Читать книгу: «Письма из бессмертия», страница 3

«Мы вели машины…»

Крутится старая, потёртая от времени пластинка. Чуть с хрипотцой мягкий голос Марка Бернеса, наполняет комнату, смешиваясь с щебетом птиц, что проникает сюда вместе с майской весной. Да гул автомашин, откуда-то издалека. Раскинула широкие крылья память, и уносит она Захарова вместе с песней в далёкие военные годы.

«Мы вели машины,

Объезжая мины,

По путям-дорогам фронтовым…».

Так оно и было, как в этой старой песне. Тяжёлые фронтовые дороги. Под артиллерийским обстрелом, бомбёжкой шёл его «ЗИС-5».

В одном из таких рейсов, перебрасывая артрасчёт к исходному рубежу, вспоминал гвардии младший сержант Захаров сибирские края, где родился и жил. Глухо постукивал котелок с солдатской кашей.

– Что призадумался, сокол? – молоденький командир батареи достал из портсигара папиросу. – Бери, табак сон отгоняет и бодрит.

– Дорога раздвоилась, – надавил ногой на тормоз Захаров. – Куда поедем: вправо, влево?

– По любой жми, тёзка. Всё равно они сойдутся.

Но «жать» не пришлось. Машина подорвалась на немецкой противотанковой мине. Тяжело ранило старшего лейтенанта, даже прикурить не успел. Личный состав взрывной волной выбросило из кузова. Оторвало колесо, вывернуло мотор… Комбат, упавший в густую поспевающую рожь, стонал, как малый ребёнок.

– Сашку-то, гляди, ребята, убило, – рыжий, что ржаные стебли, солдат присел на корточки перед Захаровым, – осколком вдарило, лица не видать.

– Так цэ же, – перлова каша на нём, – возразил кто-то.

– Каша не каша, а человека нет, – раздался тяжёлый вздох. – Хороший парень был.

Захаров зашевелился, покачиваясь, встал на ноги… И грустно, и смешно вспоминать всё это. Провалялся с контузией в госпитале, только время потерял, а молодой комбат – ногу…

Родился Захаров на станции Зима в семье железнодорожника. Его отец Иван Николаевич ещё при «царе-горохе» с 12 лет начал работать кочегаром на допотопном паровозе «ОВ». И ему, Александру, была уготована эта судьба: сын сапожника сапожник. Семья немаленькая, мать, Мария Михайловна, – домашняя хозяйка. И когда Саша закончил шесть классов, отец, тогда уже знатный машинист, сказал:

– А что, сынок, катал я тебя на паровозе?

– Катал, – с восторгом ответил Александр, – даже как управлять им, показывал.

– Вот и славно. Профессия наша дельная. Почёт от людей, да и без куска хлеба не будешь.

И пошёл в Зиминское ФЗО (сейчас ГПТУ-6), где готовили слесарей и помощников машинистов. По отцовским стопам направился. Да и нравилась ему эта работ, что скрывать. С ним пришли осваивать мудрёную профессию и дружки его Лёшка Жигалов и Костя Шумский. Они мысленно представляли себя за рычагами «паровика» и ходили по Зиме гордо, глубоко засунув руки в карманы казённых суконных бушлатов. А что? Им слесарное дело сам Кудрин преподаёт, а паровозное – Ткаченко. Эти люди паровоз с закрытыми глазами паровоз разобрать и собрать могут.

При встрече с бывшими одноклассниками Саша сам не замечал, как то и дело вставлял в разговоре: «А вот на паровозе…».

Но поработать на нём не пришлось. Семнадцатилетних к вождению не допускали, а в слесари он не хотел идти. А ведь как желал он забраться в кабину «СУ2 или «ФД».

– Поеду в Иркутск, – сказал он родителям, – поработаю да вернусь на «железку» Год быстро пролетит.

А в областном центре пришлось ему, всё-таки, стать слесарем, токарные станки ремонтировать. Крепко он тогда подружился с таким же молодым пареньком Федей Неудачиным, который любил говорить: «Что творится-то, к каким счастливым дням идём». А шёл, как и его сверстники, к войне. В первые же дни её погиб на границе.

Когда Захарову исполнилось 18 лет, поступил он на курсы шоферов. Дружки убедили, что дело это стоящее. И по-настоящему увлёкся новым делом, предчувствовал, что выбор на сей раз окончательный.

– И в мирном труде, и в бою с врагом, – говорил преподаватель Александр Иванович Дубровский, – без колёс не обойтись. Настанет время машин, ребятки.

Потом началась работа. Сначала в техснабе «Союзмуки». Возил из Братска в Заярск зерно на мелькомбинат. После стажировки определился в одну из строительных организаций. Перевозил грузы из Заярска до Усть-Кута. Ангаро-Ленский тракт назубок изучил. А в 1938 году призвали его в ряды Красной Армии. Служил год Владивостоком, на Халхин-Голе…Напряжённая тогда была обстановка в мире, и Захаров помнит, как люди чувствовали приближение войны, хотя не верили, не хотели верить, что она грянет.

Думал, было, Александр после увольнения в запас махнуть с товарищем по службе Геннадием Чемякиным в Якутию, на новых дорогах и стройках себя испытать, да сердце было не на месте. Оба вернулись в родные места… А там и года ни не прошло, как война началась. В начале июля 1941 года призвали его по специальности, что получил в армии, – артиллерийский разведчик.

– Однако, солдат, – как-то сказал ему приезжий майор в выцветшей гимнастёрке, – шофёры нам сейчас нужнее.

И он получил новенький «ЗИС-5», совершенно уверенный в том, что его завтра же отправят на фронт. Но ошибся – два месяца их часть стояла на границе с Монголией.

– Неужели не повоюем? – волновался артиллерист-заряжающий Гоша Шпанек. – Мы же там нужны, Санёк, на фронте.

– Рылом не вышли, – отшучивался Захаров, – и поэтому придётся, как говорят, в хате сидеть да в окно глядеть. Кому жаловаться пойдёшь?

Но «жаловаться» не пришлось. 10 октября их артиллерийское подразделение стояло в обороне под Москвой, недалеко от города Подольска, и через пятнадцать дней сибиряки приняли первый бой. Случилось это в деревне Каменка.

Только и успевал он перевозить с одной позиции на другую закреплённую за ним 122-миллиметровую гаубицу. Под массированным артогнём фашистов, бомбовыми ударами падали люди, ржали тягловые лошади, и только молчали покорёженные пушки… Но приказ был – ни шагу назад. Одно небольшое село под Подольском (уж он и название не помнит) пять раз переходило из рук в руки. «Силён немец, а ничего с нами сделать не может. Задыхается гад».

Однажды на позиции приехало несколько машин со странными рельсовыми устройствами вместо кузова.

– Сейчас они несколько залпов дадут, – сказал Захарову командир, – и сразу же меняем позиции. К машине, гвардии младший сержант!

Выполняя приказ и наблюдая за тем, как эти машины «плюются» огнём, он успел спросить у Шпанека:

– Земляк, что это за диво такое?

– «Катюша», Саня. – ответил заряжающий, – они им перца на хвост насыплют…

В одном из первых боёв погиб отважный артиллерист Гоша Шпанек, за орудием, головой припав к лафету, в сторону вражеских орд. Таким и остался, навеки молодым, жизнерадостным, весёлым… «Что я скажу его родным? Лучше бы.. Не верю. Не верю!!!».

В самом начале декабря 1941 года его полк вместе с другими подразделениями перешёл в наступление. Освободив ряд населённых пунктов, они встали под станцией Износк. И бои, бои, которым не было конца и края.

Потом Волоколамское шоссе, Курская дуга, где Александр Иванович получил первое ранение. Под шквальным артиллерийским огнём «тянул» он на своей машине гаубицы, возил раненых… За это и был награждён орденом Красной Звезды, а среди медалей – две «За отвагу». Высокие солдатские награды.

Освобождая город за городом, село за селом, видел Захаров пепелища, на месте домов, площадей, садов… Сжималось сердце от жестокости врага, от варварства, вандализма, и всё крепче становилась ненависть к фашистам. Вместе с нашими войсками его подразделение 22 июня 1944 года прорвало 15-километровую вражескую оборону под Оршей, вблизи станции Красная. И это было символично, потому что не могли немцы не вспомнить событие трёхлетней давности и не сравнить с этим днём. А Захаров вёл свою машину вперёд. Гомель, Бобруйск, Польша.

Но враг всё ещё ожесточённо сопротивлялся. 23 декабря 1944 года близ одного небольшого городка в Восточной Пруссии вёл он машину к передовым позициям. Уже не обращая внимания на вой мин и свист снарядов.

– Надо выйти, поразмять ноги, – сказал ехавший с ним в кабине лейтенант Зарецер, – затекли.

– А я проверю, сколько масла осталось, – Захаров остановил машину, – недалеко уже.

– «Мессеры»! – крикнул лейтенант. – В укрытие!

Александр почувствовал, как его ранило в ногу, потом в голову… Он потерял сознание. На самой высокой скорости по направлению ближайшего госпиталя гнал Зарецер машину, сжимая зубы, шептал: «Будешь жить, солдат». Сбылись эти слова, но сколько долгих месяцев боролись за жизнь воина врачи многих госпиталей с декабря 1944 про август 1945 года. И он победил дважды: врага и смерть., как в той песне; «умирать нам рановато, есть у нас ещё дома дела».

Но когда вернулся в родную Зиму, никто и слушать не хотел, чтобы инвалид да рулём. Правдами и неправдами, настойчивостью своей он доказал, что ещё «есть порох в пороховницах». И стал он работать шофёром на Зиминском отделении дороги, а с 1969 и до недавнего дня – здесь же, на птицефабрике, на дежурном автобусе. С лёгким сердцем уходил на заслуженный отдых – за спиной почётные грамоты за труд, благодарности,, доброе человеческое «спасибо». И то ведь не сразу на «пенсию» пошёл. Жена его, Елена Андреевна, говорила:

– Пора уж, Саша, отдохнуть.

– Погоди, ещё годик поработаю, а там посмотрим…

Конечно же, недобрым словом вспоминает Захаров войну.

– А будь она неладна трижды, – с досадой говорит он, – через неё столько друзей потерял, здоровье. Да что там, разве я один? Не хочу, чтобы повторилась она. Но если случится, я ещё жив и сумею держать в руках оружие…

Всё у Захарова есть. Сын Виктор, что пошёл по стопам дела, стал железнодорожником, машинистом электровоза. Есть добрые друзья, свой дом, машина… Но главное мир, который он отстоял, для которого был рождён, как и все люди на земле.

* * *

Пой же, береди душу, старая пластинка! Сегодня он добрым словом поминает фронтовых друзей. «Не верю я в беспредельность жизни, Саша, – сказал уже в мирные шестидесятые годы его бывший командир полка, Александр Александрович Невский, – я верю в её разумность. Запомни эти слова, когда меня не станет». И он запомнил…

Газета «Восточно-Сибирская правда», восьмидесятые годы, май, г. Иркутск

Ленские краски

Потянуло Березовского в родные места и на сей раз… Не однажды вот так, сидя за мольбертом у себя в просторной мастерской, мечтал он вернуться в край детства своего, окунуться в разноголосые краски далёкой малой родины, где быстрая и светлая Лена отражает гладью зеркальной и закаты, и рассветы.

– Была бы возможность, – признался Березовский одному из молодых художников, – так бы и ездил по стране, писал бы красоту эту…

– А в Москве, Дмитрий Иннокентьевич, разве мало таких мест? От вашей мастерской до прудов пять минут ходу.

– Так-то оно так, – согласился Березовский, – надо вот и на БАМ слетать, и на родину в Жигалово.

– Жигалово? – собеседник стал напрягать память. – Жигалово… А это где?

– Вот здесь, – Дмитрий Иннокентьевич положил ладонь на левую сторону своей груди. – Совсем рядом…

Не размылись в памяти яркие пейзажи детства, не поблекли портреты односельчан, , ленских мужиков-крепышей и баб голосистых. Вот стоит он с удилищем ивовым, по колено в воде холодной, за поплавком следит и смотрит, как туман, с розовой зарёй перемешанный, с сопок высоких на гладь речную сползает. А девки голосистые, запозднившиеся ещё с вечорки, вместе с гармонистом утро встречают на приволье:

«Ой, жигаловски товарочки,

Я в милёнка влюблена.

Ходят ленские по парочкам,

Только я хожу одна…».

И гармонист загорелый, чуть с раскосыми глазами, обнял двухрядку огромными ручищами, головой к мехам припал и девичью публику потешает. На всю Лену-матушку голос подаёт:

«Мы вам спели и сыграли,

Веселитесь натощак.

Парни девок разобрали –

Гармонист гуляет так…».

Уже тогда в детстве, в далёкие двадцатые годы, увлёкся Дима рисованием. Незатейливые картинки, но дорогие сердцу. Каждая – открытие. Тонкие прутья осеннего тальника, птички, зверюшки…

Заметила его старание учительница и похвалила:

– Неплохо, Дима. Вот и будешь стенную газету оформлять. Согласен?

Конечно. Он бы согласен и делал это с увлечением. О нём уже тогда друзья-первоклассники почтительно говорили – «художник».

Или вот ещё одна картина детства. Как-то поехал он ясным февральским днём с матерью по домашним хозяйским делам в село Тутура. Снег ослепительно белый, на нём лежат голубые тени от сосёнок и ёлочек не спеша лошадка тянет сани по накатанной дороге… А в Тутуре заходили в один дом, где на стенах висело множество пейзажей. Кто их автор, не помнит Дмитрий Иннокентьевич, но до сих пор стоят они перед глазами.

Разве же в ту пору его отец Иннокентий Георгиевич, телеграфист, и мать, Варвара Ивановна, домохозяйка, могли представить, что когда-нибудь их сын станет художником? Нет, конечно. Радовались за сына, одобряли его увлечение.

– Ты, Дима, вот что, – говорил ему отец, – нарисуй-ка поле широкое, а на нём тракторы, что идут по ниве…

Когда отца перевели по службе в Иркутск, переехала и семья. Дмитрий стал учиться в городской средней школе № 13. Это были уде тридцатые годы. Вот тогда Березовский и начал посещать художественные кружки и студию самодеятельных художников.

С большим азартом он выполнял заказы художественной мастерской при Иркутском отделении Союза художников РСФСР. Да и не только Березовский, но и друзья его – Анатолий Потапов и Иван Пырин.

– Толя, поверь мне, – говорил Потапову Дмитрий , – ты будешь большим художником. Обязательно пейзажистом.

– Вот тогда заживём, Дима, – отшучивался Потапов, – дни и ночи за мольбертом…

Но предвидения Березовского не сбылись. Погиб Потапов вол время обороны Москвы. Пал среди тысяч других… Березовского война застала южнее Львова. В самый первый её день встретился пехотинец Березовский лицом к лицу. Он был из тех, кому удалось выжить в самое тяжёлое для Родины время.

В конце 1941 попал в танковое подразделение, где осваивал «Т-34», воевал на Харьковском направлении на бронемашине.

Серые краски войны… От частых бомбовых ударов и разрывов артиллерийских снарядов сплошная масса пыли висела в воздухе, и трудно было отличить ночь от дня. Ничего он в те дни не рисовал, времени не было.

В одном из наступлений в конце лета 1943 года его тяжело ранило, попал в один из ереванских госпиталей. Когда пришёл в себя, первое, что сказал врачу:

– Мне бы бумагу и карандаш…

– Значит, совсем хорошо дела пошли, – порадовался врач.

С большим трудом ему достали бумагу. Это были вырванные из книг иллюстрации – он рисовал на обратной стороне. Вот тогда, на больничной койке, он воспроизвёл эпизоды тяжёлых боёв. Среди пейзажей и портретов, представленных Березовским на персональной выставке в Москве в 1983 году, была и часть этих рисунков. Сейчас они хранятся, как его автопортрет, в нескольких музеях столицы.

Что дала ему война? Тяжёлую рану, ордена Красной Звезды и Великой Отечественной войны первой степени, медали… Да только ли это? В ней окрепла его любовь Родине, жизни, природе, к простому человеку.

В 1944 году Березовский поступил на художественный факультет ВГИКа. Учился у П. И. Котова, Ф.С. Бородского, Ю. И. Пименова… Уже эти известные имена говорят о многом. Тогда в стенах Всесоюзного института кинематографии, как и в других вузах страны, ковалось мастерство художников, актёров, сценаристов, режиссёров военного поколения.

– Тогда и Сергей Бондарчук был студентом, – вспоминает Березовский, – помню его по общежитию.

Незабываемые годы. Творческая среда и атмосфера заставляли его много работать. Уже студентом он был художником-постановщиком на киностудии «Союзмультфильм». «Сказка о рыбаке и рыбке». За неё и получил специальный диплом. Сегодня их у него четыре.

Если окинуть взглядом прошлое и оценить нынешнее, то сделано много. Это участие во многих выставках, включая персональную, пейзажи, портреты, иллюстрации, рисунки на открытках… Пожалуй, всего не перечислишь. Но главное, конечно, это пейзажи и портреты.

– Весёлые у вас пейзажи, – сказала после открытия его персональной выставки искусствовед В. Друзь, – и в то же время – это пейзажи впечатлений, повествования, раздумья…

Да, самобытно. Вот «Зимний лес», он заставляет мыслить, осознавать глубину, даже, казалось бы, непостижимого. И вместе с яркостью красок, с их смелым наложением – поэзия. Таковы «Сибирский пейзаж», «У истоков реки Ангара»…Но нелегко даётся «светлость» и «весёлость». Это долгие часы, поведенные за мольбертом, а если сложить, то – десятилетия.

Вот и в недавней поездке по БАМу. по родному Жигаловскому району он старался понять характеры созидателей, постичь сознанием и сердцем созданное ими. Если он нарисовал, к примеру, мост, то чувствуется, что где-то рядом люди. И природа грустит. Ей нелегко идти на «компромисс» с человеком-созидателем, а вместе с тем, как ещё бывает, и… разрушителем. Березовский заставляет мыслить.

Его жена, Лидия Георгиевна, – тоже художник. Работает на киностудии «Союзмульфильм». Это из-под её рук вышла известная всем кинолента «Незнайка» и многие другие. Сын – Алексей Березовский недавно был принят в Союз художников СССР. Он тоже, как и отец, пейзажист и портретист, как и он, пишет маслом, любит натюрморты. Когда ему было одиннадцать лет, студия «Диафильм» заказала ему рисунки для двух кубинских сказок «Высохший ручей» и «Барсина».

– Договор, конечно, студия заключила со мной,– смеётся Дмитрий Иннокентьевич. – Алексей был тогда несовершеннолетним.

В следующем году Дмитрий Березовский опять приедет в родные места, в Иркутске и Жигалово состоится его персональная выставка, которую он сейчас готовит.

Газета «Восточно-Сибирская правда». 4 сентября 1985 года, г. Иркутск