета в виде заколки для волос, так и частью испанского инерционного стилета. В конце концов, я пришел к выводу, что это мизерикордия – итальянский кинжал «милосердия», которым добивали тяжело раненую жертву.

– Ты уверен?

– Не знаю. Угол заострения клинка, вогнутое сечение, угол заточки лезвия, в принципе, это подтверждают, но письменного заключения я бы тебе не дал. Впрочем, я надеюсь, оно тебе и не понадобится?

В его пристальных, вечно смеющихся глазах мне было странно видеть неуверенность и необъяснимый страх. Я его мог понять. Не каждый день на чердаке современного дома находишь зарезанную средневековым кинжалом собаку.

– Может, мне теперь следует устроить обыск в Оружейном зале Эрмитажа? – я пытался сделать вид, что разозлился, но, странное дело, мне тоже вдруг стало неуютно.

Он неестественно рассмеялся.

– Не думаю, что этот нож оттуда. Кроме того, мизерикордия, или, как ее называли, «Божья милость» была рассчитана на пробивание доспехов, то есть была достаточно крепкой и устойчивой на излом. Этот же клинок сломался от относительно легкого нажима, после того, как острие застряло в черепной кости. Так что не исключено, что это просто мастерски выполненная подделка из некачественной стали. Хотя, – он с сомнением покосился на обломок, – я бы не спешил с выводами, пока не проверил степень механической и термической обработки.

– Тебе не кажется, что, добивая свои жертвы, наш таинственный живодер был излишне милосерден? Добивание умирающих животных выглядит как-то неестественно, особенно если учесть, что с ними вытворяли до этого.

– У них могли быть свои мотивы. Допустим, ритуальные. К тому же, характерные раны, которые мог оставить такой клинок, мы нашли только у нескольких трупов. Все они были нанесены примерно в одном и том же месте. Вот здесь, – он потянулся к затылку.